Как-то раз она решила провести там чудесные майские дни, когда все вокруг наполнено благоуханием сирени и нарциссов. Король не любил, когда его покидали надолго, но, тем не менее, на этот раз он позволил Мадам провести несколько дней в имении и взять с собой юных принцесс, всегда с радостью сопровождавших ее.
Вот уже примерно с неделю дофину все чаще хотелось заговорить с мадемуазель Орлеанской; встречаясь в одной из рощ Версаля, они краснели, опускали глаза и стояли в растерянности; теперь им хотелось сказать друг другу так много, когда они не виделись, но у них не находилось слов, когда они оказывались рядом.
Настоящая любовь, если она приходит, всегда бессловесна и простодушна.
Поездка Мадам в Сен-Клу должна была положить коней этим улыбкам и взглядам, всем тем волшебным мгновениям, которые не возвращаются, если их упустишь.
Мадемуазель Орлеанская попыталась остаться в Версале под весьма благовидным предлогом; она решила сыграть на своей привязанности к г-же де Монтеспан, которая только что родила графа Тулузского и вновь пользовалась расположением короля. Когда зашла речь об отъезде, принцесса стала умолять г-жу де Монтеспан добиться разрешения, чтобы ее оставили в Версале: она уверяла, что не может даже на день расстаться с нею и с королем, и плакала от отчаяния.
Маркиза рассказала об этом королю, и они вместе долго смеялись, не подозревая, что скрывалось за этой: просьбой, однако капризу принцессы не уступили, ей надо было уезжать.
Нетрудно догадаться, что юное создание разрыдалось еще громче.
На следующий день мадемуазель Орлеанская, прогуливалась в одиночестве на зеленой лужайке перед замком, не осмеливаясь отойти дальше; она смотрела на облака, плывущие со стороны Версаля по небу, и думала о том, что, быть может, ион любуется ими. Вдруг со стороны ворот послышался цокот копыт, форейторы и конюшие появились раньше кареты, и принцесса узнала ливреи слуг дофина.
— О! Вот и он, — прошептала она и покраснела, как будто ее кто-то услышал.
Сердце принцессы сильно забилось, она и шагу не могла ступить, к тому же ей казалось, что следует подождать, пока за ней пришлют.
Ждать пришлось долго, никто не приходил; Мадам, очень обрадовавшись приезду племянника, которого она очень любила, и не подумала пригласить принцессу, а дофин из скромности, присущей зарождающемуся чувству, не решился попросить ее об этом, хотя это было так просто, тем более что ради встречи с возлюбленной он и приехал.
Визит так и прошел бы без Киферийского божества, как говорят поэты. Но принц очень кстати вручил Мадам письмо от ее тетки, курфюрстины Ганноверской, требовавшей немедленного ответа. Для Мадам не было в мире ничего дороже и важнее ее переписки, как и для всех, кто разбирается в подобных делах. Она почувствовала себя очень неловко, но дофин тут же вывел ее из затруднения.
Увидев из окна, что принцесса гуляет на лужайке, и сгорая от нетерпения присоединиться к ней, он встал и в очень изысканной форме предоставил хозяйке возможность взяться за перо, понимая, что она непременно так и сделает, а затем обернулся к сопровождавшим его господам д'О, де Шеверни и де Гриньяну и с величественным видом, подражая отцу, сказал:
— Господа, Мадам собирается писать письмо, а я пока подожду здесь и почитаю. Вы можете удалиться — в Версаль мы вернемся только вечером.
Это означало: «Я буду ужинать с Месье и Мадам, а вы отправляйтесь к офицерам, состоящим у них на службе, и займите себя чем-нибудь; с этой минуты я желаю остаться один».
Принцев понимают с одного жеста и с полуслова. Придворные откланялись и ушли. Как только они исчезли, дофин распахнул дверь на крыльцо, появился на пороге, снял шляпу, глядя на кузину, и застыл на месте, не осмеливаясь сделать и шагу. Он всей душой ждал этого мгновения, но, когда оно пришло, не смог им воспользоваться.
Мадемуазель Орлеанская, как и положено женщине, оказалась смелее, тоньше и умнее; ее сердила сдержанность принца, и она нашла способ положить ей конец. Какое уж тут удовольствие — беседовать на зеленой лужайке, когда все глаза устремлены на вас и когда в любую минуту вашей беседе могут помешать! Нужно было отойти подальше и увлечь за собой стыдливого принца, но сделать все это, не приближаясь к нему, не разговаривая с ним и не показывая виду, что хочешь позвать его. Нелегкая задача, однако она с ней справилась.
Мадемуазель ответила на приветствие дофина реверансом, затем небрежной походкой направилась под сень деревьев, к зеленому лабиринту, самому удобному на свете месту любовных свиданий: здесь легко спрятаться от тех, кто ищет вас, можно увидеть и услышать тех, кто следит за вами, а они этого не заметят, можно прятаться сколько угодно и вдруг появиться как на сцене.
На шестнадцатом году жизни принцесса уже все это понимала; дофину же было далеко до этой науки. Тем не менее, увидев, что принцесса исчезла, он так огорчился, что решил догнать ее, хотя очень боялся оскорбить этим девушку. Вместе с огорчением в нем вдруг проснулась смелость.
Он спустился по ступенькам, вышел в сад и направился в ту же сторону, что и его кузина, уже скрывшаяся среди кустов. Принц опасался, как бы она не спряталась. Изгибы лабиринта были ему знакомы: в детстве он часто играл здесь с юными принцессами и поэтому был уверен, что найдет красавицу-беглянку, если она пойдет по обычной дороге. Но согласится ли она погулять с ним? Принц надеялся на это, вспомнив их последние взгляды, последние улыбки.
О счастье! Она сидела под цветущими ветвями, обрывала лепестки с маргаритки, глаза ее были прикрыты длинными опущенными ресницами, но румянец щек, дрожавшая рука и колышущееся кружево на корсаже свидетельствовали о волнении, выдавая тайну ее бегства.
Дофин приблизился: молчание и смущение принцессы придавали ему смелость. Она делала вид, что не замечает его, и не отрывалась от своего занятия. Лепестки один за другим падали на ее розовое платье; наконец, в ее руке остался лишь венчик цветка, и она застыла, будто погруженная в задумчивость итогом гадания. Звуки шагов вызвали у нее дрожь, она уже не смогла сидеть с опущенными глазами, заметила его, поднялась со скамейки и поклонилась его высочеству с должным уважением.
— Мадемуазель… — прошептал он.
— Монсеньер… — отозвалась она.
Они замолчали. Вдруг принца будто что-то осенило, и он добавил:
— Я ведь могу погулять несколько минут в этом лабиринте, не так ли?
— Как вам будет угодно, монсеньер.
Она не двигалась с места; он должен был пройти мимо. Но они так и стояли, глядя друг на друга, девушка теряла терпение, принц смущался все больше: она видела перед собой корону, самую прекрасную корону в мире, которую ей предлагает пленительный чародей — тот, кто кажется ей милее всех, а перед ним стояло прелестное создание, с радостью принимавшее его, — принц впервые ощутил власть красоты, и ему было семнадцать лет! Но рядом с этой прекрасной девушкой он все время видел короля, своего ужасного отца, а также дядю и всю семью, которые, возможно, разлучат их из государственных соображений, запретят любить друг друга, если политически это окажется невыгодным.
Что же делать? Принцесса, более решительная по натуре, храбро сломала лед.
— Если ваше королевское высочество позволит, я могу сопровождать вас, — сказала она.
— О! Я прекрасно знаю дорогу! Мы бегали по этим аллеям, когда были детьми.
— Мы уже давно не бегаем здесь, — добавила она, глубоко вздохнув и знаком приглашая принца прогуляться.
— Люди нашего положения рано расстаются с детством, мадемуазель.
— О да! Нам завидуют, а мы часто бываем очень несчастны.
— И я так думаю. Мне кажется, что другие отцы не такие, как король.
— Но вы, монсеньер, однажды станете властелином, женитесь по своему выбору, тогда как я…
— Женюсь по своему выбору, мадемуазель?! А король?
— Да, разумеется, король! — в нетерпении перебила она. — Но с королем можно договориться, и если вы не сделаете недостойного вас выбора, то, быть может…
— Какой бы выбор я ни сделал, мадемуазель, король не одобрит меня, если до того он сам не найдет мне невесту, я это знаю.
— О монсеньер! Если бы я была дофином Франции!
— Что бы вы сделали?
— Что бы я сделала? Я бы не подчинилась тирании, монсеньер, я бы объявила свою волю и отстаивала бы ее.
— Это не так просто, как вы полагаете, мадемуазель; сразу видно, что вы не на моем месте.
— Если бы я на нем оказалась!
— Вы не знаете короля!
— Знаю.
— И вы бы бросили ему вызов?
— Я бросила бы вызов всем королям мира, если бы должна была стать королем этой страны, самой великой во вселенной.
Дофин слегка вздрогнул от страха: он так боялся короля, что мог потерять сознание даже при виде тени рассерженного Людовика XIV.
— Чтобы обладать такой смелостью, мадемуазель, нужно иметь поддержку, — нашел что сказать принц, хотя трудно было ожидать от него подобного ответа в минуту страха. — Ах, кто любит нас, принцев, настолько, чтобы присоединиться к этому бунту, пренебрегая опасностью?
— А кто любит нас, принцесс, — продолжила она в том же тоне, — настолько, чтобы понять наши чувства и дать нам возможность выразить их?
— Ваши чувства, мадемуазель? Разве позволительно человеку нашего ранга испытывать чувства, которые приносят лишь несчастье ему и другим?
— Позволительно, если этот человек достаточно смел, чтобы признаться в них и воспользоваться этим.
Принц поднял на нее глаза, и огонь, который зажегся у него внутри от этого взгляда, подсказал его сердцу решение, неожиданное для него самого:
— Вы в этом убеждены?
— Убеждена ли я? Лучше попытайтесь сделать это.
— Увы! С нашим королем такие попытки очень опасны, да и совершенно бесполезны!
— Может быть, вы боитесь? Вы, дофин?!
— Боюсь, мадемуазель? Боюсь отца, боюсь Людовика Четырнадцатого? Согласитесь, что я не о страхе говорю.
— Тогда как же это называется? Уж не храбростью ли, случайно?
— Это… это осторожность.
— О монсеньер, для принца нашего возраста вы слишком осторожны.
Ах, уж эти девушки — они бывают так смелы!
— Я бы очень хотел быть менее осторожным, если бы… если бы рядом находился человек, способный поддержать меня.
— И кто же это?
Она украдкой наблюдала за ним.
— Ну… кто-нибудь, кто полюбит меня… кто пообещает мне достойное вознаграждение за мою отвагу.
— Вознаграждение?..
— Да, кузина, вознаграждение.
— И какое же? Будет ли его трудно осуществить?
Они замолчали; наступил миг, когда надо было объясниться, однако для столь неискушенных влюбленных эта задача оказалась нелегкой. Девушка понимала, о чем пойдет речь, дофин только догадывался; но как ему начать разговор?
Минута задумчивости и прелестного смущения затянулась, и, видя, что разговор не получается, принцесса резко повернула его туда, с чего они начали.
— Как бы то ни было, на месте дофина, будущего короля Франции, я не позволила бы женить меня против воли.
— Легко так говорить.
— И так же легко сделать.
— Но как?
— Будь я дофином, я сама выбрала бы себе супругу и заявила бы, что женюсь только на ней и ни на какой другой.
— Меня бы не стали слушать.
— Послушали бы, если бы ваш выбор оказался достойным вас, и, если бы вас нельзя было упрекнуть ни в чем ином, кроме некоторого пренебрежения государственным расчетом, вы получили бы потом прощение.
— Но король, кузина, а как же король?
— О! Король… в конце концов, он ведь делает все что хочет! Вспомните хотя бы о госпоже де Монтеспан, госпоже де Лавальер, госпоже…
— В этом вы правы.
— А если бы вы пошли к нему и сказали…
— Что же надо сказать ему, кузина?
Он приблизился к принцессе и взял ее за руку, вынудив опереться на его локоть — это было большой дерзостью: бедное дитя то краснело, то бледнело; почувствовав, как забилось ее сердце, девушка смутилась, и вся ее храбрость
улетучилась от этой ласки. Принц повторил свой вопрос с особенной нежностью и еще больше приблизился к ней.
— Но, кузен… надо сказать ему…
— Что?
— Надо сказать: «Я люблю… Люблю…» Кого вы любите, дорогой кузен?..
— Я люблю…
— «Я люблю… и ни на ком не женюсь, кроме нее!» Нфг зовите имя!.. Вы должны его знать.
— Я люблю… свою кузину…
— Вашу… кузину!.. Какую?
— Назовите сами это имя, вам оно известно так же, как и мне.
— Нет… я его не знаю.
Эти прерывистые слова произносились так тихо, что влюбленные сами едва слышали их, а скорее угадывали.
— Так вот, — воскликнул дофин, приняв великое решение, — я скажу ему: «Государь, я люблю мою кузину мадемуазель Орлеанскую и женюсь только на ней!»
— О ваше высочество, — прошептала она, — я не это имела в виду.
— Но так говорю я, дорогая кузина, и, надеюсь, вы не запретите мне повторять это.
— Я не имею права запрещать вам что-либо, монсеньер: бедные принцессы нашего рода должны подчиняться салическому закону.
— Это означает, что вы меня одобряете?
— Могу ли я поступить иначе?
— О дорогая кузина! Мы будем очень счастливы, потому что нам не откажут. Какие могут быть возражения против нас?
— Никакие.
— Абсолютно никакие! Союз блестящий во всех отношениях.
— Мы оба королевского рода…
— … вместе выросли…
— … хорошо знаем друг друга…
— … и нас связывает взаимная любовь! Ведь она взаимна, не так ли?
— По крайней мере, я так думаю.
— По крайней мере?
— Да, это так… Боже мой! Кузен, у вас плохая память, мне кажется, нет нужды повторять…
— О дорогая кузина!..
Они больше не говорили, а лишь долго гуляли, очень взволнованные, взявшись за руки, и думали о том, о чем думают в этом возрасте те, кто наслаждается мгновениями первой любви.
То были прекрасные юношеские мечты, сладостные грезы, чудесные надежды, которые никогда не осуществятся и обратятся в сожаления на всю дальнейшую жизнь. Когда знают, уже не мечтают и видят все таким, какое оно есть в действительности, но то, что есть в действительности, так не похоже на дорогие сердцу иллюзии.
Во времена славного Регентства, пролетевшего в таких безумствах, все подобные планы разрушились, и единственными влюбленными в королевстве остались король Людовик XV и королева Мария Лещинская — только бы длился этот союз!
Голос Мадам, закончившей писать письмо и вышедшей погулять со своими придворными дамами (она и не подозревала ничего дурного, не догадывалась о присутствии в саду двух влюбленных), заставил дофина и мадемуазель Орлеанскую вернуться с небес на землю и расстаться. Благословенный лабиринт позволил им ускользнуть, но, прежде чем покинуть возлюбленную, его высочество дофин успел попрощаться, прошептав ей на ухо обещание:
— Завтра я поговорю с королем и вернусь сюда, чтобы рассказать вам обо всем.
Она поверила ему.
Я узнала эту историю из письма мадемуазель Орлеанской, самого прекрасного письма на свете. Увы, мне не дано изложить все так же изящно, как это сделала она!
IX
Сердце принцессы было наполнено ликованием, весь день она пребывала в чудесном настроении; играла со своими сестрами, маленьким братом, была любезна со всеми, кого она видела, начиная с бальи Сен-Клу, который принес цветы, и кончая Мадам, которую она боялась как огня и которая постоянно выражала недовольство по поводу ее печального вида.
«Завтра! Завтра!» О, как много значит это слово для влюбленных и честолюбцев, но и для несчастных тоже! Какую роль оно играет в нашей жизни! Часто мы шепчем его, преисполненные надежд, но это «завтра», обещавшее так много, превращаясь в «сегодня», а особенно во «вчера», не приносит ничего, кроме боли. Так проходят наши дни: «желать» и «сожалеть» — этими двумя словами пишется наша история!
На следующий день его светлость дофин не появился. И первая, и вторая половина дня прошли, а от принца не было даже весточки! Принцесса провела ночь в большой печали; она не сомкнула глаз и встала вся в слезах, чтобы снова увидеть места, ставшие свидетелями той нежной беседы, когда она и принц обменялись клятвами. Мадемуазель Орлеанской казалось, что она вновь ощутит присутствие дофина в прекрасных душистых аллеях, среди цветов, в окружении птиц, слышавших их разговор. Любовь наделяет душой все, что ее окружает.
Надежда вновь вернулась к принцессе: было придумано объяснение его задержке, оправдание — его пренебрежению ею. Король, вероятно, не принял сына; разговор, быть может, закончился слишком поздно; министры, совет, воспитатели, несомненно, вмешались, и надо преодолеть столько препятствий.
«Сегодня он придет, сегодня я узнаю все! Надо быть благоразумной и ждать», — решила она.
Что только мы ни придумываем, пытаясь доказать себе, что всему есть причина, лишь бы успокоиться, лишь бы не страдать! И сознательно обманываем себя, опасаясь правды!
Цокот лошадиных копыт и громыхание карет были ответом на ее размышления. Это он! Принцесса хотела выбежать навстречу, но силы оставили ее, и она вынуждена была присесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Вот уже примерно с неделю дофину все чаще хотелось заговорить с мадемуазель Орлеанской; встречаясь в одной из рощ Версаля, они краснели, опускали глаза и стояли в растерянности; теперь им хотелось сказать друг другу так много, когда они не виделись, но у них не находилось слов, когда они оказывались рядом.
Настоящая любовь, если она приходит, всегда бессловесна и простодушна.
Поездка Мадам в Сен-Клу должна была положить коней этим улыбкам и взглядам, всем тем волшебным мгновениям, которые не возвращаются, если их упустишь.
Мадемуазель Орлеанская попыталась остаться в Версале под весьма благовидным предлогом; она решила сыграть на своей привязанности к г-же де Монтеспан, которая только что родила графа Тулузского и вновь пользовалась расположением короля. Когда зашла речь об отъезде, принцесса стала умолять г-жу де Монтеспан добиться разрешения, чтобы ее оставили в Версале: она уверяла, что не может даже на день расстаться с нею и с королем, и плакала от отчаяния.
Маркиза рассказала об этом королю, и они вместе долго смеялись, не подозревая, что скрывалось за этой: просьбой, однако капризу принцессы не уступили, ей надо было уезжать.
Нетрудно догадаться, что юное создание разрыдалось еще громче.
На следующий день мадемуазель Орлеанская, прогуливалась в одиночестве на зеленой лужайке перед замком, не осмеливаясь отойти дальше; она смотрела на облака, плывущие со стороны Версаля по небу, и думала о том, что, быть может, ион любуется ими. Вдруг со стороны ворот послышался цокот копыт, форейторы и конюшие появились раньше кареты, и принцесса узнала ливреи слуг дофина.
— О! Вот и он, — прошептала она и покраснела, как будто ее кто-то услышал.
Сердце принцессы сильно забилось, она и шагу не могла ступить, к тому же ей казалось, что следует подождать, пока за ней пришлют.
Ждать пришлось долго, никто не приходил; Мадам, очень обрадовавшись приезду племянника, которого она очень любила, и не подумала пригласить принцессу, а дофин из скромности, присущей зарождающемуся чувству, не решился попросить ее об этом, хотя это было так просто, тем более что ради встречи с возлюбленной он и приехал.
Визит так и прошел бы без Киферийского божества, как говорят поэты. Но принц очень кстати вручил Мадам письмо от ее тетки, курфюрстины Ганноверской, требовавшей немедленного ответа. Для Мадам не было в мире ничего дороже и важнее ее переписки, как и для всех, кто разбирается в подобных делах. Она почувствовала себя очень неловко, но дофин тут же вывел ее из затруднения.
Увидев из окна, что принцесса гуляет на лужайке, и сгорая от нетерпения присоединиться к ней, он встал и в очень изысканной форме предоставил хозяйке возможность взяться за перо, понимая, что она непременно так и сделает, а затем обернулся к сопровождавшим его господам д'О, де Шеверни и де Гриньяну и с величественным видом, подражая отцу, сказал:
— Господа, Мадам собирается писать письмо, а я пока подожду здесь и почитаю. Вы можете удалиться — в Версаль мы вернемся только вечером.
Это означало: «Я буду ужинать с Месье и Мадам, а вы отправляйтесь к офицерам, состоящим у них на службе, и займите себя чем-нибудь; с этой минуты я желаю остаться один».
Принцев понимают с одного жеста и с полуслова. Придворные откланялись и ушли. Как только они исчезли, дофин распахнул дверь на крыльцо, появился на пороге, снял шляпу, глядя на кузину, и застыл на месте, не осмеливаясь сделать и шагу. Он всей душой ждал этого мгновения, но, когда оно пришло, не смог им воспользоваться.
Мадемуазель Орлеанская, как и положено женщине, оказалась смелее, тоньше и умнее; ее сердила сдержанность принца, и она нашла способ положить ей конец. Какое уж тут удовольствие — беседовать на зеленой лужайке, когда все глаза устремлены на вас и когда в любую минуту вашей беседе могут помешать! Нужно было отойти подальше и увлечь за собой стыдливого принца, но сделать все это, не приближаясь к нему, не разговаривая с ним и не показывая виду, что хочешь позвать его. Нелегкая задача, однако она с ней справилась.
Мадемуазель ответила на приветствие дофина реверансом, затем небрежной походкой направилась под сень деревьев, к зеленому лабиринту, самому удобному на свете месту любовных свиданий: здесь легко спрятаться от тех, кто ищет вас, можно увидеть и услышать тех, кто следит за вами, а они этого не заметят, можно прятаться сколько угодно и вдруг появиться как на сцене.
На шестнадцатом году жизни принцесса уже все это понимала; дофину же было далеко до этой науки. Тем не менее, увидев, что принцесса исчезла, он так огорчился, что решил догнать ее, хотя очень боялся оскорбить этим девушку. Вместе с огорчением в нем вдруг проснулась смелость.
Он спустился по ступенькам, вышел в сад и направился в ту же сторону, что и его кузина, уже скрывшаяся среди кустов. Принц опасался, как бы она не спряталась. Изгибы лабиринта были ему знакомы: в детстве он часто играл здесь с юными принцессами и поэтому был уверен, что найдет красавицу-беглянку, если она пойдет по обычной дороге. Но согласится ли она погулять с ним? Принц надеялся на это, вспомнив их последние взгляды, последние улыбки.
О счастье! Она сидела под цветущими ветвями, обрывала лепестки с маргаритки, глаза ее были прикрыты длинными опущенными ресницами, но румянец щек, дрожавшая рука и колышущееся кружево на корсаже свидетельствовали о волнении, выдавая тайну ее бегства.
Дофин приблизился: молчание и смущение принцессы придавали ему смелость. Она делала вид, что не замечает его, и не отрывалась от своего занятия. Лепестки один за другим падали на ее розовое платье; наконец, в ее руке остался лишь венчик цветка, и она застыла, будто погруженная в задумчивость итогом гадания. Звуки шагов вызвали у нее дрожь, она уже не смогла сидеть с опущенными глазами, заметила его, поднялась со скамейки и поклонилась его высочеству с должным уважением.
— Мадемуазель… — прошептал он.
— Монсеньер… — отозвалась она.
Они замолчали. Вдруг принца будто что-то осенило, и он добавил:
— Я ведь могу погулять несколько минут в этом лабиринте, не так ли?
— Как вам будет угодно, монсеньер.
Она не двигалась с места; он должен был пройти мимо. Но они так и стояли, глядя друг на друга, девушка теряла терпение, принц смущался все больше: она видела перед собой корону, самую прекрасную корону в мире, которую ей предлагает пленительный чародей — тот, кто кажется ей милее всех, а перед ним стояло прелестное создание, с радостью принимавшее его, — принц впервые ощутил власть красоты, и ему было семнадцать лет! Но рядом с этой прекрасной девушкой он все время видел короля, своего ужасного отца, а также дядю и всю семью, которые, возможно, разлучат их из государственных соображений, запретят любить друг друга, если политически это окажется невыгодным.
Что же делать? Принцесса, более решительная по натуре, храбро сломала лед.
— Если ваше королевское высочество позволит, я могу сопровождать вас, — сказала она.
— О! Я прекрасно знаю дорогу! Мы бегали по этим аллеям, когда были детьми.
— Мы уже давно не бегаем здесь, — добавила она, глубоко вздохнув и знаком приглашая принца прогуляться.
— Люди нашего положения рано расстаются с детством, мадемуазель.
— О да! Нам завидуют, а мы часто бываем очень несчастны.
— И я так думаю. Мне кажется, что другие отцы не такие, как король.
— Но вы, монсеньер, однажды станете властелином, женитесь по своему выбору, тогда как я…
— Женюсь по своему выбору, мадемуазель?! А король?
— Да, разумеется, король! — в нетерпении перебила она. — Но с королем можно договориться, и если вы не сделаете недостойного вас выбора, то, быть может…
— Какой бы выбор я ни сделал, мадемуазель, король не одобрит меня, если до того он сам не найдет мне невесту, я это знаю.
— О монсеньер! Если бы я была дофином Франции!
— Что бы вы сделали?
— Что бы я сделала? Я бы не подчинилась тирании, монсеньер, я бы объявила свою волю и отстаивала бы ее.
— Это не так просто, как вы полагаете, мадемуазель; сразу видно, что вы не на моем месте.
— Если бы я на нем оказалась!
— Вы не знаете короля!
— Знаю.
— И вы бы бросили ему вызов?
— Я бросила бы вызов всем королям мира, если бы должна была стать королем этой страны, самой великой во вселенной.
Дофин слегка вздрогнул от страха: он так боялся короля, что мог потерять сознание даже при виде тени рассерженного Людовика XIV.
— Чтобы обладать такой смелостью, мадемуазель, нужно иметь поддержку, — нашел что сказать принц, хотя трудно было ожидать от него подобного ответа в минуту страха. — Ах, кто любит нас, принцев, настолько, чтобы присоединиться к этому бунту, пренебрегая опасностью?
— А кто любит нас, принцесс, — продолжила она в том же тоне, — настолько, чтобы понять наши чувства и дать нам возможность выразить их?
— Ваши чувства, мадемуазель? Разве позволительно человеку нашего ранга испытывать чувства, которые приносят лишь несчастье ему и другим?
— Позволительно, если этот человек достаточно смел, чтобы признаться в них и воспользоваться этим.
Принц поднял на нее глаза, и огонь, который зажегся у него внутри от этого взгляда, подсказал его сердцу решение, неожиданное для него самого:
— Вы в этом убеждены?
— Убеждена ли я? Лучше попытайтесь сделать это.
— Увы! С нашим королем такие попытки очень опасны, да и совершенно бесполезны!
— Может быть, вы боитесь? Вы, дофин?!
— Боюсь, мадемуазель? Боюсь отца, боюсь Людовика Четырнадцатого? Согласитесь, что я не о страхе говорю.
— Тогда как же это называется? Уж не храбростью ли, случайно?
— Это… это осторожность.
— О монсеньер, для принца нашего возраста вы слишком осторожны.
Ах, уж эти девушки — они бывают так смелы!
— Я бы очень хотел быть менее осторожным, если бы… если бы рядом находился человек, способный поддержать меня.
— И кто же это?
Она украдкой наблюдала за ним.
— Ну… кто-нибудь, кто полюбит меня… кто пообещает мне достойное вознаграждение за мою отвагу.
— Вознаграждение?..
— Да, кузина, вознаграждение.
— И какое же? Будет ли его трудно осуществить?
Они замолчали; наступил миг, когда надо было объясниться, однако для столь неискушенных влюбленных эта задача оказалась нелегкой. Девушка понимала, о чем пойдет речь, дофин только догадывался; но как ему начать разговор?
Минута задумчивости и прелестного смущения затянулась, и, видя, что разговор не получается, принцесса резко повернула его туда, с чего они начали.
— Как бы то ни было, на месте дофина, будущего короля Франции, я не позволила бы женить меня против воли.
— Легко так говорить.
— И так же легко сделать.
— Но как?
— Будь я дофином, я сама выбрала бы себе супругу и заявила бы, что женюсь только на ней и ни на какой другой.
— Меня бы не стали слушать.
— Послушали бы, если бы ваш выбор оказался достойным вас, и, если бы вас нельзя было упрекнуть ни в чем ином, кроме некоторого пренебрежения государственным расчетом, вы получили бы потом прощение.
— Но король, кузина, а как же король?
— О! Король… в конце концов, он ведь делает все что хочет! Вспомните хотя бы о госпоже де Монтеспан, госпоже де Лавальер, госпоже…
— В этом вы правы.
— А если бы вы пошли к нему и сказали…
— Что же надо сказать ему, кузина?
Он приблизился к принцессе и взял ее за руку, вынудив опереться на его локоть — это было большой дерзостью: бедное дитя то краснело, то бледнело; почувствовав, как забилось ее сердце, девушка смутилась, и вся ее храбрость
улетучилась от этой ласки. Принц повторил свой вопрос с особенной нежностью и еще больше приблизился к ней.
— Но, кузен… надо сказать ему…
— Что?
— Надо сказать: «Я люблю… Люблю…» Кого вы любите, дорогой кузен?..
— Я люблю…
— «Я люблю… и ни на ком не женюсь, кроме нее!» Нфг зовите имя!.. Вы должны его знать.
— Я люблю… свою кузину…
— Вашу… кузину!.. Какую?
— Назовите сами это имя, вам оно известно так же, как и мне.
— Нет… я его не знаю.
Эти прерывистые слова произносились так тихо, что влюбленные сами едва слышали их, а скорее угадывали.
— Так вот, — воскликнул дофин, приняв великое решение, — я скажу ему: «Государь, я люблю мою кузину мадемуазель Орлеанскую и женюсь только на ней!»
— О ваше высочество, — прошептала она, — я не это имела в виду.
— Но так говорю я, дорогая кузина, и, надеюсь, вы не запретите мне повторять это.
— Я не имею права запрещать вам что-либо, монсеньер: бедные принцессы нашего рода должны подчиняться салическому закону.
— Это означает, что вы меня одобряете?
— Могу ли я поступить иначе?
— О дорогая кузина! Мы будем очень счастливы, потому что нам не откажут. Какие могут быть возражения против нас?
— Никакие.
— Абсолютно никакие! Союз блестящий во всех отношениях.
— Мы оба королевского рода…
— … вместе выросли…
— … хорошо знаем друг друга…
— … и нас связывает взаимная любовь! Ведь она взаимна, не так ли?
— По крайней мере, я так думаю.
— По крайней мере?
— Да, это так… Боже мой! Кузен, у вас плохая память, мне кажется, нет нужды повторять…
— О дорогая кузина!..
Они больше не говорили, а лишь долго гуляли, очень взволнованные, взявшись за руки, и думали о том, о чем думают в этом возрасте те, кто наслаждается мгновениями первой любви.
То были прекрасные юношеские мечты, сладостные грезы, чудесные надежды, которые никогда не осуществятся и обратятся в сожаления на всю дальнейшую жизнь. Когда знают, уже не мечтают и видят все таким, какое оно есть в действительности, но то, что есть в действительности, так не похоже на дорогие сердцу иллюзии.
Во времена славного Регентства, пролетевшего в таких безумствах, все подобные планы разрушились, и единственными влюбленными в королевстве остались король Людовик XV и королева Мария Лещинская — только бы длился этот союз!
Голос Мадам, закончившей писать письмо и вышедшей погулять со своими придворными дамами (она и не подозревала ничего дурного, не догадывалась о присутствии в саду двух влюбленных), заставил дофина и мадемуазель Орлеанскую вернуться с небес на землю и расстаться. Благословенный лабиринт позволил им ускользнуть, но, прежде чем покинуть возлюбленную, его высочество дофин успел попрощаться, прошептав ей на ухо обещание:
— Завтра я поговорю с королем и вернусь сюда, чтобы рассказать вам обо всем.
Она поверила ему.
Я узнала эту историю из письма мадемуазель Орлеанской, самого прекрасного письма на свете. Увы, мне не дано изложить все так же изящно, как это сделала она!
IX
Сердце принцессы было наполнено ликованием, весь день она пребывала в чудесном настроении; играла со своими сестрами, маленьким братом, была любезна со всеми, кого она видела, начиная с бальи Сен-Клу, который принес цветы, и кончая Мадам, которую она боялась как огня и которая постоянно выражала недовольство по поводу ее печального вида.
«Завтра! Завтра!» О, как много значит это слово для влюбленных и честолюбцев, но и для несчастных тоже! Какую роль оно играет в нашей жизни! Часто мы шепчем его, преисполненные надежд, но это «завтра», обещавшее так много, превращаясь в «сегодня», а особенно во «вчера», не приносит ничего, кроме боли. Так проходят наши дни: «желать» и «сожалеть» — этими двумя словами пишется наша история!
На следующий день его светлость дофин не появился. И первая, и вторая половина дня прошли, а от принца не было даже весточки! Принцесса провела ночь в большой печали; она не сомкнула глаз и встала вся в слезах, чтобы снова увидеть места, ставшие свидетелями той нежной беседы, когда она и принц обменялись клятвами. Мадемуазель Орлеанской казалось, что она вновь ощутит присутствие дофина в прекрасных душистых аллеях, среди цветов, в окружении птиц, слышавших их разговор. Любовь наделяет душой все, что ее окружает.
Надежда вновь вернулась к принцессе: было придумано объяснение его задержке, оправдание — его пренебрежению ею. Король, вероятно, не принял сына; разговор, быть может, закончился слишком поздно; министры, совет, воспитатели, несомненно, вмешались, и надо преодолеть столько препятствий.
«Сегодня он придет, сегодня я узнаю все! Надо быть благоразумной и ждать», — решила она.
Что только мы ни придумываем, пытаясь доказать себе, что всему есть причина, лишь бы успокоиться, лишь бы не страдать! И сознательно обманываем себя, опасаясь правды!
Цокот лошадиных копыт и громыхание карет были ответом на ее размышления. Это он! Принцесса хотела выбежать навстречу, но силы оставили ее, и она вынуждена была присесть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56