Улыбался Луций Асконий скупо и редко; его плотно сжатые губы свидетельствовали о силе воли. В отличие от Марка Ливия, слывшего прекрасным оратором, говорил он мало, зато умел пригвоздить противника к месту одним взглядом холодных глаз.
Было трудно поверить, но, подобно многим молодым патрициям, он десять лет отслужил в армии. Луций не любил рассказывать об этих годах – надо полагать, то были далеко не лучшие страницы его жизни. Зато теперь он мог начать политическую карьеру; в ближайшее время Луций надеялся (не без поддержки будущего тестя) получить должность квестора – сделать первый шаг на пути в сенат. Его отец был ближайшим другом Марка Ливия; поскольку он уже умер, молодой человек сам вел свои дела. Хотя все это было хорошо известно Ливий, она не могла ничего сказать о душевных качествах своего жениха: он оставался для нее загадкой.
…Сначала шла общая беседа ни о чем, потом мужчины в сотый раз обсудили победы Цезаря и положение в сенате. Это не заняло много времени, так как все понимали, что собрались здесь по причине, на первый взгляд, весьма далекой от политических проблем, хотя то, безусловно, тоже была политика, собственная внутренняя политика патрицианских кланов.
Перед обедом Марк Ливий и Децим деликатно удалились, предоставив жениху и невесте возможность поговорить с глазу на глаз. Молодые люди прошли в перистиль, остановились возле шумящего фонтана, и Ливий показалось, Луций взглянул на нее впервые за этот вечер, будто бы ненароком вспомнив о том, что она тоже находится здесь.
Вероятно, он все-таки вспоминал о невесте, потому что протянул ей украшенную искусной резьбой шкатулку из слоновой кости.
«Юлия оказалась права», – подумала девушка. Потом открыла шкатулку и тут же закрыла: та оказалась пуста.
Молчание было тягостным, почти нестерпимым, Ливия чувствовала, как что-то внутри сжалось и никак не хочет разжиматься. Девушке казалось, будто она стоит перед огромной глухой стеной, через которую во что бы то ни стало нужно перелезть, и, позабыв о совете подруги, произнесла просто для того, чтобы что-то сказать:
– Интересная была поездка?
– Я ездил по делам.
Опять наступила минута безмолвия, на фоне которого переливчатый звон струй фонтана звучал как грохот водопада.
– В Риме все только и говорят, что о Цезаре, – снова начала Ливия, увязая еще глубже. – Мне кажется, этот человек умеет оборачивать любое обстоятельство жизни себе на пользу. Говорят, он упал, высаживаясь с корабля на африканское побережье, – ведь это очень дурное предзнаменование! Однако он тут же обхватил руками землю и воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!»
Пепельные брови Луция Ребилла поползли вверх; как большинство римлян, он считал вмешательство женщин в политику – пусть даже такое невинное! – недопустимым и ненужным. Но не подал вида, приписав сказанное наивности семнадцатилетней девушки, которая сама не знает, что говорит, и ограничился замечанием:
– Это всего лишь слухи. – И немного подумав, сказал: – Через несколько дней будут даны сценические представления, ты не желаешь посмотреть?
Ливия быстро кивнула, облизнув сухие губы.
– Конечно.
– А теперь, – спокойно заметил Луций, – не лучше ли пройти в дом?
Девушка облегченно вздохнула, напряжение отпустило ее. Во всяком случае, на сегодня со свиданиями наедине было покончено.
ГЛАВА III
Первоначально в Риме не было постоянного театрального сооружения: на площади воздвигались подмостки, и публика стоя глазела на игру. Первый каменный театр построил главный противник Юлия Цезаря в борьбе за власть полководец Гней Помпей.
В тот жаркий безветренный день секстильских ид (средина августа) над театром были растянуты паруса, и воздух охлаждался мелким дождем из специально сооруженного водопровода. Театр бурлил и играл красками, напоминая живую мозаику, части которой то рассыпались, то вновь соединялись в целое. Воздух был насыщен ароматом благовоний и запахами съестного, которое пронырливые торговцы уже разносили по еще не до конца заполненным рядам.
Марк Ливий Альбин, Децим, Ливия и Луций Ребилл, облаченные в белые праздничные одежды, стояли в проходе, держа в руках театральные марки с обозначением секторов и рядов, в которых они должны были сидеть, стояли, ожидая, когда к ним приблизится один из смотрителей, разводивший зрителей по их местам.
Первые ряды сидений за орхестрой занимали сенаторы, блиставшие белоснежными тогами с пурпурной каймой, за ними сидели всадники, после – граждане из числа аристократии и военные; на последних рядах теснились плебеи.
Уже прибыл претор (во времена поздней Республики, будучи помощником консула, он отвечал за организацию всяческих представлений и игр) и прошел в свою ложу – его появление приветствовали аплодисментами; кое-кто размахивал платками или концами тоги. Разумеется, прошел слух, что будет Цезарь, но он не появился, и граждане продолжали шуметь, бестолково пробираясь вдоль рядов в поисках своих мест, с кем-то переругиваясь или, напротив, приветствуя друг друга Ливия поглядывала по сторонам в поисках знакомых: Юлия тоже обещала прийти на представление, но пока ее не было видно.
Внезапно взгляд девушки натолкнулся на нечто такое, отчего она залилась краской до самой шеи. В том же проходе, только несколькими ступеньками выше стояли мужчина и женщина – он что-то тихо говорил ей, сжимая рукой ее пальцы, а она улыбалась, вполне владея собой. Не влюбленные и не супруги, но явно состоящие в связи, они демонстрировали свои отношения перед всеми так, будто тут не было толпы римских граждан, среди которых находились и весталки, и добродетельные матроны, матери семейств. Девушка обращала на себя внимание изысканным нарядом и редкостной красотой – ни один мужчина не мог пройти мимо, не бросив на нее взгляд. Ее голову с копной непокорных белокурых с рыжеватым отливом кудрей плотно обхватывал обруч красного золота, тело облегали складки лиловой туники, столь тонкой и прозрачной, сколь это было возможно. Кожа особой сливочной белизны, задорная улыбка, ямочки на щеках, блекло-голубые, словно вылинявшие на солнце, ярко подведенные глаза со сверкающими черными зрачками и слегка насмешливое, притягательное выражение лица – то, вероятно, и была прекрасная Амеана, светловолосая греческая куртизанка, изощренная в ласках, которые она продавала за немалые деньги. Стоявший рядом с нею молодой человек, временный хозяин ее тела, внимания и судьбы, был тем самым приятелем Сервия Понциана, недавним партнером Ливий по игре в мяч.
Внезапно выражение лица Марка Ливия, непроизвольно посмотревшего туда же, куда был устремлен взгляд дочери, изменилось, губы дрогнули, глаза потемнели.
– Смотри, – сказал он, обращаясь к сыну, – вот тот наглец, с которым я поссорился на Форуме!
Децим завертел головой:
– Где?
– Он стоит выше нас, рядом с греческой куртизанкой.
– А! Я его знаю, – промолвил Децим. – Это Гай Эмилий Лонг, сын недавно умершего богатого землевладельца. У него имение в Этрурии. Он приехал в Рим несколько месяцев назад, а прежде, кажется, путешествовал по Греции. По-моему, он не занимается политикой; он посещал философский кружок вместе с Сервием Понцианом.
– Великолепно! – Марк Ливий повысил голос. – Снимать жилье в Риме и знаться с продажными женщинами – недешевое удовольствие, зато не требующее много ума, равно как и умение проматывать отцовское наследство!
Тот, кого звали Гаем Эмилием Лонгом, прервал беседу с девушкой и посмотрел вниз.
– Приветствую тебя, Марк Ливий! – произнес он без малейшей неловкости. – Должно быть, ты счастлив и горд, празднуя победу Цезаря над своими же согражданами!
– В чем дело? – негромко спросил Луций Ребилл.
– Этот молодой человек оскорбил отца на Форуме, – пояснил Децим.
«Он всего лишь высказал свое мнение», – хотела сказать Ливия, но, разумеется, промолчала.
– Не надо обращать на себя внимание, – заявил Луций, видя, что многие оглядываются на них. – Здесь не место для ссор.
Наконец они заняли свои места. Ливия положила на жесткое каменное сидение вышитую подушку, мужчины расстелили коврики. В ожидании представления Децим завел беседу с соседом, Марк Ливий раздраженно молчал, Ливия тоже пребывала в растрепанных чувствах. Луций Ребилл был спокоен. Но он, кажется, был спокоен всегда.
В тот день давали не комедию Плавта с ее яркими, несколько грубоватыми характерами, а Теренция, больше похожую на драму, почти лишенную интриги, но побуждавшую зрителя сочувствовать героям. Представление завершилось выступлением мимов в пестрой одежде; среди актеров были и женщины, облаченные в достаточно фривольные наряды. В данном случае недостаток содержания возмещался необузданным весельем и грубоватыми шутками.
Зрители, особенно в задних рядах, вели себя бурно, рукоплескали и свистели, живо реагируя на откровенные сцены из реальной жизни.
Все это время Ливия не смела повернуть голову и взглянуть на того, кто сидел поблизости. Куртизанка ушла, она не могла занимать места, предназначенные для высокородных, порядочных граждан, но ее спутник остался здесь, под трепещущими, точно на огромном корабле парусами, и хотя он наверняка не замечал Ливию и не думал о ней, девушка чувствовала себя так, точно ее раздели догола. Ей было стыдно оттого, что отец повел себя столь бесцеремонным образом, что Децим так беспечен и смешлив, оттого, что все видят ее с женихом и неизвестно отчего еще… И она невольно злилась на Гая Эмилия, понимая, что именно он должен испытывать неловкость перед окружающими.
Конечно, было что-то нелепое, трагическое и отчасти смешное в том, что именно этот юноша оказался тем самым человеком, что так разозлил ее отца, как и в том, что, по-видимому, он принадлежал к тому типу людей, какой особенно неприятен Марку Ливию, и что он увидел ее, Ливию Альбину, с Луцием, а она его – какой позор! – с продажной женщиной.
Она в сотый раз поклялась себе выйти замуж за Луция Ребилла и стать ему хорошей женой, будучи в сотый раз уверенной в том, что никогда не исполнит этой клятвы.
Спустя пару дней Ливия шла по тротуару Этрусской улицы в сопровождении рабыни. Они уже спустились с холма по одной из тесных и узких, точно водосточный желоб, улочек и теперь шли по высокому тротуару в толпе таких же пешеходов самых разных возрастов и сословий. Между тротуарами тянулась вымощенная камнем улица, похожая на пересохшее русло реки. Кое-где из мостовой выступали большие камни для перехода на другую сторону, что нужно было делать быстро и ловко – того и гляди угодишь под колеса повозки или копыта коня!
Этрусская улица пересекала Велабр, низину между западным склоном Капитолия и Палатином. Здесь торговали тканями и одеждой. Следом начинались кварталы напоминающих ульи многоэтажных домов-инсул – унылое царство камня без клочка зелени или хотя бы просто земли.
Ливия шла, завернувшись в зеленую паллу, рабыня путешествовала простоволосой, в одной тунике; она несла корзину для покупок. Это была греческая девушка Тарсия, пострадавшая за то, что в порыве благодарности доверила госпоже тайны своего сердца.
Несколько дней назад Ливия случайно увидела гречанку возле задней калитки – та с усилием втаскивала в проем огромную корзину с бельем. Ее рыжие волосы растрепались, выбившись из-под головной повязки, на тонких руках вздулись вены. Она похудела и побледнела – ее веки, время от времени прикрывавшие усталые глаза, казались почти прозрачными. У Ливий невольно дрогнуло сердце. Позвав Эвению, она спросила, каково ее мнение о новой рабыне, и старая служанка ответила:
– Она хорошо работает, что скажешь, то и делает. Чистоплотная, аккуратная. Мне не в чем ее упрекнуть. Только молчаливая, слова из нее не вытянешь.
Ливия велела привести рабыню в дом и сказала, что собирается взять ее с собою за покупками.
Девушка поклонилась, не выказав ни удивления, ни радости. Она вела себя правильно: «вещь» не должна проявлять какие-либо чувства.
Впервые отправившись с госпожою на Форум, Тарсия держалась настороженно, была немногословна, но понемногу оттаяла и заметно повеселела. Она держалась просто, без подобострастия и ненужной суетливости, и это нравилось Ливий. Она решила, что напрасно послушалась Юлию, – нужно было доверять своему первому впечатлению.
– Тебе нравится Рим? – спросила Ливия рабыню. Ответ мог быть только один, однако Тарсия сказала:
– Внушительный город. Но мой отец говорил, что поскольку каждый камень прекрасных построек омыт кровью, слезами и потом тех, кто равнодушен как к благополучию, так и к несчастьям этой земли, он не может быть вечным.
– Твой отец был дерзок! – воскликнула пораженная Ливия.
– Он был умен. Что касается дерзости… Истина всегда дерзка, так считал он, потому что она часто опережает время.
Ливия задумалась. Хотя эта девушка и спала с галлом, не ее дело таскать тяжелые корзины. Да и кого она могла избрать там, в усадьбе хозяина? Конечно, встречались рабыни, которые охотно сожительствовали с господами, но как раз их-то и можно было считать распутными.
«Она сама сделала выбор и пострадала за это, – подумала Ливия. – А потом рассказала правду, за что поплатилась тоже».
Пройдя еще немного, девушка остановилась у прилавка с воздушно-прозрачными косскими тканями и только принялась их перебирать, как услышала звук множества шагов и чьи-то грубые окрики.
По улице вели толпу мужчин, наверное, осужденных или рабов, поскольку большинство из них было сковано цепями. Сопровождавшая их охрана бесцеремонно расчищала дорогу, и Ливия поспешно отскочила в сторону. Ее взгляд скользнул по фигурам людей, – очевидно, они были в пути не первый день: сбитые в кровь босые ноги тяжело ступали по горячим камням, короткие темные грубой шерсти туники насквозь пропитались потом, а лица были серы от усталости и пыли. Едва ли они замечали, что творится вокруг, они почти не поднимали глаз, эти существа с притупленным разумом и примитивными чувствами, душами, погребенными под жуткой громадой предрассудков и нечеловеческих законов. Их мысли были смутны, воспоминания беспорядочны; жертвы невозмутимой жестокости и неумолимого равнодушия, они покорились судьбе.
Ливия отвела взор; в этот миг один из рабов повернул голову и громко крикнул:
– Тарсия!
Девушка встрепенулась, едва не выронив корзину, и тут же подалась вперед, навстречу тому, кто произнес ее имя, – он рванулся тоже, но был остановлен ударом.
– Назад!
Еще не до конца понимая, в чем дело, Ливия всмотрелась в лицо раба. Молодой, хорошо сложенный, белокурый, с пронзительно-голубыми на фоне летнего дня глазами, он выглядел достаточно привлекательным, во всяком случае, для варвара. В Риме такие юноши стоили очень дорого.
Тарсия пыталась протолкнуться поближе к нему, но охранник грубо отшвыривал ее.
– Элиар! – В ее голосе звенели слезы радости и боли. – Элиар!
Превозмогая себя, Ливия изобразила улыбку и протянула одному из солдат несколько денариев.
– Позвольте им поговорить!
Охранник неохотно согласился, и тогда Ливия сказала рабыне:
– Надеюсь, ты найдешь дорогу домой? Давай корзину, я ее донесу.
– Благодарю тебя, госпожа, – отвечала Тарсия, и в ее голосе звучала та неподдельная преданность, которую, равно как искренность сердца, не купишь ни за какие деньги.
Гречанка побежала за своим галлом, они что-то кричали друг другу, а Ливия стояла, провожая их взглядом, – нищих, несвободных, с искалеченной душою людей, которые были рады тому, что им вновь довелось повидаться и даже переброситься парой фраз.
Потом она повернулась и пошла прочь, глубоко задумавшись и позабыв обо всем на свете. Она так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как очутилась на самом краю тротуара. Ее сильно толкнули, и девушка упала бы вниз, прямо под колеса огромной повозки, если б не какой-то мужчина в тоге, схвативший ее за локоть.
– Осторожнее! – воскликнул он, невольно прижав ее к себе.
Ливия молча кивнула, глядя на него словно бы сквозь туман, полумертвая от испуга. Ее колени подгибались, а сердце стучало как бешеное. Потом туман рассеялся, и девушка осознала, что перед нею стоит кто-то знакомый.
В следующую секунду ей чуть вновь не стало дурно, потому что это был… Гай Эмилий Лонг.
– Все хорошо? – спросил он, глядя на нее своими блестящими, темными, словно спелые оливки, глазами.
– Да, – пролепетала Ливия.
– Я заметил тебя в толпе, одну, идущую неведомо куда, и пошел следом, – признался Гай Эмилий.
– Я шла домой, – сказала она.
– Без сопровождения?
– Мне пришлось отпустить рабыню.
– Я провожу тебя, Ливия Альбина, – решительно произнес он. – Девушка не может ходить одна по улицам Рима!
«С почти незнакомым мужчиной – тоже», – подумала Ливия, однако не возразила.
Гай Эмилий отвел девушку от края тротуара и молча взял у нее корзину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Было трудно поверить, но, подобно многим молодым патрициям, он десять лет отслужил в армии. Луций не любил рассказывать об этих годах – надо полагать, то были далеко не лучшие страницы его жизни. Зато теперь он мог начать политическую карьеру; в ближайшее время Луций надеялся (не без поддержки будущего тестя) получить должность квестора – сделать первый шаг на пути в сенат. Его отец был ближайшим другом Марка Ливия; поскольку он уже умер, молодой человек сам вел свои дела. Хотя все это было хорошо известно Ливий, она не могла ничего сказать о душевных качествах своего жениха: он оставался для нее загадкой.
…Сначала шла общая беседа ни о чем, потом мужчины в сотый раз обсудили победы Цезаря и положение в сенате. Это не заняло много времени, так как все понимали, что собрались здесь по причине, на первый взгляд, весьма далекой от политических проблем, хотя то, безусловно, тоже была политика, собственная внутренняя политика патрицианских кланов.
Перед обедом Марк Ливий и Децим деликатно удалились, предоставив жениху и невесте возможность поговорить с глазу на глаз. Молодые люди прошли в перистиль, остановились возле шумящего фонтана, и Ливий показалось, Луций взглянул на нее впервые за этот вечер, будто бы ненароком вспомнив о том, что она тоже находится здесь.
Вероятно, он все-таки вспоминал о невесте, потому что протянул ей украшенную искусной резьбой шкатулку из слоновой кости.
«Юлия оказалась права», – подумала девушка. Потом открыла шкатулку и тут же закрыла: та оказалась пуста.
Молчание было тягостным, почти нестерпимым, Ливия чувствовала, как что-то внутри сжалось и никак не хочет разжиматься. Девушке казалось, будто она стоит перед огромной глухой стеной, через которую во что бы то ни стало нужно перелезть, и, позабыв о совете подруги, произнесла просто для того, чтобы что-то сказать:
– Интересная была поездка?
– Я ездил по делам.
Опять наступила минута безмолвия, на фоне которого переливчатый звон струй фонтана звучал как грохот водопада.
– В Риме все только и говорят, что о Цезаре, – снова начала Ливия, увязая еще глубже. – Мне кажется, этот человек умеет оборачивать любое обстоятельство жизни себе на пользу. Говорят, он упал, высаживаясь с корабля на африканское побережье, – ведь это очень дурное предзнаменование! Однако он тут же обхватил руками землю и воскликнул: «Ты в моих руках, Африка!»
Пепельные брови Луция Ребилла поползли вверх; как большинство римлян, он считал вмешательство женщин в политику – пусть даже такое невинное! – недопустимым и ненужным. Но не подал вида, приписав сказанное наивности семнадцатилетней девушки, которая сама не знает, что говорит, и ограничился замечанием:
– Это всего лишь слухи. – И немного подумав, сказал: – Через несколько дней будут даны сценические представления, ты не желаешь посмотреть?
Ливия быстро кивнула, облизнув сухие губы.
– Конечно.
– А теперь, – спокойно заметил Луций, – не лучше ли пройти в дом?
Девушка облегченно вздохнула, напряжение отпустило ее. Во всяком случае, на сегодня со свиданиями наедине было покончено.
ГЛАВА III
Первоначально в Риме не было постоянного театрального сооружения: на площади воздвигались подмостки, и публика стоя глазела на игру. Первый каменный театр построил главный противник Юлия Цезаря в борьбе за власть полководец Гней Помпей.
В тот жаркий безветренный день секстильских ид (средина августа) над театром были растянуты паруса, и воздух охлаждался мелким дождем из специально сооруженного водопровода. Театр бурлил и играл красками, напоминая живую мозаику, части которой то рассыпались, то вновь соединялись в целое. Воздух был насыщен ароматом благовоний и запахами съестного, которое пронырливые торговцы уже разносили по еще не до конца заполненным рядам.
Марк Ливий Альбин, Децим, Ливия и Луций Ребилл, облаченные в белые праздничные одежды, стояли в проходе, держа в руках театральные марки с обозначением секторов и рядов, в которых они должны были сидеть, стояли, ожидая, когда к ним приблизится один из смотрителей, разводивший зрителей по их местам.
Первые ряды сидений за орхестрой занимали сенаторы, блиставшие белоснежными тогами с пурпурной каймой, за ними сидели всадники, после – граждане из числа аристократии и военные; на последних рядах теснились плебеи.
Уже прибыл претор (во времена поздней Республики, будучи помощником консула, он отвечал за организацию всяческих представлений и игр) и прошел в свою ложу – его появление приветствовали аплодисментами; кое-кто размахивал платками или концами тоги. Разумеется, прошел слух, что будет Цезарь, но он не появился, и граждане продолжали шуметь, бестолково пробираясь вдоль рядов в поисках своих мест, с кем-то переругиваясь или, напротив, приветствуя друг друга Ливия поглядывала по сторонам в поисках знакомых: Юлия тоже обещала прийти на представление, но пока ее не было видно.
Внезапно взгляд девушки натолкнулся на нечто такое, отчего она залилась краской до самой шеи. В том же проходе, только несколькими ступеньками выше стояли мужчина и женщина – он что-то тихо говорил ей, сжимая рукой ее пальцы, а она улыбалась, вполне владея собой. Не влюбленные и не супруги, но явно состоящие в связи, они демонстрировали свои отношения перед всеми так, будто тут не было толпы римских граждан, среди которых находились и весталки, и добродетельные матроны, матери семейств. Девушка обращала на себя внимание изысканным нарядом и редкостной красотой – ни один мужчина не мог пройти мимо, не бросив на нее взгляд. Ее голову с копной непокорных белокурых с рыжеватым отливом кудрей плотно обхватывал обруч красного золота, тело облегали складки лиловой туники, столь тонкой и прозрачной, сколь это было возможно. Кожа особой сливочной белизны, задорная улыбка, ямочки на щеках, блекло-голубые, словно вылинявшие на солнце, ярко подведенные глаза со сверкающими черными зрачками и слегка насмешливое, притягательное выражение лица – то, вероятно, и была прекрасная Амеана, светловолосая греческая куртизанка, изощренная в ласках, которые она продавала за немалые деньги. Стоявший рядом с нею молодой человек, временный хозяин ее тела, внимания и судьбы, был тем самым приятелем Сервия Понциана, недавним партнером Ливий по игре в мяч.
Внезапно выражение лица Марка Ливия, непроизвольно посмотревшего туда же, куда был устремлен взгляд дочери, изменилось, губы дрогнули, глаза потемнели.
– Смотри, – сказал он, обращаясь к сыну, – вот тот наглец, с которым я поссорился на Форуме!
Децим завертел головой:
– Где?
– Он стоит выше нас, рядом с греческой куртизанкой.
– А! Я его знаю, – промолвил Децим. – Это Гай Эмилий Лонг, сын недавно умершего богатого землевладельца. У него имение в Этрурии. Он приехал в Рим несколько месяцев назад, а прежде, кажется, путешествовал по Греции. По-моему, он не занимается политикой; он посещал философский кружок вместе с Сервием Понцианом.
– Великолепно! – Марк Ливий повысил голос. – Снимать жилье в Риме и знаться с продажными женщинами – недешевое удовольствие, зато не требующее много ума, равно как и умение проматывать отцовское наследство!
Тот, кого звали Гаем Эмилием Лонгом, прервал беседу с девушкой и посмотрел вниз.
– Приветствую тебя, Марк Ливий! – произнес он без малейшей неловкости. – Должно быть, ты счастлив и горд, празднуя победу Цезаря над своими же согражданами!
– В чем дело? – негромко спросил Луций Ребилл.
– Этот молодой человек оскорбил отца на Форуме, – пояснил Децим.
«Он всего лишь высказал свое мнение», – хотела сказать Ливия, но, разумеется, промолчала.
– Не надо обращать на себя внимание, – заявил Луций, видя, что многие оглядываются на них. – Здесь не место для ссор.
Наконец они заняли свои места. Ливия положила на жесткое каменное сидение вышитую подушку, мужчины расстелили коврики. В ожидании представления Децим завел беседу с соседом, Марк Ливий раздраженно молчал, Ливия тоже пребывала в растрепанных чувствах. Луций Ребилл был спокоен. Но он, кажется, был спокоен всегда.
В тот день давали не комедию Плавта с ее яркими, несколько грубоватыми характерами, а Теренция, больше похожую на драму, почти лишенную интриги, но побуждавшую зрителя сочувствовать героям. Представление завершилось выступлением мимов в пестрой одежде; среди актеров были и женщины, облаченные в достаточно фривольные наряды. В данном случае недостаток содержания возмещался необузданным весельем и грубоватыми шутками.
Зрители, особенно в задних рядах, вели себя бурно, рукоплескали и свистели, живо реагируя на откровенные сцены из реальной жизни.
Все это время Ливия не смела повернуть голову и взглянуть на того, кто сидел поблизости. Куртизанка ушла, она не могла занимать места, предназначенные для высокородных, порядочных граждан, но ее спутник остался здесь, под трепещущими, точно на огромном корабле парусами, и хотя он наверняка не замечал Ливию и не думал о ней, девушка чувствовала себя так, точно ее раздели догола. Ей было стыдно оттого, что отец повел себя столь бесцеремонным образом, что Децим так беспечен и смешлив, оттого, что все видят ее с женихом и неизвестно отчего еще… И она невольно злилась на Гая Эмилия, понимая, что именно он должен испытывать неловкость перед окружающими.
Конечно, было что-то нелепое, трагическое и отчасти смешное в том, что именно этот юноша оказался тем самым человеком, что так разозлил ее отца, как и в том, что, по-видимому, он принадлежал к тому типу людей, какой особенно неприятен Марку Ливию, и что он увидел ее, Ливию Альбину, с Луцием, а она его – какой позор! – с продажной женщиной.
Она в сотый раз поклялась себе выйти замуж за Луция Ребилла и стать ему хорошей женой, будучи в сотый раз уверенной в том, что никогда не исполнит этой клятвы.
Спустя пару дней Ливия шла по тротуару Этрусской улицы в сопровождении рабыни. Они уже спустились с холма по одной из тесных и узких, точно водосточный желоб, улочек и теперь шли по высокому тротуару в толпе таких же пешеходов самых разных возрастов и сословий. Между тротуарами тянулась вымощенная камнем улица, похожая на пересохшее русло реки. Кое-где из мостовой выступали большие камни для перехода на другую сторону, что нужно было делать быстро и ловко – того и гляди угодишь под колеса повозки или копыта коня!
Этрусская улица пересекала Велабр, низину между западным склоном Капитолия и Палатином. Здесь торговали тканями и одеждой. Следом начинались кварталы напоминающих ульи многоэтажных домов-инсул – унылое царство камня без клочка зелени или хотя бы просто земли.
Ливия шла, завернувшись в зеленую паллу, рабыня путешествовала простоволосой, в одной тунике; она несла корзину для покупок. Это была греческая девушка Тарсия, пострадавшая за то, что в порыве благодарности доверила госпоже тайны своего сердца.
Несколько дней назад Ливия случайно увидела гречанку возле задней калитки – та с усилием втаскивала в проем огромную корзину с бельем. Ее рыжие волосы растрепались, выбившись из-под головной повязки, на тонких руках вздулись вены. Она похудела и побледнела – ее веки, время от времени прикрывавшие усталые глаза, казались почти прозрачными. У Ливий невольно дрогнуло сердце. Позвав Эвению, она спросила, каково ее мнение о новой рабыне, и старая служанка ответила:
– Она хорошо работает, что скажешь, то и делает. Чистоплотная, аккуратная. Мне не в чем ее упрекнуть. Только молчаливая, слова из нее не вытянешь.
Ливия велела привести рабыню в дом и сказала, что собирается взять ее с собою за покупками.
Девушка поклонилась, не выказав ни удивления, ни радости. Она вела себя правильно: «вещь» не должна проявлять какие-либо чувства.
Впервые отправившись с госпожою на Форум, Тарсия держалась настороженно, была немногословна, но понемногу оттаяла и заметно повеселела. Она держалась просто, без подобострастия и ненужной суетливости, и это нравилось Ливий. Она решила, что напрасно послушалась Юлию, – нужно было доверять своему первому впечатлению.
– Тебе нравится Рим? – спросила Ливия рабыню. Ответ мог быть только один, однако Тарсия сказала:
– Внушительный город. Но мой отец говорил, что поскольку каждый камень прекрасных построек омыт кровью, слезами и потом тех, кто равнодушен как к благополучию, так и к несчастьям этой земли, он не может быть вечным.
– Твой отец был дерзок! – воскликнула пораженная Ливия.
– Он был умен. Что касается дерзости… Истина всегда дерзка, так считал он, потому что она часто опережает время.
Ливия задумалась. Хотя эта девушка и спала с галлом, не ее дело таскать тяжелые корзины. Да и кого она могла избрать там, в усадьбе хозяина? Конечно, встречались рабыни, которые охотно сожительствовали с господами, но как раз их-то и можно было считать распутными.
«Она сама сделала выбор и пострадала за это, – подумала Ливия. – А потом рассказала правду, за что поплатилась тоже».
Пройдя еще немного, девушка остановилась у прилавка с воздушно-прозрачными косскими тканями и только принялась их перебирать, как услышала звук множества шагов и чьи-то грубые окрики.
По улице вели толпу мужчин, наверное, осужденных или рабов, поскольку большинство из них было сковано цепями. Сопровождавшая их охрана бесцеремонно расчищала дорогу, и Ливия поспешно отскочила в сторону. Ее взгляд скользнул по фигурам людей, – очевидно, они были в пути не первый день: сбитые в кровь босые ноги тяжело ступали по горячим камням, короткие темные грубой шерсти туники насквозь пропитались потом, а лица были серы от усталости и пыли. Едва ли они замечали, что творится вокруг, они почти не поднимали глаз, эти существа с притупленным разумом и примитивными чувствами, душами, погребенными под жуткой громадой предрассудков и нечеловеческих законов. Их мысли были смутны, воспоминания беспорядочны; жертвы невозмутимой жестокости и неумолимого равнодушия, они покорились судьбе.
Ливия отвела взор; в этот миг один из рабов повернул голову и громко крикнул:
– Тарсия!
Девушка встрепенулась, едва не выронив корзину, и тут же подалась вперед, навстречу тому, кто произнес ее имя, – он рванулся тоже, но был остановлен ударом.
– Назад!
Еще не до конца понимая, в чем дело, Ливия всмотрелась в лицо раба. Молодой, хорошо сложенный, белокурый, с пронзительно-голубыми на фоне летнего дня глазами, он выглядел достаточно привлекательным, во всяком случае, для варвара. В Риме такие юноши стоили очень дорого.
Тарсия пыталась протолкнуться поближе к нему, но охранник грубо отшвыривал ее.
– Элиар! – В ее голосе звенели слезы радости и боли. – Элиар!
Превозмогая себя, Ливия изобразила улыбку и протянула одному из солдат несколько денариев.
– Позвольте им поговорить!
Охранник неохотно согласился, и тогда Ливия сказала рабыне:
– Надеюсь, ты найдешь дорогу домой? Давай корзину, я ее донесу.
– Благодарю тебя, госпожа, – отвечала Тарсия, и в ее голосе звучала та неподдельная преданность, которую, равно как искренность сердца, не купишь ни за какие деньги.
Гречанка побежала за своим галлом, они что-то кричали друг другу, а Ливия стояла, провожая их взглядом, – нищих, несвободных, с искалеченной душою людей, которые были рады тому, что им вновь довелось повидаться и даже переброситься парой фраз.
Потом она повернулась и пошла прочь, глубоко задумавшись и позабыв обо всем на свете. Она так увлеклась своими мыслями, что не заметила, как очутилась на самом краю тротуара. Ее сильно толкнули, и девушка упала бы вниз, прямо под колеса огромной повозки, если б не какой-то мужчина в тоге, схвативший ее за локоть.
– Осторожнее! – воскликнул он, невольно прижав ее к себе.
Ливия молча кивнула, глядя на него словно бы сквозь туман, полумертвая от испуга. Ее колени подгибались, а сердце стучало как бешеное. Потом туман рассеялся, и девушка осознала, что перед нею стоит кто-то знакомый.
В следующую секунду ей чуть вновь не стало дурно, потому что это был… Гай Эмилий Лонг.
– Все хорошо? – спросил он, глядя на нее своими блестящими, темными, словно спелые оливки, глазами.
– Да, – пролепетала Ливия.
– Я заметил тебя в толпе, одну, идущую неведомо куда, и пошел следом, – признался Гай Эмилий.
– Я шла домой, – сказала она.
– Без сопровождения?
– Мне пришлось отпустить рабыню.
– Я провожу тебя, Ливия Альбина, – решительно произнес он. – Девушка не может ходить одна по улицам Рима!
«С почти незнакомым мужчиной – тоже», – подумала Ливия, однако не возразила.
Гай Эмилий отвел девушку от края тротуара и молча взял у нее корзину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53