Куда же она пойдет?– Он отошлет ее в Англию, в пансион для благородных девиц. Вне сомнения, там с ней будут хорошо обращаться. В любом случае, Гранья, лучшего не придумаешь. Девочка растет. Нельзя же ей вечно носиться с Малахией и ему подобными. Так уж точно она в конце концов сама обзаведется младенцем.Гранья поглядела в сторону очага, согбенные плечи ее дрожали. Слова отца Тревельяна потребовали долгих раздумий. Наконец она неторопливо произнесла:– Хорошо, пусть Тревельян отсылает дитя. Я уже не могу видеть, как она…Голос старухи оборвался, словно слова ранили ее язык.– Равенна будет находиться под самым лучшим присмотром. Тревельян может заплатить за это и готов пойти на расходы. Гранья, по-моему, он просто боится ее. Наверно, так будет лучше всего.Равенна вошла в комнату со стареньким оловянным блюдом в руках, на котором уместилась щербатая чашка и чайник из белого фарфора. Поставив блюдо на столик возле священника, она стала наливать чай.– Дитя, отец Нолан хочет поговорить с тобой. Присядь.Равенна потупилась. Сердце ее колотилось от тревоги и страха. Она знала, что ее ждет. Тревельян прислал священника прежде, чем отдаст ее магистрату.– Равенна, дитя мое, ты очень похорошела. Теперь ты у нас юная леди, правда? – начал мягким голосом отец Нолан.Равенна не могла оторвать глаз от пола. Ей хотелось заплакать, убежать, закричать, но она не могла этого сделать. Она сама виновата. Зачем ей понадобилось принимать вызов Малахии, зачем… зная, чем придется платить, если ее поймают. А лорд Тревельян поймал ее.– Я ничего не украла из замка. Клянусь, я не крала. Мне просто нужно было раздобыть несколько волосков господина, чтобы доказать, что он не колдун, – прошептала она едва слышно – так, что священнику пришлось даже наклониться, чтобы расслышать ее.– Все это я уже слышал.Равенна кивнула, глаза ее налились слезами. Ее заберут отсюда, и некому будет заботиться о Гранье. Наверно, бабушка умрет из-за ее глупости. Ей захотелось тоже умереть.– Девочка, Гранья решила, что тебе пора идти в школу. Что ты думаешь об этом?Подняв головку, Равенна удивленно поглядела на Гранью.– Таким будет мое наказание?– Считай это не наказанием, деточка, а скорей… – Отец Нолан обратился к Гранье за помощью, но и глаза старухи были уже полны слез. – Считай это привилегией. Из юных девиц графства Лир немногие могут позволить себе поехать учиться в школу, где учат молодых леди.Равенна глядела на священника, не обретая утешения в его словах. Все школы, о которых она слыхала, были почти незамаскированными работными домами. Там ее ждут одни только несчастья, однако выбора нет, надо ехать. Она попалась, и нужно платить.– Ты познакомишься с другими, такими же как ты молодыми леди и подружишься с куда лучшим кругом людей, чем эти оборванцы, с которыми ты носишься.– Но кто будет заботиться о Гранье, если я уеду? – спросила она с отчаянием в голосе. На всем свете лишь Гранья любила девочку, и только к ней она относилась с самозабвенной любовью. Вся жизнь Равенны прошла возле Граньи. Обе они были отверженными в чужом краю… в краю, который Равенна любила всем сердцем, ибо, кроме Ирландии, она не знала другого дома. Они не имеют права отрывать ее от дома. Не имеют.– Фиона будет каждый день проведывать Гранью.– Но кто заплатит за ее помощь?Священник явно смутился. И поглядел на Гранью.– Дитя, ты не должна забивать этим свою головку. Средства, которыми располагает твоя бабушка, позволяют ей позаботиться о себе. Раз у нее есть деньги, чтобы отправить тебя в школу, значит, их хватит и на то, чтобы заплатить Фионе.– Но кто же даст их, если не мой отец? – Равенна смахнула слезы, скатившиеся с ресниц. Взгляд ее переходил от священника к Гранье и обратно. Но оба они молчали. – Лорд Тревельян отсылает меня, чтобы наказать, так?– Пожалуйста, не надо так думать, – отец Нолан посмотрел на Гранью. – Отправить тебя в школу решила бабушка, она и заплатит за это из собственных средств… полученных, вне сомнения, от благородной души, некогда воспользовавшейся ее снадобьями.Объяснение как будто бы удовлетворило Равенну. Но она догадалась, что это дело рук Тревельяна, она знала это. Лорд Тревельян карает ее, и уклониться от наказания невозможно, ибо она виновата.Она молча слушала, как священник рассуждает о ее будущем, но перед глазами ее, остекленевшими и отрешенными, стоял человек, который разлучал ее с домом и дорогой бабушкой. Неважно, заслуживает ли она такого наказания, или нет, – ведь властелин Тревельян отбирает у нее все… все, что дорого ей. Помилуй, Боже, как она ненавидит его. * * * – Равенна.Она услыхала собственное имя, когда наемный экипаж поворачивал с аллеи, ведущей от коттеджа Граньи. Прошло три дня, и все планы отца Нолана в отношении ее отъезда оказались исполненными. На ней было самое ненавистное платье из темно-синей шерсти с темной полосой вокруг воротника и баски. Не позволявший согнуться корсет делал совершенно плоской юную грудь, а шнуровка была затянута так, что Равенна едва могла дышать. Волосы, обычно густой черной гривой спускавшиеся по спине, были заплетены в тугие косы и заколками прикреплены к голове. Но что хуже всего – ее ноги – розовые после долгого мытья – были заточены в пару черных кожаных ботинок, таких новых и жестких, что каждый шаг давался ей с мукой.С наемным экипажем прибыла и женщина в черном платье, которая будет ее спутницей в путешествии до Лондона, – до Веймут-хэмпстедской школы для юных леди. Равенна без слез простилась с Граньей, заставив себя быть отважной и смириться с наказанием, но все равно ей потребовалось совершить усилие над собой, когда Гранья прижала свою внучку к груди и поглядела на нее сверху вниз… Боль делала ее дорогое морщинистое лицо еще более старым.Экипаж отъехал, и пришли слезы, уже незаметные для Граньи… Равенна не могла скрыть их от одетой в черное незнакомки.– Равенна! – вновь позвал голос.Не обращая внимания на неодобрительное выражение на лице компаньонки, Равенна высунула голову в окно кареты.– Малахия! – она протянула руку.Мальчишка бежал рядом с каретой, такой же перепачканный и оборванный, как обычно; фигурка его наполовину утопала в принесенном с моря утреннем тумане.– Равенна! Куда они тебя повезли? – выкрикнул он, выражая всей своей рыжей физиономией трепет перед ее новым обличьем и страх никогда более не увидеть приятельницу.– Я уезжаю в Англию, Малахия! Я так и не раздобыла прядь волос лорда! Молись, чтобы мне удалось вернуться поскорее! – крикнула она против сушившего слезы ветра.– Это все сделал с тобой Тревельян? – крикнул он.Равенна не ответила. Она в последний раз глянула на него, прежде чем компаньонка опустила занавеску.Черный наемный экипаж погрузился в туман, и Малахия не мог больше видеть его. Парнишка остановился, поглядел на задернутую туманом дорогу, и детские губы произнеси проклятие Тревельяну. Часть IIIГейс …фиалки…Благоухание одной минутыИ только Пер. М. Лозинского.
. Вильям Шекспир. (1564–1616) Гамлет. Акт 1. Сцена 3 Глава 7 Ирландия, 1848 год Питер Магайр, сорок лет бывший мэром Лира, скончался на закате дня через восемь недель после Великого поста. Молодым его нельзя было назвать, но и за старика в семьдесят пять лет в Лире не считали. Многие из горожан доживали почти до девяноста лет, что можно было бы назвать достижением для бедного ирландского графства, однако Лир был славен своим изобилием и удачей. Некоторые утверждали, что за графством приглядывают фейри, иногда в это было нетрудно поверить.Питера Магайра похоронили на приходском кладбище. Отец Нолан совершил мессу, и все – мужчины, женщины и дети – оставили поля, чтобы присутствовать на ней. Собрались почти все жители Лира.Однако Тревельяна не было среди них, и не потому, что он не пожелал выказать свое уважение покойному мэру; просто Ниалл был в Лондоне, и известие о кончине Питера Магайра пришло не так скоро, чтобы позволить ему вернуться в Ирландию к похоронам.Гранья также отсутствовала, старость и дряхлость не позволяли ей теперь оставлять дом. На похоронах ее заменила другая особа.Молодая женщина приехала на кладбище тем же путем, которым много лет назад оставила Лир. Она прибыла в наемной двуколке на рессорах, она сторонилась всех и держалась позади. Необычайная, дивные глаза ее цветом напоминали фиалку в сумерках, когда синие тени уже ложатся на лепестки. Но если глаза воистину зеркало души, то женщина эта держала их полуприкрытыми, словно не доверяя окружавшему ее миру.– Рад снова видеть тебя, дитя, хотя ребенком ты более не являешься, – приветствовал ее отец Нолан, когда тело Питера Магайра предали земле и завершилась заупокойная месса. Прикоснувшись к руке девушки, священник с теплотой пожал ее.– А я рада возвращению сюда, отец, – отвечала Равенна.– Какой красавицей ты стала. Гранья, наверное, забыла себя от радости с тех пор, как ты вернулась.Равенна поглядела на старика священника – того, кто отослал ее прочь столько лет назад. Сколько же бессчетных ночей в Веймут-хэмпстедской школе она засыпала, только как следует выплакавшись – в страхе за здоровье Гранья, в ненависти к начальнице пансиона, которая прямо со дня прибытия Равенны взяла за правило грубо обращаться с «ирландской девчонкой Бог весть из какой семьи», когда та проявляла хотя бы капельку «врожденного языческого нахальства». Много ночей разглядывала она свое одеяло, освещенное с улицы светом газовых фонарей, и думала о том, что и Малахии, наверно, приходилось лежать вот так, без сна, в ненависти к тому человеку, который убил его отца… Так и она ненавидела Тревельяна.Наказание за вторжение в замок было справедливым, и получила она его сполна. Другие девочки в школе не любили ее. Равенна подверглась остракизму с первого дня; даже детям было ясно, что ее исторгли из привычной среды. Она не имела привычки к красивым вещам, слугам и скоро сделалась предметом для злых шуток, которые здесь кое-кого развлекали.За ужином в день прибытия она сама отнесла тарелку и чашку на кухню, не дождавшись, как положено, чтобы это сделали слуги. Прочие девчонки хихикали, прикрываясь красивыми мягкими ладошками, и с того дня стали задирать перед ней нос – с благословения начальницы, видевшей в Равенне существо более низкого порядка по сравнению с прочими своими ученицами. Ей приходилось изучать английские традиции самым болезненным способом – со стороны, когда ее то и дело тыкали носом в ирландское происхождение. Но выбора не было, оставалось принимать все как есть, ибо традиция определяла ее поведение во всякий час бодрствования – начиная от прически (леди никогда не ходят с распущенными волосами) и кончая едой (нездоровая мучнистая бледность англичанок наилучшим образом достигалась путем употребления холодной баранины и овсянки; хрустящая же морковка, круглые сахарные бобы и алые ирландские помидоры с огорода Граньи были под полным запретом для жительницы Лондона). Предполагалось, что она научится жить, как подобает англичанке; однако это было невозможно; нельзя же воспринять чуждый образ жизни, только подсматривая из окна.Если у нее и был шанс найти свое место в школе, сверстницы постарались, чтобы этого не случилось. В Веймут-Хэмпстеде юные леди осмеяли и одежду, которую прислала с нею Фиона, новую, но лишенную малейших претензий на соответствие моде, и ее ирландский акцент, обзывая Равенну самыми разнообразными словечками, которые она до сих пор слышала в хоровом исполнении – по ночам в кошмарных снах. Она ничего не могла знать об одной из особых традиций Веймут-хэмпстедской школы, в соответствии с которой прибывшая туда девица должна была располагать комплектом серебряных столовых принадлежностей, украшенных ее инициалами. В первый же вечер, сев ужинать вместе с остальными юными леди, она с ужасом поняла, что есть ей нечем, и что так и останется, пока семейство ее не пришлет ее столовый прибор. Трапезу за трапезой сидела она за столом вместе с другими девицами и начальницей, ограничиваясь только чаем и хлебом; наконец, служанка сжалилась над ней и выдала с кухни мятую оловянную ложку. Шесть месяцев Равенне пришлось ограничиваться ею одною. Она не стала писать о случившемся Гранье, потому что и так прекрасно знала: у них нет денег на подобную роскошь. Сомнительно было уже то, что Гранья могла позволить себе обучать ее в Веймут-хэмпстедской школе; Равенна не сомневалась в том, что Гранью вынудили отослать внучку, чтобы Тревельян забыл о ее прегрешениях. Поэтому Равенна заставила себя есть гнутой оловянной ложкой, не обращая внимания на тех, кто смотрел в ее сторону. За столом она высоко держала голову, но оставалась вечером одна в своей крохотной комнатушке, успела выплакать слез на хорошую ирландскую речку. Через шесть месяцев присланный неизвестным благодетелем серебряный прибор таинственным образом появился у ее тарелки за обеденным столом. На отдельных предметах была выгравирована одна только буква, ее инициал «Р» – и ничего более. Сперва Равенна решила, что в школе нашлась добрая душа, посочувствовавшая ее положению. Она надеялась, что за столом у нее есть подруга, сделавшая этот подарок, однако таковая никак не желала обнаруживаться. Даритель оставался анонимным – наверно, и к лучшему, – ибо в конце концов серебряный прибор сделался новым источником мучений. Девицы быстро заметили отсутствие остальных инициалов на серебре. Равенне бесконечно докучали тем, что у нее нет отца, и что, вне сомнения, породил ее англичанин, которому теперь нет никакого дела до собственной дочери. Все проведенные в школе годы для Равенны слились в бесконечный поток оскорблений и обид. Но теперь она освободилась. Цена заплачена, и назад она не вернется.– Как жаль, Равенна, что, возвратившись в Лир, ты сразу попала на похороны. – Слова священника отвлекли ее от мрачных раздумий. – Но служба сегодня получилась отменной. Если бы Питер Магайр слышал ее, то очень обрадовался бы.Равенна с этим согласилась. Изучая священника, она заметила, что годы обошлись с ним милостиво. Умытое холодными ветрами Ирландского моря, морщинистое лицо оставалось приятно розовым, голубые глаза искрились острым умом, невзирая на то, что отец Нолан уже перевалил на девятый десяток. Симпатичный старик, каким и полагается быть священнику. Она слыхала, что и граф Тревельян до сих пор отлично выглядит, хотя близкое сорокалетие и беспутная жизнь скорее должны были сделать из него красноносого толстяка.– Не зайдете ли выпить чаю, отец? – спросила Равенна, безжалостно отбрасывая прочь все прошлое, все былые несчастья, изгоняя воспоминания, которые до сих пор ранили ее девичье сердце.– Чаю? Конечно, это весьма любезно, дитя мое! – воскликнул отец Нолан, радуясь и удивляясь предложению. – Семейство Магайра еще нуждается в утешении. Могу ли я заглянуть через час?– Мы с Граньей будем польщены, отец, – Равенна одарила старика теплой улыбкой.Подобрав свои темно-синие юбки, она ступила на мокрую тропку. Она наконец-то вернулась в Лир. * * * – И что же ты собираешься теперь делать, Равенна? – спросила Гранья, когда девушка расставляла чайный прибор. – Ты уже успела подумать об этом, возвращаясь из школы?Бабка Равенны уже почти ослепла, да и передвигалась она с трудом, хотя ум Граньи – как и у отца Нолана – оставался как и прежде светлым.– Первым делом мне нужно повидать Малахию. Его не было на похоронах, – Равенна осмотрела щербатую чашку и поставила ее на поднос.– Тебе не следует думать о нем, детка.Поглядев на Гранью, Равенна единственный раз обрадовалась ее слепоте. Малахия явно был болезненной темой. Не стоит расстраивать бабушку попусту.– Ты знаешь, – нерешительно проговорила девушка, – он писал мне все эти годы. Конечно, с помощью отца Нолана, ведь сам он не умеет ни читать, ни писать, но письма были от Малахии.Равенна улыбнулась. Письма эти поддерживали девочку, когда отчаяние и одиночество одолевали ее. Все эти драгоценные послания она хранила, перевязав голубой атласной ленточкой, и часто перечитывала их. Завуалированные намеки Малахии на собственные бесчинства до сих пор смешили ее, и она по сей день гадала, каким образом он умудрился обмануть цензорское перо священника.– Будь с ним настороже, Равенна. Он более не мальчишка. – Гранья притихла.Равенна, нахмурившись, раскладывала песочное печенье на блюдо.– Итак, что ты будешь делать завтра, дитя, и на следующий день, и еще на следующий день? – Вот какой вопрос я тебе задавала.– Возможно, дам объявление, – отвечала Равенна, подхватывая с огня закипевший чайник. – Да, именно так я и поступлю когда-нибудь. Дам объявление о том, что хочу занять место гувернантки или продавщицы. Что, если я займусь продажей ботинок?Равенна подняла бровь. Возвратившись из Англии, она первым же делом сняла ботинки, и расхаживала по дому только босиком, как самая обычная девица, чего в Веймут-Хэмпстеде ей, конечно, не позволяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
. Вильям Шекспир. (1564–1616) Гамлет. Акт 1. Сцена 3 Глава 7 Ирландия, 1848 год Питер Магайр, сорок лет бывший мэром Лира, скончался на закате дня через восемь недель после Великого поста. Молодым его нельзя было назвать, но и за старика в семьдесят пять лет в Лире не считали. Многие из горожан доживали почти до девяноста лет, что можно было бы назвать достижением для бедного ирландского графства, однако Лир был славен своим изобилием и удачей. Некоторые утверждали, что за графством приглядывают фейри, иногда в это было нетрудно поверить.Питера Магайра похоронили на приходском кладбище. Отец Нолан совершил мессу, и все – мужчины, женщины и дети – оставили поля, чтобы присутствовать на ней. Собрались почти все жители Лира.Однако Тревельяна не было среди них, и не потому, что он не пожелал выказать свое уважение покойному мэру; просто Ниалл был в Лондоне, и известие о кончине Питера Магайра пришло не так скоро, чтобы позволить ему вернуться в Ирландию к похоронам.Гранья также отсутствовала, старость и дряхлость не позволяли ей теперь оставлять дом. На похоронах ее заменила другая особа.Молодая женщина приехала на кладбище тем же путем, которым много лет назад оставила Лир. Она прибыла в наемной двуколке на рессорах, она сторонилась всех и держалась позади. Необычайная, дивные глаза ее цветом напоминали фиалку в сумерках, когда синие тени уже ложатся на лепестки. Но если глаза воистину зеркало души, то женщина эта держала их полуприкрытыми, словно не доверяя окружавшему ее миру.– Рад снова видеть тебя, дитя, хотя ребенком ты более не являешься, – приветствовал ее отец Нолан, когда тело Питера Магайра предали земле и завершилась заупокойная месса. Прикоснувшись к руке девушки, священник с теплотой пожал ее.– А я рада возвращению сюда, отец, – отвечала Равенна.– Какой красавицей ты стала. Гранья, наверное, забыла себя от радости с тех пор, как ты вернулась.Равенна поглядела на старика священника – того, кто отослал ее прочь столько лет назад. Сколько же бессчетных ночей в Веймут-хэмпстедской школе она засыпала, только как следует выплакавшись – в страхе за здоровье Гранья, в ненависти к начальнице пансиона, которая прямо со дня прибытия Равенны взяла за правило грубо обращаться с «ирландской девчонкой Бог весть из какой семьи», когда та проявляла хотя бы капельку «врожденного языческого нахальства». Много ночей разглядывала она свое одеяло, освещенное с улицы светом газовых фонарей, и думала о том, что и Малахии, наверно, приходилось лежать вот так, без сна, в ненависти к тому человеку, который убил его отца… Так и она ненавидела Тревельяна.Наказание за вторжение в замок было справедливым, и получила она его сполна. Другие девочки в школе не любили ее. Равенна подверглась остракизму с первого дня; даже детям было ясно, что ее исторгли из привычной среды. Она не имела привычки к красивым вещам, слугам и скоро сделалась предметом для злых шуток, которые здесь кое-кого развлекали.За ужином в день прибытия она сама отнесла тарелку и чашку на кухню, не дождавшись, как положено, чтобы это сделали слуги. Прочие девчонки хихикали, прикрываясь красивыми мягкими ладошками, и с того дня стали задирать перед ней нос – с благословения начальницы, видевшей в Равенне существо более низкого порядка по сравнению с прочими своими ученицами. Ей приходилось изучать английские традиции самым болезненным способом – со стороны, когда ее то и дело тыкали носом в ирландское происхождение. Но выбора не было, оставалось принимать все как есть, ибо традиция определяла ее поведение во всякий час бодрствования – начиная от прически (леди никогда не ходят с распущенными волосами) и кончая едой (нездоровая мучнистая бледность англичанок наилучшим образом достигалась путем употребления холодной баранины и овсянки; хрустящая же морковка, круглые сахарные бобы и алые ирландские помидоры с огорода Граньи были под полным запретом для жительницы Лондона). Предполагалось, что она научится жить, как подобает англичанке; однако это было невозможно; нельзя же воспринять чуждый образ жизни, только подсматривая из окна.Если у нее и был шанс найти свое место в школе, сверстницы постарались, чтобы этого не случилось. В Веймут-Хэмпстеде юные леди осмеяли и одежду, которую прислала с нею Фиона, новую, но лишенную малейших претензий на соответствие моде, и ее ирландский акцент, обзывая Равенну самыми разнообразными словечками, которые она до сих пор слышала в хоровом исполнении – по ночам в кошмарных снах. Она ничего не могла знать об одной из особых традиций Веймут-хэмпстедской школы, в соответствии с которой прибывшая туда девица должна была располагать комплектом серебряных столовых принадлежностей, украшенных ее инициалами. В первый же вечер, сев ужинать вместе с остальными юными леди, она с ужасом поняла, что есть ей нечем, и что так и останется, пока семейство ее не пришлет ее столовый прибор. Трапезу за трапезой сидела она за столом вместе с другими девицами и начальницей, ограничиваясь только чаем и хлебом; наконец, служанка сжалилась над ней и выдала с кухни мятую оловянную ложку. Шесть месяцев Равенне пришлось ограничиваться ею одною. Она не стала писать о случившемся Гранье, потому что и так прекрасно знала: у них нет денег на подобную роскошь. Сомнительно было уже то, что Гранья могла позволить себе обучать ее в Веймут-хэмпстедской школе; Равенна не сомневалась в том, что Гранью вынудили отослать внучку, чтобы Тревельян забыл о ее прегрешениях. Поэтому Равенна заставила себя есть гнутой оловянной ложкой, не обращая внимания на тех, кто смотрел в ее сторону. За столом она высоко держала голову, но оставалась вечером одна в своей крохотной комнатушке, успела выплакать слез на хорошую ирландскую речку. Через шесть месяцев присланный неизвестным благодетелем серебряный прибор таинственным образом появился у ее тарелки за обеденным столом. На отдельных предметах была выгравирована одна только буква, ее инициал «Р» – и ничего более. Сперва Равенна решила, что в школе нашлась добрая душа, посочувствовавшая ее положению. Она надеялась, что за столом у нее есть подруга, сделавшая этот подарок, однако таковая никак не желала обнаруживаться. Даритель оставался анонимным – наверно, и к лучшему, – ибо в конце концов серебряный прибор сделался новым источником мучений. Девицы быстро заметили отсутствие остальных инициалов на серебре. Равенне бесконечно докучали тем, что у нее нет отца, и что, вне сомнения, породил ее англичанин, которому теперь нет никакого дела до собственной дочери. Все проведенные в школе годы для Равенны слились в бесконечный поток оскорблений и обид. Но теперь она освободилась. Цена заплачена, и назад она не вернется.– Как жаль, Равенна, что, возвратившись в Лир, ты сразу попала на похороны. – Слова священника отвлекли ее от мрачных раздумий. – Но служба сегодня получилась отменной. Если бы Питер Магайр слышал ее, то очень обрадовался бы.Равенна с этим согласилась. Изучая священника, она заметила, что годы обошлись с ним милостиво. Умытое холодными ветрами Ирландского моря, морщинистое лицо оставалось приятно розовым, голубые глаза искрились острым умом, невзирая на то, что отец Нолан уже перевалил на девятый десяток. Симпатичный старик, каким и полагается быть священнику. Она слыхала, что и граф Тревельян до сих пор отлично выглядит, хотя близкое сорокалетие и беспутная жизнь скорее должны были сделать из него красноносого толстяка.– Не зайдете ли выпить чаю, отец? – спросила Равенна, безжалостно отбрасывая прочь все прошлое, все былые несчастья, изгоняя воспоминания, которые до сих пор ранили ее девичье сердце.– Чаю? Конечно, это весьма любезно, дитя мое! – воскликнул отец Нолан, радуясь и удивляясь предложению. – Семейство Магайра еще нуждается в утешении. Могу ли я заглянуть через час?– Мы с Граньей будем польщены, отец, – Равенна одарила старика теплой улыбкой.Подобрав свои темно-синие юбки, она ступила на мокрую тропку. Она наконец-то вернулась в Лир. * * * – И что же ты собираешься теперь делать, Равенна? – спросила Гранья, когда девушка расставляла чайный прибор. – Ты уже успела подумать об этом, возвращаясь из школы?Бабка Равенны уже почти ослепла, да и передвигалась она с трудом, хотя ум Граньи – как и у отца Нолана – оставался как и прежде светлым.– Первым делом мне нужно повидать Малахию. Его не было на похоронах, – Равенна осмотрела щербатую чашку и поставила ее на поднос.– Тебе не следует думать о нем, детка.Поглядев на Гранью, Равенна единственный раз обрадовалась ее слепоте. Малахия явно был болезненной темой. Не стоит расстраивать бабушку попусту.– Ты знаешь, – нерешительно проговорила девушка, – он писал мне все эти годы. Конечно, с помощью отца Нолана, ведь сам он не умеет ни читать, ни писать, но письма были от Малахии.Равенна улыбнулась. Письма эти поддерживали девочку, когда отчаяние и одиночество одолевали ее. Все эти драгоценные послания она хранила, перевязав голубой атласной ленточкой, и часто перечитывала их. Завуалированные намеки Малахии на собственные бесчинства до сих пор смешили ее, и она по сей день гадала, каким образом он умудрился обмануть цензорское перо священника.– Будь с ним настороже, Равенна. Он более не мальчишка. – Гранья притихла.Равенна, нахмурившись, раскладывала песочное печенье на блюдо.– Итак, что ты будешь делать завтра, дитя, и на следующий день, и еще на следующий день? – Вот какой вопрос я тебе задавала.– Возможно, дам объявление, – отвечала Равенна, подхватывая с огня закипевший чайник. – Да, именно так я и поступлю когда-нибудь. Дам объявление о том, что хочу занять место гувернантки или продавщицы. Что, если я займусь продажей ботинок?Равенна подняла бровь. Возвратившись из Англии, она первым же делом сняла ботинки, и расхаживала по дому только босиком, как самая обычная девица, чего в Веймут-Хэмпстеде ей, конечно, не позволяли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44