В то время во Франции было несколько старинных фамилий, которые считали себя ровней самым могущественным и знаменитым семействам, несмотря на то что они носили менее громкие титулы. Это были Монморанси, именовавшие себя всего лишь баронами; Роганы — всего лишь сеньоры; Куси — всего лишь сиры и Монтгомери — всего лишь графы.
Как и подумал герцог Немурский, Монтгомери потерял охоту и пытался сориентироваться.
Впрочем, место, где они стояли, как раз годилось для этого, потому что этот перекресток находился на небольшой возвышенности, куда доносились все звуки и где сходилось пять или шесть дорог; на одной из них обязательно должен был появиться поднятый зверь.
Молодые люди расстались более полугода тому назад, и у них было немало вопросов друг к другу: Монтгомери хотел знать об армии и о славных боевых действиях, которые, естественно, должен был предпринять г-н де Гиз, а Немур — о французском дворе и любовных интригах, которыми там занимались.
Их интересный разговор был в самом разгаре, но тут Монтгомери положил руку на рукав герцога.
Ему показалось, что издалека доносится лай своры.
Оба прислушались. Граф не ошибся: они увидели, как в конце широкой аллеи стрелой пронесся огромный кабан, в пятидесяти шагах за ним неслись самые горячие собаки, затем большая часть своры, а в конце — отставшие.
В то же мгновение Монтгомери поднес рог к губам и протрубил сигнал «вижу зверя», чтобы те, что, как и он, заблудились, могли собраться, а таких было много, поскольку по следу зверя неслись всего три всадника — один мужчина и две женщины.
По горячности, с какой тот понукал коня, в мужчине молодые люди, как им показалось, узнали короля, но расстояние было слишком большим, чтобы они могли узнать двух бесстрашных амазонок, скакавших почти рядом с ним.
Остальные охотники, по-видимому, сбились с пути.
Герцог Немурский и граф де Монтгомери понеслись во весь опор по аллее, которая, судя по направлению, взятому зверем, должна была перерезать ему путь под прямым углом.
Король действительно около дороги на Пуасси поднял зверя, какого в терминах псовой охоты называют «секачом». Со злобой, характерной для старых кабанов, тот поднялся с лежбища и помчался в сторону Конфлана. Король бросился по его следу, трубя погоню, а придворные скакали за королем.
Но из кабана — плохой придворный: тот, кого подняли, вместо того чтобы бежать строевым лесом по хорошей дороге, понесся по чащам, поросшим густым терновником, поэтому через четверть часа за королем скакали только самые ярые охотники, а из всех дам — всего три: мадам Маргарита, сестра короля, Диана де Пуатье и, как ее называла Екатерина Медичи, «маленькая королевочка» Мария Стюарт.
Несмотря на храбрость блистательных охотников и охотниц, названных нами, сложности рельефа, густота леса, заставившая всадников пойти в обход, высота колючих кустарников, сквозь которые нельзя было проехать, вскоре позволили кабану и своре исчезнуть из виду; но на опушке леса он натолкнулся на стену и вынужден был повернуть назад.
Король несколько отстал, а потом, уверенный в своих серых гончих, остановился, что позволило нескольким охотникам нагнать его, но тут снова послышался отчаянный лай.
Та часть леса, куда направился кабан, была светлее, и поэтому король возобновил погоню, надеясь удачно ее завершить.
Но случилось то же самое, что и десять минут назад: каждый выдержал столько, сколько ему позволили его сила и мужество. Впрочем, при дворе было немало красивых кавалеров и галантных дам, и многих из них, по всей видимости, остановила не леность лошадей, густота леса и неровности местности, а потому на перекрестках и на поворотах аллей то тут, то там виднелись группы всадников, более занятых разговорами, чем прислушивающихся к лаю собак и рожкам егерей.
Поэтому, когда Монтгомери и Немур увидели зверя, за ним несся только один всадник, в котором молодые люди, как им показалось, узнали короля, и две всадницы, которых они не узнали.
Это, действительно, был король, желавший, как обычно, первым прискакать к травле, то есть к тому моменту, когда кабан, прислонившись спиной к дереву, колючему кусту или валуну, повернется рылом к своре.
Мчавшиеся за ним дамы были г-жа де Валантинуа и маленькая королева Мария Стюарт: одна — лучшая наездница при всем французском дворе, а другая — самая смелая.
Впрочем, кабан начинал уставать, было ясно, что он вот-вот остановится, и самые горячие из собак уже догоняли его.
Однако еще четверть часа он пытался уйти от преследователей бегством, но, чувствуя, что его настигают, решил умереть красиво, умереть как настоящий кабан; найдя подходящий вывороченный корень дерева, он прислонился к нему спиной, ворча и щелкая челюстями.
Вся свора тут же накинулась на него с отчаянным лаем, давая тем самым знать, что зверь готов сопротивляться.
К лаю примешался звук охотничьего рога короля. Генрих прискакал, отстав от собак не больше, чем собаки — от кабана.
Он, трубя, оглянулся вокруг, высматривая своего подносчика аркебузы, однако он обогнал не только его, но и егерей, обязанных никогда не покидать короля, и увидел, что за ним мчатся лишь Диана и Мария Стюарт.
Ни один локон не растрепался на голове прекрасной герцогини де Валантинуа, и ее бархатная тока так же прочно сидела на ней, как в начале скачки.
Маленькая Мария же потеряла и вуаль и току, роскошные каштановые волосы ее развевались на ветру, а щеки раскраснелись, так она отчаянно неслась.
Наконец на протяжные звуки королевского рога прискакал аркебузир: одна аркебуза была у него в руках, другая приторочена к ленчику седла.
А за ним сквозь деревья уже виднелись сверкающие золотой вышивкой яркие платья, камзолы и плащи.
Это со всех сторон приближались охотники.
Кабан защищался изо всех сил: он противостоял шестидесяти собакам. И если острые собачьи зубы не могли прокусить его шкуру с густой и жесткой шерстью, то каждый удар его клыков наносил глубокую рану одному из его врагов; но собаки, так называемые «королевские серые», были столь хорошей породы, что даже смертельно раненные, истекающие кровью, с волочащимися внутренностями, они снова и снова яростно бросались в драку, и только по красным пятнам на этом движущемся ковре можно было определить, какие из них задеты.
Король понял, что побоище нужно прекратить, поскольку он может потерять лучших собак.
Он отбросил рог и сделал знак, чтобы ему подали аркебузу.
Фитиль был уже зажжен, и аркебузиру оставалось только подать оружие королю.
Генрих был прекрасным стрелком и редко промахивался.
Держа аркебузу в руках, он подъехал шагов на двадцать пять к кабану, глаза которого сверкали как раскаленные угли.
Он прицелился зверю между глаз и выстрелил.
Выстрел попал в голову, но в то мгновение, когда король нажимал на спусковой крючок, кабан повернул голову в сторону и пуля скользнула по кости и убила одну из собак.
На голове кабана, между ухом и глазом, появилась кровавая ссадина, отметив след пули.
На секунду Генрих застыл от удивления, что животное не рухнуло, а его лошадь, вся дрожа и осев на задние ноги, перебирала передними.
Генрих передал доезжачему разряженную аркебузу и потребовал другую.
Она была заряжена, фитиль ее подожжен, и доезжачий тут же ему ее подал.
Король взял ее и приложил приклад к плечу.
Но не успел он прицелиться, как кабан, без сомнения не пожелав ждать второго выстрела, яростно стряхнул с себя вцепившихся в него собак и, проложив себе кровавый путь через свору, молнией пронесся под брюхом королевской лошади; лошадь встала на дыбы и жалобно заржала: живот ее был распорот, из него хлестала кровь и вываливались внутренности; она тут же повалилась на бок, придавив короля.
Все это произошло так мгновенно, что никто из присутствующих не подумал преградить путь кабану, который, развернувшись, бросился на короля, прежде чем тот успел выхватить свой охотничий нож.
Генрих попытался его вытащить, но тщетно: нож висел на левом боку, на котором он лежал.
Сколь ни храбр был король, он уже хотел позвать на помощь, потому что омерзительная голова кабана, с горящими, как угли, глазами, окровавленной пастью и острыми клыками была уже в нескольких дюймах от его груди, но тут у своего уха он услышал голос, произнесший со спокойной уверенностью:
— Не волнуйтесь, государь, я отвечаю за все!
Потом он почувствовал, что кто-то приподнял его руку, и увидел блеснувший, как молния, широкий и острый нож, вонзившийся по рукоятку в шею кабана.
И тут же сильные руки потянули Генриха назад, оставив издыхающего зверя наносить удары новому врагу, поразившему его в сердце.
Человек, вытянувший короля из-под лошади, был герцог Немурский.
А тот, кто поразил зверя в сердце и все еще стоял на коленях, вытянув руку, был граф де Монтгомери.
Граф де Монтгомери вытащил клинок из тела кабана, вытер о густую зеленую траву, вложил в ножны и, подойдя в Генриху II, как будто ничего необычного не произошло, произнес:
— Государь, я имею честь представить вашему величеству господина герцога Немурского, приехавшего из-за гор и привезшего вашему величеству новости о герцоге де Гизе и его храброй Итальянской армии.
III. КОННЕТАБЛЬ И КАРДИНАЛ
Прошло два часа после описанной нами сцены; волнение среди присутствующих — искреннее или показное, — вызванное этим событием, несколько улеглось; Габриель де Лорж, граф де Монтгомери, и Жак Савойский, герцог Немурский, спасители короля, выслушали поздравления и похвалы по поводу проявленных ими в этих обстоятельствах храбрости и ловкости; на большом дворе замка была отделена часть туши для собак (весьма важное обстоятельство, которым даже самые серьезные дела не позволяют пренебрегать); при этом присутствовали король, королева и все кавалеры и дамы, находившиеся в тот день в Сен-Жермене, после чего Генрих II, улыбаясь, как человек, избежавший смертельной опасности, а потому особенно радующийся жизни, прошел к себе в кабинет, где, помимо обычных советников, его ждали кардинал Шарль Лотарингский и коннетабль Монморанси.
Нам пришлось уже раза два-три упомянуть имя коннетабля, но мы забыли сделать по отношению к нему то, что сделали с другими персонажами нашей истории, а именно извлечь из могилы и представить читателю, точно так, как солдаты принесли мертвым коннетабля де Бурбона к художнику, чтобы тот написал его портрет в полный рост и при оружии — как если бы он был живой.
Анн де Монморанси был в то время главой старинного семейства христианских баронов, или, как они себя именовали, баронов Франции, которые вели свое происхождение от Бушара де Монморанси и дали королевству десять коннетаблей.
Он именовал и считал себя герцогом, пэром, маршалом, великим камергером, коннетаблем и первым бароном Франции, кавалером орденов Святого Михаила и Подвязки; капитаном сотни королевских порученцев, губернатором и королевским наместником Лангедока, графом Бомона, Даммартена, Ла-Фер-ан-Тарденуа и Шатобриана; виконтом Мелёна и Монтрёя, бароном Данвиля, Прео, Монброна, Офмона, Мелло, Шатонёфа, Ла-Рошпо, Дангю, Мерю, Торе, Савуази, Гурвиля, Дерваля, Шансо, Руже. Аспремона, Ментене; сеньором Экуана, Шантийи, Л'Иль-Адана, Конфлан-Сент-Онорина, Ножана, Вальмондуа, Компьеня, Ганделю, Мариньи и Туру.
Как видно из перечисления этих титулов, король мог быть королем в Париже, но повсюду вокруг Парижа герцогом, графом и бароном был Монморанси, так что королевская власть казалась стиснутой его герцогствами, графствами и баронскими владениями.
Он родился в 1493 году, и в то время, что мы описываем, был уже шестидесятичетырехлетним стариком, но, хотя и выглядел на свои годы, был силен и крепок, как тридцатилетний. Он был резок и груб, и ему были присущи все качества солдата: слепая храбрость, пренебрежение к опасности, нечувствительность к усталости, голоду и жажде. Исполненный гордости и раздувшийся от тщеславия, он уступал дорогу только герцогу де Гизу, и то как властителю Лотарингии, потому что как военачальника и командующего походом он ставил себя гораздо выше защитника Меца и победителя при Ранти. Для него Генрих II был по-прежнему молодым хозяином; старшим хозяином был для него Франциск I, и он не хотел признавать никого другого. Он был странным придворным, упрямым честолюбцем и добивался грубостью и резкими выпадами и богатства и славы — всего того, что другой получил бы благодаря гибкости и лести. Впрочем, ему в этом очень помогала Диана де Валантинуа — без нее он бы потерпел неудачу: она являлась вслед за ним и своим нежным голосом, нежным взглядом и нежным лицом исправляла все, что портил и ломал своей постоянной гневливостью этот грубый солдафон. Он участвовал в четырех крупных битвах, и в каждой проявил себя как отчаянный рубака, но ни в одной — как толковый командир. Первой из четырех была битва при Равенне: ему тогда было восемнадцать лет, и он по доброй воле встал под так называемый общий стяг, то есть знамя добровольцев; вторая битва была при Мариньяно — там под его началом была сотня солдат, и он мог бы похвастаться тем, что лучше всех орудовал мечом и палицей, если бы рядом с ним, а часто и впереди него, не сражался его старший хозяин Франциск I, этот сторукий гигант: он завоевал бы весь мир, если бы это зависело от силы и частоты наносимых ударов, как говорили в то время; третьей была битва при Ла-Бикоке, в которой он, будучи полковником швейцарцев, сражался с пикой в руках, был сочтен мертвым и оставлен на поле боя; и наконец, четвертой была битва при Павии, когда он только что стал маршалом Франции в результате смерти своего зятя, г-на де Шатийона; не сомневаясь, что сражение состоится на следующий день, он уехал ночью на разведку, но, услышав пушечные выстрелы, вернулся и попал в плен, «как и другие», говорит Брантом (и в самом деле, в этом роковом поражении при Павии в плен попали все, даже король).
В противоположность герцогу Гизу, весьма доброжелательному по отношению к горожанам и судейским, коннетабль ненавидел буржуа и терпеть не мог людей мантии. Он не упускал ни одного удобного случая осадить и тех и других. Так, однажды, в очень жаркий день, один председатель суда явился к нему переговорить по делу; г-н де Монморанси принял его, держа шапку в руках, и сказал:
— Итак, господин председатель, излагайте, с чем вы там пришли, и наденьте шапку.
Но председатель, полагая, что г-н Монморанси снял шапку из уважения к нему, ответил:
— Сударь, ни в коем случае, пока вы не наденете свою. Тогда коннетабль заявил:
— Вы отъявленный дурак, сударь! Не считаете ли вы, случайно, что я снял шапку из любви к вам? Вовсе нет, друг мой, я поступил, как мне удобно, потому что умираю от жары… Я слушаю вас, говорите.
Председатель, совершенно растерявшись, начал что-то невнятно бормотать. Тогда г-н де Монморанси сказал:
— Вы болван, господин председатель! Возвращайтесь домой, вызубрите хорошенько урок, а потом приходите, но не раньше.
И он повернулся спиной к посетителю.
Однажды взбунтовались жители Бордо и убили губернатора. Против них послали коннетабля. Видя, что он приближается, и опасаясь ужасных карательных мер, горожане вышли ему навстречу за два дня пути и хотели вручить ключи от города.
Сидя верхом во всем вооружении, он сказал им:
— Ступайте, господа бордосцы, ступайте отсюда со своими ключами, мне они не нужны.
И, показывая на пушки, добавил:
— Вот что я везу с собой, и ими я проделаю проходы в стенах, мне ваши ворота не нужны… О, я отучу вас бунтовать против короля, убивать его губернаторов и его наместников! Знайте же, что я всех вас перевешаю!
И свое слово он сдержал.
Находясь в Бордо, Строцци, который накануне шел в бой со своими людьми на глазах коннетабля, решил нанести ему визит вежливости, хотя сам он был родственником королевы. Увидев его, Монморанси закричал:
— А, Строцци, здравствуйте! Ваши люди вчера проявили чудеса храбрости, на них просто приятно было смотреть! Сегодня им выплатят деньги, я уже распорядился.
— Благодарю, господин коннетабль, — ответил Строцци, — я тем более счастлив, что вы ими довольны, поскольку хочу к вам обратиться с просьбой от их имени.
— С какой, Строцци? Говорите!
— В этом городе очень дороги дрова, и солдаты на них просто разоряются, поскольку стоят большие холода. Поэтому они просят вас отдать им корабль, который стоит у берега и называется «Монреаль», чтобы его разобрать и обогреться.
— Хорошо, согласен, — ответил коннетабль, — пусть отправляются поскорее, возьмут с собой помощников, разберут его на куски и топят им — мне так угодно.
Но пока он обедал, к нему пришли члены городского совета и советники суда. То ли г-н Строцци плохо рассмотрел, то ли поверил солдатам, то ли не слишком понимал в старых и новых кораблях, но тот корабль, который он собирался разобрать, испросив на это разрешение, мог еще долго и хорошо служить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106