Взгляд девушки скользнул по мускулистому телу, и она мгновенно вспомнила всю силу его объятий, твердую стройность его тела, когда оно переплеталось с ее телом прошлой ночью. Возбужденная дрожь охватила Брайони при этом воспоминании, но в то же время душа ее наполнилась жгучим сожалением. Ей было стыдно за свое поведение, стыдно из-за того, что она позволила себе отдаться человеку, которого поклялась ненавидеть, которого не имела права любить. Она знала, что этого не должно было случиться.
Словно почувствовав ее мысли, Джим Логан беспокойно пошевелился во сне. Его пробуждение было внезапным. Едва открыв глаза, он немедленно сел, готовый к любой опасности. Его взгляд смягчился, когда он заметил сидевшую рядом Брайони.
– Доброе утро, – медленно проговорил он, и его голос заставил сердце Брайони биться быстрее.
Она покраснела, застигнутая врасплох, не успев вовремя отвести взгляд. Неожиданно Брайони почувствовала смущение. Что сказать ему после того, что они пережили вместе прошлой ночью? Что он думает теперь о ней… и обо всем, что случилось? Она с усилием подняла на него глаза, ощущая, как горят ее щеки под проникающим, казалось, в самую душу взглядом Техасца. Не выдержав, она снова посмотрела в сторону.
Но говорить ей ничего не пришлось, Логан молча привлек ее к себе и нежно поцеловал. Его теплые руки скользнули по шелковистой коже девушки, и куртка сползла с ее плеч. Брайони почувствовала внутри знакомый, теперь уже пульсирующий жар, но, прежде чем он успел перерасти в нечто большее, чему уже невозможно будет противостоять, Брайони отстранилась от молодого человека.
– Нет, о нет, Джим, мы не должны… не надо снова! – воскликнула она.
Он неожиданно улыбнулся при этих словах.
– Джим, – он тихо засмеялся. – Знаешь, как давно никто не звал меня по имени? – В его голосе прозвучала горечь. – Законники и мои враги зовут меня Логан, а друзья, если их можно назвать таковыми, называют меня Техасцем. Уже девять лет я не слышал, чтобы кто-то произносил мое имя. Мне приятно, что оно снова произнесено именно тобой, Брайони.
– Ты вовсе не показался мне страшным сегодня утром, – нежно сказала Брайони.
– Вероятно, ты единственный человек в этих краях, способный сказать подобное, – мрачно заметил он. Его взгляд снова стал холодным и твердым. – Разве ты не знаешь, что я злое, хладнокровное чудовище, Брайони, человек без сердца и совести? Я лишен всякой гуманности, несмотря на мой гуманный поступок прошлой ночью.
Логан насмешливо улыбнулся. Брайони с удивлением отметила, что на этот раз его ирония была направлена не на других, а на самого себя. Однако за этой насмешкой девушка отчетливо почувствовала невысказанную боль. Брайони удивилась, что никогда не ощущала ее раньше. В тусклом утреннем свете, проникавшем в пещеру, Брайони неожиданно разглядела, что скрывалось под насмешливым равнодушием Техасца. Вокруг его глаз образовались морщины, свидетельствовавшие о глубоком страдании, а складки вокруг рта говорили не о жестокости, а о горьком разочаровании в жизни. Брайони внезапно поняла, что Джим Логан носил маску, скрывавшую от внешнего мира несчастного, ожесточенного человека. Его пресловутое безразличие вовсе не было свойством его души, оно защищало его от посторонних взглядов. Техасец Джим Логан, легендарный, грозный стрелок, чья репутация известна всему западу, был всего-навсего человеком, знававшим боль и горе и молча несущим по жизни груз своих переживаний.
Поддавшись мгновенному импульсу, Брайони тронула руку Логана, желая подбодрить его, но минута искренности прошла, и перед ней снова был прежний Джим Логан – он насмешливо улыбался.
– Не стоит слишком жалеть меня, мэм, – сказал он резко. – Я такой же, как все, не хуже и не лучше.
– В самом деле? – мягко ответила Брайони. – Я в этом не уверена. Я только что убедилась, что совсем вас не знаю.
– А чего особенного обо мне можно знать? – безразлично пожал плечами Логан.
– Кто вы на самом деле, откуда вы. А Джим Логан – это ваше настоящее имя? Есть у вас семья?
При слове «семья» на скулах Логана выступили желваки. Порывисто поднявшись на ноги, он подошел к сваленной в кучу одежде и принялся одеваться.
– Я уже предупреждал вас, красавица, что не стоит задавать так много вопросов. Это верный способ напроситься на пулю в здешних краях, – сказал он, натягивая свои черные брюки.
– Я вас не боюсь, – ответила Брайони. Лицо Техасца исказилось внезапным гневом. В три прыжка он очутился рядом с Брайони и, резко встряхнув ее, поставил на ноги.
– Ах так, значит, не боишься? – рявкнул он. – Да будет тебе известно – я могу убить тебя меньше чем за секунду, ты и глазом моргнуть не успеешь. Я могу застрелить тебя мгновенно или нет, лучше забить до смерти, так, как ты полагаешь, я поступил с Дэйзи Уинстон!
Несмотря на яростный взгляд и бесцеремонные действия Логана, Брайони бесстрашно посмотрела в его глаза.
– Я уже говорила тебе, Джим, я не верю, что это сделал ты! Кроме того, я также не верю, что ты можешь убить меня. Ну, что теперь будешь делать?
Она смотрела на него вызывающе. Джим Логан взглянул ей в лицо, и что-то внутри у него сломалось. Не говоря ни слова, он притянул ее к себе и сдавил в объятиях.
– О, Брайони, как ты хороша, проклятие, как же ты хороша! – хрипло пробормотал Логан. – Я никогда не смогу причинить тебе боль, и будь я проклят, если ты этого не знаешь!
Ни разу до сих пор не испытанное чувство нежности и теплоты переполнило девушку, и, подняв на него свои блестящие зеленые глаза, она поцеловала его и ласково провела ладонью по небритой щеке.
– Я так мало о тебе знаю, – прошептала она, – Может быть, ты мне расскажешь? Пожалуйста! Расскажи мне, как человек, дважды спасший мою жизнь, оказался наиболее опасным стрелком на западе?
Логан медленно отвернулся и принялся раздувать угасающий костер. Плотнее запахнувшись в кожаную куртку, Брайони села на одеяло, молчаливо наблюдая и слушая. Каждое слово, произнесенное Логаном, врезалось в ее память.
– Я вырос в Техасе, – начал он странным, невыразительным голосом. – У моего отца было ранчо, огромное… – он сделал паузу. – Более семидесяти пяти тысяч акров. Настоящая скотоводческая империя.
Он помолчал, пристально глядя в огонь, отбрасывающий причудливые пляшущие тени на стены пещеры. Брайони напряженно ждала. Оторвавшись от пламени, Джим Логан достал кисет из седельной сумки и, морща лоб, свернул сигарету. Закурив, он поднялся на ноги и нервно заходил по пещере. Затем продолжил:
– Я никогда особенно не ладил со стариком. Кажется, я был диким ребенком, вечно нарывался на неприятности, поднимал чертовский переполох. – Он неожиданно усмехнулся. – Мой брат, Дэнни, всегда пытался выгородить меня, но отец всякий раз вычислял настоящего виновника… он обладал каким-то особым чутьем, как мне кажется.
– А что же твоя мать? – рискнула спросить Брайони.
Его лицо помрачнело. Он стоял у костра, сложив на груди руки и задумчиво глядя в огонь.
– Мать пыталась защитить меня, – ответил он, – но у нее хватало и своих собственных проблем. Она была маленькой, худенькой женщиной, а отец – настоящим гигантом. Он был похож на техасского длиннорогого быка. Все и всегда делал по-своему, а мать подстраивалась под него, всегда старалась угадать, чего ему хочется, чтобы порадовать мужа и сдержать его неуемный темперамент. Ей было не легче, чем нам с Дэнни, хотя тогда я не всегда это понимал. – Внезапно он повернулся к Брайони и резко сказал: – Это не значит, что мой отец был плохим человеком. Он был хорошим человеком, не боялся работы, был сильным. Пожалуй, слишком сильным. Ему необходимо было управлять всем. Его слово было законом. – Логан бросил в костер окурок своей сигареты. – Кажется, я в значительной мере унаследовал его характер. С самого начала я ненавидел, когда мне говорили, как нужно себя вести. Я спорил с ним по любому поводу, и для нас обоих жизнь превратилась в настоящий ад. Несмотря на то, что я был тогда всего лишь ребенком, я был так же упрям, как мой отец. Мы были слишком похожи для того, чтобы ладить друг с другом.
– Мне кажется, я понимаю, – мягко сказала Брайони.
Она живо представила себе Логана диким, неуправляемым мальчишкой – горячим и решительным, стремящимся все делать по-своему, а рядом с ним его отца, взрослую и более сильную копию сына, человека, привыкшего к безраздельной власти и беспрекословному повиновению. Столкновения между ними были неизбежны.
– Когда мне исполнилось пятнадцать, мы окончательно поругались. Разгорелась война между штатами, и в 1861 году Техас присоединился к Конфедерации Южных Штатов.
– Ваша семья поддержала это решение?
– Да, черт побери. Мой отец был яростным противником Линкольна. Лично он не владел рабами, но знаешь, техасцы, они независимы во всем. И отец был категорически против посягательств на то, что, как он считал, являлось неотъемлемым правом штата. – Логан поморщился. – Я, естественно, был не согласен. – Короткий, звучный смешок сорвался с его губ. – Кажется, я родился бунтарем, Брайони. Сама видишь, я взбунтовался против бунтовщиков… по крайней мере против одного из них – моего отца. Хотя тогда мне нравилось думать, что причиной моего несогласия были более высокие, общечеловеческие мотивы. – Он вздохнул и бросил взгляд на просторную влажную долину внизу. – На самом деле я просто был одержим идеей собственной независимости, свободы от власти отца и поэтому с симпатией относился ко всем невольникам. Впрочем, рабство всегда раздражало меня, – добавил он задумчиво. – Вскоре после отделения Техаса, в апреле того же года форт Самтер был атакован войсками конфедератов, и Линкольн обратился с воззванием к добровольцам. Это было именно то, что мне нужно. Я сбежал из дома и присоединился к армии северян.
– Но ведь ты тогда был еще мальчишкой – тебе было не больше пятнадцати, – сказала Брайони. – Неужели ты хочешь сказать, что стал солдатом в таком раннем возрасте?
Он весело улыбнулся ее недоумению:
– Ты забываешь, красотка, что мы ведем речь не о Сент-Луисе, Нью-Йорке или Филадельфии.
Здесь, на западе, мальчики взрослеют быстро. Я научился стрелять из револьвера, когда мне было девять, в одиннадцать я оседлал моего первого дикого жеребца, а с двенадцати я уже перегонял скот вместе с работниками на нашей ферме. Так что к пятнадцати годам я вполне созрел для военной службы. Я был уверен, что, присоединившись к армии северян, докажу отцу, что стал мужчиной – свободным и независимым.
Нависла пауза. Брайони ждала, когда Логан продолжит рассказ, не сводя глаз с его лица. Наконец он заговорил снова, резко и торопливо, так, словно хотел поскорее закончить свою историю.
– Естественно, у нас в семье произошел грандиозный скандал. Мы крепко ругались и спорили с отцом в ночь перед моим уходом, и в конце концов он пригрозил лишить меня наследства, если я осуществлю свои намерения. Он сказал, что будет считать меня мертвым в случае моего перехода в лагерь противника. – Голос Логана сделался сухим и жестким.
– Это было худшим из того, что он мог сказать. После этих слов уже ничто не могло удержать меня дома. За все время войны я не написал ни единого письма ни одному из моих родственников, так что они даже не знали, жив я или погиб. А позже, когда я стал на несколько лет старше и вроде бы умнее, гордость удерживала меня от того, чтобы связаться с ними.
– То есть ты не виделся с ними с того самого дня, когда убежал из дома?
– Да, я никогда с тех пор не возвращался на ранчо, – сказал он спокойно. – Однако пять лет назад я все-таки написал моему брату из одного городка в Нью-Мексико. Дэнни ответил на мое скромное послание пространным письмом, в котором сообщал, что отец наш умер через год после окончания войны. Это был несчастный случай, его проткнул длиннорогий бык во время загона скота. Проклятый упрямец! Он всегда работал вместе с ковбоями и всегда больше всех!
К тому времени утренний свет проник в пещеру, и Брайони могла разглядеть горечь в глазах Джима Логана.
– Моя мать умерла от лихорадки шесть месяцев спустя после его похорон, – мрачно продолжал Техасец. – Остался только Дэнни. В своем письме он умолял меня вернуться домой. Он написал, что, умирая, отец часто звал меня, хотел, чтобы я простил его, вернулся в семью. Он даже… – его низкий глубокий голос дрогнул от наплыва чувств, но в следующий момент он взял себя в руки и продолжил негромко: – включил меня в завещание, оставив ранчо мне пополам с Дэнни. Он хотел, чтобы мы продолжили его дело вместе.
Он снова замолчал на некоторое время и вдруг, неожиданно повернувшись к Брайони, посмотрел на нее почти враждебно.
– Я написал ему, что отказываюсь, разумеется. Я не заслужил прощения моего отца, его великодушия после всех тех лет, которые я провел, ненавидя его, желая наказать старика своим молчанием. По моему тогдашнему и теперешнему убеждению, ранчо целиком принадлежит Дэнни. Я не мог вернуться и снова жить там.
– Но ведь такова была последняя воля твоего отца, разве не так? – мягко возразила Брайони. – Его самым последним желанием было видеть тебя дома, знать, что ты продолжишь его дело вместе с братом.
– Я же сказал тебе, что не заслуживаю его прощения. Если бы не моя тупая, свинская гордость, я бы мог связаться с ним после войны, и мы уладили бы наши разногласия, как мужчина с мужчиной. Но теперь он умер, и я опоздал. Неужели ты не понимаешь? Он, может быть, и простил меня, я никогда не смогу себя простить!
Он принялся мерить пещеру крупными шагами, и Брайони беспомощно смотрела на него, не в силах ничего поделать. Было ясно, что Джим Логан остался совершенно таким же упрямым, как в детстве. Гордый, упрямый, злой, с душой, переполненной болью. Все прошедшие годы он жил с этим грузом.
– А что… что ты стал делать, когда кончилась война? – спросила она наконец.
Логан безразлично пожал плечами. К тому моменту он успел уже совладать с собой. Спокойная, непроницаемая маска снова скрыла его лицо. Теперь трудно было поверить, что совсем недавно этот человек выглядел печальным и ранимым. Однако Брайони слишком хорошо запомнила его таким.
– Я много ездил по стране в поисках неприятностей с одним только револьвером в кобуре, – сказал Логан. – Мне было всего девятнадцать, но за четыре года войны я видел столько смертей, что это раз и навсегда избавило меня от лишних иллюзий. Во-первых, я не хотел продолжить список нечаянно, нелепо погибших, во-вторых, я решил взять от жизни все, что есть в ней веселого и приятного, наслаждаться каждым прожитым мгновением. После нескольких месяцев скитаний я присоединился к моим армейским друзьям и поступил с ними в колледж на севере. Там я проучился несколько лет, но не дотянул до окончания. По-видимому, я не создан для долгой учебы. Я заскучал, стал беспокойным и в конце концов снова отправился в путь, на запад, намереваясь нажить себе громкое имя.
– Стрелка? – вставила Брайони.
В это утро она увидела его в новом свете, и больше всего ей хотелось убедиться, что Логан вовсе не тот бессердечный негодяй, каким она его представляла прежде.
– Да, моя маленькая, невинная красавица, я собирался стать известным в качестве стрелка, – холодно ответил Логан. – Я всегда стрелял быстро, а война помогла мне развить мои природные способности. В мирное время я продолжал постоянно упражняться, и, вернувшись обратно на запад, я хотел, чтобы меня боялись, чтобы люди дрожали как осиновый лист, когда я иду по улице; я хотел показать всем, что у меня есть сила, с которой необходимо считаться. – Он подошел к Брайони, с горьким удовлетворением отметив выражение огорчения и ужаса на ее лице. – Это шокирует тебя, да? – обратился он к ней, и мрачная усмешка искривила его губы. – Тебе противно думать, что я сам выбрал для себя такую профессию, что намеренно добивался репутации, которая, очевидно, тебе не по душе. Что ж, красавица, это действительно так. Я добился того, чего хотел, – приобрел известность высококлассного, быстрого наемного стрелка. Я убивал людей, которых нужно было убить, и жил такой жизнью, какая мне нравилась. Я нанимался к людям, которым нужна была защита, или к тем, кто нуждался в помощи, воюя с соседним фермером. Я переезжал из города в город, зачастил в салуны и игорные дома, спал с каждой хорошенькой женщиной, попадавшейся мне на пути; я был одиночкой, никого к себе не подпускал, ни единой душе не позволял проникнуть в мое прошлое или хотя бы узнать меня поближе. Я делал то, что мне нравилось, не принимая во внимание чужие судьбы. Мне не было до них дела.
Неожиданно одним сильным движением Логан схватил Брайони под мышки и поставил на ноги. Это произошло так быстро, что кожаная куртка упала с ее плеч и девушка предстала перед ним нагая. Тонкое, гибкое тело Брайони мерцало тусклой жемчужной белизной при неярком утреннем свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Словно почувствовав ее мысли, Джим Логан беспокойно пошевелился во сне. Его пробуждение было внезапным. Едва открыв глаза, он немедленно сел, готовый к любой опасности. Его взгляд смягчился, когда он заметил сидевшую рядом Брайони.
– Доброе утро, – медленно проговорил он, и его голос заставил сердце Брайони биться быстрее.
Она покраснела, застигнутая врасплох, не успев вовремя отвести взгляд. Неожиданно Брайони почувствовала смущение. Что сказать ему после того, что они пережили вместе прошлой ночью? Что он думает теперь о ней… и обо всем, что случилось? Она с усилием подняла на него глаза, ощущая, как горят ее щеки под проникающим, казалось, в самую душу взглядом Техасца. Не выдержав, она снова посмотрела в сторону.
Но говорить ей ничего не пришлось, Логан молча привлек ее к себе и нежно поцеловал. Его теплые руки скользнули по шелковистой коже девушки, и куртка сползла с ее плеч. Брайони почувствовала внутри знакомый, теперь уже пульсирующий жар, но, прежде чем он успел перерасти в нечто большее, чему уже невозможно будет противостоять, Брайони отстранилась от молодого человека.
– Нет, о нет, Джим, мы не должны… не надо снова! – воскликнула она.
Он неожиданно улыбнулся при этих словах.
– Джим, – он тихо засмеялся. – Знаешь, как давно никто не звал меня по имени? – В его голосе прозвучала горечь. – Законники и мои враги зовут меня Логан, а друзья, если их можно назвать таковыми, называют меня Техасцем. Уже девять лет я не слышал, чтобы кто-то произносил мое имя. Мне приятно, что оно снова произнесено именно тобой, Брайони.
– Ты вовсе не показался мне страшным сегодня утром, – нежно сказала Брайони.
– Вероятно, ты единственный человек в этих краях, способный сказать подобное, – мрачно заметил он. Его взгляд снова стал холодным и твердым. – Разве ты не знаешь, что я злое, хладнокровное чудовище, Брайони, человек без сердца и совести? Я лишен всякой гуманности, несмотря на мой гуманный поступок прошлой ночью.
Логан насмешливо улыбнулся. Брайони с удивлением отметила, что на этот раз его ирония была направлена не на других, а на самого себя. Однако за этой насмешкой девушка отчетливо почувствовала невысказанную боль. Брайони удивилась, что никогда не ощущала ее раньше. В тусклом утреннем свете, проникавшем в пещеру, Брайони неожиданно разглядела, что скрывалось под насмешливым равнодушием Техасца. Вокруг его глаз образовались морщины, свидетельствовавшие о глубоком страдании, а складки вокруг рта говорили не о жестокости, а о горьком разочаровании в жизни. Брайони внезапно поняла, что Джим Логан носил маску, скрывавшую от внешнего мира несчастного, ожесточенного человека. Его пресловутое безразличие вовсе не было свойством его души, оно защищало его от посторонних взглядов. Техасец Джим Логан, легендарный, грозный стрелок, чья репутация известна всему западу, был всего-навсего человеком, знававшим боль и горе и молча несущим по жизни груз своих переживаний.
Поддавшись мгновенному импульсу, Брайони тронула руку Логана, желая подбодрить его, но минута искренности прошла, и перед ней снова был прежний Джим Логан – он насмешливо улыбался.
– Не стоит слишком жалеть меня, мэм, – сказал он резко. – Я такой же, как все, не хуже и не лучше.
– В самом деле? – мягко ответила Брайони. – Я в этом не уверена. Я только что убедилась, что совсем вас не знаю.
– А чего особенного обо мне можно знать? – безразлично пожал плечами Логан.
– Кто вы на самом деле, откуда вы. А Джим Логан – это ваше настоящее имя? Есть у вас семья?
При слове «семья» на скулах Логана выступили желваки. Порывисто поднявшись на ноги, он подошел к сваленной в кучу одежде и принялся одеваться.
– Я уже предупреждал вас, красавица, что не стоит задавать так много вопросов. Это верный способ напроситься на пулю в здешних краях, – сказал он, натягивая свои черные брюки.
– Я вас не боюсь, – ответила Брайони. Лицо Техасца исказилось внезапным гневом. В три прыжка он очутился рядом с Брайони и, резко встряхнув ее, поставил на ноги.
– Ах так, значит, не боишься? – рявкнул он. – Да будет тебе известно – я могу убить тебя меньше чем за секунду, ты и глазом моргнуть не успеешь. Я могу застрелить тебя мгновенно или нет, лучше забить до смерти, так, как ты полагаешь, я поступил с Дэйзи Уинстон!
Несмотря на яростный взгляд и бесцеремонные действия Логана, Брайони бесстрашно посмотрела в его глаза.
– Я уже говорила тебе, Джим, я не верю, что это сделал ты! Кроме того, я также не верю, что ты можешь убить меня. Ну, что теперь будешь делать?
Она смотрела на него вызывающе. Джим Логан взглянул ей в лицо, и что-то внутри у него сломалось. Не говоря ни слова, он притянул ее к себе и сдавил в объятиях.
– О, Брайони, как ты хороша, проклятие, как же ты хороша! – хрипло пробормотал Логан. – Я никогда не смогу причинить тебе боль, и будь я проклят, если ты этого не знаешь!
Ни разу до сих пор не испытанное чувство нежности и теплоты переполнило девушку, и, подняв на него свои блестящие зеленые глаза, она поцеловала его и ласково провела ладонью по небритой щеке.
– Я так мало о тебе знаю, – прошептала она, – Может быть, ты мне расскажешь? Пожалуйста! Расскажи мне, как человек, дважды спасший мою жизнь, оказался наиболее опасным стрелком на западе?
Логан медленно отвернулся и принялся раздувать угасающий костер. Плотнее запахнувшись в кожаную куртку, Брайони села на одеяло, молчаливо наблюдая и слушая. Каждое слово, произнесенное Логаном, врезалось в ее память.
– Я вырос в Техасе, – начал он странным, невыразительным голосом. – У моего отца было ранчо, огромное… – он сделал паузу. – Более семидесяти пяти тысяч акров. Настоящая скотоводческая империя.
Он помолчал, пристально глядя в огонь, отбрасывающий причудливые пляшущие тени на стены пещеры. Брайони напряженно ждала. Оторвавшись от пламени, Джим Логан достал кисет из седельной сумки и, морща лоб, свернул сигарету. Закурив, он поднялся на ноги и нервно заходил по пещере. Затем продолжил:
– Я никогда особенно не ладил со стариком. Кажется, я был диким ребенком, вечно нарывался на неприятности, поднимал чертовский переполох. – Он неожиданно усмехнулся. – Мой брат, Дэнни, всегда пытался выгородить меня, но отец всякий раз вычислял настоящего виновника… он обладал каким-то особым чутьем, как мне кажется.
– А что же твоя мать? – рискнула спросить Брайони.
Его лицо помрачнело. Он стоял у костра, сложив на груди руки и задумчиво глядя в огонь.
– Мать пыталась защитить меня, – ответил он, – но у нее хватало и своих собственных проблем. Она была маленькой, худенькой женщиной, а отец – настоящим гигантом. Он был похож на техасского длиннорогого быка. Все и всегда делал по-своему, а мать подстраивалась под него, всегда старалась угадать, чего ему хочется, чтобы порадовать мужа и сдержать его неуемный темперамент. Ей было не легче, чем нам с Дэнни, хотя тогда я не всегда это понимал. – Внезапно он повернулся к Брайони и резко сказал: – Это не значит, что мой отец был плохим человеком. Он был хорошим человеком, не боялся работы, был сильным. Пожалуй, слишком сильным. Ему необходимо было управлять всем. Его слово было законом. – Логан бросил в костер окурок своей сигареты. – Кажется, я в значительной мере унаследовал его характер. С самого начала я ненавидел, когда мне говорили, как нужно себя вести. Я спорил с ним по любому поводу, и для нас обоих жизнь превратилась в настоящий ад. Несмотря на то, что я был тогда всего лишь ребенком, я был так же упрям, как мой отец. Мы были слишком похожи для того, чтобы ладить друг с другом.
– Мне кажется, я понимаю, – мягко сказала Брайони.
Она живо представила себе Логана диким, неуправляемым мальчишкой – горячим и решительным, стремящимся все делать по-своему, а рядом с ним его отца, взрослую и более сильную копию сына, человека, привыкшего к безраздельной власти и беспрекословному повиновению. Столкновения между ними были неизбежны.
– Когда мне исполнилось пятнадцать, мы окончательно поругались. Разгорелась война между штатами, и в 1861 году Техас присоединился к Конфедерации Южных Штатов.
– Ваша семья поддержала это решение?
– Да, черт побери. Мой отец был яростным противником Линкольна. Лично он не владел рабами, но знаешь, техасцы, они независимы во всем. И отец был категорически против посягательств на то, что, как он считал, являлось неотъемлемым правом штата. – Логан поморщился. – Я, естественно, был не согласен. – Короткий, звучный смешок сорвался с его губ. – Кажется, я родился бунтарем, Брайони. Сама видишь, я взбунтовался против бунтовщиков… по крайней мере против одного из них – моего отца. Хотя тогда мне нравилось думать, что причиной моего несогласия были более высокие, общечеловеческие мотивы. – Он вздохнул и бросил взгляд на просторную влажную долину внизу. – На самом деле я просто был одержим идеей собственной независимости, свободы от власти отца и поэтому с симпатией относился ко всем невольникам. Впрочем, рабство всегда раздражало меня, – добавил он задумчиво. – Вскоре после отделения Техаса, в апреле того же года форт Самтер был атакован войсками конфедератов, и Линкольн обратился с воззванием к добровольцам. Это было именно то, что мне нужно. Я сбежал из дома и присоединился к армии северян.
– Но ведь ты тогда был еще мальчишкой – тебе было не больше пятнадцати, – сказала Брайони. – Неужели ты хочешь сказать, что стал солдатом в таком раннем возрасте?
Он весело улыбнулся ее недоумению:
– Ты забываешь, красотка, что мы ведем речь не о Сент-Луисе, Нью-Йорке или Филадельфии.
Здесь, на западе, мальчики взрослеют быстро. Я научился стрелять из револьвера, когда мне было девять, в одиннадцать я оседлал моего первого дикого жеребца, а с двенадцати я уже перегонял скот вместе с работниками на нашей ферме. Так что к пятнадцати годам я вполне созрел для военной службы. Я был уверен, что, присоединившись к армии северян, докажу отцу, что стал мужчиной – свободным и независимым.
Нависла пауза. Брайони ждала, когда Логан продолжит рассказ, не сводя глаз с его лица. Наконец он заговорил снова, резко и торопливо, так, словно хотел поскорее закончить свою историю.
– Естественно, у нас в семье произошел грандиозный скандал. Мы крепко ругались и спорили с отцом в ночь перед моим уходом, и в конце концов он пригрозил лишить меня наследства, если я осуществлю свои намерения. Он сказал, что будет считать меня мертвым в случае моего перехода в лагерь противника. – Голос Логана сделался сухим и жестким.
– Это было худшим из того, что он мог сказать. После этих слов уже ничто не могло удержать меня дома. За все время войны я не написал ни единого письма ни одному из моих родственников, так что они даже не знали, жив я или погиб. А позже, когда я стал на несколько лет старше и вроде бы умнее, гордость удерживала меня от того, чтобы связаться с ними.
– То есть ты не виделся с ними с того самого дня, когда убежал из дома?
– Да, я никогда с тех пор не возвращался на ранчо, – сказал он спокойно. – Однако пять лет назад я все-таки написал моему брату из одного городка в Нью-Мексико. Дэнни ответил на мое скромное послание пространным письмом, в котором сообщал, что отец наш умер через год после окончания войны. Это был несчастный случай, его проткнул длиннорогий бык во время загона скота. Проклятый упрямец! Он всегда работал вместе с ковбоями и всегда больше всех!
К тому времени утренний свет проник в пещеру, и Брайони могла разглядеть горечь в глазах Джима Логана.
– Моя мать умерла от лихорадки шесть месяцев спустя после его похорон, – мрачно продолжал Техасец. – Остался только Дэнни. В своем письме он умолял меня вернуться домой. Он написал, что, умирая, отец часто звал меня, хотел, чтобы я простил его, вернулся в семью. Он даже… – его низкий глубокий голос дрогнул от наплыва чувств, но в следующий момент он взял себя в руки и продолжил негромко: – включил меня в завещание, оставив ранчо мне пополам с Дэнни. Он хотел, чтобы мы продолжили его дело вместе.
Он снова замолчал на некоторое время и вдруг, неожиданно повернувшись к Брайони, посмотрел на нее почти враждебно.
– Я написал ему, что отказываюсь, разумеется. Я не заслужил прощения моего отца, его великодушия после всех тех лет, которые я провел, ненавидя его, желая наказать старика своим молчанием. По моему тогдашнему и теперешнему убеждению, ранчо целиком принадлежит Дэнни. Я не мог вернуться и снова жить там.
– Но ведь такова была последняя воля твоего отца, разве не так? – мягко возразила Брайони. – Его самым последним желанием было видеть тебя дома, знать, что ты продолжишь его дело вместе с братом.
– Я же сказал тебе, что не заслуживаю его прощения. Если бы не моя тупая, свинская гордость, я бы мог связаться с ним после войны, и мы уладили бы наши разногласия, как мужчина с мужчиной. Но теперь он умер, и я опоздал. Неужели ты не понимаешь? Он, может быть, и простил меня, я никогда не смогу себя простить!
Он принялся мерить пещеру крупными шагами, и Брайони беспомощно смотрела на него, не в силах ничего поделать. Было ясно, что Джим Логан остался совершенно таким же упрямым, как в детстве. Гордый, упрямый, злой, с душой, переполненной болью. Все прошедшие годы он жил с этим грузом.
– А что… что ты стал делать, когда кончилась война? – спросила она наконец.
Логан безразлично пожал плечами. К тому моменту он успел уже совладать с собой. Спокойная, непроницаемая маска снова скрыла его лицо. Теперь трудно было поверить, что совсем недавно этот человек выглядел печальным и ранимым. Однако Брайони слишком хорошо запомнила его таким.
– Я много ездил по стране в поисках неприятностей с одним только револьвером в кобуре, – сказал Логан. – Мне было всего девятнадцать, но за четыре года войны я видел столько смертей, что это раз и навсегда избавило меня от лишних иллюзий. Во-первых, я не хотел продолжить список нечаянно, нелепо погибших, во-вторых, я решил взять от жизни все, что есть в ней веселого и приятного, наслаждаться каждым прожитым мгновением. После нескольких месяцев скитаний я присоединился к моим армейским друзьям и поступил с ними в колледж на севере. Там я проучился несколько лет, но не дотянул до окончания. По-видимому, я не создан для долгой учебы. Я заскучал, стал беспокойным и в конце концов снова отправился в путь, на запад, намереваясь нажить себе громкое имя.
– Стрелка? – вставила Брайони.
В это утро она увидела его в новом свете, и больше всего ей хотелось убедиться, что Логан вовсе не тот бессердечный негодяй, каким она его представляла прежде.
– Да, моя маленькая, невинная красавица, я собирался стать известным в качестве стрелка, – холодно ответил Логан. – Я всегда стрелял быстро, а война помогла мне развить мои природные способности. В мирное время я продолжал постоянно упражняться, и, вернувшись обратно на запад, я хотел, чтобы меня боялись, чтобы люди дрожали как осиновый лист, когда я иду по улице; я хотел показать всем, что у меня есть сила, с которой необходимо считаться. – Он подошел к Брайони, с горьким удовлетворением отметив выражение огорчения и ужаса на ее лице. – Это шокирует тебя, да? – обратился он к ней, и мрачная усмешка искривила его губы. – Тебе противно думать, что я сам выбрал для себя такую профессию, что намеренно добивался репутации, которая, очевидно, тебе не по душе. Что ж, красавица, это действительно так. Я добился того, чего хотел, – приобрел известность высококлассного, быстрого наемного стрелка. Я убивал людей, которых нужно было убить, и жил такой жизнью, какая мне нравилась. Я нанимался к людям, которым нужна была защита, или к тем, кто нуждался в помощи, воюя с соседним фермером. Я переезжал из города в город, зачастил в салуны и игорные дома, спал с каждой хорошенькой женщиной, попадавшейся мне на пути; я был одиночкой, никого к себе не подпускал, ни единой душе не позволял проникнуть в мое прошлое или хотя бы узнать меня поближе. Я делал то, что мне нравилось, не принимая во внимание чужие судьбы. Мне не было до них дела.
Неожиданно одним сильным движением Логан схватил Брайони под мышки и поставил на ноги. Это произошло так быстро, что кожаная куртка упала с ее плеч и девушка предстала перед ним нагая. Тонкое, гибкое тело Брайони мерцало тусклой жемчужной белизной при неярком утреннем свете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36