Глаза у нее были по-прежнему светлыми, а лицо округлилось по сравнению с тем, когда она уезжала из Нью-Йорка. Никаких признаков ностальгии или сожаления о раннем замужестве! Нэнси было тяжело вспоминать, как Дитер, уезжая, щелкнул каблуками на прусский манер, от чего ее покоробило, а Верити, которой было тогда всего лишь семнадцать, прощаясь, сказала:
— Мама, не думаешь ли ты, что тебе пора домой?
Багаж Мезрицких доставили в их номер. Нэнси подумала, как удивительно видеть их здесь. Верити сняла серые кожаные перчатки и направилась от стойки портье в холл. На ней был строгий костюм с широкими плечами и узкой юбкой с небольшими шлицами по бокам. Это была парижская модель из сотканной по особому заказу ткани. Изумруд на третьем пальце ее левой руки был таким большим, что, казалось, оттягивал руку вниз.
— Когда ты возвращаешься в Америку? После твоего письма я, естественно, написала отцу. Он убежден, что твое поведение объясняется возрастом и соответствующим состоянием. Он приедет сюда и позаботится о тебе. Где же он?
Нэнси попыталась подавить медленно нарастающий гнев, вызванный неожиданной позицией Верити.
— Твой отец действительно пытался позаботиться обо мне, — сказала она язвительно. — В настоящий момент он, вероятно, уже вернулся в Вашингтон.
Верити удивленно приподняла брови. Нэнси снова почувствовала тошноту, которая обычно беспокоила ее по утрам с периодичностью приливов и отливов. Встреча была совсем не такой, ради которой несколько недель стоило терпеть боль и унижение. Она ожидала объятий, поцелуев и радостного воссоединения семьи.
Когда они остановились у входа в большой салон, в высоком зеркале отразились их фигуры. Строгий костюм Верити и тяжелые черты лица делали ее на несколько лет старше. Обнаженные, загорелые ноги Нэнси, ее белое шелковое открытое платье и выразительные глаза с густыми ресницами делали ее намного моложе своих лет. Незнакомец мог бы принять их за сестер.
Нэнси остановилась и, глядя на Верити в зеркало, сказала:
— Что касается моего возраста, думаю, ты вряд ли согласишься, что я уже старая и что это отражается на моем здоровье.
Щеки Верити слегка покраснели. Нэнси тотчас пожалела о своих словах. Верити приобрела уверенность и безупречную манеру одеваться, но она никогда не станет такой красивой, как мать. Замечание Нэнси было непростительным, и она взяла дочь за руку:
— В моем номере нас ждет холодный завтрак. Вероятно, вы оба устали и голодны. Как у тебя дома? Ты уже научилась говорить по-немецки? Почему вы так долго добирались сюда?
Верити осторожно убрала свою руку и молча шла рядом.
— Сначала мы поехали в Вену и задержались там дольше, чем предполагали, — сказал Дитер.
— О! — Нэнси улыбнулась. Они не знали, чего ей стоило изменение их планов. — Здесь князь Феликс Заронский. У него дом в Вене. Он говорит, это очень красивый город.
Позже она вспомнила, что Феликс не хотел возвращаться в Вену из-за фашистской угрозы и засилья нацистов.
Интересно, о чем думал Дитер, появившись в «Санфорде» в полной нацистской форме? Разве он не знал, что здесь отдыхают люди из разных стран? Что он может посеять вражду между ними? С Дитером надо спокойно поговорить. Нэнси съежилась от этой мысли. Она была благовоспитанной хозяйкой и должна найти нужные слова в разговоре с зятем. Но даже беседуя с Верити, ей казалось, что она говорит с незнакомым человеком.
Может быть, наедине, без Дитера, они смогут возобновить свои прежние непосредственные отношения? Застенчивость Верити, хотя и подавляемая, все-таки оставалась в ее характере. Вряд ли она чувствует себя достаточно свободной, чтобы обсуждать свою новую жизнь в присутствии мужа. Особенно если о некоторых сторонах жизни в Германии у нее не очень-то лестное мнение. Успокоив себя этой мыслью, Нэнси повела их в Гарден-свит.
Их беседа стала еще более напыщенной. Дитер явно скучал. По всей видимости, в его планы не входило наставлять на путь истинный заблуждающуюся тещу. Так же, как и оставаться на Мадейре. Когда Нэнси спросила, нравятся ли ему субтропические цветы и пурпурное цветение палисандровых деревьев, он ответил, что предпочитает Мюнхен и горы. Ландшафт его страны — самый великолепный в мире.
— Там так красиво? — спросила Нэнси.
Дитер с сожалением посмотрел на нее:
— Германия не красива. Она величественна.
— О да. Конечно.
Он отказался от вина и сидел, не выказывая намерения оставить ее наедине с Верити. В конце концов Верити сказала, что у нее разболелась голова, и собралась удалиться в свою комнату. Нэнси почувствовала облегчение и устыдилась этого чувства.
— Я решила устроить небольшой обед сегодня вечером. Здесь, на террасе. Приглашены Регги Минтер, сын жестяного магната, и леди Хелен Бингам-Смит. Она твоего возраста, Верити, и очень мила. Хелен недавно пережила крах своих любовных отношений и очень нуждается в поддержке.
Нэнси не представляла, что Верити сможет подружиться с Хелен. Верити вообще никогда ни с кем не дружила. Голова у Нэнси тоже разболелась.
— Я также пригласила Бобо Джеймс с ее спутником, князя Заронского и леди Бессбрук. Все они мои близкие друзья, и я хочу, чтобы ты познакомилась с ними.
Верити холодно поцеловала ее в щеку. Дитер пожал ей руку с обычной официальностью, которая никогда не покидала его, и Нэнси обратила внимание на свастику на его груди.
Когда они ушли, она легла на кровать и положила себе на лоб смоченный одеколоном платок. Год назад ее дочь была всего лишь замкнутой школьницей. А сейчас она казалась совсем чужой, как Дитер. Дочь спросила, когда она собирается возвращаться в Америку, и говорила о ее возрасте почти с нескрываемой наглостью. Был момент, когда Нэнси с трудом удержалась, чтобы не дать ей пощечину.
. Вероятно, влияние Дитера было слишком велико, а он не одобрял жен, которые оставляют своих мужей. Письмо Джека также не способствовало укреплению их отношений. Нэнси могла хорошо представить, как Джек обрисовал ситуацию. Ей обязательно нужно поговорить с Верити наедине. Объяснить ей спокойно и ласково, что она хочет жить по-своему, хотя и без человека, ради которого она оставила Джека.
— Черт побери! — воскликнула Нэнси вслух. — Будь все проклято!
* * *
Мезрицкие были приглашены Рамоном Санфордом на семичасовой коктейль. Нэнси также получила приглашение, подписанное Вильерсом и доставленное посыльным. Стиснув зубы, Нэнси оделась с особой тщательностью. Никаких парижских моделей с глубоким вырезом или открытой спиной, чтобы не возмущать своего зятя-пуританина. Она выбрала длинное черное облегающее платье из крепдешина и белый жакет. С невыразимым облегчением она увидела, что ее зять отказался от нацистской униформы и надел обычный вечерний костюм.
Загорелое лицо Рамона прорезали тяжелые жесткие складки, которые теперь редко исчезали. Он вежливо принял Мез-рицких, но без своей обычной очаровательной улыбки. Рамон почти не замечал Нэнси. С ним была Тесса, которая радостно болтала с Верити, хотя Нэнси видела, что ее дочь через силу поддерживает разговор. После замужества она так и не научилась заводить друзей.
Тесса уже ощущала неловкость, и Нэнси пришла ей на помощь, вмешавшись в их беседу:
— Пожалуйста, извините нас, Тесса. Монткалмы — давние друзья нашей семьи, они не видели Верити с детства.
Господи, думала она, когда они подошли к Джорджиане и Чарльзу, почему она испытывает больше симпатии к Тессе Рос-ман, чем к своей дочери? Может быть, психическая неустойчивость также является признаком ее ухудшающегося состояния? Другой причины она не находила.
Когда Монткалмы и Мезрицкие обменялись любезностями, Нэнси почувствовала между ними скрытую враждебность. Представлять Дитера Чарльзу Монткалму было явной ошибкой. Каждый из них интуитивно не принимал политических идеалов другого.
Затем дочь и зять были представлены Полли Уотертайт. Лицо Дитера выражало явное отвращение. Нэнси с ужасом заметила точно такую же гримасу и на лице своей дочери.
Рука Рамона обнимала Тессу, когда он уверенно и легко передвигался от одной группы гостей к другой, умышленно избегая дальнейшего контакта с Мезрицкими.
— Не будь дурочкой, мама, — неожиданно сказала Верити, когда они отошли от ничуть не смутившейся Полли к Майклджонам. — Совершенно очевидно, что Санфорд не то что не любит, но даже едва замечает тебя.
Нэнси почувствовала себя так, будто ее ударили по лицу. Перед ними уже были Майклджоны, и она не могла ответить дочери.
Привилегированные гости, приглашенные на обед с Ра-моном и Тессой, парами и небольшими группами направились в роскошную столовую Санфорда.
Гости, приглашенные Нэнси, в предвкушении приятного вечера собрались в Гарден-свит.
Глава 22
Стол был накрыт на террасе под веселыми разноцветными китайскими фонариками, протянутыми от росшей в углу пальмы до двух палисандровых деревьев.
— Прекрасная идея — обед на свежем воздухе. Похоже на пикник, — оживленно сказала Венеция, когда все уселись.
— Очень цивилизованный пикник, — заметил Хасан. — Вовсе не похож на ваши непостижимые английские вылазки за город, где полно муравьев и жуков и к тому же льет дождь.
Все засмеялись, за исключением Дитера и Верити.
Венеция легко коснулась тонкой руки Хасана:
— Дорогой, ты недоволен нашими пикниками только потому, что не можешь быть счастлив без песка!
Снова раздался хохот. Нэнси заметила, что Дитера всего передернуло от отвращения, когда леди Бессбрук обратилась к своему любовнику.
На закуску подали жареных рябчиков и вальдшнепов и в изобилии шампанское.
Предполагалось, что обед будет легким и приятным. Однако более неприятной атмосферы Нэнси не приходилось видеть. Верити совсем не поднимала недовольного лица от тарелки и говорила, только когда к ней обращались. Она едва прикоснулась к еде и шампанскому. Ни разу не засмеялась. Нэнси в отчаянии пыталась убедить себя, что это влияние Дитера. Под столом их руки соприкасались, и когда Верити смотрела на мужа, в ее глазах читалось обожание. Возможно, это были отголоски старинных традиций супружеской верности. Ко всем прочим достоинствам, супруги Мезрицкие были очень дружной парой.
Нэнси обнаружила, что продолжает время от времени поглядывать на своего зятя. Он был чем-то похож на Вира. Светлые волосы, голубые глаза, безупречная кожа. Но на этом сходство кончалось. На фоне спокойного, сдержанного английского обаяния Вира явно напускное благообразие Дитера выглядело особенно отталкивающим.
— Я слышала, Сайри уехала в Вашингтон, — впервые обратилась к ней Верити.
Смешно, но Нэнси почувствовала волнение. Она не думала, что дочь знает о визите Сайри в отель.
— Да, дорогая, она уехала несколько дней назад.
— Но не в Вашингтон. — Голос Верити был ровным, бесцветным и безжалостным. — Я узнала, что ты испортила отношения между ней и отцом, и она вынуждена переехать в Чикаго.
Нэнси пыталась что-то сказать, но не находила слов. Она не могла даже представить, что Верити знала о связи отца с Сайри. Нэнси всячески старалась уберечь ее от этой грязи. По своей наивности она думала, что Верити будет шокирована этим открытием. А сейчас здесь, среди гостей, дочь небрежно упомянула об этом, как будто речь шла об участии Греты Гарбо в спектакле «Королева Кристина».
— Я ничего не портила, — тихо сказала Нэнси, — и думаю, лучше продолжить эту беседу позже, наедине.
К счастью, вниманием гостей завладела Бобо, и остальные не могли удержаться от смеха, когда она начала описывать отъезд виконтессы Лоземир.
Раков на столе сменил палтус с тушеным картофелем и салатом из огурцов. Вместо хереса появилось рейнское вино. Уж оно-то должно было понравиться хмурому немцу.
Бобо рассказала собственную версию запрещенного «Уллиса», и недоверчивые глаза Хелен Бингам-Смит округлились.
Нэнси была рада передышке. Что же произошло? Почему Верити так явно и открыто поддерживала отца и Сайри? Неужели то, что она покинула Джека и уехала из Хайянниса, вызвало у дочери негодование, и теперь она выражает его своим поведением? Нэнси покачала головой и попыталась понять ситуацию. Если Верити знала о связи Джека с Сайри, значит, она знала об этом еще до приезда на Мадейру. До того, как Нэнси отправила ей письмо из Хайянниса. Дочь отнеслась к этому спокойно и даже не сочла нужным сообщить матери, что происходит. Ей было безразлично, страдает она или нет. На спине Нэнси выступил холодный пот. Она стала посмешищем. Конечно, это вполне в духе Верити. Джек и она всегда были замкнутыми. Джек редко бывал дома, и Верити не хотела что-либо говорить матери, чтобы не причинять ей боль. За столом снова раздался смех. За цыплятами последовало фруктовое мороженое с ромовым пуншем и вином. А затем произошло то, чего Нэнси все время подсознательно боялась.
— И когда же Гитлер собирается начать? — добродушно спросил Регги Дитера. Тактичность никогда не была достоинством Регги. Венеция попыталась нарочито громко заглушить его вопрос, но ее перебил Дитер:
— Фюрер сам все решает.
— Как удобно для фюрера, — лениво заметила Бобо и взяла винограду.
— Какие могут быть претензии к фюреру? — сказал Регги весьма легкомысленно, слишком поздно заметив искры гнева в светло-голубых глазах Дитера. — Просто он сколачивает Германию с типичной прусской основательностью.
— Он не пруссак, — поправила Бобо с той же притворной вялостью.
— Разве? А я думал, что все немцы пруссаки. — История никогда не была сильной стороной Регги.
— Германия была достаточно унижена, — холодно заявил Дитер.
Нэнси закрыла глаза. Кажется, Дитер собирался повторить свой монолог, который впервые прозвучал в Хайяннисе.
— Мне известна та ложь, которую распространяют о нашей стране. Многие до сих пор верят, что мы начали войну в 1914 году. Это неправда. Версальский договор уничтожил нас. Он был несправедливым.
— Но Веймарская республика… — начала было Венеция.
Дитер резко повернулся к ней, глаза его сверкали голубым огнем.
— В Веймарской республике господствовали дегенераты и гомосексуалисты, и потому она была обречена на провал. Германия сама определит свое будущее. Она никогда больше не будет пешкой, которую двигают на шахматной доске Европы Соединенные Штаты и Британия.
— Полегче, старик, — предостерег его Регги.
— Нет-нет. Пожалуйста, продолжайте. Мне кажется, тема очень интересная, — сказала Бобо, подперев подбородок рукой. — Я очень много слышала о новой Германии, но мне не все понятно. — Она протянула руку за другой гроздью винограда. — Если Германия Гитлера так прекрасна, почему же почти все евреи покидают ее?
— Германия — для немцев, а не для евреев! — Дитер выкрикнул эти слова с такой злостью, что царившее за столом веселье сразу же прекратилось.
— Даже не для немецких евреев? — В голосе Бобо уже не чувствовалось прежнего интереса. Она внимательно рассматривала гроздь винограда.
— Нет такого понятия, как немецкие, польские, чешские евреи. Есть просто евреи.
— Понимаю. Вы так просто все объяснили. Глупо с моей стороны не знать этого.
Венеция снова попыталась перевести разговор на другую тему, но Дитер, слишком долго молчавший, уже не мог остановиться:
— Фашизм — величайший символ веры в то, что западная цивилизация завоюет весь мир!
— Символ веры, которая питает отвращение к современному искусству, музыке, евреям, масонам и католикам? — спросил Феликс презрительно. — Которая закрывает художественные галереи и оперные театры, если картины или музыка созданы евреями? Которая превращает издевательство над евреями в национальную забаву, так что они продают все свое имущество и покидают страну, являющуюся их родиной, а также родиной их родителей и предков? Которая испоганила венский Ринг, самый великолепный бульвар Европы, и венцы теперь не могут спокойно сидеть и потягивать пиво в уличных кафе и наслаждаться красотой своего города? В Вене не осталось красоты. Фашизм так же разрушителен, как и коммунизм. Обе эти веры отвратительны.
Наступила гнетущая тишина. Князь Феликс Заронский, всегда веселый и беззаботный, раньше столь бурно проявлял свои чувства только в отношениях с женщинами или при игре в кости.
Он очень похож на Ники, подумала Нэнси, отчаянно пытаясь разрядить обстановку, но у нее ничего не получалось. Да, он похож на Ники. Внешне — любящий удовольствия плей-бой, а внутри — страстный бунтарь. Ее предложение пойти в комнаты и выпить кофе было отвергнуто.
— Это правда относительно евреев? — спросила Хелен. — Они действительно вынуждены покидать свою страну?
— У них нет своей страны! — В уголках рта у Дитера появилась пена.
— О чем вы все так беспокоитесь? — спокойно сказала Верити. — Ведь они всего лишь евреи, и от них надо избавляться.
— Верити, ты не должна так думать! Ты не понимаешь…
Верити непоколебимо смотрела на мать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
— Мама, не думаешь ли ты, что тебе пора домой?
Багаж Мезрицких доставили в их номер. Нэнси подумала, как удивительно видеть их здесь. Верити сняла серые кожаные перчатки и направилась от стойки портье в холл. На ней был строгий костюм с широкими плечами и узкой юбкой с небольшими шлицами по бокам. Это была парижская модель из сотканной по особому заказу ткани. Изумруд на третьем пальце ее левой руки был таким большим, что, казалось, оттягивал руку вниз.
— Когда ты возвращаешься в Америку? После твоего письма я, естественно, написала отцу. Он убежден, что твое поведение объясняется возрастом и соответствующим состоянием. Он приедет сюда и позаботится о тебе. Где же он?
Нэнси попыталась подавить медленно нарастающий гнев, вызванный неожиданной позицией Верити.
— Твой отец действительно пытался позаботиться обо мне, — сказала она язвительно. — В настоящий момент он, вероятно, уже вернулся в Вашингтон.
Верити удивленно приподняла брови. Нэнси снова почувствовала тошноту, которая обычно беспокоила ее по утрам с периодичностью приливов и отливов. Встреча была совсем не такой, ради которой несколько недель стоило терпеть боль и унижение. Она ожидала объятий, поцелуев и радостного воссоединения семьи.
Когда они остановились у входа в большой салон, в высоком зеркале отразились их фигуры. Строгий костюм Верити и тяжелые черты лица делали ее на несколько лет старше. Обнаженные, загорелые ноги Нэнси, ее белое шелковое открытое платье и выразительные глаза с густыми ресницами делали ее намного моложе своих лет. Незнакомец мог бы принять их за сестер.
Нэнси остановилась и, глядя на Верити в зеркало, сказала:
— Что касается моего возраста, думаю, ты вряд ли согласишься, что я уже старая и что это отражается на моем здоровье.
Щеки Верити слегка покраснели. Нэнси тотчас пожалела о своих словах. Верити приобрела уверенность и безупречную манеру одеваться, но она никогда не станет такой красивой, как мать. Замечание Нэнси было непростительным, и она взяла дочь за руку:
— В моем номере нас ждет холодный завтрак. Вероятно, вы оба устали и голодны. Как у тебя дома? Ты уже научилась говорить по-немецки? Почему вы так долго добирались сюда?
Верити осторожно убрала свою руку и молча шла рядом.
— Сначала мы поехали в Вену и задержались там дольше, чем предполагали, — сказал Дитер.
— О! — Нэнси улыбнулась. Они не знали, чего ей стоило изменение их планов. — Здесь князь Феликс Заронский. У него дом в Вене. Он говорит, это очень красивый город.
Позже она вспомнила, что Феликс не хотел возвращаться в Вену из-за фашистской угрозы и засилья нацистов.
Интересно, о чем думал Дитер, появившись в «Санфорде» в полной нацистской форме? Разве он не знал, что здесь отдыхают люди из разных стран? Что он может посеять вражду между ними? С Дитером надо спокойно поговорить. Нэнси съежилась от этой мысли. Она была благовоспитанной хозяйкой и должна найти нужные слова в разговоре с зятем. Но даже беседуя с Верити, ей казалось, что она говорит с незнакомым человеком.
Может быть, наедине, без Дитера, они смогут возобновить свои прежние непосредственные отношения? Застенчивость Верити, хотя и подавляемая, все-таки оставалась в ее характере. Вряд ли она чувствует себя достаточно свободной, чтобы обсуждать свою новую жизнь в присутствии мужа. Особенно если о некоторых сторонах жизни в Германии у нее не очень-то лестное мнение. Успокоив себя этой мыслью, Нэнси повела их в Гарден-свит.
Их беседа стала еще более напыщенной. Дитер явно скучал. По всей видимости, в его планы не входило наставлять на путь истинный заблуждающуюся тещу. Так же, как и оставаться на Мадейре. Когда Нэнси спросила, нравятся ли ему субтропические цветы и пурпурное цветение палисандровых деревьев, он ответил, что предпочитает Мюнхен и горы. Ландшафт его страны — самый великолепный в мире.
— Там так красиво? — спросила Нэнси.
Дитер с сожалением посмотрел на нее:
— Германия не красива. Она величественна.
— О да. Конечно.
Он отказался от вина и сидел, не выказывая намерения оставить ее наедине с Верити. В конце концов Верити сказала, что у нее разболелась голова, и собралась удалиться в свою комнату. Нэнси почувствовала облегчение и устыдилась этого чувства.
— Я решила устроить небольшой обед сегодня вечером. Здесь, на террасе. Приглашены Регги Минтер, сын жестяного магната, и леди Хелен Бингам-Смит. Она твоего возраста, Верити, и очень мила. Хелен недавно пережила крах своих любовных отношений и очень нуждается в поддержке.
Нэнси не представляла, что Верити сможет подружиться с Хелен. Верити вообще никогда ни с кем не дружила. Голова у Нэнси тоже разболелась.
— Я также пригласила Бобо Джеймс с ее спутником, князя Заронского и леди Бессбрук. Все они мои близкие друзья, и я хочу, чтобы ты познакомилась с ними.
Верити холодно поцеловала ее в щеку. Дитер пожал ей руку с обычной официальностью, которая никогда не покидала его, и Нэнси обратила внимание на свастику на его груди.
Когда они ушли, она легла на кровать и положила себе на лоб смоченный одеколоном платок. Год назад ее дочь была всего лишь замкнутой школьницей. А сейчас она казалась совсем чужой, как Дитер. Дочь спросила, когда она собирается возвращаться в Америку, и говорила о ее возрасте почти с нескрываемой наглостью. Был момент, когда Нэнси с трудом удержалась, чтобы не дать ей пощечину.
. Вероятно, влияние Дитера было слишком велико, а он не одобрял жен, которые оставляют своих мужей. Письмо Джека также не способствовало укреплению их отношений. Нэнси могла хорошо представить, как Джек обрисовал ситуацию. Ей обязательно нужно поговорить с Верити наедине. Объяснить ей спокойно и ласково, что она хочет жить по-своему, хотя и без человека, ради которого она оставила Джека.
— Черт побери! — воскликнула Нэнси вслух. — Будь все проклято!
* * *
Мезрицкие были приглашены Рамоном Санфордом на семичасовой коктейль. Нэнси также получила приглашение, подписанное Вильерсом и доставленное посыльным. Стиснув зубы, Нэнси оделась с особой тщательностью. Никаких парижских моделей с глубоким вырезом или открытой спиной, чтобы не возмущать своего зятя-пуританина. Она выбрала длинное черное облегающее платье из крепдешина и белый жакет. С невыразимым облегчением она увидела, что ее зять отказался от нацистской униформы и надел обычный вечерний костюм.
Загорелое лицо Рамона прорезали тяжелые жесткие складки, которые теперь редко исчезали. Он вежливо принял Мез-рицких, но без своей обычной очаровательной улыбки. Рамон почти не замечал Нэнси. С ним была Тесса, которая радостно болтала с Верити, хотя Нэнси видела, что ее дочь через силу поддерживает разговор. После замужества она так и не научилась заводить друзей.
Тесса уже ощущала неловкость, и Нэнси пришла ей на помощь, вмешавшись в их беседу:
— Пожалуйста, извините нас, Тесса. Монткалмы — давние друзья нашей семьи, они не видели Верити с детства.
Господи, думала она, когда они подошли к Джорджиане и Чарльзу, почему она испытывает больше симпатии к Тессе Рос-ман, чем к своей дочери? Может быть, психическая неустойчивость также является признаком ее ухудшающегося состояния? Другой причины она не находила.
Когда Монткалмы и Мезрицкие обменялись любезностями, Нэнси почувствовала между ними скрытую враждебность. Представлять Дитера Чарльзу Монткалму было явной ошибкой. Каждый из них интуитивно не принимал политических идеалов другого.
Затем дочь и зять были представлены Полли Уотертайт. Лицо Дитера выражало явное отвращение. Нэнси с ужасом заметила точно такую же гримасу и на лице своей дочери.
Рука Рамона обнимала Тессу, когда он уверенно и легко передвигался от одной группы гостей к другой, умышленно избегая дальнейшего контакта с Мезрицкими.
— Не будь дурочкой, мама, — неожиданно сказала Верити, когда они отошли от ничуть не смутившейся Полли к Майклджонам. — Совершенно очевидно, что Санфорд не то что не любит, но даже едва замечает тебя.
Нэнси почувствовала себя так, будто ее ударили по лицу. Перед ними уже были Майклджоны, и она не могла ответить дочери.
Привилегированные гости, приглашенные на обед с Ра-моном и Тессой, парами и небольшими группами направились в роскошную столовую Санфорда.
Гости, приглашенные Нэнси, в предвкушении приятного вечера собрались в Гарден-свит.
Глава 22
Стол был накрыт на террасе под веселыми разноцветными китайскими фонариками, протянутыми от росшей в углу пальмы до двух палисандровых деревьев.
— Прекрасная идея — обед на свежем воздухе. Похоже на пикник, — оживленно сказала Венеция, когда все уселись.
— Очень цивилизованный пикник, — заметил Хасан. — Вовсе не похож на ваши непостижимые английские вылазки за город, где полно муравьев и жуков и к тому же льет дождь.
Все засмеялись, за исключением Дитера и Верити.
Венеция легко коснулась тонкой руки Хасана:
— Дорогой, ты недоволен нашими пикниками только потому, что не можешь быть счастлив без песка!
Снова раздался хохот. Нэнси заметила, что Дитера всего передернуло от отвращения, когда леди Бессбрук обратилась к своему любовнику.
На закуску подали жареных рябчиков и вальдшнепов и в изобилии шампанское.
Предполагалось, что обед будет легким и приятным. Однако более неприятной атмосферы Нэнси не приходилось видеть. Верити совсем не поднимала недовольного лица от тарелки и говорила, только когда к ней обращались. Она едва прикоснулась к еде и шампанскому. Ни разу не засмеялась. Нэнси в отчаянии пыталась убедить себя, что это влияние Дитера. Под столом их руки соприкасались, и когда Верити смотрела на мужа, в ее глазах читалось обожание. Возможно, это были отголоски старинных традиций супружеской верности. Ко всем прочим достоинствам, супруги Мезрицкие были очень дружной парой.
Нэнси обнаружила, что продолжает время от времени поглядывать на своего зятя. Он был чем-то похож на Вира. Светлые волосы, голубые глаза, безупречная кожа. Но на этом сходство кончалось. На фоне спокойного, сдержанного английского обаяния Вира явно напускное благообразие Дитера выглядело особенно отталкивающим.
— Я слышала, Сайри уехала в Вашингтон, — впервые обратилась к ней Верити.
Смешно, но Нэнси почувствовала волнение. Она не думала, что дочь знает о визите Сайри в отель.
— Да, дорогая, она уехала несколько дней назад.
— Но не в Вашингтон. — Голос Верити был ровным, бесцветным и безжалостным. — Я узнала, что ты испортила отношения между ней и отцом, и она вынуждена переехать в Чикаго.
Нэнси пыталась что-то сказать, но не находила слов. Она не могла даже представить, что Верити знала о связи отца с Сайри. Нэнси всячески старалась уберечь ее от этой грязи. По своей наивности она думала, что Верити будет шокирована этим открытием. А сейчас здесь, среди гостей, дочь небрежно упомянула об этом, как будто речь шла об участии Греты Гарбо в спектакле «Королева Кристина».
— Я ничего не портила, — тихо сказала Нэнси, — и думаю, лучше продолжить эту беседу позже, наедине.
К счастью, вниманием гостей завладела Бобо, и остальные не могли удержаться от смеха, когда она начала описывать отъезд виконтессы Лоземир.
Раков на столе сменил палтус с тушеным картофелем и салатом из огурцов. Вместо хереса появилось рейнское вино. Уж оно-то должно было понравиться хмурому немцу.
Бобо рассказала собственную версию запрещенного «Уллиса», и недоверчивые глаза Хелен Бингам-Смит округлились.
Нэнси была рада передышке. Что же произошло? Почему Верити так явно и открыто поддерживала отца и Сайри? Неужели то, что она покинула Джека и уехала из Хайянниса, вызвало у дочери негодование, и теперь она выражает его своим поведением? Нэнси покачала головой и попыталась понять ситуацию. Если Верити знала о связи Джека с Сайри, значит, она знала об этом еще до приезда на Мадейру. До того, как Нэнси отправила ей письмо из Хайянниса. Дочь отнеслась к этому спокойно и даже не сочла нужным сообщить матери, что происходит. Ей было безразлично, страдает она или нет. На спине Нэнси выступил холодный пот. Она стала посмешищем. Конечно, это вполне в духе Верити. Джек и она всегда были замкнутыми. Джек редко бывал дома, и Верити не хотела что-либо говорить матери, чтобы не причинять ей боль. За столом снова раздался смех. За цыплятами последовало фруктовое мороженое с ромовым пуншем и вином. А затем произошло то, чего Нэнси все время подсознательно боялась.
— И когда же Гитлер собирается начать? — добродушно спросил Регги Дитера. Тактичность никогда не была достоинством Регги. Венеция попыталась нарочито громко заглушить его вопрос, но ее перебил Дитер:
— Фюрер сам все решает.
— Как удобно для фюрера, — лениво заметила Бобо и взяла винограду.
— Какие могут быть претензии к фюреру? — сказал Регги весьма легкомысленно, слишком поздно заметив искры гнева в светло-голубых глазах Дитера. — Просто он сколачивает Германию с типичной прусской основательностью.
— Он не пруссак, — поправила Бобо с той же притворной вялостью.
— Разве? А я думал, что все немцы пруссаки. — История никогда не была сильной стороной Регги.
— Германия была достаточно унижена, — холодно заявил Дитер.
Нэнси закрыла глаза. Кажется, Дитер собирался повторить свой монолог, который впервые прозвучал в Хайяннисе.
— Мне известна та ложь, которую распространяют о нашей стране. Многие до сих пор верят, что мы начали войну в 1914 году. Это неправда. Версальский договор уничтожил нас. Он был несправедливым.
— Но Веймарская республика… — начала было Венеция.
Дитер резко повернулся к ней, глаза его сверкали голубым огнем.
— В Веймарской республике господствовали дегенераты и гомосексуалисты, и потому она была обречена на провал. Германия сама определит свое будущее. Она никогда больше не будет пешкой, которую двигают на шахматной доске Европы Соединенные Штаты и Британия.
— Полегче, старик, — предостерег его Регги.
— Нет-нет. Пожалуйста, продолжайте. Мне кажется, тема очень интересная, — сказала Бобо, подперев подбородок рукой. — Я очень много слышала о новой Германии, но мне не все понятно. — Она протянула руку за другой гроздью винограда. — Если Германия Гитлера так прекрасна, почему же почти все евреи покидают ее?
— Германия — для немцев, а не для евреев! — Дитер выкрикнул эти слова с такой злостью, что царившее за столом веселье сразу же прекратилось.
— Даже не для немецких евреев? — В голосе Бобо уже не чувствовалось прежнего интереса. Она внимательно рассматривала гроздь винограда.
— Нет такого понятия, как немецкие, польские, чешские евреи. Есть просто евреи.
— Понимаю. Вы так просто все объяснили. Глупо с моей стороны не знать этого.
Венеция снова попыталась перевести разговор на другую тему, но Дитер, слишком долго молчавший, уже не мог остановиться:
— Фашизм — величайший символ веры в то, что западная цивилизация завоюет весь мир!
— Символ веры, которая питает отвращение к современному искусству, музыке, евреям, масонам и католикам? — спросил Феликс презрительно. — Которая закрывает художественные галереи и оперные театры, если картины или музыка созданы евреями? Которая превращает издевательство над евреями в национальную забаву, так что они продают все свое имущество и покидают страну, являющуюся их родиной, а также родиной их родителей и предков? Которая испоганила венский Ринг, самый великолепный бульвар Европы, и венцы теперь не могут спокойно сидеть и потягивать пиво в уличных кафе и наслаждаться красотой своего города? В Вене не осталось красоты. Фашизм так же разрушителен, как и коммунизм. Обе эти веры отвратительны.
Наступила гнетущая тишина. Князь Феликс Заронский, всегда веселый и беззаботный, раньше столь бурно проявлял свои чувства только в отношениях с женщинами или при игре в кости.
Он очень похож на Ники, подумала Нэнси, отчаянно пытаясь разрядить обстановку, но у нее ничего не получалось. Да, он похож на Ники. Внешне — любящий удовольствия плей-бой, а внутри — страстный бунтарь. Ее предложение пойти в комнаты и выпить кофе было отвергнуто.
— Это правда относительно евреев? — спросила Хелен. — Они действительно вынуждены покидать свою страну?
— У них нет своей страны! — В уголках рта у Дитера появилась пена.
— О чем вы все так беспокоитесь? — спокойно сказала Верити. — Ведь они всего лишь евреи, и от них надо избавляться.
— Верити, ты не должна так думать! Ты не понимаешь…
Верити непоколебимо смотрела на мать:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48