— слегка вскрикнул он, будто бы удивившись. — А вот и ее величество собственной персоной, королева угадала ваше желание и покинула маркизу де Лос Бальбасес, чей кринолин мог бы послужить мне колыбелью.
И после этого он принялся скакать, мешая королю приблизиться к двери; в это мгновение, вся дрожа, вошла королева; карлик опустил портьеру, герцог исчез в лабиринте коридоров, и все стало на свои места, по крайней мере на этот раз.
Королева была погружена в размышления, она хотела поделиться с королем только что услышанным, но не решалась: он непременно спросил бы ее, откуда ей стало известно о дуэли, а она не считала необходимым рассказывать ему о сцене в коридоре. У всех нас звучит тайный внутренний голос, предостерегающий от откровенности в подобных случаях (я называю это инстинктом самосохранения).
Дуэль состоялась часом позже. Вопреки обыкновению, герцог де Осуна был ранен, а герцог де Асторга не получил даже царапины, выиграв во всех отношениях. Вечером перед отходом короля ко сну он вернулся к исполнению своих обязанностей при особе королевы.
Увидев его, она слегка побледнела; ей было понятно, как надо держаться. В ее присутствии королю рассказали о поединке. Королева-мать очень похвалила своего подопечного; Мария Луиза же ничего не сказала, и это прекрасно заметил прозорливый карлик, сделавший отсюда вывод, что ей хотелось сказать слишком много.
На следующий день супруга посла Франции была принята в Буэн-Ретиро, этом строгом и уединенном дворце. Мария Луиза страстно желала видеть свою соотечественницу и попросила короля быть как можно добрее и предупредительнее с ней, в чем король не осмелился отказать супруге.
Госпожа де Виллар оставила в своей корреспонденции обстоятельное описание этого приема у королевы. Испанский двор так мало похож на наш, французский, что любопытно будет познакомиться с некоторыми подробностями о нем.
Король и обе королевы ожидали маркизу в галерее, которая была обита бархатом и темно-красным узорчатым шелком, обильно разукрашенным широкими золотыми позументами. Великолепные напольные ковры, столы, шкафы, занавеси — все было подобрано в тон. Во всех дворцах этой страны, куда стекаются богатства из обеих Индий, поражает необыкновенная роскошь.
На столах стояло множество серебряных канделябров с восковыми свечами; когда надо было снимать нагар, появлялись разнаряженные карлики, они низко кланялись, меняли канделябры, а прежние уносили в другую комнату — процессия получалась красивая, на нее было очень приятно смотреть.
Испанских королев обычно окружают либо совсем юные девушки, либо старухи, чаще всего вдовы, которые облачены в подобающие их положению одежды, очень напоминающие те, что носят монахини. Выглядят они невесело, но в Испании вообще нет ничего веселого, есть только возможность умереть от скуки, что в первую очередь касается наших принцесс, привыкших к иному укладу жизни, — одной роскоши для них недостаточно.
Госпоже де Виллар был оказан великолепный прием; юная королева с огромным трудом сдерживала слезы; король, заметив это, тут же велел пригласить дам и принести угощение, которые слуги подавали, преклонив колени. Развлечение оказалось очень удачным. Супруге посла принесли almohada, то есть подушки, какие в Испании дамы используют для того, чтобы сидеть на них, — таков здешний обычай, сохранившийся и унаследованный от мавров-победителей, а не от предков-испанцев, что бы там ни утверждали.
В испанском наряде, сшитом из французских тканей, королева выглядела восхитительно. Во время официального приема, длившегося довольно долго, она мало говорила, но очень обрадовалась, когда король встал, чтобы уйти, а королева-мать собралась последовать за ним.
Избавившись от бесконечно надоевшей ей свиты, Мария Луиза обернулась к г-же де Виллар и сказала ей по-французски:
— О сударыня! Как приятно мне видеть вас и как бы мне хотелось вдоволь поплакать с вами, вспоминая моих милых родителей, мою прекрасную страну и французский двор, который я больше не увижу!
— Мы не одни, ваше величество, вон там стоит ваша уважаемая дуэнья и перебирает четки, она, кажется, наблюдает за нами, а может быть, и подслушивает, поэтому я прошу ваше величество сдерживать свои порывы. Что же касается господина де Виллара и меня самой, то нам передан недвусмысленный приказ ничем не напоминать вам о прошлом: ему не суждено вернуться; мы должны способствовать тому, чтобы вы привязались к вашей новой родине, и своими советами рассеивать даже тень бессмысленных сожалений.
— О! Как же это тяжело!
— Да, ваше величество, и я прошу простить мне эти речи, я говорю так не по своей воле.
— Знаю, знаю… Значит, вы ничего не можете рассказать мне о Версале, о Сен-Клу, о том, что происходит в моей семье, в моей стране?
— У вашего величества теперь нет другой семьи и нет иной страны, кроме Испании.
— Госпожа де Виллар, всем понятно, что вы собираетесь вернуться но Францию и потому с такой легкостью говорите об унылой Испании.
— Унылой, сударыня? Да существует ли что-нибудь великолепнее этой страны? Есть ли у нас, во Франции, нагруженные золотом галионы, сокровища, роскошь, достойные султанов и арабских принцев?
— Да что все это значит, если вокруг видишь такие лица, как у графини де Сантьяго, которая стоит вон там, закутанная в свои траурные крепы? Что это за senoras de honor в кринолинах, которые мешают им двигаться и которые носили во времена моей бабушки, королевы Анны? Что это за сеньоры, которые не смеют поднять глаз в моем присутствии? Что это за главная камеристка, которая повелевает здесь в большей степени, чем я, и указывает мне, что делать? Что это за мрачные дворцы, где я обречена жить? Что это за будущее, которое меня ожидает? Вы, так же как и я, знаете, какое оно. Ах, сударыня, почему я не простая крестьянка из Шантийи, Фонтенбло или Компьеня? Она спокойно живет себе под сенью больших деревьев, на берегу милых моему сердцу французских рек, которые носят французские названия и берега которых заселены французами! Дорогая моя маркиза, как же вы не понимаете этого и зачем противитесь моему желанию поплакать в этих печальных стенах?
Госпожа де Виллар, конечно, все понимала, но не имела права признаваться в этом: она получила приказ от своего короля и, кроме того, Марии Луизе ради ее собственного счастья надо было забыть о прошлом. И маркиза снова вернулась к теме роскоши, шумных празднеств, оказываемых королеве почестей; она восхваляла короля, его молодость, доброту и особенно страсть, которую он испытывал к своей юной супруге, превозносила добродетели и душевную щедрость королевы-матери, а затем перешла к будущим детям и прекрасным дням, которые протекут в лоне молодой семьи.
Королева печально покачала головой.
— У меня не будет детей, сударыня, — сказала она. — Одна гадалка предсказала мне в прошлом году, что я стану королевой большой страны, но не дам ей наследников и умру молодой.
— Все это глупости, ваше величество.
— Нет, это правда, госпожа де Виллар, и вы это увидите; гадалка добавила, что я умру так же как моя мать, пострадав почти от той же руки. А вы ведь знаете, как умерла моя мать и кто ее убил. Похожа я на нее?
В эту минуту приподнялась портьера и из-за нее высунулась голова карлика.
XII
Этот карлик стал для королевы маленьким ангелом-хранителем; он очень привязался к бедной француженке, оказавшейся так же как и он, вдали от родины. И теперь ему представился случай снова доказать ей свою преданность. К ним приближалась королева-мать, а главная камеристка, как ненасытный лев, рыскала по галерее: слова принцессы урывками доносились до ушей злобной мегеры. Крохотный человечек решил предупредить Марию Луизу об опасности, выскочил на галерею и тоненьким голоском провозгласил:
— Ее величество королева-мать!
Госпожа де Виллар, лучше королевы понимавшая значение этого поступка, ласково погладила усердного слугу по голове, хотя готова была расцеловать его от всего сердца.
— Вы видите, сударыня, что даже этот несчастный эмбрион иносказательно советует вам хранить молчание.
Карлик понимал французский язык и отлично изъяснялся на нем. С тех пор как принц де Конти попытался завладеть Польшей, наш язык вошел в моду в этой стране и местная знать стала говорить на нем. Карлики живут во дворцах польских вельмож и благодаря постоянному общению с ними заимствуют у господ кое-какие знания, усваивают их манеры и, разумеется, не утрачивают их, попадая ко дворам иноземных повелителей, куда их отправляют.
Королева-мать, действительно, скоро появилась и с лицемерно-благодушным видом спросила Марию Луизу, беседовала ли она с г-жой де Виллар о прекрасной Франции, которую, наверное, так трудно забыть, а потеряв ее, невозможно утешиться.
Королева почувствовала ловушку и быстро ответила:
— Мы совсем не вспоминали о Франции, ваше величество; напротив, мы говорили об Испании, о моем желании и впредь испытывать здесь то счастье, которое мне даровано сейчас, а также о моем намерении употребить все свои силы на то, чтобы всегда нравиться королю и вам, сударыня.
Королева-мать изобразила кислую мину, больше напоминающую гримасу, нежели улыбку одобрения, а делать это она умела. Карлик запрыгал — он всегда выходил так из затруднительного положения.
Мария Анна Австрийская удалилась, но, как только супруга посла покинула королеву, в другую дверь вошла главная камеристка. За ней шествовал паж, нагруженный чрезвычайно толстыми церковными книгами: в скором времени должна была начаться вечерняя служба, а испанский двор присутствовал на ней почти каждый день.
Герцог де Асторга занимал в процессии то место, которое ему было положено по долгу службы: он низко склонился перед своей государыней и в еще более глубоком поклоне приветствовал ее как владычицу своего сердца. В любовных историях испанцев всегда присутствует нечто рыцарское и романтическое, и заканчиваются они, как правило, необычно.
После вечерней службы королевы обычно отправлялись смотреть испанскую комедию — более тягостного времяпрепровождения нельзя было придумать, ибо зрелище предстояло скучнейшее! Карл II ненавидел Францию и французов больше, чем кто-либо из его подданных, поэтому говорить с ним о наших традиционных развлечениях не имело смысла. Он был испанец до мозга костей.
В тот день наряд Марии Луизы был усыпан изумрудами и бриллиантами. В ее каштановых волосах сверкали бесчисленные булавки, что великолепно сочеталось с ее атласно-белой кожей.
В комедии была всего лишь одна необычная и забавная сцена — она понравилась королеве значительно больше, чем взаимные любезности комедиантов.
Герои-любовники обменивались страстными взглядами и издалека изъяснялись движением пальцев, причем так быстро, что уследить за этим, не имея привычки, было невозможно. Когда юная королева в первый раз увидела этот прием, он ее чрезвычайно поразил и она спросила у короля, что все это означает; тот объяснил ей.
— Как? — воскликнула Мария Луиза. — Они так открыто выражают свои чувства на глазах у всех?
— И что в том плохого? — недоуменно спросил король. Оказывается, при этом благочестивом дворе любовь имеет право на существование, ее не боятся, просто все делают вид, что верят, будто она невинна и ограничивается внешними знаками внимания. В остальном придворные сохраняют чопорность, держатся натянуто, не смея повернуть голову, чтобы не прослыть легкомысленными: такое является самым большим упреком, который в этой стране можно адресовать женщине, но особенно мужчине.
У герцога де Асторга до прибытия юной королевы или, точнее, ее портрета, ибо его страсть вспыхнула именно тогда, была красивая любовница. Чтобы предоставить своей подруге свободу, герцог откровенно признался ей, что его чувства изменились, и, нисколько не притворяясь, объяснил причину этой перемены. Вначале дама была уязвлена, но позднее согласилась, что великая королева подобна богине, что с ней нельзя соперничать, и признала себя побежденной.
Королева вовсе не хотела влюбляться в герцога, да и не влюбилась, однако незаметно он стал единственной ее отрадой в этой жизни, столь чуждой и столь отвратительной для принцессы, привыкшей к развлечениям при французском дворе и очарованию Версаля, в те времена еще не утратившего своего великолепия, ибо набожность г-жи де Ментенон и ее окружения еще не охватили короля.
Мария Луиза привыкла видеть молодого сеньора в любую секунду: подойдя к двери, она искала его глазами и всегда встречала устремленный на нее ответный взгляд. Они по целым неделям не обменивались ни словом, если не считать ее служебных распоряжений. Догадливый Нада всячески изощрялся, чтобы обратить внимание королевы на герцога, превозносил его, восхищался его внешностью, а когда король, королева-мать и г-жа де Терранова отсутствовали, восхвалял преданность и страсть герцога, говорил о том, что тот готов умереть за государыню как самый верный и покорный раб. Юная королева слушала карлика, не перебивая его, и это было уже много; но иногда она вздыхала, вспоминая о человеке, которого также считала своим рабом и который так быстро избавился от ее цепей.
У короля было два карлика: один вполне мог сойти за его доброго гения, другой — за злого. С карликом по имени Нада мы уже познакомились. Что же касается Ромула (так звали его товарища и соперника), то он не тратил свою жизнь на шалости, предпочитая злые выходки. Ему нравилось наблюдать, как другие страдают; от их мучений он получал наслаждение; этот карлик был необыкновенно умен, но употреблял свой ум только во зло и, в отличие от Нады, с первой минуты возненавидел королеву.
Ромул был намного крупнее и безобразнее своего приятеля и потому страшно завидовал комплиментам, адресованным тому. Несколько раз он угрожал убить Наду, и приходилось даже отнимать у него ножи, кинжалы и маленькие сабли, чтобы не случилось несчастья.
Всех, кого любил Нада, Ромул ненавидел, включая короля, хотя из страха он этого не показывал: ненависть читалась в его глазах. И вот это злое существо стало изводить королеву настолько же упорно, насколько преданно служил ей его соперник, и ему удалось сыграть весьма значительную роль в событиях, случившихся позже.
Госпожа де Виллар, супруга посла, мать знаменитого маршала де Виллара, благодаря которому была спасена Франция, ибо только он сумел победить моего прославленного друга принца Евгения, — итак, повторяю, г-жа де Виллар была добрая, но слабая и пугливая женщина. Больше всего на свете она боялась недовольства двора и потому никак не хотела напоминать королеве о ее первой любви, которую ей следовало забыть навсегда; однако это не мешало молодой принцессе без конца расспрашивать собеседницу о его высочестве дофине.
Супруга посла устраивала приемы и очень весело рассказывала о церемониале, предусмотренном в таких случаях. Прежде всего надо было сообщить всем дамам, что г-жа де Виллар принимает гостей по таким-то и таким дням. Им посылали особые письма, которые называются nudillos note 4, потому что их перевязывают шелковой ленточкой. Обычно для такого почетного собрания какая-нибудь знатная испанская дама предоставляет свой дом; в этом случае обязанность хозяйки брала на себя маркиза де Эссера, вдова герцога де Лерма.
Каждый шаг во время приема был рассчитан в зависимости от положения дам в обществе: одних полагалось встречать на первом марше лестницы, других — на втором или третьем. Реверансы также были предусмотрены соответственно, и им не было числа. Что за занятие для француженки, наделенной к тому же умом!
Каминов в Испании не бывает; вместо них посреди комнаты устраивают огромный глиняный очаг, в котором сжигают оливковые косточки. Женщины садятся вокруг очага и галдят, как пойманные сороки; они приходят в дом разодетые, увешанные всевозможными драгоценностями, если только их мужья не отправились в путешествие или не выполняют посольскую миссию. В их отсутствие жены отдаются покровительству какого-нибудь святого, одеваются в серое или белое и подвязывают платье кожаным поясом или веревкой.
Госпожа де Виллар добавляла, что при этом они не становятся благонравнее.
Итак, женщины сидят вокруг очага, на ковре, и в больших количествах поглощают глазированные каштаны, засахаренные фрукты, шоколад и, даже зимой, мороженое.
Они никогда ничего не читают, возможно и не умеют этого делать, с утра до вечера бормочут молитвы, исповедуются, занимаются любовью, наряжаются, сплетничают — и только. У испанок пылкий темперамент, они полны жизни и очень привлекательны внешне; эти женщины — большой соблазн для мужчин, но француженка, привыкшая к тому обществу, которое окружает нас, не может освоиться среди этих кукол.
Королева поняла это сразу.
Несколько недель, проведенных ею в Буэн-Ретиро перед въездом в Мадрид, послужили для нее первым опытом и уроком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
И после этого он принялся скакать, мешая королю приблизиться к двери; в это мгновение, вся дрожа, вошла королева; карлик опустил портьеру, герцог исчез в лабиринте коридоров, и все стало на свои места, по крайней мере на этот раз.
Королева была погружена в размышления, она хотела поделиться с королем только что услышанным, но не решалась: он непременно спросил бы ее, откуда ей стало известно о дуэли, а она не считала необходимым рассказывать ему о сцене в коридоре. У всех нас звучит тайный внутренний голос, предостерегающий от откровенности в подобных случаях (я называю это инстинктом самосохранения).
Дуэль состоялась часом позже. Вопреки обыкновению, герцог де Осуна был ранен, а герцог де Асторга не получил даже царапины, выиграв во всех отношениях. Вечером перед отходом короля ко сну он вернулся к исполнению своих обязанностей при особе королевы.
Увидев его, она слегка побледнела; ей было понятно, как надо держаться. В ее присутствии королю рассказали о поединке. Королева-мать очень похвалила своего подопечного; Мария Луиза же ничего не сказала, и это прекрасно заметил прозорливый карлик, сделавший отсюда вывод, что ей хотелось сказать слишком много.
На следующий день супруга посла Франции была принята в Буэн-Ретиро, этом строгом и уединенном дворце. Мария Луиза страстно желала видеть свою соотечественницу и попросила короля быть как можно добрее и предупредительнее с ней, в чем король не осмелился отказать супруге.
Госпожа де Виллар оставила в своей корреспонденции обстоятельное описание этого приема у королевы. Испанский двор так мало похож на наш, французский, что любопытно будет познакомиться с некоторыми подробностями о нем.
Король и обе королевы ожидали маркизу в галерее, которая была обита бархатом и темно-красным узорчатым шелком, обильно разукрашенным широкими золотыми позументами. Великолепные напольные ковры, столы, шкафы, занавеси — все было подобрано в тон. Во всех дворцах этой страны, куда стекаются богатства из обеих Индий, поражает необыкновенная роскошь.
На столах стояло множество серебряных канделябров с восковыми свечами; когда надо было снимать нагар, появлялись разнаряженные карлики, они низко кланялись, меняли канделябры, а прежние уносили в другую комнату — процессия получалась красивая, на нее было очень приятно смотреть.
Испанских королев обычно окружают либо совсем юные девушки, либо старухи, чаще всего вдовы, которые облачены в подобающие их положению одежды, очень напоминающие те, что носят монахини. Выглядят они невесело, но в Испании вообще нет ничего веселого, есть только возможность умереть от скуки, что в первую очередь касается наших принцесс, привыкших к иному укладу жизни, — одной роскоши для них недостаточно.
Госпоже де Виллар был оказан великолепный прием; юная королева с огромным трудом сдерживала слезы; король, заметив это, тут же велел пригласить дам и принести угощение, которые слуги подавали, преклонив колени. Развлечение оказалось очень удачным. Супруге посла принесли almohada, то есть подушки, какие в Испании дамы используют для того, чтобы сидеть на них, — таков здешний обычай, сохранившийся и унаследованный от мавров-победителей, а не от предков-испанцев, что бы там ни утверждали.
В испанском наряде, сшитом из французских тканей, королева выглядела восхитительно. Во время официального приема, длившегося довольно долго, она мало говорила, но очень обрадовалась, когда король встал, чтобы уйти, а королева-мать собралась последовать за ним.
Избавившись от бесконечно надоевшей ей свиты, Мария Луиза обернулась к г-же де Виллар и сказала ей по-французски:
— О сударыня! Как приятно мне видеть вас и как бы мне хотелось вдоволь поплакать с вами, вспоминая моих милых родителей, мою прекрасную страну и французский двор, который я больше не увижу!
— Мы не одни, ваше величество, вон там стоит ваша уважаемая дуэнья и перебирает четки, она, кажется, наблюдает за нами, а может быть, и подслушивает, поэтому я прошу ваше величество сдерживать свои порывы. Что же касается господина де Виллара и меня самой, то нам передан недвусмысленный приказ ничем не напоминать вам о прошлом: ему не суждено вернуться; мы должны способствовать тому, чтобы вы привязались к вашей новой родине, и своими советами рассеивать даже тень бессмысленных сожалений.
— О! Как же это тяжело!
— Да, ваше величество, и я прошу простить мне эти речи, я говорю так не по своей воле.
— Знаю, знаю… Значит, вы ничего не можете рассказать мне о Версале, о Сен-Клу, о том, что происходит в моей семье, в моей стране?
— У вашего величества теперь нет другой семьи и нет иной страны, кроме Испании.
— Госпожа де Виллар, всем понятно, что вы собираетесь вернуться но Францию и потому с такой легкостью говорите об унылой Испании.
— Унылой, сударыня? Да существует ли что-нибудь великолепнее этой страны? Есть ли у нас, во Франции, нагруженные золотом галионы, сокровища, роскошь, достойные султанов и арабских принцев?
— Да что все это значит, если вокруг видишь такие лица, как у графини де Сантьяго, которая стоит вон там, закутанная в свои траурные крепы? Что это за senoras de honor в кринолинах, которые мешают им двигаться и которые носили во времена моей бабушки, королевы Анны? Что это за сеньоры, которые не смеют поднять глаз в моем присутствии? Что это за главная камеристка, которая повелевает здесь в большей степени, чем я, и указывает мне, что делать? Что это за мрачные дворцы, где я обречена жить? Что это за будущее, которое меня ожидает? Вы, так же как и я, знаете, какое оно. Ах, сударыня, почему я не простая крестьянка из Шантийи, Фонтенбло или Компьеня? Она спокойно живет себе под сенью больших деревьев, на берегу милых моему сердцу французских рек, которые носят французские названия и берега которых заселены французами! Дорогая моя маркиза, как же вы не понимаете этого и зачем противитесь моему желанию поплакать в этих печальных стенах?
Госпожа де Виллар, конечно, все понимала, но не имела права признаваться в этом: она получила приказ от своего короля и, кроме того, Марии Луизе ради ее собственного счастья надо было забыть о прошлом. И маркиза снова вернулась к теме роскоши, шумных празднеств, оказываемых королеве почестей; она восхваляла короля, его молодость, доброту и особенно страсть, которую он испытывал к своей юной супруге, превозносила добродетели и душевную щедрость королевы-матери, а затем перешла к будущим детям и прекрасным дням, которые протекут в лоне молодой семьи.
Королева печально покачала головой.
— У меня не будет детей, сударыня, — сказала она. — Одна гадалка предсказала мне в прошлом году, что я стану королевой большой страны, но не дам ей наследников и умру молодой.
— Все это глупости, ваше величество.
— Нет, это правда, госпожа де Виллар, и вы это увидите; гадалка добавила, что я умру так же как моя мать, пострадав почти от той же руки. А вы ведь знаете, как умерла моя мать и кто ее убил. Похожа я на нее?
В эту минуту приподнялась портьера и из-за нее высунулась голова карлика.
XII
Этот карлик стал для королевы маленьким ангелом-хранителем; он очень привязался к бедной француженке, оказавшейся так же как и он, вдали от родины. И теперь ему представился случай снова доказать ей свою преданность. К ним приближалась королева-мать, а главная камеристка, как ненасытный лев, рыскала по галерее: слова принцессы урывками доносились до ушей злобной мегеры. Крохотный человечек решил предупредить Марию Луизу об опасности, выскочил на галерею и тоненьким голоском провозгласил:
— Ее величество королева-мать!
Госпожа де Виллар, лучше королевы понимавшая значение этого поступка, ласково погладила усердного слугу по голове, хотя готова была расцеловать его от всего сердца.
— Вы видите, сударыня, что даже этот несчастный эмбрион иносказательно советует вам хранить молчание.
Карлик понимал французский язык и отлично изъяснялся на нем. С тех пор как принц де Конти попытался завладеть Польшей, наш язык вошел в моду в этой стране и местная знать стала говорить на нем. Карлики живут во дворцах польских вельмож и благодаря постоянному общению с ними заимствуют у господ кое-какие знания, усваивают их манеры и, разумеется, не утрачивают их, попадая ко дворам иноземных повелителей, куда их отправляют.
Королева-мать, действительно, скоро появилась и с лицемерно-благодушным видом спросила Марию Луизу, беседовала ли она с г-жой де Виллар о прекрасной Франции, которую, наверное, так трудно забыть, а потеряв ее, невозможно утешиться.
Королева почувствовала ловушку и быстро ответила:
— Мы совсем не вспоминали о Франции, ваше величество; напротив, мы говорили об Испании, о моем желании и впредь испытывать здесь то счастье, которое мне даровано сейчас, а также о моем намерении употребить все свои силы на то, чтобы всегда нравиться королю и вам, сударыня.
Королева-мать изобразила кислую мину, больше напоминающую гримасу, нежели улыбку одобрения, а делать это она умела. Карлик запрыгал — он всегда выходил так из затруднительного положения.
Мария Анна Австрийская удалилась, но, как только супруга посла покинула королеву, в другую дверь вошла главная камеристка. За ней шествовал паж, нагруженный чрезвычайно толстыми церковными книгами: в скором времени должна была начаться вечерняя служба, а испанский двор присутствовал на ней почти каждый день.
Герцог де Асторга занимал в процессии то место, которое ему было положено по долгу службы: он низко склонился перед своей государыней и в еще более глубоком поклоне приветствовал ее как владычицу своего сердца. В любовных историях испанцев всегда присутствует нечто рыцарское и романтическое, и заканчиваются они, как правило, необычно.
После вечерней службы королевы обычно отправлялись смотреть испанскую комедию — более тягостного времяпрепровождения нельзя было придумать, ибо зрелище предстояло скучнейшее! Карл II ненавидел Францию и французов больше, чем кто-либо из его подданных, поэтому говорить с ним о наших традиционных развлечениях не имело смысла. Он был испанец до мозга костей.
В тот день наряд Марии Луизы был усыпан изумрудами и бриллиантами. В ее каштановых волосах сверкали бесчисленные булавки, что великолепно сочеталось с ее атласно-белой кожей.
В комедии была всего лишь одна необычная и забавная сцена — она понравилась королеве значительно больше, чем взаимные любезности комедиантов.
Герои-любовники обменивались страстными взглядами и издалека изъяснялись движением пальцев, причем так быстро, что уследить за этим, не имея привычки, было невозможно. Когда юная королева в первый раз увидела этот прием, он ее чрезвычайно поразил и она спросила у короля, что все это означает; тот объяснил ей.
— Как? — воскликнула Мария Луиза. — Они так открыто выражают свои чувства на глазах у всех?
— И что в том плохого? — недоуменно спросил король. Оказывается, при этом благочестивом дворе любовь имеет право на существование, ее не боятся, просто все делают вид, что верят, будто она невинна и ограничивается внешними знаками внимания. В остальном придворные сохраняют чопорность, держатся натянуто, не смея повернуть голову, чтобы не прослыть легкомысленными: такое является самым большим упреком, который в этой стране можно адресовать женщине, но особенно мужчине.
У герцога де Асторга до прибытия юной королевы или, точнее, ее портрета, ибо его страсть вспыхнула именно тогда, была красивая любовница. Чтобы предоставить своей подруге свободу, герцог откровенно признался ей, что его чувства изменились, и, нисколько не притворяясь, объяснил причину этой перемены. Вначале дама была уязвлена, но позднее согласилась, что великая королева подобна богине, что с ней нельзя соперничать, и признала себя побежденной.
Королева вовсе не хотела влюбляться в герцога, да и не влюбилась, однако незаметно он стал единственной ее отрадой в этой жизни, столь чуждой и столь отвратительной для принцессы, привыкшей к развлечениям при французском дворе и очарованию Версаля, в те времена еще не утратившего своего великолепия, ибо набожность г-жи де Ментенон и ее окружения еще не охватили короля.
Мария Луиза привыкла видеть молодого сеньора в любую секунду: подойдя к двери, она искала его глазами и всегда встречала устремленный на нее ответный взгляд. Они по целым неделям не обменивались ни словом, если не считать ее служебных распоряжений. Догадливый Нада всячески изощрялся, чтобы обратить внимание королевы на герцога, превозносил его, восхищался его внешностью, а когда король, королева-мать и г-жа де Терранова отсутствовали, восхвалял преданность и страсть герцога, говорил о том, что тот готов умереть за государыню как самый верный и покорный раб. Юная королева слушала карлика, не перебивая его, и это было уже много; но иногда она вздыхала, вспоминая о человеке, которого также считала своим рабом и который так быстро избавился от ее цепей.
У короля было два карлика: один вполне мог сойти за его доброго гения, другой — за злого. С карликом по имени Нада мы уже познакомились. Что же касается Ромула (так звали его товарища и соперника), то он не тратил свою жизнь на шалости, предпочитая злые выходки. Ему нравилось наблюдать, как другие страдают; от их мучений он получал наслаждение; этот карлик был необыкновенно умен, но употреблял свой ум только во зло и, в отличие от Нады, с первой минуты возненавидел королеву.
Ромул был намного крупнее и безобразнее своего приятеля и потому страшно завидовал комплиментам, адресованным тому. Несколько раз он угрожал убить Наду, и приходилось даже отнимать у него ножи, кинжалы и маленькие сабли, чтобы не случилось несчастья.
Всех, кого любил Нада, Ромул ненавидел, включая короля, хотя из страха он этого не показывал: ненависть читалась в его глазах. И вот это злое существо стало изводить королеву настолько же упорно, насколько преданно служил ей его соперник, и ему удалось сыграть весьма значительную роль в событиях, случившихся позже.
Госпожа де Виллар, супруга посла, мать знаменитого маршала де Виллара, благодаря которому была спасена Франция, ибо только он сумел победить моего прославленного друга принца Евгения, — итак, повторяю, г-жа де Виллар была добрая, но слабая и пугливая женщина. Больше всего на свете она боялась недовольства двора и потому никак не хотела напоминать королеве о ее первой любви, которую ей следовало забыть навсегда; однако это не мешало молодой принцессе без конца расспрашивать собеседницу о его высочестве дофине.
Супруга посла устраивала приемы и очень весело рассказывала о церемониале, предусмотренном в таких случаях. Прежде всего надо было сообщить всем дамам, что г-жа де Виллар принимает гостей по таким-то и таким дням. Им посылали особые письма, которые называются nudillos note 4, потому что их перевязывают шелковой ленточкой. Обычно для такого почетного собрания какая-нибудь знатная испанская дама предоставляет свой дом; в этом случае обязанность хозяйки брала на себя маркиза де Эссера, вдова герцога де Лерма.
Каждый шаг во время приема был рассчитан в зависимости от положения дам в обществе: одних полагалось встречать на первом марше лестницы, других — на втором или третьем. Реверансы также были предусмотрены соответственно, и им не было числа. Что за занятие для француженки, наделенной к тому же умом!
Каминов в Испании не бывает; вместо них посреди комнаты устраивают огромный глиняный очаг, в котором сжигают оливковые косточки. Женщины садятся вокруг очага и галдят, как пойманные сороки; они приходят в дом разодетые, увешанные всевозможными драгоценностями, если только их мужья не отправились в путешествие или не выполняют посольскую миссию. В их отсутствие жены отдаются покровительству какого-нибудь святого, одеваются в серое или белое и подвязывают платье кожаным поясом или веревкой.
Госпожа де Виллар добавляла, что при этом они не становятся благонравнее.
Итак, женщины сидят вокруг очага, на ковре, и в больших количествах поглощают глазированные каштаны, засахаренные фрукты, шоколад и, даже зимой, мороженое.
Они никогда ничего не читают, возможно и не умеют этого делать, с утра до вечера бормочут молитвы, исповедуются, занимаются любовью, наряжаются, сплетничают — и только. У испанок пылкий темперамент, они полны жизни и очень привлекательны внешне; эти женщины — большой соблазн для мужчин, но француженка, привыкшая к тому обществу, которое окружает нас, не может освоиться среди этих кукол.
Королева поняла это сразу.
Несколько недель, проведенных ею в Буэн-Ретиро перед въездом в Мадрид, послужили для нее первым опытом и уроком;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56