Он бросил меня на кровать и, прежде чем я успела вскочить с нее, навалился на меня, прижимая к постели всей своей тяжестью. Он все еще прижимал ладонь к моему рту и носу с такой силой, что мне казалось, что, не сумев справиться со мной с помощью лестницы и яда, он решил меня задушить.
Я перестала сопротивляться. Моя воля к жизни испарилась в тот момент, когда пришло осознание того, что я так ошибалась в своем муже.
При жизни я отдала ему свое сердце. В смерти отдам свою душу.
Закрыв глаза и все еще с трудом дыша, я пробормотала:
— Ладно, делай со мной что хочешь. Убей меня!
Он молчал, и я думала, что слышу стук его сердца, а возможно, это стучало мое. Наконец он прошептал:
— Не будь идиоткой.
Я снова подняла на него глаза. Мы смотрели друг на друга, лица наши были так близко, что мы почти касались друг друга носами, и постепенно жар его тела победил мое оцепенение, и я почувствовала, что тело мое, соприкоснувшись с его телом, будто растаяло. Он снова зашептал:
— Если я отниму руку от твоего рта, обещаешь не кричать?
— Нет.
— Не обещаешь кричать или обещаешь не кричать?
— Тебе придется рискнуть!
Он не решился убрать руку от моих губ.
— Ты меня выслушаешь, леди Малхэм, и, когда я закончу, если у тебя будет желание кричать, кричи во всю глотку. А пока что будешь отвечать мне кивком головы. Тебя столкнули с лестницы?
Я кивнула и почувствовала, как тело его будто одеревенело.
— Я не толкал тебя.
То, как прищурились мои глаза, видимо, показало моему мужу, что я ему не поверила.
— Меня не было рядом с тобой, когда ты упала, — продолжал он. — Поверь мне.
При этих его словах я сделала попытку рассмеяться. Именно доверие к нему заставило меня оказаться в таком бедственном положении. Он медленно отнял руку от моего рта. И я выплюнула ему прямо в лицо:
— Лжец!
Потом рванулась и чуть было не опрокинула его.
Я молотила его изо всех сил, но он вскоре лишил меня этой возможности, схватив за руки и пригвоздив их к кровати. Он гневно смотрел мне прямо в глаза.
— Для той, кто сделал обман формой жизни, называть кого-нибудь лжецом не подобает… Мэгги!
Я подозревала, что он знает, кто я на самом деле, теперь признание этого вызвало у меня больший страх, чем тысяча угроз смерти. Я на короткое мгновение лишилась чувств. Когда я снова открыла глаза, то у меня еле хватило сил прошептать:
— Как давно ты знаешь?
— Я это заподозрил с самого первого раза, когда попытался писать твой портрет. Мне было трудно схватить сходство, в то время как в моем сознании и памяти было запечатлено одно лицо, а видел я другое.
Выпустив мои руки, Николас отвел локон черных волос, прилипших к моей щеке.
— Ты изменилась, Мэгги. Той девушке, в которую я влюбился два года назад, не пришло бы в голову мстить мне.
— Тому человеку, которого я полюбила два года назад, не пришло бы в голову травить меня, — возразила я.
Итак, мы лежали рядом, грудь к груди, бедро к бедру, и каждый выложил карты на стол. Наконец Николас соскользнул и лег рядом, правда, не убрав ноги с моего бедра и рукой все еще обнимая меня за талию.
— Мэгги, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Время признаний пришло. Мы должны доверять друг другу. Я не пытался тебя убить. А это значит, что кто-то другой в этом доме пытался с тобой разделаться. И не один раз, а дважды. Разница в том, что во второй раз метили в нас обоих.
Я недоверчиво подняла бровь, отказываясь верить и даже посмотреть ему в лицо. Если бы я это сделала, я не смогла бы за себя поручиться.
— Чай был предназначен для нас обоих, — сказал он.
— Но его приготовил ты. Не станешь же ты это отрицать?
— Нет. А это значит, что яд добавили в молоко позже. Я налил его в кувшин сам.
— Полагаю, что этот яд витал над твоей головой, пока ты не отвернулся, а потом камнем упал в молоко и оказался там до того, как ты смог его обнаружить.
— Прекрати, кто-то пытался убить меня, и настроение у меня слишком скверное, чтобы выдержать твой сарказм.
— Итак, что же новенькое мы узнали?
— У тебя жало, как у осы, Мэгги. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, за что это я полюбил тебя тогда, когда увидел впервые.
— Потому что я была единственной женщиной, способной терпеть твою невероятную самонадеянность и высокомерие.
— Ага. Спасибо, что разъяснила.
— Не стоит благодарности.
Я не увидела, а скорее почувствовала его улыбку, скорее услышала в его голосе, потому что продолжала смотреть не на него, а в сторону. И в следующий момент его губы оказались у самого моего уха, и он сказал:
— Я вышел из кухни буквально на десять минут, чтобы проведать Матильду. Я ведь сказал, что она нездорова.
— Убедительное алиби. Чертыхнувшись, Николас вскочил с кровати и заходил по комнате.
— Черт возьми, если бы я хотел тебя убить, Мэгги, я спихнул бы тебя со скалы в бухте!
— Ты просто заговаривал мне зубы, убаюкивал меня ложным ощущением безопасности.
— Ради всего святого! Ты говоришь совсем как Брэббс.
— Он считает тебя безумцем.
— Напомни, чтобы я не забыл его поблагодарить, когда увижу в следующий раз.
Я перекатилась на противоположный край кровати, но отсюда мне было видно окоченевшее тельце Вельзевула. Вздрогнув, я заняла прежнее положение, выжидая следующего шага моего мужа.
Некоторое время он продолжал расхаживать по комнате: к окну от кровати, к двери от окна. Наконец он вытащил из кармана ключ и вставил его в замок. Мои глаза округлились, когда я услышала скрежет — он запер дверь изнутри.
«Итак, — подумала я, — вот оно. Начинается».
Когда Николас повернулся лицом ко мне, я спросила:
— Ты хоть разрешишь мне увидеть сына перед тем, как сделаешь это?
Милорд нахмурился:
— Скажи точнее, Мэгги, что ты имеешь в виду, говоря «это».
— Конечно, перед тем, как убьешь меня.
Он пробормотал какое-то ругательство, потом сделал шаг к кровати. Время будто остановилось — я вглядывалась в его лицо в трепетном свете свечи. Я не замечала в его лице ни гнева, ни горечи, как много раз прежде, после моего прибытия в Уолтхэмстоу. Да, я видела в нем боль и смущение, и беспокойство. И в этот момент у меня возникло сильное искушение поверить ему.
Когда он заговорил снова, голос его показался мне усталым и напряженным.
— Мэгги, я думаю, ты уже поняла, что кто-то систематически добавлял в мою пищу или питье наркотик.
Я продолжала молчать, и он снова выругался, и провел рукой по волосам.
— Неужели не ясно, что тот, кто отравлял меня, не остановится перед тем, чтобы убить меня?
— Нас, — поправила я. — И эти два события, возможно, не связаны друг с другом. Если кто-то хотел тебя убить, то мог бы попытаться это сделать давным-давно. Зачем надо было дожидаться момента, когда мы поженимся?
Он снова устремил на меня пристальный и мрачный взгляд своих черных глаз. Потом отвернулся.
— Мне предстоит еще так много вспомнить, Мэгги. В памяти моей еще так много белых пятен. И, возможно, всего я не вспомню никогда. Я не могу утверждать однозначно, что не убивал Джейн, что я никому не нанес ущерба в период своего умопомрачения.
Я было отрыла рот, чтобы запротестовать, но он заставил меня умолкнуть.
— Да, это было нечто вроде помешательства. Наркотик лишал меня возможности мыслить здраво. И под его влиянием я мог сделать что-то неподобающее. Я припоминаю, что иногда вел себя бездумно, бессмысленно и наносил оскорбления если не действием, то словом своим друзьям или…
Он не мог заставить себя произнести это слово, и я произнесла его сама:
— Семье.
Я видела, как он вздрогнул.
Николас подошел к окну и засмотрелся куда-то в темноту. Я взглянула на дверь, потом вспомнила, что он ее запер. Когда я снова посмотрела на него, он уже повернулся ко мне, одна половина его лица освещалась светом свечи.
— Ты все еще не веришь мне, — сказал он тихо. Я не знала, чему верить.
В мягком свете свечи мы смотрели друг на друга. Потом он сказал:
— Перед тем как мы поженились, я поклялся, что никогда не причиню тебе зла. Ты помнишь почему?
— Ты сказал, что любишь меня.
— Да, я сказал это. И сказал искренне.
— Ты и прежде говорил это, но женился все— таки на Джейн.
Он прижал пальцы к вискам и закрыл глаза.
— Я ничего не помнил, Мэгги. Они убедили меня, что я должен жениться на Джейн.
— Они?
— Моя мать, Адриенна и Тревор.
— Адриенна знала, зачем ты поехал в Йорк. Ты собирался аннулировать свою помолвку. Почему она ничего не сказала?
Он снова смотрел на меня:
— Не знаю, не могу тебе объяснить, почему в этом доме царит безумие. Возможно, я виновен в каких-то преступлениях, совершенных в беспамятстве, но знаю точно, что не я столкнул тебя с лестницы. И не я подсыпал яд в молоко.
Николас так резко и неожиданно приблизился ко мне, что я отпрянула. Теперь он нависал надо мной, заслоняя собою свет свечи. Он смотрел на меня пристально и говорил шепотом:
— Этот яд предназначался для нас обоих. Готов прозакладывать Уолтхэмстоу, что прав. Я готов поклясться также, что тот, кто это сделал, ожидает в скором времени обнаружить нас мертвыми. И ясно, что, кто бы это ни был, он или она вернется выяснить, так ли это. Хочешь дождаться этого?
Я согласилась, так и не решив, объяснялся ли блеск в его глазах безумием или решимостью. Так или иначе, я была готова рискнуть. Снова я была готова поверить и довериться ему, и сердце мое отказывалось ожесточаться против него. Надежда была как оперенная стрела, нацеленная мне прямо в грудь, и я, повинуясь инстинкту, решила испытать судьбу и сдаться на ее милость, каким бы горьким ни оказался конец.
Николас задул свечу, комната погрузилась в темноту, и мы приготовились ждать.
Глава 22
Мы проговорили шепотом до глубокой ночи. Николас рассказал мне кое-что о своей жизни, то, что мог вспомнить с того момента, когда поцеловал меня на прощание у дверей таверны моего дяди.
Потеря памяти очень его беспокоила, но я его уверила, что, вероятно, он вспомнит все, как только его телу и духу будет отпущено достаточно времени, чтобы достигнуть исцеления. Я объяснила ему, что падение в ледяную воду стало для него шоком и вызвало травму, а уже травмированный мозг легче поддался действию опиума, влияние которого вследствие этого усилилось.
Когда Николас спросил меня, откуда мне это известно, мне пришлось объяснить, что в пору моего пребывания в Оуксе я помогала нескольким докторам, практиковавшим там. В свою очередь, меня лечили и со мной обращались лучше, чем со многими другими пациентами, и разрешали мне читать книги по медицине в качестве развлечения.
Он поощрял меня рассказывать об Оуксе, и я попыталась рассказать об этом времени так бесстрастно, насколько могла. И все же это был тягостный для меня момент. Много раз я замечала, как в тон моего повествования прокрадывалась горечь при воспоминании об ужасных условиях, пренебрежении и жестокости многих сестер и санитарок. Несколько раз Николас нежно касался меня.
— Мне так жаль, — твердил он снова и снова.
Раз он закрыл лицо руками и не отрывал их от лица, пока не успокоился и не смог посмотреть на меня снова.
Мало-помалу мои сомнения в нем улеглись, как это бывало всегда.
Я убедила Николаса рассказать мне о мучивших его кошмарах, доказала, что каким-то образом они должны быть связаны с его воспоминаниями. Как обычно, он говорил о том, что постоянно видел огонь, о том, что ударил Джейн, и этот кошмар повторялся снова и снова, о том, как он выбирался из конюшни, как на его глазах она сгорела.
Это были осколки, фрагменты, кусочки образов, смешавшиеся в хаос. Был ли он к тому времени уже одурманен наркотиком? Он не знал этого наверное, но подозревал, что было именно так. Он подозревал также, что опиум каким-то образом оказал на него действие в день того злополучного происшествия по пути в Йорк. А иначе как можно было бы объяснить то, что он рискнул поехать по еще тонкому льду?
Он говорил о голосах, которые слышал ночью в коридоре возле своей двери. Потом снова упомянул призрачный образ женщины, которую видел в коридоре, на аллее Уолтхэмстоу и в конюшне.
Тут я подняла голову с подушки.
— Но это не было игрой воображения, Николас. Я сама ее видела.
Его темные глаза впились в меня.
— Ты ее видела, — повторил он.
— Да. Первый раз она показалась мне на кладбище в день похорон моей подруги. Тогда мне показалось, что она просто растаяла в тумане. Второй раз я видела ее в нежилом западном крыле дома.
Николас приподнялся на кровати, прижал меня к своей груди.
— Почему ты не рассказала об этом мне?
— Откровенно говоря, дорогой, я в тот момент уже не верила в твою честность. После того как я обнаружила комнату в западном крыле, обставленную так, будто там живут и теперь…
— Комнату? Какую комнату?
— Комнату, в которой она жила. Так я полагаю. Позже я повела туда Тревора, но, когда мы туда вошли, комната выглядела так, будто никто и никогда в ней не жил. И в этот момент я решила, что и сама страдаю от галлюцинаций. Когда мне объяснили, что когда-то там жила Саманта…
— Жила?
— Да, — ответила я. — Что ты или Тревор держали ее там.
— И кто же это объяснил?
— Адриенна.
Сквозь ночной мрак я внимательно вглядывалась в глаза мужа.
— Муж мой, — шепотом спросила я, — ты и Саманта, вы были любовниками?
Николас прижал меня к себе еще сильнее.
— Не могу ответить честно, Мэгги. Столько всего необъяснимого случилось и до и после смерти Джейн, что не могу поклясться. В то время мое безумие достигло пика, или так мне кажется. Я мог сделать девушку своей любовницей. Помню, что она была прелестным созданием, маленькая бледная блондиночка, пожалуй, похожая на Джейн. Возможно, я поцеловал ее раз-другой, нет, не отворачивайся. Ты ведь хотела честного ответа и получила его. Да, я помню, что целовал ее, но что касается остального, не могу сказать.
Разжав наконец крепкие объятия, он задумчиво продолжал:
— Одно мне ясно, Мэгги. Я не придумал эту женщину. Я видел ее. Думаю, она старалась заставить меня поверить в собственное безумие. А я был так близок к тому, чтобы сломаться, Мэгги. Потом явилась ты и спасла меня, и снова заставила поверить в себя.
Наступило долгое молчание, я почувствовала, что уплываю в сон, убаюканная глухим биением сердца моего мужа у самого уха. В какой-то момент, уже засыпая, я услышала, как он сказал:
— Мэгги, я люблю тебя.
Потом погладил меня по волосам, и губы его коснулись моего лба. И мне почудилось, что он плачет.
Этот звук был столь слабым, что сначала я подумала, что мне показалось. Потом я снова услышала его: кто-то трогал дверную ручку.
Я почувствовала, как тело моего мужа, лежавшего возле меня, напряглось. Потом его рука поднялась, и ладонь закрыла мне рот, предупреждая, что следует молчать. Он отодвинулся от меня, потом спустил ноги на пол. Тихо, как кошка, подошел к камину и вооружился кочергой.
Я тоже встала с постели, побуждаемая к действию страхом. Если бы он ушел из комнаты, он мог бы и не вернуться. Бросившись к нему, я зашептала горячо и настоятельно:
— Ник, выйти за дверь было бы глупостью. Останься. Подожди до завтра, и мы увидим этот кошмар до конца, но при свете дня.
Потрепав меня по щеке свободной рукой, он улыбнулся и спросил тихонько:
— Должен ли я расценивать ваши слова как напутствие, леди Малхэм? Может быть, вы решили наконец поверить мне?
Снова кто-то попытался открыть дверь Муж отстранил меня и на цыпочках приблизился к двери, прислушался. Бесшумно вынул ключ из кармана, так же бесшумно вставил в замок. Потом быстрым движением руки откинул болт и распахнул дверь.
Никого.
Он вышел в коридор.
Никого.
Поколебавшись и, видимо, строя в уме план действий, он шагнул в темноту и исчез. Я нетерпеливо ждала, уши мои чутко пытались уловить хоть какой-нибудь звук, глаза напряженно всматривались в темноту, пытаясь что-нибудь разглядеть. Я вышла из комнаты, остановилась в середине темного коридора, похожего на тоннель, бесконечного и пустого, и удивилась тому, насколько быстро тени поглотили фигуру Николаса. Потом я увидела его. Он нес на руках Кевина.
Не говоря ни слова я бросилась назад в комнату, протягивая руки, чтобы взять нашего сына. Прижимая ребенка к груди, я смотрела на мужа и улыбалась.
Я заметила, что его взгляд стал благоговейным.
— А теперь я пойду, — сказал он. — Запри дверь за мной на ключ и не отпирай никому, кроме меня. Ты знаешь, как я обычно стучу.
— Куда ты пойдешь? — спросила я. — Что ты надеешься найти в темноте? Я уверена, это может подождать до утра.
Но тут же поняла, что уговаривать его бесполезно.
Он поцеловал меня и молча закрыл за собой дверь.
Я заперла ее за ним.
Удушливая и тоскливая тишина, усугублявшаяся каждым колебанием пламени свечи, каждым скрипом веток вяза, царапавших время от времени по стеклу, угнетала меня. Каждый стук ветки по стеклу заставлял меня дергаться, и не раз я подбегала к двери в надежде на то, что мой муж вернулся, но он все не шел.
Фитиль свечи уже почти догорел, а свет ее стал тусклым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Я перестала сопротивляться. Моя воля к жизни испарилась в тот момент, когда пришло осознание того, что я так ошибалась в своем муже.
При жизни я отдала ему свое сердце. В смерти отдам свою душу.
Закрыв глаза и все еще с трудом дыша, я пробормотала:
— Ладно, делай со мной что хочешь. Убей меня!
Он молчал, и я думала, что слышу стук его сердца, а возможно, это стучало мое. Наконец он прошептал:
— Не будь идиоткой.
Я снова подняла на него глаза. Мы смотрели друг на друга, лица наши были так близко, что мы почти касались друг друга носами, и постепенно жар его тела победил мое оцепенение, и я почувствовала, что тело мое, соприкоснувшись с его телом, будто растаяло. Он снова зашептал:
— Если я отниму руку от твоего рта, обещаешь не кричать?
— Нет.
— Не обещаешь кричать или обещаешь не кричать?
— Тебе придется рискнуть!
Он не решился убрать руку от моих губ.
— Ты меня выслушаешь, леди Малхэм, и, когда я закончу, если у тебя будет желание кричать, кричи во всю глотку. А пока что будешь отвечать мне кивком головы. Тебя столкнули с лестницы?
Я кивнула и почувствовала, как тело его будто одеревенело.
— Я не толкал тебя.
То, как прищурились мои глаза, видимо, показало моему мужу, что я ему не поверила.
— Меня не было рядом с тобой, когда ты упала, — продолжал он. — Поверь мне.
При этих его словах я сделала попытку рассмеяться. Именно доверие к нему заставило меня оказаться в таком бедственном положении. Он медленно отнял руку от моего рта. И я выплюнула ему прямо в лицо:
— Лжец!
Потом рванулась и чуть было не опрокинула его.
Я молотила его изо всех сил, но он вскоре лишил меня этой возможности, схватив за руки и пригвоздив их к кровати. Он гневно смотрел мне прямо в глаза.
— Для той, кто сделал обман формой жизни, называть кого-нибудь лжецом не подобает… Мэгги!
Я подозревала, что он знает, кто я на самом деле, теперь признание этого вызвало у меня больший страх, чем тысяча угроз смерти. Я на короткое мгновение лишилась чувств. Когда я снова открыла глаза, то у меня еле хватило сил прошептать:
— Как давно ты знаешь?
— Я это заподозрил с самого первого раза, когда попытался писать твой портрет. Мне было трудно схватить сходство, в то время как в моем сознании и памяти было запечатлено одно лицо, а видел я другое.
Выпустив мои руки, Николас отвел локон черных волос, прилипших к моей щеке.
— Ты изменилась, Мэгги. Той девушке, в которую я влюбился два года назад, не пришло бы в голову мстить мне.
— Тому человеку, которого я полюбила два года назад, не пришло бы в голову травить меня, — возразила я.
Итак, мы лежали рядом, грудь к груди, бедро к бедру, и каждый выложил карты на стол. Наконец Николас соскользнул и лег рядом, правда, не убрав ноги с моего бедра и рукой все еще обнимая меня за талию.
— Мэгги, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Время признаний пришло. Мы должны доверять друг другу. Я не пытался тебя убить. А это значит, что кто-то другой в этом доме пытался с тобой разделаться. И не один раз, а дважды. Разница в том, что во второй раз метили в нас обоих.
Я недоверчиво подняла бровь, отказываясь верить и даже посмотреть ему в лицо. Если бы я это сделала, я не смогла бы за себя поручиться.
— Чай был предназначен для нас обоих, — сказал он.
— Но его приготовил ты. Не станешь же ты это отрицать?
— Нет. А это значит, что яд добавили в молоко позже. Я налил его в кувшин сам.
— Полагаю, что этот яд витал над твоей головой, пока ты не отвернулся, а потом камнем упал в молоко и оказался там до того, как ты смог его обнаружить.
— Прекрати, кто-то пытался убить меня, и настроение у меня слишком скверное, чтобы выдержать твой сарказм.
— Итак, что же новенькое мы узнали?
— У тебя жало, как у осы, Мэгги. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, за что это я полюбил тебя тогда, когда увидел впервые.
— Потому что я была единственной женщиной, способной терпеть твою невероятную самонадеянность и высокомерие.
— Ага. Спасибо, что разъяснила.
— Не стоит благодарности.
Я не увидела, а скорее почувствовала его улыбку, скорее услышала в его голосе, потому что продолжала смотреть не на него, а в сторону. И в следующий момент его губы оказались у самого моего уха, и он сказал:
— Я вышел из кухни буквально на десять минут, чтобы проведать Матильду. Я ведь сказал, что она нездорова.
— Убедительное алиби. Чертыхнувшись, Николас вскочил с кровати и заходил по комнате.
— Черт возьми, если бы я хотел тебя убить, Мэгги, я спихнул бы тебя со скалы в бухте!
— Ты просто заговаривал мне зубы, убаюкивал меня ложным ощущением безопасности.
— Ради всего святого! Ты говоришь совсем как Брэббс.
— Он считает тебя безумцем.
— Напомни, чтобы я не забыл его поблагодарить, когда увижу в следующий раз.
Я перекатилась на противоположный край кровати, но отсюда мне было видно окоченевшее тельце Вельзевула. Вздрогнув, я заняла прежнее положение, выжидая следующего шага моего мужа.
Некоторое время он продолжал расхаживать по комнате: к окну от кровати, к двери от окна. Наконец он вытащил из кармана ключ и вставил его в замок. Мои глаза округлились, когда я услышала скрежет — он запер дверь изнутри.
«Итак, — подумала я, — вот оно. Начинается».
Когда Николас повернулся лицом ко мне, я спросила:
— Ты хоть разрешишь мне увидеть сына перед тем, как сделаешь это?
Милорд нахмурился:
— Скажи точнее, Мэгги, что ты имеешь в виду, говоря «это».
— Конечно, перед тем, как убьешь меня.
Он пробормотал какое-то ругательство, потом сделал шаг к кровати. Время будто остановилось — я вглядывалась в его лицо в трепетном свете свечи. Я не замечала в его лице ни гнева, ни горечи, как много раз прежде, после моего прибытия в Уолтхэмстоу. Да, я видела в нем боль и смущение, и беспокойство. И в этот момент у меня возникло сильное искушение поверить ему.
Когда он заговорил снова, голос его показался мне усталым и напряженным.
— Мэгги, я думаю, ты уже поняла, что кто-то систематически добавлял в мою пищу или питье наркотик.
Я продолжала молчать, и он снова выругался, и провел рукой по волосам.
— Неужели не ясно, что тот, кто отравлял меня, не остановится перед тем, чтобы убить меня?
— Нас, — поправила я. — И эти два события, возможно, не связаны друг с другом. Если кто-то хотел тебя убить, то мог бы попытаться это сделать давным-давно. Зачем надо было дожидаться момента, когда мы поженимся?
Он снова устремил на меня пристальный и мрачный взгляд своих черных глаз. Потом отвернулся.
— Мне предстоит еще так много вспомнить, Мэгги. В памяти моей еще так много белых пятен. И, возможно, всего я не вспомню никогда. Я не могу утверждать однозначно, что не убивал Джейн, что я никому не нанес ущерба в период своего умопомрачения.
Я было отрыла рот, чтобы запротестовать, но он заставил меня умолкнуть.
— Да, это было нечто вроде помешательства. Наркотик лишал меня возможности мыслить здраво. И под его влиянием я мог сделать что-то неподобающее. Я припоминаю, что иногда вел себя бездумно, бессмысленно и наносил оскорбления если не действием, то словом своим друзьям или…
Он не мог заставить себя произнести это слово, и я произнесла его сама:
— Семье.
Я видела, как он вздрогнул.
Николас подошел к окну и засмотрелся куда-то в темноту. Я взглянула на дверь, потом вспомнила, что он ее запер. Когда я снова посмотрела на него, он уже повернулся ко мне, одна половина его лица освещалась светом свечи.
— Ты все еще не веришь мне, — сказал он тихо. Я не знала, чему верить.
В мягком свете свечи мы смотрели друг на друга. Потом он сказал:
— Перед тем как мы поженились, я поклялся, что никогда не причиню тебе зла. Ты помнишь почему?
— Ты сказал, что любишь меня.
— Да, я сказал это. И сказал искренне.
— Ты и прежде говорил это, но женился все— таки на Джейн.
Он прижал пальцы к вискам и закрыл глаза.
— Я ничего не помнил, Мэгги. Они убедили меня, что я должен жениться на Джейн.
— Они?
— Моя мать, Адриенна и Тревор.
— Адриенна знала, зачем ты поехал в Йорк. Ты собирался аннулировать свою помолвку. Почему она ничего не сказала?
Он снова смотрел на меня:
— Не знаю, не могу тебе объяснить, почему в этом доме царит безумие. Возможно, я виновен в каких-то преступлениях, совершенных в беспамятстве, но знаю точно, что не я столкнул тебя с лестницы. И не я подсыпал яд в молоко.
Николас так резко и неожиданно приблизился ко мне, что я отпрянула. Теперь он нависал надо мной, заслоняя собою свет свечи. Он смотрел на меня пристально и говорил шепотом:
— Этот яд предназначался для нас обоих. Готов прозакладывать Уолтхэмстоу, что прав. Я готов поклясться также, что тот, кто это сделал, ожидает в скором времени обнаружить нас мертвыми. И ясно, что, кто бы это ни был, он или она вернется выяснить, так ли это. Хочешь дождаться этого?
Я согласилась, так и не решив, объяснялся ли блеск в его глазах безумием или решимостью. Так или иначе, я была готова рискнуть. Снова я была готова поверить и довериться ему, и сердце мое отказывалось ожесточаться против него. Надежда была как оперенная стрела, нацеленная мне прямо в грудь, и я, повинуясь инстинкту, решила испытать судьбу и сдаться на ее милость, каким бы горьким ни оказался конец.
Николас задул свечу, комната погрузилась в темноту, и мы приготовились ждать.
Глава 22
Мы проговорили шепотом до глубокой ночи. Николас рассказал мне кое-что о своей жизни, то, что мог вспомнить с того момента, когда поцеловал меня на прощание у дверей таверны моего дяди.
Потеря памяти очень его беспокоила, но я его уверила, что, вероятно, он вспомнит все, как только его телу и духу будет отпущено достаточно времени, чтобы достигнуть исцеления. Я объяснила ему, что падение в ледяную воду стало для него шоком и вызвало травму, а уже травмированный мозг легче поддался действию опиума, влияние которого вследствие этого усилилось.
Когда Николас спросил меня, откуда мне это известно, мне пришлось объяснить, что в пору моего пребывания в Оуксе я помогала нескольким докторам, практиковавшим там. В свою очередь, меня лечили и со мной обращались лучше, чем со многими другими пациентами, и разрешали мне читать книги по медицине в качестве развлечения.
Он поощрял меня рассказывать об Оуксе, и я попыталась рассказать об этом времени так бесстрастно, насколько могла. И все же это был тягостный для меня момент. Много раз я замечала, как в тон моего повествования прокрадывалась горечь при воспоминании об ужасных условиях, пренебрежении и жестокости многих сестер и санитарок. Несколько раз Николас нежно касался меня.
— Мне так жаль, — твердил он снова и снова.
Раз он закрыл лицо руками и не отрывал их от лица, пока не успокоился и не смог посмотреть на меня снова.
Мало-помалу мои сомнения в нем улеглись, как это бывало всегда.
Я убедила Николаса рассказать мне о мучивших его кошмарах, доказала, что каким-то образом они должны быть связаны с его воспоминаниями. Как обычно, он говорил о том, что постоянно видел огонь, о том, что ударил Джейн, и этот кошмар повторялся снова и снова, о том, как он выбирался из конюшни, как на его глазах она сгорела.
Это были осколки, фрагменты, кусочки образов, смешавшиеся в хаос. Был ли он к тому времени уже одурманен наркотиком? Он не знал этого наверное, но подозревал, что было именно так. Он подозревал также, что опиум каким-то образом оказал на него действие в день того злополучного происшествия по пути в Йорк. А иначе как можно было бы объяснить то, что он рискнул поехать по еще тонкому льду?
Он говорил о голосах, которые слышал ночью в коридоре возле своей двери. Потом снова упомянул призрачный образ женщины, которую видел в коридоре, на аллее Уолтхэмстоу и в конюшне.
Тут я подняла голову с подушки.
— Но это не было игрой воображения, Николас. Я сама ее видела.
Его темные глаза впились в меня.
— Ты ее видела, — повторил он.
— Да. Первый раз она показалась мне на кладбище в день похорон моей подруги. Тогда мне показалось, что она просто растаяла в тумане. Второй раз я видела ее в нежилом западном крыле дома.
Николас приподнялся на кровати, прижал меня к своей груди.
— Почему ты не рассказала об этом мне?
— Откровенно говоря, дорогой, я в тот момент уже не верила в твою честность. После того как я обнаружила комнату в западном крыле, обставленную так, будто там живут и теперь…
— Комнату? Какую комнату?
— Комнату, в которой она жила. Так я полагаю. Позже я повела туда Тревора, но, когда мы туда вошли, комната выглядела так, будто никто и никогда в ней не жил. И в этот момент я решила, что и сама страдаю от галлюцинаций. Когда мне объяснили, что когда-то там жила Саманта…
— Жила?
— Да, — ответила я. — Что ты или Тревор держали ее там.
— И кто же это объяснил?
— Адриенна.
Сквозь ночной мрак я внимательно вглядывалась в глаза мужа.
— Муж мой, — шепотом спросила я, — ты и Саманта, вы были любовниками?
Николас прижал меня к себе еще сильнее.
— Не могу ответить честно, Мэгги. Столько всего необъяснимого случилось и до и после смерти Джейн, что не могу поклясться. В то время мое безумие достигло пика, или так мне кажется. Я мог сделать девушку своей любовницей. Помню, что она была прелестным созданием, маленькая бледная блондиночка, пожалуй, похожая на Джейн. Возможно, я поцеловал ее раз-другой, нет, не отворачивайся. Ты ведь хотела честного ответа и получила его. Да, я помню, что целовал ее, но что касается остального, не могу сказать.
Разжав наконец крепкие объятия, он задумчиво продолжал:
— Одно мне ясно, Мэгги. Я не придумал эту женщину. Я видел ее. Думаю, она старалась заставить меня поверить в собственное безумие. А я был так близок к тому, чтобы сломаться, Мэгги. Потом явилась ты и спасла меня, и снова заставила поверить в себя.
Наступило долгое молчание, я почувствовала, что уплываю в сон, убаюканная глухим биением сердца моего мужа у самого уха. В какой-то момент, уже засыпая, я услышала, как он сказал:
— Мэгги, я люблю тебя.
Потом погладил меня по волосам, и губы его коснулись моего лба. И мне почудилось, что он плачет.
Этот звук был столь слабым, что сначала я подумала, что мне показалось. Потом я снова услышала его: кто-то трогал дверную ручку.
Я почувствовала, как тело моего мужа, лежавшего возле меня, напряглось. Потом его рука поднялась, и ладонь закрыла мне рот, предупреждая, что следует молчать. Он отодвинулся от меня, потом спустил ноги на пол. Тихо, как кошка, подошел к камину и вооружился кочергой.
Я тоже встала с постели, побуждаемая к действию страхом. Если бы он ушел из комнаты, он мог бы и не вернуться. Бросившись к нему, я зашептала горячо и настоятельно:
— Ник, выйти за дверь было бы глупостью. Останься. Подожди до завтра, и мы увидим этот кошмар до конца, но при свете дня.
Потрепав меня по щеке свободной рукой, он улыбнулся и спросил тихонько:
— Должен ли я расценивать ваши слова как напутствие, леди Малхэм? Может быть, вы решили наконец поверить мне?
Снова кто-то попытался открыть дверь Муж отстранил меня и на цыпочках приблизился к двери, прислушался. Бесшумно вынул ключ из кармана, так же бесшумно вставил в замок. Потом быстрым движением руки откинул болт и распахнул дверь.
Никого.
Он вышел в коридор.
Никого.
Поколебавшись и, видимо, строя в уме план действий, он шагнул в темноту и исчез. Я нетерпеливо ждала, уши мои чутко пытались уловить хоть какой-нибудь звук, глаза напряженно всматривались в темноту, пытаясь что-нибудь разглядеть. Я вышла из комнаты, остановилась в середине темного коридора, похожего на тоннель, бесконечного и пустого, и удивилась тому, насколько быстро тени поглотили фигуру Николаса. Потом я увидела его. Он нес на руках Кевина.
Не говоря ни слова я бросилась назад в комнату, протягивая руки, чтобы взять нашего сына. Прижимая ребенка к груди, я смотрела на мужа и улыбалась.
Я заметила, что его взгляд стал благоговейным.
— А теперь я пойду, — сказал он. — Запри дверь за мной на ключ и не отпирай никому, кроме меня. Ты знаешь, как я обычно стучу.
— Куда ты пойдешь? — спросила я. — Что ты надеешься найти в темноте? Я уверена, это может подождать до утра.
Но тут же поняла, что уговаривать его бесполезно.
Он поцеловал меня и молча закрыл за собой дверь.
Я заперла ее за ним.
Удушливая и тоскливая тишина, усугублявшаяся каждым колебанием пламени свечи, каждым скрипом веток вяза, царапавших время от времени по стеклу, угнетала меня. Каждый стук ветки по стеклу заставлял меня дергаться, и не раз я подбегала к двери в надежде на то, что мой муж вернулся, но он все не шел.
Фитиль свечи уже почти догорел, а свет ее стал тусклым.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35