— У короля не будет детей, ваше величество.
— Кто это знает? Чудеса ведь случаются, да и не будет особого чуда, если у двадцатисемилетнего мужчины и двадцатипятилетней женщины после восьми лет супружества появятся дети.
— Не обманывайте себя, ваше величество, чуда не произойдет, даже если вы множество раз совершите паломничество к Богоматери Аточской.
— Все в руках Господа, сударыня.
— Однако нельзя забывать о другом предположении. Пришло время выступить в роли опекунши и наставницы, ваше величество, пора сказать правду королю.
— Это было бы жестоко.
— В политике не бывает жестокости, а точнее, жестокость называется необходимостью, и от нее нельзя отмахнуться в угоду прихоти. Время не ждет, и вы должны принять решение.
— К сожалению! И что вы предлагаете мне, сударыня?
— То, с чем согласились вы сами; бремя тяжелое, но оно вам по силам, я в этом убеждена. Поверьте мне, ваше величество, вам предстоит прожить еще долгие годы и сыграть прекрасную роль. Это говорит вам друг. Последуйте моему совету. Возьмите в свои руки бразды правления и ведите честную игру с Австрией. Граф фон Мансфельд — человек ловкий, преданный, он готов служить вам. Вы должны сказать свое слово. Ваша судьба зависит только от вас. Когда-нибудь вы вспомните о том, что я сейчас говорю.
— Что я должна делать? Чего вы хотите? Я прекрасно вижу, что вы исполняете какую-то миссию при моей особе, так объяснитесь же откровенно.
— Вот такой вы мне нравитесь! Как вы сказали, ваше величество, откроем карты, а ответ дадите потом. Очень важно, чтобы король составил завещание.
— В его возрасте?!
— У человека, который неспособен к жизни, нет возраста, сударыня. Королю уже сто лет. Никто, кроме вас, не может ему об этом сказать. А вы скажете?
— Вы, сударыня, возлагаете на меня чрезвычайно жестокую миссию; однако сделать это необходимо для блага Испании: я скажу моему супругу о завещании.
— Когда?
— Понадобится несколько дней, чтобы подготовить короля, если я не хочу убить его этим разговором, сударыня.
— И кто будет назван в завещании короля? Кто будет его преемником?
— Есть несколько претендентов, сударыня, вам это известно…
— Среди них два основных, — добавила графиня Суасонская, пристально глядя на королеву. — Эрцгерцог, сын. его величества императора, и один из сыновей дофина, ваш августейший родственник.
— Да, сударыня.
— Кому из них отдает предпочтение ваше величество?
— Тому, у кого больше прав.
— У кого же их больше?
— Не знаю. Я не изучила этот вопрос: он далеко не прост. Мне необходимо просвещенное мнение других людей, чтобы решить его.
— Австрийская династия повелевает в Испании уже давно, ее права бесспорны.
— Да, сударыня, но и французская династия пустила корни в Испании: моя бабка Анна была испанка, так же как моя тетка Мария Тереза. Прямыми наследниками, по женской линии, французские Бурбоны являются в такой же степени, как и императоры Германии. У них те же права, с моей точки зрения.
— Вы так считаете, ваше величество?
— Теперь остается взвесить выгоды такого шага, союзнические обязательства, политические направления. Это очень серьезный вопрос, как мы только что говорили, и я не беру на себя смелость решать его, предварительно не изучив.
— Вы не упомянули об отказе Людовика Четырнадцатого от своих прав на испанский престол, хотя это убедительный довод.
— Насколько мне известно, Людовик Тринадцатый от своих прав не отказывался.
— Да и стоит ли задумываться сейчас об этом отказе?.. Надо считаться только с интересами государства, а интересы государства — на стороне Австрийского дома.
— Я бы не торопилась с выводами,
— Будьте осторожны, ваше величество, умоляю вас, будьте осторожны.
Королева с удивлением посмотрела на г-жу де Суасон, в словах которой прозвучали и угроза и предостережение. Она до конца не осознала, какое впечатление произвела на нее последняя фраза графини, но смертельный холод сковал ее с головы до ног. Она побледнела и несколько секунд хранила молчание.
— Ваше величество, — продолжила графиня, — вы знаете, насколько я к вам привязана. Вам известно, как я любила вашу бедную матушку и как оплакивала ее смерть. У нее отняли любовь двора, боготворившего ее. Она умерла в течение нескольких часов, потому что ее мужа окружали ее смертельные враги, а она мешала Лотарингскому дому и фаворитам. Помните об этой кончине: она была неожиданной и очень печальной. Как жестоко умереть в двадцать семь лет!
Дрожь пронзила Марию Луизу до мозга костей. Сердце ее привели в смятение взгляд г-жи де Суасон и воспоминание о матери, вызванное темой разговора. Она почувствовала невидимую опасность, которая окружала ее. Земля зашаталась под ее ногами; ей не хватало воздуха. То было жуткое ощущение. Я видела ее письмо королеве Сардинии, в котором она дрожащей рукой изобразила эту сцену. Королева предчувствовала свою судьбу и сама рассказывала, как по ночам она просыпалась от страха, во сне увидев себя в могиле. Что-то страшное надвигалось на нее.
Ужасное происшествие, о котором стоит рассказать подробнее, усилило эти страхи.
Мария Луиза написала королеве Сардинии, написала Мадам и Месье, написала ныне покойному королю; ее письма были полны опасений и тревог, вызванных разговорами с графиней и состоянием здоровья короля. Она без конца повторяла одно и то же:
«Я боюсь, помогите мне!»
В одном из писем к Людовику XIV она упомянула о завещании и задала вопрос, что ей делать. Король ответил, что не может дать ей совета, что она должна следовать голосу совести, помня о своей привязанности к Франции, и выполнять свой долг.
В таком настроении, в полном замешательстве, королева отправилась в Эскориал, где Карл II намеревался провести две недели, а она собиралась, как обещала графине Суасонской, приступить к исполнению своей тяжкой задачи.
IV
Двор отправился в Эскориал. Графиня, официально не принятая ее величествами, не могла присоединиться к придворным; но была найдена уловка: по просьбе королевы настоятель монастыря иеронимитов предоставил ей покои в аббатстве. Им обеим необходимо было видеться, чтобы Мария Луиза смогла выполнить обещание.
Король находился в мрачном настроении, и к нему нелегко было подступиться. Королева виделась с ним крайне мало и неизменно в присутствии духовника, не отходившего от него ни на шаг. Вместо того чтобы остановиться во дворце королей Испании, прилегающем к монастырю и церкви, Карл II расположился в скромных покоях, выстроенных для Филиппа II, куда этот монарх удалялся в дни покаяния. Зарешеченное окно выходило на клирос часовни, и отсюда король день и ночь мог слушать службы монахов. У королей Испании странные причуды!
По утрам королева на два-три часа приходила к королю, все остальное время она проводила с г-жой де Суасон, и та неустанно подталкивала ее к выполнению задуманного. Никакие придворные обязанности в Эскориале не исполнялись, главным образом из-за тех порядков, которые установил здесь король. Все сидели в своих комнатах, печаль и уныние витали в стенах великолепного жилища, где вполне можно было умереть от тоски. Несчастная Мария Луиза еле выдерживала напряжение, ее молодость увядала в этой скорбной атмосфере — королева была похожа на цветок, сорванный со стебля.
В одно из воскресений месса особенно затянулась; Мария Луиза слушала ее с балкона, сидя рядом с королем, и затем они вместе удалились в его любимую маленькую комнату, обтянутую черным. С ними вошли только карлики; главные мажордомы и другие придворные остались в одном из залов и стояли там молча, так как король не желал слышать никакого шума.
Как обычно, карлики препирались, нападали друг на друга, чтобы развлечь их величества, в чем и состояла их роль. Карл II прервал их, толкнув ногой Ромула, стоявшего рядом с ним:
— Вон отсюда, оставьте нас, негодяи! Ничтожества, вы даже ссоритесь по-дурацки.
Дважды повторять ему не пришлось — карлики исчезли. Молчание нарушали лишь вздохи короля и робкие слова королевы, пытавшейся изменить его настроение.
— Что с вами? — спросила она. — Почему вы ищете уединения и откуда у вас такая печаль?
— Знаете, что мне приснилось сегодня ночью, сударыня? — в свою очередь спросил король.
— Нет, государь, и вы можете рассказать мне об этом, если хотите.
— Мне приснилось, что вы умерли.
— Однажды такое со мной случится.
— Я видел вас совсем почерневшей и обезображенной. Королева задрожала.
— Мне снилось также, что умру и я.
— Скверный сон, государь.
— С некоторых пор других я не вижу. Вы спрашиваете меня, откуда такая печаль. Я думаю только о своей и о вашей смерти, Мария Луиза, а ведь ни мне, ни вам нет и тридцати.
— Жизнь и смерть в руках Господа, государь.
— Вы совсем не боитесь?
— Нет, государь; я знаю, что когда-нибудь должна умереть, и, если Всевышний заберет меня к себе, я уйду примиренная. Большего мне не требуется, я уже обо всем распорядилась, после меня ничего не останется. Пусть будет так, как угодно Небу.
— Вы полагаете, что умрете молодой?
— Да, ваше величество, я в этом убеждена.
— А как по-вашему, я тоже умру молодым?
Мария Луиза вздрогнула, услышав вопрос короля. Предлог для выполнения обещания подвернулся сам собой; она не осмеливалась воспользоваться им, однако это надо было сделать. Видя, что она не отвечает, король повторил свой вопрос.
— Государь…
— Говорите же, ничего не бойтесь, я могу выслушать все. Вы так считаете, не правда ли?
— Да, да, я так думаю, наши судьбы похожи.
— Это правда; мы соединились в юном возрасте, мы полюбили и любим друг друга; по крайней мере, я вас люблю… и вы меня любите, наверно; мы не можем расстаться надолго. Кто же уйдет первым?
— Богу угодно, чтобы первой была я, государь!
— Вы любите меня, Луиза? — слабым голосом снова спросил несчастный монарх.
— Да, государь, я люблю вас, люблю всей душой.
— А знаете ли вы, что мне о вас говорят?
— Злоба способна на многое, государь.
— Мне сказали, что вы меня больше не любите, а любите другого.
— Кого же, государь?
— Герцога де Асторга.
Королева сумела овладеть собой настолько, что даже изобразила улыбку.
— Это правда?
— Государь, я люблю вас, и мне больше нечего ответить.
— Говорят и нечто похуже: говорят, что герцог де Асторга ваш любовник.
— Государь, — воскликнула оскорбленная королева, встав и протянув руку к распятию, — это ложь, клянусь вам!
Король бросил на Марию Луизу искрометный взгляд и, почти преклонив колени перед ней, сказал:
— Благодарю вас, Луиза, ваши слова радуют меня, они как бальзам для моего сердца, и все же…
— Чего вы еще хотите, государь? Что могу я сделать, чтобы успокоить вас? Приказывайте, и я тут же подчинюсь.
— Вы поклялись на распятии, но распятие — отнюдь не то, что вы глубоко почитаете; вы воспитывались в стране, где у иезуитов особые понятия, и, возможно, сделали себе кое-какое послабление. Небо в огне, гром, кажется вот-вот разрушит эти своды, и вы, конечно, не совершите клятвопреступление пред образом Святой Девы, которой молитесь каждое утро как своей защитнице. Пойдемте в церковь, к тому алтарю, куда вы поставили такую прекрасную раку, и, если вы лжете, молния поразит вас в моем присутствии.
Гремела одна из тех южных гроз, что напоминает разгул всех стихий и вселяет ужас в самые стойкие и несуеверные души. Королева ощутила дрожь во всем теле: ее призывали отречься от своей любви, от самого прекрасного чувства, от того, что давало ей силы жить; надо было поклясться, что она любит только короля, обмануть его перед Богом, обмануть которого она не могла, или же разбить сердце этому несчастному страдальцу, а на голову герцога де Асторга навлечь страшные беды; и Мария Луиза, не колеблясь, взмолилась:
— Прости меня, Боже! Этот несчастный безумец, наверное, убежден в моей измене, но ты прекрасно знаешь, что я невиновна, знаешь, что я боролась и борюсь каждый день; прости меня и ниспошли мне прощение.
Король взял ее за руку и помог спуститься по ступенькам, ведущим в церковь, где в это время не было никого — монахи находились в трапезной. Буря неистовствовала; витражи дрожали в свинцовых рамах; алтарная лампа раскачивалась, и маленькое пламя, казалось, готово было погаснуть в любую секунду.
Они продвигались вперед во тьме, которую прорезали ослепительные вспышки молнии; все было преисполнено торжественности и ужаса. Король тянул за собой королеву, а она, дрожащая, растерянная, еле успевала за ним, так быстро он шел. Король прошел к большому алтарю и встал на колени; королева осталась стоять. Он невнятно пробормотал молитву и направился к часовне Святой Девы, расположенной в глубине церкви, около лестницы в подземелье.
— Пойдем туда, — сказал он.
Статуя Святой Девы помещалась в ковчеге, украшенном драгоценными камнями и окруженном благочестивыми реликвиями. На Богоматерь была наброшена длинная черная вуаль в знак траура, который носил король; на голове у Девы Марии сверкала бриллиантовая корона, а на руке висели рубиновые четки — бесценный подарок королевы, часто приходившей помолиться в эту часовню. Король преклонил колени на ступеньке, Мария Луиза, также на коленях, стояла рядом с ним. Он сложил руки и трижды повторил «Salve, Regina!» note 8. Чудовищный удар грома сотряс своды церкви.
— Это наш последний час, — сказал Карл II, — мы вместе предстанем перед Господом, и он нас будет судить. Так ответьте мне прямо сейчас, будто зная, что скоро предстанете перед ним. Вы верите, что я умру молодым?
— Государь…
— Отвечайте же! Вы обещали, что здесь не обманете меня, а вне этих стен все меня обманывают — вы тоже, как и остальные… Я обречен, я должен умереть?
— Однажды это случится несомненно.
— Скоро? Королева молчала.
— Скоро? — повторил он громовым голосом. — Вы мне уже сказали это, так повторите здесь, иначе я подумаю, что вы замешаны в интриге, сговорились с королем Франции, чтобы заставить меня написать завещание.
— Я не знаю, я не понимаю, государь… вы не этого хотели.
— Чего же еще я могу хотеть, помимо правды? Мне нужна правда! И я требую ее от вас перед образом Богоматери, которая видит и слышит вас. Вы знаете, что меня ждет, от вас этого не скрыли, и я тоже хочу знать свою
судьбу, ибо должен исполнить тяжкий долг; мне вверены души людей, и я не хочу, чтобы после меня прекрасное католическое королевство стало добычей нечестивых еретиков, ваших французов. Скажите же мне, супруга моя, королева Испании, скажите мне, королю этой страны, сколько мне осталось жить, чтобы я успел подготовиться?
— Вы проживете годы, государь.
— Годы, нет; месяцы или недели, а может быть, и дни.
— Опасность не так уж и близка, клянусь вам.
— О! У меня есть еще время! — И он глубоко вздохнул. — Есть время привести в порядок дела в этом мире и подготовиться к жизни в мире ином. Я успею отвергнуть неправедные притязания и отстоять подлинные права… К тому же, если я пока не умру, сударыня, у нас могут быть дети. У меня появятся наследники, я хочу иметь детей, я ведь король и могу сделать все, что захочу.
— Успокойтесь, государь, успокойтесь, умоляю вас. Вам уже плохо. Вернитесь в свои покои. Поедем в Мадрид, там вы снова полностью займетесь делами и опять станете королем, а не монахом. Вы же не иеронимит, вы король.
Король все еще стоял на коленях, но его слабый разум блуждал далеко. Он уже не слушал и забыл о завещании и о боязни смерти, как еще прежде забыл о герцоге де Асторга. Теперь он думал только о ребенке, которого хотел получить немедленно, и это было упрямством безумца.
— Молитесь Пресвятой Деве, чтобы она послала вам сына, сударыня; просите у нее сына, она пошлет вам его; ведь Дева Мария мать, и вы, так же как она, имеете право стать матерью.
— О, почему мне и в самом деле не стать матерью, государь?
— Если у вас не будет детей, вы умрете, слышите? Бог обречет вас на смерть, а у меня будет другая жена, которую он подарит мне; у вас нет детей, потому что вы хотите отдать Испанию детям дофина, которого вы тоже любили, потому что ваша семья вам дороже, чем я. Но запомните мою клятву: никогда, никогда Людовик Четырнадцатый или его потомки не получат от меня корону моих предков.
Эта клятва, произнесенная звонким голосом, прогремела под сводами церкви так же оглушительно, как гром. Королева опустила голову от такой угрозы, а король, обессилевший от порыва, которому он поддался, прислонил голову к ее плечу и потерял .сознание.
Испуганная королева позвала на помощь. Но они были совсем одни; никто не шел за ними в часовню. Мария Луиза боялась оставить короля, чтобы позвать врача и слуг. Более получаса она просидела, держа на своих руках бледного короля без признаков жизни и дрожа при мысли, что он может умереть в любую минуту. Наконец какой-то монах пришел помолиться. Королева окликнула его, и вскоре слуги отнесли короля в постель.
V
Эта сцена со всей очевидностью показала королеве и ближайшему окружению Карла II, что на разум короля уже нельзя полагаться, ибо отныне он окончательно помутился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56