И он стал его читать, прерываясь, по своему обыкновению, чтобы отдать приказы:
— «Я буду удерживать предместье Иль так долго, как только смогу…»
И хорошо сделаете, черт возьми!.. Пусть мне позовут господина Дандело!
«… поскольку с высоты предместья одна батарея артиллерии может смести крепостную стену Ремикур по всей длине, от Водяной башни до Красной…»
Позвать сюда маршала де Сент-Андре!
«… но, чтобы удержать предместье Иль и другие опорные пункты, которым угрожает противник, мне нужно подкрепление, по меньшей мере, в две тысячи человек, тогда как в действительности я располагаю пятьюстами — шестьюстами…»
Черт возьми! Я ему пошлю четыре тысячи!.. Пусть придет господин герцог Энгиенский!.. По какому праву эти господа спят, если я уже проснулся?.. Немедленно сюда герцога Энгиенского!.. Посмотрим, что там еще твердит одно и то же мой племянник?
«Уменя только шестнадцать стволов артиллерии и всего сорок канониров, аркебуз — пятьдесят или шестьдесят; наконец, боеприпасов — на две недели, а продовольствия — на три недели…»
— Как, это все правда, что он пишет? — воскликнул коннетабль.
— Совершенная правда, монсеньер! — учтиво ответил Ивонне.
— И в самом деле, посмотрел бы я, как ничтожество, вроде тебя, опровергает слова моего племянника!.. Гм!
И коннетабль свирепо посмотрел на Ивонне. Ивонне поклонился и сделал три шага назад.
— Ты что пятишься? — спросил коннетабль.
— Я думал, что монсеньеру больше не о чем меня спрашивать.
— Ты ошибаешься… Подойди! Ивонне занял прежнее место.
— А как ведут себя горожане? — спросил коннетабль.
— Превосходно, монсеньер!
— Мошенники!.. Посмотрел бы я на них, если бы они посмели вести себя иначе!
— Даже монахи взялись за алебарды!
— Бездельники!.. Так ты говоришь, они сражаются?
— Как львы, монсеньер! Что же до женщин…
— Они стонут, плачут и дрожат?.. Эти негодницы больше ни на что не способны!
— Напротив, монсеньер, они ободряют защитников, перевязывают раненых, хоронят мертвых.
— Мошенницы!..
В эту минуту дверь открылась и на пороге появился мужчина в полных доспехах, только на голове у него была бархатная шапка.
— А, господин Дандело, пойдите сюда! — сказал коннетабль. — Ваш брат так вопит в своем Сен-Кантене, как будто его режут.
— Монсеньер, — смеясь, ответил г-н Дандело, — если мой брат, а ваш племянник, вопит, то, я думаю, вы понимаете, зная его, что вопит он не от страха.
— Гм, черт возьми, я знаю, что это не от добра… и это-то меня и злит… Поэтому я позвал вас и маршала де Сент-Андре…
— Я здесь, — отозвался, появившись у входа в комнату, маршал.
— Хорошо, хорошо… маршал… А где господин д'Энгиен?
— Прошу прощения, монсеньер, — сказал, входя, герцог, — я здесь.
— Потроха свинячьи, господа! — яростно прорычал свое самое грязное ругательство коннетабль, видя, что все явились на его зов и ему не на ком выместить дурное настроение, составлявшее основу его характера. — Потроха свинячьи, господа! Мы же не в Капуе, чтобы, как вы, сладко спать!
— Меня это не касается, монсеньер, — сказал маршал, — я уже давно встал.
— А я и не ложился, — сказал герцог Энгиенский.
— Я говорю о господине Дандело.
— Обо мне? — воскликнул Дандело. — Монсеньер должен извинить меня: я проверял посты и оказался здесь раньше этих господ потому, что, когда меня разыскали, я был на коне и прискакал сюда верхом.
— Тогда, значит, я говорю о себе, — сказал Монморанси. — Похоже, я стар и никуда не годен, ведь я один лежал… Гром и молния!
— Коннетабль, — со смехом прервал его Дандело, — да какой черт это говорит?
— Никто, надеюсь, потому что тому, кто это скажет, я разобью морду, как тому предсказателю, кто тогда на дороге напророчил мне несчастье. Но дело не в этом; дело в том, что нужно оказать помощь бедняге Колиньи, ведь ему приходится сражаться с пятидесятитысячной армией. Пятьдесят тысяч, что вы на это скажете? Мне кажется, что у моего племянника со страху в глазах двоится.
Трое офицеров улыбнулись одновременно с одинаковым выражением лица.
— Если мой брат говорит, что пятьдесят тысяч, — сказал Дандело, — то это действительно пятьдесят тысяч, монсеньер.
— И скорее даже шестьдесят, чем пятьдесят, — сказал маршал де Сент-Андре.
— А вы что об этом думаете, господин д'Энгиен?
— Точно то же, что эти господа, господин коннетабль.
— Значит, вы все, как всегда, несогласны со мной?
— Вовсе нет, господин коннетабль, — ответил Дандело, — но мы думаем, что адмирал говорит правду.
— Вы готовы рискнуть чем-нибудь, чтобы помочь адмиралу?
— Я готов рискнуть жизнью, — заявил Дандело.
— И мы тоже, — в один голос ответили маршал де Сент-Андре и герцог Энгиенский.
— Ну, тогда все хорошо, — сказал коннетабль.
И, повернувшись в сторону прихожей, откуда доносился громкий шум, он крикнул:
— Черт побери, что за шум?
— Монсеньер, — ответил один из караульных офицеров, — тут человек, арестованный у Амских ворот.
— Бросьте его в тюрьму!
— Кажется, что это солдат, переодетый крестьянином.
— Так повесьте его!
— Но он ссылается на господина адмирала и говорит, что он от него.
— А письмо или охранная грамота при нем есть?
— Нет, и потому мы решили, что он шпион.
— Колесовать его!
— Минутку! — раздался голос в прихожей. — Людей нельзя просто так колесовать, будь вы сам господин коннетабль.
Затем стало слышно, как кто-то борется, и в комнату из прихожей влетел какой-то человек.
— Эй! — воскликнул Ивонне. — Не вздумайте с ним что-нибудь сделать, монсеньер: это Мальдан!
— Кто такой Мальдан? — спросил коннетабль.
— Это второй гонец, которого вам послал господин адмирал; он выехал одновременно со мной из Сен-Кантена, но прибыл, естественно, на два часа позже меня, поскольку следовал через Ам.
Это и в самом деле был Мальдан; не найдя коннетабля в Аме, он взял там лошадь и прискакал во весь опор в Ла-Фер из опасения, что Ивонне тоже может задержаться в пути.
Каким же образом Мальдан, отправившийся в путь в военном одеянии и с письмом адмирала, прибыл в крестьянской одежде и без письма? Отгадку наши читатели, проявив присущую им проницательность, найдут в одной из следующих глав.
XII. ПРИСТУП
Пусть наши читатели не удивляются, что с точностью, присущей скорее историку, чем романисту, мы следим за всеми подробностями атак и обороны в ходе героической осады Сен-Кантена, героической с обеих сторон — и осажденных и осаждающих.
Впрочем, по нашему мнению, величие нации проявляется как в поражениях, так и в победах: слава побед возвеличивается славой невзгод.
И в самом деле, какой народ не пал бы после Креси, после Пуатье, после Азенкура, после Павии, после Сен-Кантена или после Ватерлоо? Но Господь простер над Францией свою руку, и после каждого падения Франция, напротив, восставала еще более великой, чем прежде.
Иисус семь раз падал под тяжестью креста и спас мир!
Да будет позволено нам так выразиться, в этом отношении Франция среди наций может быть уподоблена Христу!
Сен-Кантен был одной из остановок на крестном пути Франции.
Ее крестом была монархия.
К счастью, позади монархии стоял народ.
И в этот раз, как мы увидим, когда монархия упала, народ остался на ногах.
В ночь после отъезда Ивонне и Мальдана адмиралу доложили, что часовым в предместье Иль слышится шум подкопа.
Колиньи поднялся и помчался туда.
Адмирал был опытным полководцем. Он спешился, лег на землю, приложил к ней ухо и прислушался.
А затем, поднявшись, сказал:
— Это не подкоп, это катят пушки… Противник подтаскивает их, чтобы составить из них батарею.
Офицеры переглянулись.
Потом Жарнак подошел к адмиралу и сказал:
— Сударь, вы знаете наше общее мнение: это место удержать нельзя. Адмирал улыбнулся.
— Мое мнение совпадает с вашим, господа, — сказал он, — но вы же видите, что мы удерживаем его уже пять дней… Если бы я отступил, как вы настаивали, предместье Иль было бы уже в руках испанцев и они уже окончили бы работы, необходимые для того, чтобы атаковать город с этой стороны. Не будем забывать, господа, что каждый день, который мы выигрываем, нам необходим, как загнанной лани глоток воздуха.
— Каково же ваше мнение, монсеньер?
— Мое мнение таково: с этой стороны мы сделали все, что было в человеческих силах, и должны теперь приложить наши усилия, нашу преданность и нашу бдительность в другом месте.
Офицеры поклонились в знак согласия.
— На рассвете, — продолжал Колиньи, — испанские орудия будут собраны в батарею и начнется огонь; значит, на рассвете все, что у нас тут есть, — артиллерия, боеприпасы, ядра, войлочные пыжи, тачки, носилки, копья, землеройные орудия, — все должно быть перевезено в город.
Часть людей займется этим, другая часть забьет дома хворостом и фашинами, которые я велел приготовить, и подожжет их… Я сам прослежу за отступлением и, когда наши солдаты пройдут, прикажу разрушить мосты.
И, поскольку вокруг себя он видел бедных горожан, кому принадлежали эти дома, опечаленно слушавших его приказы, он добавил:
— Друзья мои, если мы и пощадим ваши дома, их разрушат испанцы и возьмут из них дерево и камень, чтобы построить заслоны и вырыть траншеи; лучше пожертвуйте их сами королю и стране: я поручаю вам самим их поджечь.
Обитатели предместья Иль переглянулись и обменялись вполголоса несколькими словами; потом один из них выступил вперед и сказал:
— Господин адмирал, меня зовут Гийом Поке; вы видите отсюда мой дом: он один из самых больших в квартале… Я берусь сам его поджечь, а мои друзья и соседи поступят так же со своими домами.
— Это правда, дети мои? — со слезами на глазах спросил адмирал.
— Ведь это же для блага короля и страны, как вы сейчас заявили, господин адмирал?
— Продержитесь со мной, друзья мои, только две недели, и мы спасем Францию! — воскликнул Колиньи.
— И чтобы продержаться десять дней, нужно сжечь наши дома?
— Думаю, что это необходимо, друзья мои.
— Значит, если мы сожжем дома, вы отвечаете, что продержитесь?
— Отвечаю, друзья мои! Я сделаю все, что может сделать преданный королю и стране дворянин, — сказал адмирал. — Первого же, кто заговорит о сдаче, я прикажу сбросить со стены города, а если это сделаю я, пусть сбросят меня.
— Хорошо, господин адмирал, — сказал один из жителей предместья, — когда вы прикажете поджечь наши дома, мы это сделаем.
— Но, — послышался чей-то голос, — я надеюсь, что аббатство Сен-Кантен-ан-Иль мы пощадим?
Адмирал обернулся на голос и узнал Лактанса.
— Еще менее, чем все остальное, — ответил адмирал. — Терраса аббатства Сен-Кантен-ан-Иль господствует над крепостной стеной Ремикур, и, если на ней установят батарею пушек, защищать эту стену будет невозможно!
Лактанс поднял глаза к небу и испустил глубокий вздох.
— Впрочем, — продолжал с улыбкой адмирал, — святой Квентин — покровитель города, и он на нас не обидится, что мы помешали превратить его аббатство в средство погубить его подопечных.
Потом, воспользовавшись порывом всеобщего воодушевления, он распорядился перетащить в город пушки и привезти различные предметы, на которые он указал, причем сделать это как можно тише.
Все взялись за дело, и те, кто, впрягшись в пушки или тележки, тянул их в город, проявили такое же мужество, как те, кто таскал фашины и хворост в дома.
В два часа пополуночи все было кончено, и за старой стеной остался только отряд аркебузиров, чтобы создать видимость защиты, и люди с факелами в руках, ждавшие сигнала поджечь дома.
Как и предвидел адмирал, на рассвете испанцы дали первый залп. Осадная батарея была установлена ночью и именно шум подкатываемых орудий и услышал адмирал.
Первый залп послужил сигналом к поджогу домов предместья. Ни один житель не заколебался, каждый героически поднес к фашинам факел, и через минуту к небу поднялась завеса дыма, а затем пламени.
Предместье пылало от церкви святого Элуа до церкви святого Петра-на-Протоке, но среди этого чудовищного пожарища аббатство Сен-Кантен оставалось невредимым, будто какая-то нечеловеческая сила отстраняла от него огонь.
Три раза сквозь огонь по плавучим мостам — другие были разрушены — сначала горожане, потом солдаты, а потом и пиротехники пробирались к аббатству, пытаясь его поджечь, и три раза их попытки провалились.
Адмирал находился над Ильскими воротами и наблюдал за пожаром, как вдруг, отделившись от других людей, с которыми он стоял, к нему подошел Жан Поке и, сняв шерстяной колпак, произнес:
— Монсеньер, тут есть один городской старейшина, слышавший, как его отцу рассказывали, что в боковых башнях Ильских ворот — то ли в одной, то ли в другой, а может быть, в обеих, есть пороховой склад.
— Неужели?! — воскликнул адмирал. — Нужно посмотреть… Где ключи?
— А, ключи, — ответил Жан Поке, — кто его знает? Двери не открывали лет сто!
— Тогда принесите клещи и лом, чтобы их открыть.
— Не надо ни глещей, ни лома, — раздался чей-то голос, — я долкну тверь, и она отфорится!
И Генрих Шарфенштайн в сопровождении своего племянника Франца подошел к Колиньи.
— А, это ты, мой храбрый великан? — спросил адмирал.
— Та, эдо я и мой блемянник Франц.
— Хорошо, толкай, мой друг, толкай! Шарфенштайны подошли каждый к одной створке и, похожие на два механизма с одним приводом, упёрлись в них спинами, произнесли: «Ein, zwei, drei note 34» и на счет «drei», что соответствует нашему «три», вышибли их, причем столь успешно, что каждый полетел вместе со створкой внутрь.
Но, поскольку створки оказывали несколько разное сопротивление, Франц упал навзничь, а Генриху посчастливилось больше, и он просто сел на зад.
Однако оба встали на ноги, со своей обычной важностью произнеся:
— Фот!
Вошли в башни. В одной из них, как и сказал Жан Поке, действительно хранилось две или три тысячи фунтов пороха, но, как он и предупреждал, он лежал там так давно, что при попытке поднять бочонки, в которых он хранился, они рассыпались в прах.
Тогда адмирал отдал приказ перенести порох в арсенал на простынях. Видя, что приказ его выполняется, он вернулся домой, чтобы поесть и немного отдохнуть, потому что с полуночи был на ногах и не ел со вчерашнего дня.
Он только собирался сесть за стол, когда ему доложили, что вернулся один из гонцов, которого он отослал к коннетаблю, и просит разрешения немедленно переговорить с ним.
Это был Ивонне.
Он прибыл доложить, что помощь, которую просил адмирал, придет на следующий день под руководством брата адмирала, г-на Дандело, маршала де Сент-Андре и герцога Энгиенского.
Это подкрепление должно было состоять из четырех тысяч человек пехоты, прибыть, как и сказал адмирал, по дороге из Сави и войти в город через предместье Понтуаль.
Мальдан остался в Ла-Фере, чтобы служить проводником г-ну Дандело. Ивонне дошел до этого места в своем рассказе и поднял налитый ему
стакан вина, чтобы выпить за здоровье адмирала, как вдруг земля вздрогнула, стены зашатались, стекла в окнах разлетелись вдребезги, и раздался страшный грохот, как от залпа сотни орудий.
Адмирал встал; Ивонне охватила нервная дрожь, и он поставил на стол нетронутый стакан.
Порыв западного ветра туг же принес с собой на город темное облако, и через разбитые окна в комнату проник сильный запах серы.
— О несчастные, — воскликнул адмирал, — наверное, они не приняли необходимых мер предосторожности и пороховой погреб взлетел на воздух!
И, не ожидая никаких сообщений, он вышел из дому и поспешил к Ильским воротам.
Все жители бежали в ту же сторону, и разъяснений просить было не у кого: все слышали шум, но не знали его причины.
Колиньи не ошибся: поднявшись на крепостную стену, он увидел, что развороченная башня дымилась, как кратер вулкана. В одну из бойнид проникла искра от пылавшего вокруг громадного пожара и подожгла порох.
Погибло сорок или пятьдесят человек; пять офицеров, руководивших операцией, пропали без вести.
Теперь на месте башни зиял пролом, через который могло пройти в ряд двадцать пять осаждающих.
К счастью, пламя и дым, застилавшие все пространство между городом и предместьем, пока скрывали пролом от глаз испанцев — самоотверженность жителей, поджегших свои дома, действительно спасла город.
Колиньи понял опасность: он вызвал добровольцев, однако откликнулись одни горожане. Военные, которых из предместья вывели, отправились подкрепиться и освежиться.
В числе тех, кто отправились подкрепиться и освежиться, были и Шарфенштайны, но, поскольку их палатка была раскинута всего в пятидесяти шагах от места действия, то они одни из первых откликнулись на призыв адмирала.
И дядюшка Генрих и его племянник Франц в подобных обстоятельствах были неоценимые помощники: их геркулесова сила и гигантский рост выручали в любом случае. Они сняли камзолы, засучили рукава рубашек и превратились в каменщиков.
Три часа спустя — то ли потому, что враг ничего не узнал о катастрофе, то ли потому, что он был занят какими-то другими делами, — ремонт был закончен без всяких помех, и башня стала почти такой же прочной, как раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106