пришла кормилица и унесла ребенка, между тем Ливия велела подать Элиару вина и оставшийся от ужина кусок жаркого.
– Твой муж дома? – спросил молодой человек.
– Нет, – отвечала Ливия, – Луций пошел к моему отцу. Не беспокойся, он не скоро вернется. Садись и ешь, а я расскажу тебе о Тарсии.
Она не упомянула ни о том, что случилось с гречанкой на острове, ни о Карионе. Сказала только, что, несмотря на все уговоры, Тарсия решила жить отдельно и нанялась в мастерскую, где работали женщины, вольноотпущенницы и рабыни, умеющие шить и вышивать золотом. Они выделывали ковры и покрывала с вытканными изображениями зверей и различных мифологических персонажей, а также вышивали на туниках всевозможные украшения. Она сняла квартиру на Субуре и приобрела скромную обстановку.
Элиар слушал, изредка кивая, а Ливия исподволь поглядывала на него, поражаясь переменчивости человеческой судьбы. В те времена в легионы не принимали даже вольноотпущенников – разве что в самых исключительных обстоятельствах, о рабах же не могло быть и речи!
Не удержавшись, она снова спросила о том, как он попал в армию.
Элиар коротко изложил свою историю. После поражения в битве при Филиппах те легионеры Брута и Кассия, что больше не желали воевать, получили отставку, остальным предложили службу в армии триумвиров.
– Мне пришлось признаться, что я не имею гражданства; к счастью, в этой неразберихе никто не стал дознаваться до правды, а поскольку я хорошо говорю по-латыни, да к тому же неплохо обучен воинскому искусству, мне почти сразу присвоили гражданство и зачислили в конницу Октавиана, – сказал он.
– А если все откроется? – спросила Ливия. Элиар пожал плечами:
– Ты знаешь, что будет, госпожа. Только зачем об этом думать?
Ливия согласно кивнула. Что ж, Элиару несказанно повезло, чего не скажешь о Тарсии: вряд ли ее надеждам суждено сбыться, если только она не решится выйти замуж за кого-то другого. Большую часть времени Элиар будет находиться вдали от Рима, к тому же легионерам запрещено вступать в брак; как правило, они довольствуются случайными связями с теми жалкими созданиями, что следуют за войском в обозе, да еще с женщинами из завоеванных стран, которых нередко берут силой.
– Я дам тебе провожатого, – сказала Ливия, – он покажет, где живет Тарсия.
Вернулась кормилица с ребенком, она заявила, что с мальчиков все в порядке, он берет грудь, просто бедняжка слишком ослаблен от недоедания и плохого ухода.
– А где его мать? – решилась спросить Ливия.
– Она умерла, – сказал Элиар. Потом поблагодарил и простился.
Раб проводил его до начала улицы, где жила Тарсия, и объяснил примерный путь.
…Элиар немного постоял, вдыхая городской воздух, от которого уже отвык. Вечер был мрачный, ни луны, ни звезд. Темнота, прохлада и ощущение полной покинутости. Элиару не верилось, что скоро он увидит Тарсию. Он невольно усмехнулся. Долгожданное свидание с нею потребует от него гораздо большего мужества, чем неожиданная встреча с врагом!
Тарсия жила в верхнем этаже громоздкой инсулы. Элиар прошел к дому, с трудом отбиваясь от уличных псов, которые кидались на него со злобным лаем. Он спросил о Тарсии в двух или трех квартирах; наконец неопрятная толстая женщина показала ему дорогу.
Элиар поднялся по шаткой деревянной лестнице, постучал и, заслышав легкие шуршащие шаги, толкнул дверь ногой, обутой в тяжелый солдатский башмак.
Тарсия испуганно замерла на пороге. Ее пушистые рыжие волосы в свете неярко горевшей лампы казались красновато-желтыми, а глаза, выглядевшие почти прозрачными на затемненном лице, влажно блестели. Губы молодой женщины чуть приоткрылись, но она не вымолвила ни слова и стояла, бессильно опустив обнаженные тонкие руки.
Элиар не мог обнять гречанку, ему мешала его ноша. Он сделал шаг вперед и вошел в комнату. Она была такой крошечной, что стоило ему пройти на середину, сразу сделалось почти совсем темно.
Элиар поискал взглядом, куда бы ему положить сверток, и наконец опустил его на стоявший у двери сундук. Потом повернулся к Тарсии и, повинуясь неожиданному порыву, преклонил колена, обнял молодую женщину за талию и приник к ее телу с такой силой, что она едва не упала.
– Я вернулся, – глухо прошептал он.
Она не смогла ничего сказать, лишь положила руки на его голову и тихо поглаживала, чуть покачиваясь; ее лицо было бледно, и щеки мокры от слез.
Они долго молчали; потом Элиар встал на ноги и промолвил, не выпуская ее руки:
– Я даже не знаю, что тебе сказать…
– Не говори ничего. Главное, ты жив и вернулся ко мне. Он помотал головой:
– Есть еще кое-что.
Элиар встал, подошел к сундуку, отвернул края плаща, и Тарсия увидела ребенка.
Она застыла в растерянности, не зная, что и думать.
– Откуда… Что это?!
– Так получилось. – Его светлые глаза жестковато поблескивали, а волевое лицо как-то странно сжалось и помрачнело. – Мать этого мальчика умерла, и мне пришлось взять его с собой.
– Она была… твоей женой? – тихо спросила Тарсия.
– Не только моей.
Сначала он повторил то, что недавно рассказывал Ливии, потом заговорил о другом…
… Элиар увидел Спатиале случайно, когда вместе с другими воинами, еще будучи пленником, сооружал укрепления в неприятельском лагере: она лежала в грязи, ее одежда была изорвана, руки и ноги раскинуты в стороны… Ребенок был рядом; он почти что окоченел и уже не плакал. Элиар склонился над ней: ее мертвые глаза равнодушно и неподвижно смотрели сквозь него в широкое безмолвное небо. Другие воины тоже узнали ее, но никто не мог сказать, как она здесь оказалась и от чего приняла смерть. Обоз был захвачен неприятелем, и участь немногих находившихся там женщин была незавидна…
– Я не мог оставить его умирать, – сказал Элиар, глядя в огонь.
– И ты решил принести этого ребенка ко мне?
– Да. Но если велишь мне уйти, я уйду. – Элиар невольно повторил фразу, с которой некогда обратилась к нему Спатиале.
– Ты знаешь, что я не смогу так поступить, – спокойно заметила Тарсия и спросила: – У мальчика есть имя?
– Нет.
– Ты готов признать его своим сыном?
– Да.
– Садись к столу, – немного помолчав, сказала Тарсия. Она сняла с маленькой печки миску с ячменной кашей и поставила на стол. Потом принесла блюдо с солеными маслинами и другое, с приправленными уксусом овощами, и кувшин с сильно разбавленным вином.
Элиар неловко присел на стул и огляделся. Обстановка была очень бедной: узкая кровать, сундук, два старых ковра, стол…
– Что заставило тебя снять это жилье? – не выдержав, спросил он.
Тарсия усмехнулась. Даже в эти мгновения от нее исходило ощущение удивительного внутреннего покоя.
– Говорят, источником мужества римлян служит их гордость; не пора ли брать с них пример? Что касается обстановки, в которой я живу… Помнится, мой отец говорил: «Простота не есть нищета». Ты меня понимаешь?
– Ты больше не хочешь быть рабыней и ради этого готова пожертвовать спокойной и сытой жизнью у госпожи Ливий?
– Да.
Она оперлась на стол обеими руками, чуть наклонилась вперед и пристально смотрела на сидящего перед ней Элиара жарким от волнения взглядом.
– Я приму твоего сына, если ты… примешь моего. От неожиданности он чуть привстал:
– У тебя сын?!
– Да.
Она сделала знак, и Элиар прошел за ней в отделенный тонкой перегородкой чуланчик. Там на небольшой кровати с матрасом и подушками спал мальчик лет трех; он разметался во сне, и Элиар видел крепкое тельце, здоровый румянец на щеках и тени от длинных ресниц, и мягкие черные кудри.
Он повернулся и посмотрел на молодую женщину:
– Но… почему?
Тарсия глубоко вздохнула, крепко сцепив пальцы на прижатых к груди руках.
– В моей жизни не все было гладко, Элиар. – В ее голосе прорвалась долго сдерживаемая глухая боль. – Там, на пиратском острове, я жила с одним… из тех. Он принудил меня, я не могла отказаться. И хотя, по милости богов, я вернулась в Рим, мне не становилось легче. К тому же я беспрестанно терзалась мыслями о твоей судьбе. Эта ноша была подобна могильному камню, и я исцелилась только благодаря Кариону.
Тарсия умолкла. На первых порах ей пришлось нелегко: мальчик был совершенно диким, пугливым, он почти не говорил и плохо понимал обращенные к нему слова. Но он постепенно привык к ней, повеселел, к тому же оказался весьма смышленым: быстро научился хорошо говорить, охотно слушал все, что она рассказывала ему и читала. Прошла пара месяцев, и Карион всем сердцем льнул к новой матери, целыми днями жался к ее ногам, мешая Тарсии работать, что, впрочем, нисколько не огорчало женщину. Она боялась, что Амеана, опомнившись, придет за своим сыном, но та не появилась, и со временем Тарсия перестала о ней думать. Зато принялась размышлять о другом: здесь, в доме Ливий, она имела постоянный кров и пищу, но зато на нее продолжали смотреть как на невольницу и так же относились к Кариону. В конце концов молодая женщина решила начать самостоятельную жизнь.
Элиар все больше мрачнел, его глаза сузились и сверкали; услышав о том, что ей пришлось пережить на пиратском острове, он резко разрубил ладонью воздух. И в то же время он выглядел странно беспомощным, этот заблудившийся в жизни воин.
– Я редко думал о твоем счастье, и ты это чувствовала, – тяжело вымолвил он. – Когда я прыгнул в воду…
Тарсия покачала головой:
– Не надо об этом. Все случилось так, как должно было случиться: теперь ты в римской армии, а у меня есть сын, и ты принес мне второго. Помнишь, я говорила тебе о предсказании?
– Но у нас могут быть и свои дети.
Она улыбнулась мимолетной грустной улыбкой и села.
– Я была беременна… давно, еще до нашей первой разлуки, но потом меня сильно избили и… В общем старуха-рабыня, что спасла меня, когда я истекала кровью, сказала, что, вероятнее всего, я останусь бесплодной.
– Ты никогда об этом не говорила.
– Да, не говорила, пока не пришло время. Элиар долго молчал.
– С кем ты оставляешь мальчика, когда идешь в мастерскую? – наконец спросил он.
– Беру с собой; иногда присматривают соседи… если им заплатить.
– У меня есть немного денег, – неловко произнес Элиар, – я оставлю их тебе. В коннице платят лучше, чем в пехоте; надеюсь, я сумею пересылать большую часть денег в Рим.
Тарсия ничего не сказала. Она отошла к кровати, расправила покрывало, разложила подушки.
– Пожалуй, здесь не хватит места для двоих, – решительно произнесла молодая женщина.
– Ты не хочешь ложиться со мной? – тихо спросил Элиар. Тарсия молчала и не поворачивалась. Он смотрел на ее гибкую спину, загорелые руки, тяжелый узел золотистых волос…
– Я лягу на пол, – сказал он, – ничего, мне приходилось спать и на камнях, и на сырой земле.
Вскоре гречанка потушила лампу, и комната погрузилась во мрак. Оба лежали, не шевелясь, не видя друг друга, не разговаривая, и в конце концов заснули. Посреди ночи их вырвал из сна пронзительный тонкий плач. Тарсия взяла ребенка на руки и немного походила по комнате, укачивая.
Ливия положила в сверток немного чистых пеленок, а вот с едой было сложнее.
– Рано утром придется пойти на рынок и купить молока, – озабоченно произнесла Тарсия.
Следом пришлось успокаивать Кариона, который проснулся от крика малыша и испуганно звал мать.
Наконец все стихло. Тарсия снова заснула и пробудилась, словно от какого-то толчка. Она открыла глаза: в окна заглядывал рассвет. Она увидела Элиара, который стоял на коленях перед ее постелью и смотрел ей в лицо.
Женщина приподнялась на локте:
– Что случилось?
– Ничего. – Он коснулся исколотых длинной и толстой иглой пальцев Тарсии, потом легонько провел ее ладонью по своей щеке. Его глаза были задумчивы и серьезны. – Просто я размышлял над тем, как нам теперь жить.
Он действительно думал об этом. Собственно, Тарсия, как и прежде, не была защищена от жизни: ни от насилия в этом квартале, где обитали люди самого низкого сорта, ни от возможных домогательств хозяина мастерской, ни от грозящей нищеты. Ее единственной опорой мог бы стать хороший, надежный муж, но Элиар не годился для этой роли. Что возьмешь с воина, который появляется в Риме два-три раза в год, жизнь которого – бесконечные походы, военные крепости и лагеря… Правда, Элиар мог рассчитывать на то, что по окончании службы получит земельный участок и деньги, но когда это будет?
Тарсия все понимала. Она долго смотрела на его молодое, красивое и уже испещренное шрамами тело, на отмеченное печатью жизненных невзгод лицо и вдруг с рыданием обняла Элиара за шею, прильнула к груди. В тот же миг их обоих словно бы лизнули огненные языки внезапно вспыхнувшего любовного желания, и это мигом уничтожило преграды недоразумений и обид.
Они старались не шуметь, чтобы не разбудить Кариона. За окном еще спал беспокойный жестокий мир, среди бесконечной жадности, предельной разумности и бесцельной суеты которого они были вынуждены существовать.
Потом, когда они тихо лежали, обнявшись, Элиар внезапно спросил:
– Значит, твоя госпожа вернулась к мужу?
– Да, – ответила Тарсия и задумчиво прибавила: – Я ее не осуждаю, хотя и не могу понять. К сожалению, мы еще не научились противиться неизбежному. – Потом спросила – Что такое римская армия?
– Трудно сказать, хотя, знаешь, пожалуй, я понял, почему римляне сумели покорить столько народов. Помню, в детстве я видел, как на пиру вступали в поединок наши воины, – они делали это просто так, из потребности сражаться, в них всегда жило какое-то беспокойство, стремление к движению, неважно куда. Римляне не таковы. Они побеждают благодаря упорству, властной суровости и глубокой уверенности в том, что на их стороне и сила, и судьба, и воля богов. Они не испытывают ни волнения, ни страха, только гордость – с нею и сражаются, и умирают.
– Так можно сказать, что они тебя победили? – спросила Тарсия.
– И он коротко отвечал:
– Да.
Молодая женщина поднялась с постели и остановилась посреди комнаты. Ворвавшееся в окошко солнце озаряло ее обнаженное тело, и оно полыхало золотом, точно купаясь в некоем божественном огне.
Заплакал один ребенок, и проснулся другой: начиналось новое утро.
ГЛАВА X
В начале лета Ливия решила навестить брата в загородном имении, где он обосновался со дня своей свадьбы.
Поместье было расположено к северу от Рима, близ Сабатинского озера. Миновав пыльные центральные дороги Италии, Ливия наслаждалась тишиной и покоем прекрасного летнего дня. Горячие и яркие солнечные лучи золотыми потоками изливались на землю, но зноя не было, и молодую женщину буквально опьянял открывавшийся взору сказочный вид.
Она глядела в окно крытой повозки на лежащее вдали бледное и блестящее море, обширную долину с текущей по ней рекой изумрудно-зеленых приморских елочек, плоские поля и густые виноградники. Кое-где по обочинам древней дороги росли старые дремучие дубы с корявой плотью стволов и горящие бриллиантами росы стройные лиственницы, а дальше, в траве, светлели голубые озерца цветов.
Чем ближе она подъезжала к усадьбе, тем чаще встречались обширные возделанные поля, на которых трудились голые до пояса рабы, часть которых была закована в кандалы, и надсмотрщики в остроконечных шапках. Она видела крутолобых волов с огромными рогами, черных тарентских овец и породистых собак в утыканных гвоздями толстых кожаных ошейниках, и ей не верилось, что все это принадлежит ее семье.
Сама усадьба занимала довольно большую площадь; на возвышении был возведен преторий – его окружала закрытая со всех сторон галерея с рядом узких окошек, проделанных в верхней части стен.
Ливия ехала к дому, и солнце вспыхивало язычками пламени в гуще молодой зелени, буйно растущей по краям широкой аллеи.
Она нашла, что дом выглядит просто прекрасно, весь белый в сиянии солнца, окруженный амфитеатром гор и высокими тенистыми рощами. Притом, что это имение вовсе не было роскошной игрушкой, оно надежно подпитывало деньгами то самое величие римского гражданина, с каким Марк Ливий царил в магистрате.
Навстречу Ливий и ее свите высыпала толпа рабов во главе с домоправителем и вышла жена Децима, Веллея; остановившись, словно бы в растерянности, она робко и тихо приветствовала неожиданную гостью.
Ливия смотрела на гладко причесанную и незатейливо одетую девушку, почти девочку, так мало походившую на хозяйку дома. Она даже не могла сказать, красива ли Веллея: узенькое смуглое личико, близко посаженные темные глаза, полудетское тело. Хотя юная женщина говорила мало, и ее голос был бесцветен и тих, Ливий показалось, что невестка все-таки рада ее приезду.
Они прошли в дом: хозяйка впереди, гостья – за ней, следом рабы втащили тяжелые дорожные сундуки. Ливия пожелала умыться и переодеться с дороги – ее проводили в одну из небольших комнат за атрием.
Молодую женщину умилила простота и относительная строгость обстановки: здесь не было тех изысканных отделок и массы безделушек, что окружали человека в Риме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
– Твой муж дома? – спросил молодой человек.
– Нет, – отвечала Ливия, – Луций пошел к моему отцу. Не беспокойся, он не скоро вернется. Садись и ешь, а я расскажу тебе о Тарсии.
Она не упомянула ни о том, что случилось с гречанкой на острове, ни о Карионе. Сказала только, что, несмотря на все уговоры, Тарсия решила жить отдельно и нанялась в мастерскую, где работали женщины, вольноотпущенницы и рабыни, умеющие шить и вышивать золотом. Они выделывали ковры и покрывала с вытканными изображениями зверей и различных мифологических персонажей, а также вышивали на туниках всевозможные украшения. Она сняла квартиру на Субуре и приобрела скромную обстановку.
Элиар слушал, изредка кивая, а Ливия исподволь поглядывала на него, поражаясь переменчивости человеческой судьбы. В те времена в легионы не принимали даже вольноотпущенников – разве что в самых исключительных обстоятельствах, о рабах же не могло быть и речи!
Не удержавшись, она снова спросила о том, как он попал в армию.
Элиар коротко изложил свою историю. После поражения в битве при Филиппах те легионеры Брута и Кассия, что больше не желали воевать, получили отставку, остальным предложили службу в армии триумвиров.
– Мне пришлось признаться, что я не имею гражданства; к счастью, в этой неразберихе никто не стал дознаваться до правды, а поскольку я хорошо говорю по-латыни, да к тому же неплохо обучен воинскому искусству, мне почти сразу присвоили гражданство и зачислили в конницу Октавиана, – сказал он.
– А если все откроется? – спросила Ливия. Элиар пожал плечами:
– Ты знаешь, что будет, госпожа. Только зачем об этом думать?
Ливия согласно кивнула. Что ж, Элиару несказанно повезло, чего не скажешь о Тарсии: вряд ли ее надеждам суждено сбыться, если только она не решится выйти замуж за кого-то другого. Большую часть времени Элиар будет находиться вдали от Рима, к тому же легионерам запрещено вступать в брак; как правило, они довольствуются случайными связями с теми жалкими созданиями, что следуют за войском в обозе, да еще с женщинами из завоеванных стран, которых нередко берут силой.
– Я дам тебе провожатого, – сказала Ливия, – он покажет, где живет Тарсия.
Вернулась кормилица с ребенком, она заявила, что с мальчиков все в порядке, он берет грудь, просто бедняжка слишком ослаблен от недоедания и плохого ухода.
– А где его мать? – решилась спросить Ливия.
– Она умерла, – сказал Элиар. Потом поблагодарил и простился.
Раб проводил его до начала улицы, где жила Тарсия, и объяснил примерный путь.
…Элиар немного постоял, вдыхая городской воздух, от которого уже отвык. Вечер был мрачный, ни луны, ни звезд. Темнота, прохлада и ощущение полной покинутости. Элиару не верилось, что скоро он увидит Тарсию. Он невольно усмехнулся. Долгожданное свидание с нею потребует от него гораздо большего мужества, чем неожиданная встреча с врагом!
Тарсия жила в верхнем этаже громоздкой инсулы. Элиар прошел к дому, с трудом отбиваясь от уличных псов, которые кидались на него со злобным лаем. Он спросил о Тарсии в двух или трех квартирах; наконец неопрятная толстая женщина показала ему дорогу.
Элиар поднялся по шаткой деревянной лестнице, постучал и, заслышав легкие шуршащие шаги, толкнул дверь ногой, обутой в тяжелый солдатский башмак.
Тарсия испуганно замерла на пороге. Ее пушистые рыжие волосы в свете неярко горевшей лампы казались красновато-желтыми, а глаза, выглядевшие почти прозрачными на затемненном лице, влажно блестели. Губы молодой женщины чуть приоткрылись, но она не вымолвила ни слова и стояла, бессильно опустив обнаженные тонкие руки.
Элиар не мог обнять гречанку, ему мешала его ноша. Он сделал шаг вперед и вошел в комнату. Она была такой крошечной, что стоило ему пройти на середину, сразу сделалось почти совсем темно.
Элиар поискал взглядом, куда бы ему положить сверток, и наконец опустил его на стоявший у двери сундук. Потом повернулся к Тарсии и, повинуясь неожиданному порыву, преклонил колена, обнял молодую женщину за талию и приник к ее телу с такой силой, что она едва не упала.
– Я вернулся, – глухо прошептал он.
Она не смогла ничего сказать, лишь положила руки на его голову и тихо поглаживала, чуть покачиваясь; ее лицо было бледно, и щеки мокры от слез.
Они долго молчали; потом Элиар встал на ноги и промолвил, не выпуская ее руки:
– Я даже не знаю, что тебе сказать…
– Не говори ничего. Главное, ты жив и вернулся ко мне. Он помотал головой:
– Есть еще кое-что.
Элиар встал, подошел к сундуку, отвернул края плаща, и Тарсия увидела ребенка.
Она застыла в растерянности, не зная, что и думать.
– Откуда… Что это?!
– Так получилось. – Его светлые глаза жестковато поблескивали, а волевое лицо как-то странно сжалось и помрачнело. – Мать этого мальчика умерла, и мне пришлось взять его с собой.
– Она была… твоей женой? – тихо спросила Тарсия.
– Не только моей.
Сначала он повторил то, что недавно рассказывал Ливии, потом заговорил о другом…
… Элиар увидел Спатиале случайно, когда вместе с другими воинами, еще будучи пленником, сооружал укрепления в неприятельском лагере: она лежала в грязи, ее одежда была изорвана, руки и ноги раскинуты в стороны… Ребенок был рядом; он почти что окоченел и уже не плакал. Элиар склонился над ней: ее мертвые глаза равнодушно и неподвижно смотрели сквозь него в широкое безмолвное небо. Другие воины тоже узнали ее, но никто не мог сказать, как она здесь оказалась и от чего приняла смерть. Обоз был захвачен неприятелем, и участь немногих находившихся там женщин была незавидна…
– Я не мог оставить его умирать, – сказал Элиар, глядя в огонь.
– И ты решил принести этого ребенка ко мне?
– Да. Но если велишь мне уйти, я уйду. – Элиар невольно повторил фразу, с которой некогда обратилась к нему Спатиале.
– Ты знаешь, что я не смогу так поступить, – спокойно заметила Тарсия и спросила: – У мальчика есть имя?
– Нет.
– Ты готов признать его своим сыном?
– Да.
– Садись к столу, – немного помолчав, сказала Тарсия. Она сняла с маленькой печки миску с ячменной кашей и поставила на стол. Потом принесла блюдо с солеными маслинами и другое, с приправленными уксусом овощами, и кувшин с сильно разбавленным вином.
Элиар неловко присел на стул и огляделся. Обстановка была очень бедной: узкая кровать, сундук, два старых ковра, стол…
– Что заставило тебя снять это жилье? – не выдержав, спросил он.
Тарсия усмехнулась. Даже в эти мгновения от нее исходило ощущение удивительного внутреннего покоя.
– Говорят, источником мужества римлян служит их гордость; не пора ли брать с них пример? Что касается обстановки, в которой я живу… Помнится, мой отец говорил: «Простота не есть нищета». Ты меня понимаешь?
– Ты больше не хочешь быть рабыней и ради этого готова пожертвовать спокойной и сытой жизнью у госпожи Ливий?
– Да.
Она оперлась на стол обеими руками, чуть наклонилась вперед и пристально смотрела на сидящего перед ней Элиара жарким от волнения взглядом.
– Я приму твоего сына, если ты… примешь моего. От неожиданности он чуть привстал:
– У тебя сын?!
– Да.
Она сделала знак, и Элиар прошел за ней в отделенный тонкой перегородкой чуланчик. Там на небольшой кровати с матрасом и подушками спал мальчик лет трех; он разметался во сне, и Элиар видел крепкое тельце, здоровый румянец на щеках и тени от длинных ресниц, и мягкие черные кудри.
Он повернулся и посмотрел на молодую женщину:
– Но… почему?
Тарсия глубоко вздохнула, крепко сцепив пальцы на прижатых к груди руках.
– В моей жизни не все было гладко, Элиар. – В ее голосе прорвалась долго сдерживаемая глухая боль. – Там, на пиратском острове, я жила с одним… из тех. Он принудил меня, я не могла отказаться. И хотя, по милости богов, я вернулась в Рим, мне не становилось легче. К тому же я беспрестанно терзалась мыслями о твоей судьбе. Эта ноша была подобна могильному камню, и я исцелилась только благодаря Кариону.
Тарсия умолкла. На первых порах ей пришлось нелегко: мальчик был совершенно диким, пугливым, он почти не говорил и плохо понимал обращенные к нему слова. Но он постепенно привык к ней, повеселел, к тому же оказался весьма смышленым: быстро научился хорошо говорить, охотно слушал все, что она рассказывала ему и читала. Прошла пара месяцев, и Карион всем сердцем льнул к новой матери, целыми днями жался к ее ногам, мешая Тарсии работать, что, впрочем, нисколько не огорчало женщину. Она боялась, что Амеана, опомнившись, придет за своим сыном, но та не появилась, и со временем Тарсия перестала о ней думать. Зато принялась размышлять о другом: здесь, в доме Ливий, она имела постоянный кров и пищу, но зато на нее продолжали смотреть как на невольницу и так же относились к Кариону. В конце концов молодая женщина решила начать самостоятельную жизнь.
Элиар все больше мрачнел, его глаза сузились и сверкали; услышав о том, что ей пришлось пережить на пиратском острове, он резко разрубил ладонью воздух. И в то же время он выглядел странно беспомощным, этот заблудившийся в жизни воин.
– Я редко думал о твоем счастье, и ты это чувствовала, – тяжело вымолвил он. – Когда я прыгнул в воду…
Тарсия покачала головой:
– Не надо об этом. Все случилось так, как должно было случиться: теперь ты в римской армии, а у меня есть сын, и ты принес мне второго. Помнишь, я говорила тебе о предсказании?
– Но у нас могут быть и свои дети.
Она улыбнулась мимолетной грустной улыбкой и села.
– Я была беременна… давно, еще до нашей первой разлуки, но потом меня сильно избили и… В общем старуха-рабыня, что спасла меня, когда я истекала кровью, сказала, что, вероятнее всего, я останусь бесплодной.
– Ты никогда об этом не говорила.
– Да, не говорила, пока не пришло время. Элиар долго молчал.
– С кем ты оставляешь мальчика, когда идешь в мастерскую? – наконец спросил он.
– Беру с собой; иногда присматривают соседи… если им заплатить.
– У меня есть немного денег, – неловко произнес Элиар, – я оставлю их тебе. В коннице платят лучше, чем в пехоте; надеюсь, я сумею пересылать большую часть денег в Рим.
Тарсия ничего не сказала. Она отошла к кровати, расправила покрывало, разложила подушки.
– Пожалуй, здесь не хватит места для двоих, – решительно произнесла молодая женщина.
– Ты не хочешь ложиться со мной? – тихо спросил Элиар. Тарсия молчала и не поворачивалась. Он смотрел на ее гибкую спину, загорелые руки, тяжелый узел золотистых волос…
– Я лягу на пол, – сказал он, – ничего, мне приходилось спать и на камнях, и на сырой земле.
Вскоре гречанка потушила лампу, и комната погрузилась во мрак. Оба лежали, не шевелясь, не видя друг друга, не разговаривая, и в конце концов заснули. Посреди ночи их вырвал из сна пронзительный тонкий плач. Тарсия взяла ребенка на руки и немного походила по комнате, укачивая.
Ливия положила в сверток немного чистых пеленок, а вот с едой было сложнее.
– Рано утром придется пойти на рынок и купить молока, – озабоченно произнесла Тарсия.
Следом пришлось успокаивать Кариона, который проснулся от крика малыша и испуганно звал мать.
Наконец все стихло. Тарсия снова заснула и пробудилась, словно от какого-то толчка. Она открыла глаза: в окна заглядывал рассвет. Она увидела Элиара, который стоял на коленях перед ее постелью и смотрел ей в лицо.
Женщина приподнялась на локте:
– Что случилось?
– Ничего. – Он коснулся исколотых длинной и толстой иглой пальцев Тарсии, потом легонько провел ее ладонью по своей щеке. Его глаза были задумчивы и серьезны. – Просто я размышлял над тем, как нам теперь жить.
Он действительно думал об этом. Собственно, Тарсия, как и прежде, не была защищена от жизни: ни от насилия в этом квартале, где обитали люди самого низкого сорта, ни от возможных домогательств хозяина мастерской, ни от грозящей нищеты. Ее единственной опорой мог бы стать хороший, надежный муж, но Элиар не годился для этой роли. Что возьмешь с воина, который появляется в Риме два-три раза в год, жизнь которого – бесконечные походы, военные крепости и лагеря… Правда, Элиар мог рассчитывать на то, что по окончании службы получит земельный участок и деньги, но когда это будет?
Тарсия все понимала. Она долго смотрела на его молодое, красивое и уже испещренное шрамами тело, на отмеченное печатью жизненных невзгод лицо и вдруг с рыданием обняла Элиара за шею, прильнула к груди. В тот же миг их обоих словно бы лизнули огненные языки внезапно вспыхнувшего любовного желания, и это мигом уничтожило преграды недоразумений и обид.
Они старались не шуметь, чтобы не разбудить Кариона. За окном еще спал беспокойный жестокий мир, среди бесконечной жадности, предельной разумности и бесцельной суеты которого они были вынуждены существовать.
Потом, когда они тихо лежали, обнявшись, Элиар внезапно спросил:
– Значит, твоя госпожа вернулась к мужу?
– Да, – ответила Тарсия и задумчиво прибавила: – Я ее не осуждаю, хотя и не могу понять. К сожалению, мы еще не научились противиться неизбежному. – Потом спросила – Что такое римская армия?
– Трудно сказать, хотя, знаешь, пожалуй, я понял, почему римляне сумели покорить столько народов. Помню, в детстве я видел, как на пиру вступали в поединок наши воины, – они делали это просто так, из потребности сражаться, в них всегда жило какое-то беспокойство, стремление к движению, неважно куда. Римляне не таковы. Они побеждают благодаря упорству, властной суровости и глубокой уверенности в том, что на их стороне и сила, и судьба, и воля богов. Они не испытывают ни волнения, ни страха, только гордость – с нею и сражаются, и умирают.
– Так можно сказать, что они тебя победили? – спросила Тарсия.
– И он коротко отвечал:
– Да.
Молодая женщина поднялась с постели и остановилась посреди комнаты. Ворвавшееся в окошко солнце озаряло ее обнаженное тело, и оно полыхало золотом, точно купаясь в некоем божественном огне.
Заплакал один ребенок, и проснулся другой: начиналось новое утро.
ГЛАВА X
В начале лета Ливия решила навестить брата в загородном имении, где он обосновался со дня своей свадьбы.
Поместье было расположено к северу от Рима, близ Сабатинского озера. Миновав пыльные центральные дороги Италии, Ливия наслаждалась тишиной и покоем прекрасного летнего дня. Горячие и яркие солнечные лучи золотыми потоками изливались на землю, но зноя не было, и молодую женщину буквально опьянял открывавшийся взору сказочный вид.
Она глядела в окно крытой повозки на лежащее вдали бледное и блестящее море, обширную долину с текущей по ней рекой изумрудно-зеленых приморских елочек, плоские поля и густые виноградники. Кое-где по обочинам древней дороги росли старые дремучие дубы с корявой плотью стволов и горящие бриллиантами росы стройные лиственницы, а дальше, в траве, светлели голубые озерца цветов.
Чем ближе она подъезжала к усадьбе, тем чаще встречались обширные возделанные поля, на которых трудились голые до пояса рабы, часть которых была закована в кандалы, и надсмотрщики в остроконечных шапках. Она видела крутолобых волов с огромными рогами, черных тарентских овец и породистых собак в утыканных гвоздями толстых кожаных ошейниках, и ей не верилось, что все это принадлежит ее семье.
Сама усадьба занимала довольно большую площадь; на возвышении был возведен преторий – его окружала закрытая со всех сторон галерея с рядом узких окошек, проделанных в верхней части стен.
Ливия ехала к дому, и солнце вспыхивало язычками пламени в гуще молодой зелени, буйно растущей по краям широкой аллеи.
Она нашла, что дом выглядит просто прекрасно, весь белый в сиянии солнца, окруженный амфитеатром гор и высокими тенистыми рощами. Притом, что это имение вовсе не было роскошной игрушкой, оно надежно подпитывало деньгами то самое величие римского гражданина, с каким Марк Ливий царил в магистрате.
Навстречу Ливий и ее свите высыпала толпа рабов во главе с домоправителем и вышла жена Децима, Веллея; остановившись, словно бы в растерянности, она робко и тихо приветствовала неожиданную гостью.
Ливия смотрела на гладко причесанную и незатейливо одетую девушку, почти девочку, так мало походившую на хозяйку дома. Она даже не могла сказать, красива ли Веллея: узенькое смуглое личико, близко посаженные темные глаза, полудетское тело. Хотя юная женщина говорила мало, и ее голос был бесцветен и тих, Ливий показалось, что невестка все-таки рада ее приезду.
Они прошли в дом: хозяйка впереди, гостья – за ней, следом рабы втащили тяжелые дорожные сундуки. Ливия пожелала умыться и переодеться с дороги – ее проводили в одну из небольших комнат за атрием.
Молодую женщину умилила простота и относительная строгость обстановки: здесь не было тех изысканных отделок и массы безделушек, что окружали человека в Риме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53