Алекса мучили тревожные мысли. Он чувствовал, какому риску подвергаются он и Гай.
В любую минуту они могли неожиданно наткнуться на группу вражеских всадников или встретить диких опасных зверей. К счастью, им удалось быстро выбраться на дорогу и вынести на нее велосипеды.
– Может быть, мы согреемся от езды… – проворчал Алекс, стуча зубами.
– На кой черт мы тащили на себе столько воды? – жаловался Гай. – В такую погодку от жажды не помрешь.
Каждый нес на себе по четыре фляги с водой. Три они отобрали у английских пленных офицеров. Эта тяжесть мешала им на неровной, предназначенной для телег дороге. Двум крепким, усталым и до мозга костей промерзшим людям трудно было ехать.
К восьми часам рассветный туман рассеялся, и начался обычный южноафриканский летний день.
Раскаленный воздух колыхался в пяти-шести футах над их головами серебристым маревом. В этом мареве путнику могло почудиться вдруг, что дальние предметы–какая-нибудь скала или дерево – находятся у него перед самым носом.
Ярко-голубое небо сияло нестерпимым светом. Куда ни глянь, миля за милей расстилалась перед ними до самого горизонта степь с колышущимися волнами трав. Там, вдали, виднелись цепи холмов, подернутых голубоватой дымкой. И впрямь эта часть провинции Наталь была холмистой. А впереди за дальними грядами находился Ледисмитский гарнизон.
Теперь, когда туман рассеялся и солнце уже светило вовсю, Алекс стал осознавать всю опасность своего предприятия. Две человеческие фигуры, передвигающиеся по степи, можно было без труда заметить за много миль, а всадники на галопе догнали бы велосипедистов за очень короткое время. Местность была совершенно открытой – бесконечная равнина, на которой кое-где виднелись скалы и кусты. Здесь водились звери, и птицы кружились высоко в небесах, выглядывая внизу гниющую на жаре мертвечину.
Вскоре им пригодилась вода, которую так не хотелось нести Гаю. Они перекусили плодами, которые им каким-то образом удалось унести в карманах, и перекинулись парой слов.
От страшной жары их форма цвета хаки прилипла, а потом и присохла к телу, натирая кожу докрасна во время езды, и боль от этого становилась тем сильнее, чем дальше они ехали. К тому же от езды на велосипедах, к которой они оба не привыкли, их мышцы болезненно ныли. Но, конечно, хуже всего действовала на них жара. Солнце – вот что было совершенно невыносимо.
К середине дня температура перевалила за пятьдесят градусов и Алекс, и Гай были совершенно измождены. У Алекса болели глаза. Беспощадные солнечные лучи отражались от земли, жгли зрачки, так что хотелось зажмуриться. Стоило Алексу приподнять веки, как глаза начинал щипать пот, струившийся по лбу из-под шлема. Он поднял руку, чтобы смахнуть пот, и его велосипед наткнулся на камень. Алекс грузно упал на землю.
– Решено, – сказал Гай, который, судя по голосу, сам вот-вот готов был свалиться. – Нам нужно отдохнуть до захода солнца.
Алекс с трудом поднялся на ноги и слепнущими глазами оглядел окружавшую его голую равнину.
– Хоть бы где-нибудь была чертова тень!
– Придется опять укрываться под плащами. Это, кстати, единственная возможность их высушить, – ответил Гай.
Конечно же, плащи высохли, но тени от них было мало, и от высыхающей саржи шел пар, от которого и Алекс, и Гай очень страдали. Они разговаривали о том, как пригодились бы им сейчас наручные часы, – но ведь все равно оба они были совершенно безоружны, и знание времени им вряд ли помогло бы. Им, беззащитным, оставалось только уповать на то, что они не попадут в плен снова, но на велосипедах не убежишь от погони…
Гай взглянул на сохнущие над их головами темные плащи.
– Мой отец утверждает, что Бог милостив к христианам, а особенно к британцам, – проговорил он. – Будем надеяться, что он прав.
Алекс обливался потом, пульс отдавался у него в голове.
– Мне всегда казалось, что пути Господа неисповедимы, – тихо произнес он, скорее для себя, нежели для своего собеседника, и погрузился в нахлынувшие на него воспоминания. Они перенесли его за сотни миль от вельда.
Когда он проснулся, был уже ранний вечер. Язык у него прилип к гортани, во рту все пересохло. Одежда вся взмокла и прилипла к телу.
Когда Алекс попытался шевельнуться, он почувствовал, что натруженные мышцы сильно болят, а голова раскалывается.
– Боже мой! – простонал он и тут же услышал рядом еще один стон, а вслед за ними голос Гая:
– Пожми руку товарищу по несчастью, Алекс! – Помолчав немного, он добавил: – Кажется, наша с тобой затея не так уж удачна. Если мы и доберемся когда-нибудь до своих, вряд ли они встретят нас с распростертыми объятиями…
– Об этом мы подумаем, когда доберемся, – ответил Алекс, заставив себя привстать. – Попей, Гай. На такой жаре нужно пить маленькими глотками. Я читал об этом в каком-то мудреном учебнике.
– Это, наверное, выдумал кто-то, кто никогда в жизни не мучился от жажды.
Алекс с трудом поднялся на ноги и надел пробковый шлем, пытаясь найти место у себя под подбородком, где можно было бы безболезненно затянуть завязки.
– Нам, наверное, нужно уже выходить в путь. Я хочу найти какое-нибудь убежище до наступления темноты. Кажется, вон те холмы не так уж далеко от нас. Там наверняка найдется какой-нибудь выступ, под которым можно спрятаться, или даже пещера… И, если я не ошибаюсь, скоро опять начнется буря.
Ехали они медленно и с большим трудом. За два часа они, казалось, ни на пядь не приблизились к холмам, и у них не было никакого ориентира, по которому можно бы понять, какое расстояние преодолели. Непривычному человеку вельд не давал никаких Подсказок.
Буря налетела на них со своей обычной яростью, и снова им пришлось ехать навстречу дождю, который с такой силой хлестал их по лицам, что им приходилось нагибать головы. Стихия все еще свирепствовала, когда стемнело, и так как они все еще не нашли себе убежища, то им ничего не оставалось, кроме как провести эту ночь так же, как и предыдущую. С наступлением темноты резко похолодало.
Дрожа под дождем, несмотря на то, что дневной жар все еще оставался в его теле, испытывая боль в каждой мышце, каждой жилке, Алекс был вынужден признать правоту Гая: если их не поймают буры, то, добравшись до своей армии, они будут не в состоянии воевать. А может быть, они и не доберутся. Ночью ехать они не в состоянии – можно заблудиться, а днем трудно передвигаться из-за жары. Поэтому их путь будет долог, а если они вдобавок будут еще и недоедать, то силы их станут убывать с каждым днем. Из-за того что дождь постоянно хлестал его по лицу, ему пришлось закрыть глаза, и дышал он с трудом. Слепая тьма, затянувшая все вокруг, вызвала холодок страха где-то в животе – как уже было когда-то давным-давно, перед чем-то ужасным.
Это чувство росло, и вместе с ним усиливалось предчувствие несчастья. И тут дорога пошла вверх, и Алекс сквозь нити дождя разглядел мерцание какого-то огонька. Ни минуты не колеблясь, Алекс устремился к нему.
– Боже мой, что за удача! – услышал он голос Гая, пытавшегося перекричать бурю. – По-моему, мы с тобой набрели на ферму! И очень вовремя набрели! Будем надеяться, что это англичане… Или хотя бы нейтральные буры.
– Кто бы они ни были, – мрачным голосом ответил Алекс, я собираюсь забраться в один из их сараев. Если нам повезет, то они и вовсе не заметят, что мы побывали у них в гостях. А мы уйдем оттуда еще до рассвета.
Чтобы добраться до фермы, которая, казалось, была совсем близко, им потребовалось еще полчаса, и когда они наконец забрались в большой каменный сарай, то оба почувствовали облегчение. Пахло сеном, яблоками и кожей.
Алекс сбросил с себя каску, накидку и снял фляжки с водой, а потом устало повалился на огромный стог сена, счастливый, что наконец оказался под крышей. Он смутно слышал, как Гай шлепнулся где-то рядом и что-то проворчал, снимая фляги. Отметив про себя, что надо бы перед уходом с фермы наполнить их водой, Алекс расстегнул воротник, откинулся на спину и закрыл глаза.
– Эх, поесть бы сейчас хорошенького бифштексика… – услышал он из темноты мечтательный голос Гая. – Или филе-миньон…
– Лучше подумай о том, как хорошо было бы поесть яблок, – пробормотал Алекс. – Это все, что ты здесь можешь достать.
– Да куда мне еще на яблони лезть…
– А это и не нужно. Они хранятся где-то здесь – я это по запаху чувствую.
Знакомый запах спелых яблок унес Алекса в годы его отрочества, проведенные в Холлворте. Ему вспомнились полки с полными желто-зеленых яблок подносами в комнатке над каретным сараем. Вместе с кем-то–скорее всего вместе с братом – он набивал карманы яблоками. Оба боялись.
Как ни странно, часто, когда Алекс вспоминал свое детство, Майлз представал перед ним какой-то неясной фигурой. Как он ни старался, у него никак не получалось ясно нарисовать для себя портрет этого мальчика, товарища своих самых ранних детских лет.
В памяти всплыло и другое, связанное с первым воспоминание – о том, как однажды ночью его однополчане – младшие офицеры сбросили его в воду и как тогда дождь, бьющий в лицо, и темнота степи, в свою очередь, едва не напомнили ему о другой ночи. Тогда всюду было темно и пусто. Кто-то звал его по имени– но не из дружеского сострадания, а от испуга. И огромная фигура в черном плаще, стоявшая там, была для него почему-то страшна. При воспоминании о какой-то тележке с сеном, о руках, толкающих его в воду, Алекс сел и сжал голову руками, чувствуя пальцами холодные, мокрые волосы. Наверное, эти призраки прошлого явились к нему оттого, что он устал и голоден.
Очнувшись, он едва не лег опять, как вдруг его воспоминания словно предстали перед ним наяву. На расстоянии нескольких ярдов от Алекса в темноте плясал и раскачивался фонарь. В какое-то мгновение он даже подумал, что вот-вот перед ним появится великан с желтым дьявольским лицом. Наверное, Алекс вскрикнул, так как фонарь остановился, и теперь, в его смутном свете, он смог различить очертания человеческой фигуры в развевающемся плаще.
Его сердце, растревоженное и воспоминаниями, и явью, сильно колотилось. Он поднялся на ноги и пошел к кружку света, весь словно оцепенев. Мягкое, желтоватое сияние как будто слабело по мере того, как Алекс приближался к нему, и он наконец смог разглядеть того, кто держал фонарь.
Она была такой же, какой он увидел ее в первый раз: мягкие темные волосы обвивали голову короной, прелестный рот приоткрыт, а темные, необыкновенной красоты глаза широко раскрыты от испуга. В теплом свете фонаря она сияла из темноты, словно истина во тьме вечных сомнений.
– Господи! – вырвалось у Алекса. – Неужели среди этой огромной степи я опять встретил тебя?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Хетта смотрела на любимое лицо и не могла поверить своим глазам. Когда она оставила его, он был разбит и уничтожен, и память о его страданиях не давала ей с тех пор ни минуты покоя. Как он мог оказаться здесь, в ее собственном сарае, высокий и свободный? В его глазах светилось все то же, о чем он уже говорил ей однажды.
Она задрожала, и луч света заплясал по полу. Алекс придержал ее дрожащую руку своей, но от этого ее дрожь только усилилась. Она смотрела на него – все, о чем она тосковала, предстало перед ней во плоти. Он подошел совсем близко, и тогда она, как во сне, протянула к нему другую свою руку и коснулась его кисти. Он заключил ее в крепкие объятия. В неровном свете его волосы пылали, словно шкура большого золотого оленя, когда тот бежит по вельду освещенный солнцем, а в глазах искрами в янтаре мерцала страсть. Сердце Хетты прыгало в груди. Бесполезно было противиться: этот человек останется в нем навсегда.
– Алекс, кто это? – тихо спросила она; послышался чей-то низкий голос, разрушивший ее радость от встречи. Она застыла: что-то зашевелилось на сене, и на свет фонаря вышел еще один человек.
– Ого-го, да это же та маленькая бурочка-красавица из Ландердорпа! – воскликнул острый на язык Гай. – А ты думаешь, ей можно доверять?
Она попыталась высвободить руки, но Алекс не дал, бросив через плечо:
– Не вмешивайся. Это тебя не касается! – И снова обратился к Хетте: – Они перевели остальных в Преторию. А мы с лейтенантом Катбертсоном смогли сбежать. Сейчас мы на пути к своим.
Постепенно Хетта стала быстро приходить в себя, оправившись от первоначального потрясения от встречи с Алексом: Пит будет рвать и метать, узнав, что этот, именно этот человек сумел убежать от него.
– Если дедушка узнает, что вы здесь, – прошептала она, – он вас тут же застрелит. Да, он убьет любого англичанина, который попадется ему на пути.
Подумав, что сейчас из дома во двор может неожиданно выйти Упа, она отняла руку у своего возлюбленного и спросила:
– Где же ваши лошади? Если их увидели… Он нежно взял ее за плечи и объяснил:
– Тут нет никаких лошадей. У нас есть только велосипеды. Они стоят в углу сарая. Мы убежали вчера и все время с тех пор ехали по вельду.
Он окинул ее внимательным взглядом.
– Если бы я знал, я бы никогда не приехал сюда, – продолжал он. – Ты веришь мне?
Она кивнула. Сердце ее сжалось. Пит говорил: «Ни один из них ни дня не сможет провести в вельде. Они будут погибать от солнца и тонуть в наших реках. Наши холмы будут устланы их костями».
– Но вы же никогда не доберетесь до Ледисмита, – в отчаянии произнесла она. – Это смог бы сделать только какой-нибудь бур, да и то с хорошей лошадью. Вам бы лучше вернуться в Ландердорп.
– Нет, Хетта, ты же знаешь, что я не могу этого сделать, – проговорил он и глубоко вздохнул. – Мы уезжаем прямо сейчас.
Только сейчас она заметила темные пятна на его форме и поняла, как он промок под дождем. Всегда ярко начищенные ботинки Алекса были замызганы грязью. Его черный кожаный ремень был на нем, но ни сабли, ни пистолета у Алекса не было. Сердце Хетты защемило. Она не могла отправить его в ночной вельд безоружного, без лошади. Он был обречен на смерть! Но как Хетта могла вернуться в дом, зная, что Алекс здесь?
Вконец измучившись, она подчинилась естественному для любящей женщины, которую ее страсть заставляет забывать обо всем, порыву.
– Господь тебя направил сюда и я не могу тебя прогнать. Его воля в том, чтобы я приютила тебя, – сказала она и, вспомнив о том, что есть еще и второй англичанин, добавила: – Но он должен уйти. Майбурги не могут оказать гостеприимство врагу.
Воцарилось молчание. Наконец Алекс прервал ее:
– Ведь мы оба – враги.
Ее ранили эти слова, они, словно холодная сталь, убивали в ней едва успевшую воскреснуть любовь.
Ей хотелось крикнуть: «Нет! Не может такого быть…»
Алекс был здесь, где он не мог оказаться никак, и она больше не могла скрывать своих чувств. Однажды утром в степи он своими ласками зажег в ней страсть и оставил ее жаждать соединения. Другая отняла его. Злость и ревность сокрыли под своим черным покровом любовь. Там, в Ландердорпе, любовь, переросшая в страсть, умерла, боль смешалась с ней, и Хетта поспешила скрыться, чтобы не видеть унижения Алекса.
Но теперь все было иначе. Перед ней снова стоял свободный человек, и уснувшие было желания опять проснулись в ней. Его сильное тело изнурила дикая степь, его одежда промокла под африканскими дождями, и грязь прилипла к ней, щетина синеватой тенью появилась у него на подбородке и щеках; и пахло от него степной порослью, свежим воздухом и потом, следствием недавнего напряжения. Здесь, в собственном ее сарае, среди сена и ящиков с яблоками, он был ее мужчиной, вернувшимся на отдых после слишком долгого отсутствия.
Он был ее. Руки, которые раз уже прикоснулись к ней, теперь должны были гордо и властно подчинить себе все ее млеющее от неги тело. Они должны гладить ее кожу пронзительно-ласково, дотрагиваться до ее груди нежно, но настойчиво. Его губы должны слиться с ее губами, прикоснуться к ее шее, к ее телу, словно говоря о том, сколько времени пришлось ему ждать. У нее перехватило дыхание. Она жаждала быть смятой его тяжестью, здесь, на сене, трепетно подчиниться ему. Но она могла лишь стоять перед ним неподвижно, сознавая, как она слаба.
– Ну? – услышала она голос спутника Алекса.
– Оставайтесь до рассвета, – услышала она собственный голос. – Но затем вам придется уйти. – Она отвернулась и добавила: – Я постараюсь принести вам еды.
– Хетта! – сказал Алекс и, крепко сжав ее руки в своих, повернул ее к себе и продолжил на ломаном голландском, отчего она едва не заплакала: – Я не хочу делать ничего, что может тебе причинить вред. Ты – моя жизнь… Моя единственная любовь. Я думаю, что нам надо уехать, уйти отсюда.
Она позволила своей голове на минуту упасть к нему на грудь.
– Я уж думала, что никогда тебя больше не увижу, – медленно, чтобы он мог понять каждое слово, произнесла она. – Видно, такова воля Божья, и тебя привел сюда сам Господь.
Он прижался щекой к ее голове и тихо проговорил:
– Не знаю, Хетта…
– Нет, это именно так, – с уверенностью в голосе сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55