И когда кто-то или что-то сбрасывает их с пьедестала, они теряют волю к жизни.
Он был не прав: среди сограждан Гая Эмилия было немало таких, кто сохранял силу воли и духа при любых обстоятельствах.
Завершив все дела, Элиар и Тарсия вернулись обратно. Перед тем как войти внутрь помещения, галл сказал гречанке:
– Иди, взгляни, что там и как, а я подожду здесь.
Едва девушка переступила порог, мальчик незаметно кивнул ей, а потом показал на какого-то человека, который в этот момент говорил с хозяином. Человек этот, скорее, не раб, а отпущенник, был вооружен и при ближайшем рассмотрении имел весьма дерзкий вид. Еще четверо мужчин поджидали его тут же, у входа.
Хозяин не заметил Тарсию – он был занят беседой. Торопливо сунув мальчику еще одну монету, девушка быстро вышла из комнаты и бросилась к Элиару. Выслушав ее, гладиатор задумался. Тем людям нужна Ливия – это ясно. Гая они, вероятно, не пощадят – его голова недешево стоит. А они с Тарсией? У них есть крепкая повозка, хорошая лошадь, немного денег. Никто не станет преследовать их без лишней надобности…
Гречанка, всегда чутко улавливавшая его настроение, с тревогой произнесла:
– Мы не можем оставить госпожу. Они ее убьют!
– Нет. Эти люди наверняка посланы ее мужем – она нужна ему живой, а не мертвой.
– А он? Ты позволишь ему умереть? Ты?!
Элиар пожал плечами:
– А что я? Легко воображать себя героем, будучи римлянином! Я же не знаю, для чего и зачем я живу, – с тех пор как потерял свободу!
Она молчала, глядя ему в глаза ясным, твердым, проникновенным взглядом. И он не смог выдержать этот взгляд.
– Что ж… Хозяин скажет, что наверху только женщина и раненый. Ты оставайся здесь. Если что-то будет не так, беги.
Он на мгновение порывисто прижал ее к себе, а после оттолкнул с нарочитой небрежностью. Девушка хотела что-то сказать, но передумала и, усилием воли сдержав подступившие слезы, сурово кивнула ему вслед. Потом прислонилась к стене. Что она наделала?! А если Элиар погибнет? Ведь силы неравны… И все же не могла поступить иначе.
Элиар обошел строение, ловко вскарабкался на примыкавший к комнатам второго этажа небольшой крытый балкон и проник внутрь помещения. Ливия, по-прежнему сидевшая у постели Гая, обернулась и вздрогнула от неожиданности. Галл приложил палец к губам и указал на дверь. Почти в тот же миг в нее постучали так сильно, что задрожали крючья.
Ливия испуганно вскочила, но Элиар жестом велел ей сесть.
– Кто там? – спросила она, повинуясь его знаку.
– Мы ищем госпожу Ливию, жену Луция Аскония Ребилла, – громко отвечали ей.
Элиар утвердительно кивнул.
– Я здесь, – произнесла молодая женщина.
Ее голос слегка дрожал.
Гай Эмилий открыл глаза и с обреченным спокойствием смотрел на дверь.
– Открой, госпожа! Мы прибыли по поручению твоего мужа и не причиним тебе вреда. У нас есть послание от него.
– Я не открою.
Наступила минутная тишина. Потом за дверью решительно произнесли:
– Тогда мы войдем силой. Таков данный нам приказ. Элиар прислонился к стене возле самых дверей и поднял меч. Выражение его лица выдавало величайшее напряжение, голубые глаза сверкали. Дверь была простая, деревянная, не обитая металлом, она запиралась вделанными в порог и притолоку крючьями. Теперь доски затрещали, крючья дрогнули, и… через несколько минут неизвестные ворвались в комнату. Первый был мгновенно сражен наповал, он пролетел вперед и свалился бездыханным почти у ног Ливий. Второго, напротив, отшатнуло назад – Элиар ранил его в грудь и следующим ударом выбил из рук оружие.
Остальные двое отступили (один из пятерых, вероятно, остался внизу), но галл выскочил следом, чтобы вынудить их принять бой на лестнице, где он находился в положении, более выгодном для нападения и защиты. Инстинкт самосохранения пробудил в нем зверя: Элиару, много раз выступавшему на арене, было хорошо знакомо такое состояние – оно нередко спасало ему жизнь. То было не бешенство, не слепая ярость, скорее, обострение всех самых мельчайших чувств. Он не думал и не помнил ни о чем, ни о Ливий, ни о Тарсии, ни о Гае. Рукоятка меча лежала в ладони, как приклеенная; все части тела словно бы действовали самостоятельно и в то же время удивительно слаженно. Он видел все, что происходило вокруг, он предугадывал действия противников, меч в его руке словно бы превратился в живое существо, обладающее собственным разумом и волей.
Хотя он сражался с ожесточенным, иступленным упорством, его противники, не только оглушенные его яростью, а отчасти и перенявшие ее, понемногу пришли в себя и теперь оборонялись более активно, чем прежде. В результате на теле Элиара появилось несколько глубоких царапин, из которых лилась кровь, но он, казалось, ничего не замечал.
В конце концов он буквально выбросил одного из противников с лестницы, проскочив мимо другого, истекавшего кровью, а последний, тот, что оставался внизу, при виде такой бойни постыдно бежал прочь.
Тем временем на шум и крики сбежалась толпа постояльцев гостиницы и хозяйских рабов. Услышав возгласы «надо позвать солдат!», Элиар кинулся наверх и крикнул Ливий, которая стояла, ни жива, ни мертва, посреди залитого кровью пола:
– Надо уходить!
Потом он остановился, тяжело дыша и словно бы только начав соображать, что происходит. Ливия смотрела на него со страной смесью облегчения и ужаса. Она знала, что по улицам Рима течет кровь, что убивают проскрибированных, распинают рабов, она не однажды присутствовала на гладиаторских играх, но все это словно бы проходило за какой-то стеной, она никогда не смотрела в лицо смерти, никогда не видела ее так близко и сейчас не могла отвести завороженного взгляда от темных капель, медленно падающих с меча Элиара. Его облик, облик человека, еще не отошедшего от сражения, был полон страшной, едва ли не божественной, первобытной силы. Ни за что на свете не посмела бы Ливия приблизиться к нему в эти мгновения. А вот Тарсия, которой жизнь уже показывала свое звериное лицо, была другой: она вбежала в комнату и, не обращая внимания на трупы, бросилась к своему возлюбленному:
– Ты ранен?!
Тот отмахнулся:
– Ничего серьезного. Нужно ехать и как можно скорее.
– Письмо! – вдруг вспомнила Ливия – Они сказали, что привезли послание от… – Она взглянула на Гая и очень тихо закончила:…от моего мужа.
Элиар быстро и без малейшего содрогания обыскал тела убитых. Нет, ничего.
Задерживаться в гостинице было опасно. Вскоре они тронулись в путь и на следующий день прибыли в Остию – в те времена крупнейшую торговую гавань Италии.
Им повезло – они почти сразу попали на корабль, следующий в Путеолы, откуда путешественники обычно попадали в Грецию.
Ливию продолжало тревожить состояние Гая: он по-прежнему хранил полную безучастность к происходящему, был очень слаб и отказывался от пищи. Однако, поскольку любая отсрочка грозила смертельной опасностью, они решили не ждать другого судна, к тому же приближался конец судоходного сезона, могли начаться шторма, да и не всякий корабль брал на борт пассажиров.
И вот осталась позади шумная, суетливая гавань, вокруг расстилалась безмятежная морская гладь. Дул легкий ветер, ярко светило солнце: плавание обещало быть удачным. Теперь Ливия могла хотя бы немного расслабиться и привести в порядок чувства и мысли, но она не хотела и боялась этого – и не только потому, что по-прежнему опасалась за жизнь Гая (хотя и кое-что понимавший в ранах Элиар, и по счастью оказавшийся на судне врач-грек говорили, что он, скорее всего, поправится). На самом деле ей было легче и проще жить, не разбираясь в том, осчастливлена она или напротив – обездолена случившимся. Она не хотела и не могла рвать свою жизнь пополам, что – увы! – было неизбежно. Луций, отец, Гай, прошлое и будущее… Ей было дорого и то, и другое.
Ее мечты сбылись, но не так, как она хотела, и теперь ей было суждено нечто другое. Что? Кто знает! Ливия начинала понимать: нужно просто ждать. И верить.
ГЛАВА IV
Когда с момента исчезновения Ливий прошло более десяти дней, Луций понял, что нужно прийти в себя и жить дальше, независимо от того, продолжит ли он разыскивать свою супругу или позволит себе положиться на волю богов.
Нанятый им отряд не вернулся назад, и теперь Луций не знал, что думать. Наверное, поиски Ливий и ее возможных спутников не увенчались успехом, и люди побоялись явиться к нему с таким сообщением, хотя даже в этом случае им было обещано небольшое вознаграждение. В Риме всегда очень быстро распространялись всевозможные слухи – Луция бесконечно удручало любопытство окружающих. Однажды он встретил на улице Юлию, та шла с двумя служанками и имела очень довольный, степенный вид. Луций знал, что совсем недавно Юлия родила второго ребенка, кажется, девочку. Остановившись, она принялась расспрашивать о Ливий, и Луций был вынужден отвечать на ее вопросы: при всем желании он не мог скрыть, что его супруги нет дома. Потом это повторилось с другими знакомыми; в конце концов Луций вообще стал избегать присутственных мест. Он сделался раздражительным и нервным и часто думал о том, как все это скажется на его положении. Еще месяц назад он мог надеяться получить должность эдила и впоследствии, возможно, достичь высшей ступеньки – претендовать на место в сенате! А теперь? Если вдруг станет известно, что его жена – преступница, бежавшая от мужа с проскрибированным?! Немедленно развестись с ней – и тем оградить себя от еще большего позора! Но он даже не имел возможности сообщить Ливий, что она отвергнута…
Луций помнил, как Децим спросил: «Она не оставила письма?» На что Марк Ливий отвечал: «Это было бы верхом лицемерия».
Все-таки Луций хотел бы получить объяснения. Он думал об этом дни и ночи. Все было вроде бы так понятно и в то же время – никаких ответов…
И вот он шел по Риму, одинокий, (если не считать сопровождавших его рабов) с печатью усталой задумчивости и разочарованности на лице. Римляне – племя властителей и воинов, тех, кто стоит во главе мира по милости богов и в силу разума. А между тем кто может понять этот мир, даже если отдельный человек остается загадкой?
Луций положительно не знал, куда ему деваться, что делать, и наконец решил посетить лупанар. Он отправился туда не потому, что ему нужна была женщина, и не в надежде на то, что чувственные наслаждения позволят ему забыться: он хотел внушить себе, будто Ливия ничего не значит для него, что ее можно заменить любой продажной девкой. Он желал изменить ей, как она, должно быть, изменяла ему. Хотя Луций подозревал, что вряд ли Ливию тронула бы его измена.
Он поехал в наиболее роскошное заведение и выбрал сразу двух красивых девушек, египтянку и сирийку, но двумя часами позже, возвратившись домой, почувствовал еще большую опустошенность. Хотя супружеская верность в среде римских патрициев вообще-то была достаточно редким явлением, Луция мучило сознание того, что Ливия невольно вынудила его совершить поступок, глубоко чуждый его душевной природе, Ливия, бежавшая из дома в компании жалкой распутной рабыни, презренного гладиатора и человека, осужденного на смерть.
В атрии Луций застал Марка Ливия, который зашел узнать, как продвигаются поиски. Тот держался спокойно и, что удивительно, рассуждая о поступке своей дочери, не произнес ни одного осуждающего слова. А между тем Луций часто думал, каково же смотреть в глаза окружающим этому гордому патрицию, чью жизнь до сего времени можно было считать безупречной? Сам не зная почему, Луций проявил в беседе с ним непростительную резкость, после чего Марк Ливий заявил, что сам займется поисками. Он сказал, свадьбу Децима пришлось отложить на месяц, – по-видимому, за этот срок они надеялись отыскать Ливию. Марк Ливий обращался к гадателям, авгурам, и те заверили, что его дочь жива и скоро вернется домой.
Луций слушал с плохо скрываемым раздражением. «А как же я? – хотелось выкрикнуть ему. – Что должен думать и чувствовать я?! Как мне теперь жить?!»
…Погода благоприятствовала путникам – они без приключений добрались до Коринфского залива, потом до Афин и, почти не задерживаясь, отправились дальше, в сторону островов восточной Греции. Ливия, Тарсия и Элиар, никогда прежде не путешествовавшие морем, были поражены ни с чем не сравнимыми пейзажами диких горных областей легендарной страны, вдоль западных берегов которой пролегал путь в залив.
Голые рыжие вершины и лесистые склоны на фоне морской и небесной синевы, мрачные, загадочные, суровые – и в то же время неумолимо влекущие к себе изумительной, совершенной первозданной красотой.
Корабль двигался неспешно, точно некая царственно парящая птица, по бескрайней водной пустыне, которой Ливия любовалась до боли в глазах, до наступления полной, сходной с пустотою безмятежности в душе.
Ей удалось устроить Гая в общей каюте, а Элиар и Тарсия ночевали на палубе. Однажды, проснувшись еще до наступления рассвета, Ливия поднялась наверх и наткнулась на них, спящих под шерстяным покрывалом. Лицо Тарсии было спокойно, оно хранило отсвет нежности и любви, – кто из них четверых чувствовал себя по-настоящему счастливым, так это гречанка. Она получила то, что хотела: возможность строить планы, на что-то надеяться, жить без вечного ожидания и тревоги. Что касается галла, вряд ли, подумала Ливия, он скоро обретет душевный покой.
А она сама? Она была даже рада, когда они наконец сошли на землю и отправились в Афины сухим путем: тогда ее вновь захватили дорожные хлопоты, и ей стало некогда думать о том, что беспрерывно терзало сердце.
После недолгого обсуждения, в котором Гай не принимал участия, конечной целью путешествия они избрали небольшой остров близ Наксоса, один из ничем не примечательных малонаселенных островков восточной Греции. Времени на размышления и сборы оставалось немного: судоходный сезон подходил к концу, а зимовать на материке – и тем более в самих Афинах – было небезопасно. А кто сможет найти их на одном из четырехсот островов, рассеянных в просторах Эгейского моря?
Так они очутились на чрезвычайно бедном клочке суши с предельно малым количеством пресной воды и небольшим числом жителей, которые в основном занимались тем, что ловили рыбу, да разводили коз и овец.
Конечно, здесь было очень красиво: достаточно мягкие очертания покрытых низкорослым кустарником, – а местами рыжими соснами – гор, глубокие, тихие бирюзовые бухты с нависшими над ними темно-серыми скалами, в которых были высечены ведущие наверх ступеньки. Кое-где виднелись ярко-зеленые пятна платановых рощ, серебристые – оливковых, а также ряды виноградников и маленькие площадки злаковых культур.
Путешественники поселились в стоявшем на возвышенности, очень старом и запущенном доме. По слухам, прежде в нем жил то ли философ, то ли поэт, полубезумец, добровольно удалившийся в изгнание и закончивший жизнь на острове. Никто не хотел занимать это жилье, так как оно располагалось слишком высоко: тяжело носить воду, не насадишь полезных растений, да и ведущие наверх ступеньки слишком крутые и скользкие, особенно зимой, в период дождей и ветров.
Комнатки в доме были маленькие и темные, дворик зарос сорняками – они уже высохли и стояли точно мертвые стражи разорения и покоя. Ограда и веранда местами разрушились, но зато нашлась кое-какая мебель и кухонная утварь, в том числе пифос – сосуд для хранения жидкостей – и пара амфор, правда, все запыленное, закопченное, грязное. Тар сия принесла воды и немедленно взялась за уборку, а Элиар принялся воевать с сорняками – вырывал с корнем, слишком толстые подрубал мечом, складывал и выносил за ограду.
Ливия села возле кровати, на которую прилег Гай. Он давно ходил сам, но сейчас долгий и крутой подъем утомил его. Они молчали, однако Гай взял руку Ливий в свою и тихонько сжал, выражая единение и поддержку.
Наведя в комнатах относительный порядок, гречанка вызвалась спуститься вниз и раздобыть какой-нибудь еды. Она вернулась довольно быстро и принесла ячменные лепешки, немного маслин и лука, козье молоко, а потом сказала, что они с Элиаром хотят искупаться.
– Идите, – ответила Ливия, – мы вас подождем. – Потом прибавила: – Я сама накрою на стол.
Когда они ушли, молодая женщина неловко произнесла:
– Здесь красиво и тихо… очень тихо.
– Да, – отозвался Гай, – подходящее место для изгнания. – И произнес с неожиданной улыбкой: – Самое время начать искренне поклоняться богам. Как сказал кто-то из философов: «Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность».
Ливия вспомнила, как Элиар спросил: «Вот тут, в Греции, и находится Олимп, на котором живут боги?» «Да», – ответила Тарсия, а они с Гаем промолчали.
– В конце концов все получилось так, как ты мечтала, помнишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
Он был не прав: среди сограждан Гая Эмилия было немало таких, кто сохранял силу воли и духа при любых обстоятельствах.
Завершив все дела, Элиар и Тарсия вернулись обратно. Перед тем как войти внутрь помещения, галл сказал гречанке:
– Иди, взгляни, что там и как, а я подожду здесь.
Едва девушка переступила порог, мальчик незаметно кивнул ей, а потом показал на какого-то человека, который в этот момент говорил с хозяином. Человек этот, скорее, не раб, а отпущенник, был вооружен и при ближайшем рассмотрении имел весьма дерзкий вид. Еще четверо мужчин поджидали его тут же, у входа.
Хозяин не заметил Тарсию – он был занят беседой. Торопливо сунув мальчику еще одну монету, девушка быстро вышла из комнаты и бросилась к Элиару. Выслушав ее, гладиатор задумался. Тем людям нужна Ливия – это ясно. Гая они, вероятно, не пощадят – его голова недешево стоит. А они с Тарсией? У них есть крепкая повозка, хорошая лошадь, немного денег. Никто не станет преследовать их без лишней надобности…
Гречанка, всегда чутко улавливавшая его настроение, с тревогой произнесла:
– Мы не можем оставить госпожу. Они ее убьют!
– Нет. Эти люди наверняка посланы ее мужем – она нужна ему живой, а не мертвой.
– А он? Ты позволишь ему умереть? Ты?!
Элиар пожал плечами:
– А что я? Легко воображать себя героем, будучи римлянином! Я же не знаю, для чего и зачем я живу, – с тех пор как потерял свободу!
Она молчала, глядя ему в глаза ясным, твердым, проникновенным взглядом. И он не смог выдержать этот взгляд.
– Что ж… Хозяин скажет, что наверху только женщина и раненый. Ты оставайся здесь. Если что-то будет не так, беги.
Он на мгновение порывисто прижал ее к себе, а после оттолкнул с нарочитой небрежностью. Девушка хотела что-то сказать, но передумала и, усилием воли сдержав подступившие слезы, сурово кивнула ему вслед. Потом прислонилась к стене. Что она наделала?! А если Элиар погибнет? Ведь силы неравны… И все же не могла поступить иначе.
Элиар обошел строение, ловко вскарабкался на примыкавший к комнатам второго этажа небольшой крытый балкон и проник внутрь помещения. Ливия, по-прежнему сидевшая у постели Гая, обернулась и вздрогнула от неожиданности. Галл приложил палец к губам и указал на дверь. Почти в тот же миг в нее постучали так сильно, что задрожали крючья.
Ливия испуганно вскочила, но Элиар жестом велел ей сесть.
– Кто там? – спросила она, повинуясь его знаку.
– Мы ищем госпожу Ливию, жену Луция Аскония Ребилла, – громко отвечали ей.
Элиар утвердительно кивнул.
– Я здесь, – произнесла молодая женщина.
Ее голос слегка дрожал.
Гай Эмилий открыл глаза и с обреченным спокойствием смотрел на дверь.
– Открой, госпожа! Мы прибыли по поручению твоего мужа и не причиним тебе вреда. У нас есть послание от него.
– Я не открою.
Наступила минутная тишина. Потом за дверью решительно произнесли:
– Тогда мы войдем силой. Таков данный нам приказ. Элиар прислонился к стене возле самых дверей и поднял меч. Выражение его лица выдавало величайшее напряжение, голубые глаза сверкали. Дверь была простая, деревянная, не обитая металлом, она запиралась вделанными в порог и притолоку крючьями. Теперь доски затрещали, крючья дрогнули, и… через несколько минут неизвестные ворвались в комнату. Первый был мгновенно сражен наповал, он пролетел вперед и свалился бездыханным почти у ног Ливий. Второго, напротив, отшатнуло назад – Элиар ранил его в грудь и следующим ударом выбил из рук оружие.
Остальные двое отступили (один из пятерых, вероятно, остался внизу), но галл выскочил следом, чтобы вынудить их принять бой на лестнице, где он находился в положении, более выгодном для нападения и защиты. Инстинкт самосохранения пробудил в нем зверя: Элиару, много раз выступавшему на арене, было хорошо знакомо такое состояние – оно нередко спасало ему жизнь. То было не бешенство, не слепая ярость, скорее, обострение всех самых мельчайших чувств. Он не думал и не помнил ни о чем, ни о Ливий, ни о Тарсии, ни о Гае. Рукоятка меча лежала в ладони, как приклеенная; все части тела словно бы действовали самостоятельно и в то же время удивительно слаженно. Он видел все, что происходило вокруг, он предугадывал действия противников, меч в его руке словно бы превратился в живое существо, обладающее собственным разумом и волей.
Хотя он сражался с ожесточенным, иступленным упорством, его противники, не только оглушенные его яростью, а отчасти и перенявшие ее, понемногу пришли в себя и теперь оборонялись более активно, чем прежде. В результате на теле Элиара появилось несколько глубоких царапин, из которых лилась кровь, но он, казалось, ничего не замечал.
В конце концов он буквально выбросил одного из противников с лестницы, проскочив мимо другого, истекавшего кровью, а последний, тот, что оставался внизу, при виде такой бойни постыдно бежал прочь.
Тем временем на шум и крики сбежалась толпа постояльцев гостиницы и хозяйских рабов. Услышав возгласы «надо позвать солдат!», Элиар кинулся наверх и крикнул Ливий, которая стояла, ни жива, ни мертва, посреди залитого кровью пола:
– Надо уходить!
Потом он остановился, тяжело дыша и словно бы только начав соображать, что происходит. Ливия смотрела на него со страной смесью облегчения и ужаса. Она знала, что по улицам Рима течет кровь, что убивают проскрибированных, распинают рабов, она не однажды присутствовала на гладиаторских играх, но все это словно бы проходило за какой-то стеной, она никогда не смотрела в лицо смерти, никогда не видела ее так близко и сейчас не могла отвести завороженного взгляда от темных капель, медленно падающих с меча Элиара. Его облик, облик человека, еще не отошедшего от сражения, был полон страшной, едва ли не божественной, первобытной силы. Ни за что на свете не посмела бы Ливия приблизиться к нему в эти мгновения. А вот Тарсия, которой жизнь уже показывала свое звериное лицо, была другой: она вбежала в комнату и, не обращая внимания на трупы, бросилась к своему возлюбленному:
– Ты ранен?!
Тот отмахнулся:
– Ничего серьезного. Нужно ехать и как можно скорее.
– Письмо! – вдруг вспомнила Ливия – Они сказали, что привезли послание от… – Она взглянула на Гая и очень тихо закончила:…от моего мужа.
Элиар быстро и без малейшего содрогания обыскал тела убитых. Нет, ничего.
Задерживаться в гостинице было опасно. Вскоре они тронулись в путь и на следующий день прибыли в Остию – в те времена крупнейшую торговую гавань Италии.
Им повезло – они почти сразу попали на корабль, следующий в Путеолы, откуда путешественники обычно попадали в Грецию.
Ливию продолжало тревожить состояние Гая: он по-прежнему хранил полную безучастность к происходящему, был очень слаб и отказывался от пищи. Однако, поскольку любая отсрочка грозила смертельной опасностью, они решили не ждать другого судна, к тому же приближался конец судоходного сезона, могли начаться шторма, да и не всякий корабль брал на борт пассажиров.
И вот осталась позади шумная, суетливая гавань, вокруг расстилалась безмятежная морская гладь. Дул легкий ветер, ярко светило солнце: плавание обещало быть удачным. Теперь Ливия могла хотя бы немного расслабиться и привести в порядок чувства и мысли, но она не хотела и боялась этого – и не только потому, что по-прежнему опасалась за жизнь Гая (хотя и кое-что понимавший в ранах Элиар, и по счастью оказавшийся на судне врач-грек говорили, что он, скорее всего, поправится). На самом деле ей было легче и проще жить, не разбираясь в том, осчастливлена она или напротив – обездолена случившимся. Она не хотела и не могла рвать свою жизнь пополам, что – увы! – было неизбежно. Луций, отец, Гай, прошлое и будущее… Ей было дорого и то, и другое.
Ее мечты сбылись, но не так, как она хотела, и теперь ей было суждено нечто другое. Что? Кто знает! Ливия начинала понимать: нужно просто ждать. И верить.
ГЛАВА IV
Когда с момента исчезновения Ливий прошло более десяти дней, Луций понял, что нужно прийти в себя и жить дальше, независимо от того, продолжит ли он разыскивать свою супругу или позволит себе положиться на волю богов.
Нанятый им отряд не вернулся назад, и теперь Луций не знал, что думать. Наверное, поиски Ливий и ее возможных спутников не увенчались успехом, и люди побоялись явиться к нему с таким сообщением, хотя даже в этом случае им было обещано небольшое вознаграждение. В Риме всегда очень быстро распространялись всевозможные слухи – Луция бесконечно удручало любопытство окружающих. Однажды он встретил на улице Юлию, та шла с двумя служанками и имела очень довольный, степенный вид. Луций знал, что совсем недавно Юлия родила второго ребенка, кажется, девочку. Остановившись, она принялась расспрашивать о Ливий, и Луций был вынужден отвечать на ее вопросы: при всем желании он не мог скрыть, что его супруги нет дома. Потом это повторилось с другими знакомыми; в конце концов Луций вообще стал избегать присутственных мест. Он сделался раздражительным и нервным и часто думал о том, как все это скажется на его положении. Еще месяц назад он мог надеяться получить должность эдила и впоследствии, возможно, достичь высшей ступеньки – претендовать на место в сенате! А теперь? Если вдруг станет известно, что его жена – преступница, бежавшая от мужа с проскрибированным?! Немедленно развестись с ней – и тем оградить себя от еще большего позора! Но он даже не имел возможности сообщить Ливий, что она отвергнута…
Луций помнил, как Децим спросил: «Она не оставила письма?» На что Марк Ливий отвечал: «Это было бы верхом лицемерия».
Все-таки Луций хотел бы получить объяснения. Он думал об этом дни и ночи. Все было вроде бы так понятно и в то же время – никаких ответов…
И вот он шел по Риму, одинокий, (если не считать сопровождавших его рабов) с печатью усталой задумчивости и разочарованности на лице. Римляне – племя властителей и воинов, тех, кто стоит во главе мира по милости богов и в силу разума. А между тем кто может понять этот мир, даже если отдельный человек остается загадкой?
Луций положительно не знал, куда ему деваться, что делать, и наконец решил посетить лупанар. Он отправился туда не потому, что ему нужна была женщина, и не в надежде на то, что чувственные наслаждения позволят ему забыться: он хотел внушить себе, будто Ливия ничего не значит для него, что ее можно заменить любой продажной девкой. Он желал изменить ей, как она, должно быть, изменяла ему. Хотя Луций подозревал, что вряд ли Ливию тронула бы его измена.
Он поехал в наиболее роскошное заведение и выбрал сразу двух красивых девушек, египтянку и сирийку, но двумя часами позже, возвратившись домой, почувствовал еще большую опустошенность. Хотя супружеская верность в среде римских патрициев вообще-то была достаточно редким явлением, Луция мучило сознание того, что Ливия невольно вынудила его совершить поступок, глубоко чуждый его душевной природе, Ливия, бежавшая из дома в компании жалкой распутной рабыни, презренного гладиатора и человека, осужденного на смерть.
В атрии Луций застал Марка Ливия, который зашел узнать, как продвигаются поиски. Тот держался спокойно и, что удивительно, рассуждая о поступке своей дочери, не произнес ни одного осуждающего слова. А между тем Луций часто думал, каково же смотреть в глаза окружающим этому гордому патрицию, чью жизнь до сего времени можно было считать безупречной? Сам не зная почему, Луций проявил в беседе с ним непростительную резкость, после чего Марк Ливий заявил, что сам займется поисками. Он сказал, свадьбу Децима пришлось отложить на месяц, – по-видимому, за этот срок они надеялись отыскать Ливию. Марк Ливий обращался к гадателям, авгурам, и те заверили, что его дочь жива и скоро вернется домой.
Луций слушал с плохо скрываемым раздражением. «А как же я? – хотелось выкрикнуть ему. – Что должен думать и чувствовать я?! Как мне теперь жить?!»
…Погода благоприятствовала путникам – они без приключений добрались до Коринфского залива, потом до Афин и, почти не задерживаясь, отправились дальше, в сторону островов восточной Греции. Ливия, Тарсия и Элиар, никогда прежде не путешествовавшие морем, были поражены ни с чем не сравнимыми пейзажами диких горных областей легендарной страны, вдоль западных берегов которой пролегал путь в залив.
Голые рыжие вершины и лесистые склоны на фоне морской и небесной синевы, мрачные, загадочные, суровые – и в то же время неумолимо влекущие к себе изумительной, совершенной первозданной красотой.
Корабль двигался неспешно, точно некая царственно парящая птица, по бескрайней водной пустыне, которой Ливия любовалась до боли в глазах, до наступления полной, сходной с пустотою безмятежности в душе.
Ей удалось устроить Гая в общей каюте, а Элиар и Тарсия ночевали на палубе. Однажды, проснувшись еще до наступления рассвета, Ливия поднялась наверх и наткнулась на них, спящих под шерстяным покрывалом. Лицо Тарсии было спокойно, оно хранило отсвет нежности и любви, – кто из них четверых чувствовал себя по-настоящему счастливым, так это гречанка. Она получила то, что хотела: возможность строить планы, на что-то надеяться, жить без вечного ожидания и тревоги. Что касается галла, вряд ли, подумала Ливия, он скоро обретет душевный покой.
А она сама? Она была даже рада, когда они наконец сошли на землю и отправились в Афины сухим путем: тогда ее вновь захватили дорожные хлопоты, и ей стало некогда думать о том, что беспрерывно терзало сердце.
После недолгого обсуждения, в котором Гай не принимал участия, конечной целью путешествия они избрали небольшой остров близ Наксоса, один из ничем не примечательных малонаселенных островков восточной Греции. Времени на размышления и сборы оставалось немного: судоходный сезон подходил к концу, а зимовать на материке – и тем более в самих Афинах – было небезопасно. А кто сможет найти их на одном из четырехсот островов, рассеянных в просторах Эгейского моря?
Так они очутились на чрезвычайно бедном клочке суши с предельно малым количеством пресной воды и небольшим числом жителей, которые в основном занимались тем, что ловили рыбу, да разводили коз и овец.
Конечно, здесь было очень красиво: достаточно мягкие очертания покрытых низкорослым кустарником, – а местами рыжими соснами – гор, глубокие, тихие бирюзовые бухты с нависшими над ними темно-серыми скалами, в которых были высечены ведущие наверх ступеньки. Кое-где виднелись ярко-зеленые пятна платановых рощ, серебристые – оливковых, а также ряды виноградников и маленькие площадки злаковых культур.
Путешественники поселились в стоявшем на возвышенности, очень старом и запущенном доме. По слухам, прежде в нем жил то ли философ, то ли поэт, полубезумец, добровольно удалившийся в изгнание и закончивший жизнь на острове. Никто не хотел занимать это жилье, так как оно располагалось слишком высоко: тяжело носить воду, не насадишь полезных растений, да и ведущие наверх ступеньки слишком крутые и скользкие, особенно зимой, в период дождей и ветров.
Комнатки в доме были маленькие и темные, дворик зарос сорняками – они уже высохли и стояли точно мертвые стражи разорения и покоя. Ограда и веранда местами разрушились, но зато нашлась кое-какая мебель и кухонная утварь, в том числе пифос – сосуд для хранения жидкостей – и пара амфор, правда, все запыленное, закопченное, грязное. Тар сия принесла воды и немедленно взялась за уборку, а Элиар принялся воевать с сорняками – вырывал с корнем, слишком толстые подрубал мечом, складывал и выносил за ограду.
Ливия села возле кровати, на которую прилег Гай. Он давно ходил сам, но сейчас долгий и крутой подъем утомил его. Они молчали, однако Гай взял руку Ливий в свою и тихонько сжал, выражая единение и поддержку.
Наведя в комнатах относительный порядок, гречанка вызвалась спуститься вниз и раздобыть какой-нибудь еды. Она вернулась довольно быстро и принесла ячменные лепешки, немного маслин и лука, козье молоко, а потом сказала, что они с Элиаром хотят искупаться.
– Идите, – ответила Ливия, – мы вас подождем. – Потом прибавила: – Я сама накрою на стол.
Когда они ушли, молодая женщина неловко произнесла:
– Здесь красиво и тихо… очень тихо.
– Да, – отозвался Гай, – подходящее место для изгнания. – И произнес с неожиданной улыбкой: – Самое время начать искренне поклоняться богам. Как сказал кто-то из философов: «Лучше уж верить басням о богах, чем покоряться судьбе, – басни дают надежду умилостивить богов почитанием, в судьбе же заключена неумолимая неизбежность».
Ливия вспомнила, как Элиар спросил: «Вот тут, в Греции, и находится Олимп, на котором живут боги?» «Да», – ответила Тарсия, а они с Гаем промолчали.
– В конце концов все получилось так, как ты мечтала, помнишь?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53