– Сэр! Сэр! Прошу вас, остановитесь!
Он замер на полушаге, имея наглость опустить плечи, словно чем-то расстроился, и, медленно обернувшись, раздраженно посмотрел на нее:
– Ну, что теперь?
– Если вы не собирались убивать меня, зачем же теперь похищаете?
– Кто это вас похищает? – оскалился он. – Я и не думал. Я спасаю вашу лилейную шейку!
Значит, он не собирался ни убивать, ни похищать ее. Юлайли облегченно вздохнула. Потом до нее дошли его последние слова.
– От чего вы меня спасаете?
– Те солдаты захотели бы с вашей помощью добраться до меня.
– Но я даже не знаю вас.
– Правильно, но им это неизвестно, и вряд ли они бы поверили вашим словам. Они сочли бы, что вы лжете, и допрашивали бы вас до тех пор; пока бы им не надоело, а потом избавились бы от вас. – Он опять взял ее за руку. – А теперь пошли.
– Куда?
– Вернемся в город. Там я доведу вас до отеля и сбагрю с рук.
Она оскорбилась от такой грубости и попыталась упереться каблуками, чтобы остановить бег, но он протащил ее добрых три фута, прежде чем наконец остановился. Юлайли приняла важный вид и сообщила:
– Я живу вовсе не в отеле.
У него вырвалось проклятие, а затем он спросил, произнося слова с расстановкой, словно обращался к иностранцу:
– А где вы живете?
– Район Бинондо.
– Ладно. – Он кивнул и перевел дыхание, чтобы не сорваться. – Это в противоположной стороне.
Она согласно кивнула, но он уже не смотрел на нее, а как ей показалось, шепотом считал. Ее брат Джед тоже так часто делал, с той лишь разницей, что он джентльмен-южанин.
Сумасшедший янки схватил ее за руку и вновь пустился бежать, причем так быстро, что временами буквально тащил ее волоком по брусчатке.
– Прошу вас – помедленнее!
Он, не обращая внимания, тащил ее дальше. Каблучок зацепился за выступавший камень и сломался.
– Моя туфля!
Он сделал еще несколько шагов, затем, слава Богу, остановился и повернулся.
– Сломался каблук.
Он бросил взгляд себе на руку и спросил:
– Теперь без оружия?
Она нахмурилась. Какое странное заявление... хотя все знают, что мозги у янки устроены иначе, чем у нормальных людей. Она решила попытаться объяснить ему, что случилось:
– Сэр, вы, видимо, не совсем поняли...
В эту минуту он подхватил ее на руки и поспешил дальше.
– Поставьте меня на землю!
Он пропустил ее слова мимо ушей.
– Будьте же благоразумны!
– Не знал, что у вас есть хоть какой-то разум.
Юлайли вспылила, но вспомнила, что настоящая дама никогда не проявляет свой гнев. Это было бы ниже ее достоинства. И Юлайли поступила так, как ее учили. Она перестала с ним разговаривать. Через пять минут она поняла, что именно этого он и добивался, поэтому оставила мысль о том, чтобы вести себя, как подобает настоящей даме, и решила высказать все, что у нее накипело.
– Из-за вас я сломала каблук, – пожаловалась она, нарушив молчание.
Он даже ухом не повел.
– Пропал мой новый веер.
В ответ – опять молчание; он завернул за угол с такой скоростью, что у нее закружилась голова. Прошло немного времени, прежде чем она предприняла новую попытку. Вспомнив, как раздувались парусом ее юбки, она добавила:
– Моему достоинству был нанесен непоправимый урон.
– Хорошо, – наконец отреагировал он. – Тогда вы не станете возражать против этого.
Он перебросил ее через плечо, обхватил своей лапищей выше колен и помчался дальше. Юлайли взвизгнула. С каждым шагом твердое плечо больно вдавливало корсет в ребра, что не давало ей возможности визжать. Она видела перед собой только его мускулистую спину и уже почти сдалась, когда вдруг припомнила еще одну вещь. Сделав глубокий вдох, она приподняла голову и обернулась:
– Я потеряла свой зонтик!
Он не замедлил шага, только пробормотал что-то вроде: «Нет, Бог все-таки есть».
Юлайли насчитала двадцать семь синяков. Она пересчитала все до единого во время купания. На руке остались следы от железных пальцев одноглазого пирата, запястье и плечо болели от того, что ее таскали по всей Маниле, как куль с мукой. Юлайли глубже опустилась в ванну, надеясь, что теплая мыльная вода успокоит ее ноющее тело. Но блаженный покой не наступил: о себе напомнили ребра. А ведь она на какое-то время даже забыла о них, хотя чуть раньше нисколько не сомневалась, что на ее теле навсегда останутся вмятины от каждой пластинки корсета.
Жозефина заверила ее, что ванна поможет – так и случилось. Но Юлайли никак не могла забыть выражение лица экономки, когда янки приволок ее домой. Он вломился в железные ворота, как бык, промчался по звонким плиткам дворика и одним махом преодолел каменные ступени крыльца, после чего на ее теле появилось несколько новых синяков. Затем, вместо того чтобы постучать, как поступил бы каждый нормальный человек, он начал пинать тяжелые двери, пока их не открыла перепуганная насмерть Жозефина.
– Вот я и доставил вас домой, – сказал он, шлепнув ее по попке. – В целости и сохранности. – Тут он ссадил ее с плеча перед онемевшей Жозефиной. – Можно считать, сбагрил с рук, – грубо добавил он, а затем повернулся и пропал за воротами, прежде чем у Юлайли перестала кружиться голова и она сумела хоть что-то разглядеть перед собой.
Экономка, сухонькая старушка, поведала, что с тех пор, как испанцы разрешили свободную торговлю, в Маниле с каждым днем становится все больше таких типов. Она сокрушалась, что отпустила Юлайли одну в город, и это больно укололо девушку. Совсем как дома, у братьев. Не хватало только, чтобы Жозефина начала присматривать за ней.
Юлайли поднялась из жестяной ванны, вытерлась и надела розовый кружевной пеньюар с оборочками. Затем, вооружившись щеткой, она расчесала свои длинные волосы и не стала укладывать, а свободно распустила по плечам, давая им возможность высохнуть. Жозефина принесла ей тарелку с разрезанными плодами манго, хлебом и сыром, чтобы она подкрепилась. Обед в тот день перенесли на более поздний час: на стол подадут, когда вернется хозяин.
Юлайли уселась в плетеное кресло с высокой спинкой и поставила поднос к себе на колени. Больно сдавила тишина. До нее не доносилось ни звука с улицы, потому что дом стоял в глубине огороженного участка. Юлайли совсем разнервничалась. В их доме, где обитало пятеро старших братьев, всегда стоял шум. Гикори-Хаус нельзя было назвать тихим местом. Юлайли забарабанила ножкой по полу, чтобы немного оживить комнату.
Действуя ножом и вилкой, она отрезала кусочек плода и изящно положила в рот. Потом принялась жевать, очень медленно и тщательно, следя, чтобы губы ни на секунду не разомкнулись. Проглотила и оглядела пустую комнату.
Дома за столом она всегда вела неторопливую беседу с одним из братьев. Это была женская уловка, чтобы есть поменьше. Но здесь разговаривать было не с кем. Она нервно отставила поднос и начала вышагивать по комнате, гадая, каким окажется ее отец.
Наконец, изнемогая от безделья, она спустилась вниз, в отцовский кабинет. Постояла немного у дверных створок, слегка взволнованная и перепуганная. Сделав глубокий вдох, шагнула через порог и прикрыла за собой двери. Привалилась к ним спиной, так и не выпустив дверную ручку, и оглядела комнату. В кабинете было темно, свет просачивался только сквозь щели закрытых ставен. Привыкнув к темноте, она пересекла комнату и открыла деревянные ставни. В комнату хлынул свет, и Юлайли обернулась, надеясь, что убранство кабинета хоть что-то скажет ей об отце.
Но эта комната почти ничем не отличалась от кабинета в Гикори-Хаус. Вдоль двух стен выстроились резные деревянные книжные шкафы, здесь были те же обтянутые бордовой кожей кресла, огромный письменный стол и такой же огромный потертый ковер. Все вещи и украшения говорили, что здесь мужское царство, об этом же свидетельствовал большой оружейный шкаф с медными углами и стойкий запах табака. Ничего особенного. Ничего такого, что бы сказало: «Я твой папа». Ничего такого, что помогло бы ей. Зато, когда она оглядывалась по сторонам, волнение и дурные предчувствия, не дававшие ей покоя несколько недель, внезапно померкли, как узор на этом некогда ярком ковре.
Юлайли подошла к письменному столу, примостилась на уголке и, бросив взгляд на глобус, вспомнила, сколько раз в детстве ей приходилось разглядывать бледные расплывчатые пятна, представлявшие собой места новых назначений отца. Становясь старше, она читала об этих странах в энциклопедии, пытаясь представить своего отца в яркой экзотической обстановке. Но его образ никогда не был красочным – не более чем безликая фигура на фотографии, что она держала возле кровати дома. У нее были какие-то смутные отрывочные воспоминания об отце, но за семнадцать лет эти воспоминания совсем угасли.
Иногда, оставаясь одна в своей спальне в Гикори-Хаус, она представляла, какой была бы ее жизнь, если бы папа никуда не уезжал и мама не умерла. Она знала, что все было бы иначе, но не понимала, чем рождены ее фантазии – то ли тайной тоской о несбыточном, то ли скукой от того, что имела.
Братья любили ее по-своему, она знала это и чувствовала их заботу. Они относились к своим обязанностям серьезно, порой настолько серьезно, что она чувствовала себя как в цепях. Ребенком она мечтала о нежной материнской руке и ласковых словах. О ком-то, от кого пахло бы гардениями и кто прижал бы ее к своей мягкой груди и отогнал детские печали.
Ранимым, неуверенным подростком, она мечтала о материнском совете, мудром и дальновидном. О ком-то, кому она могла бы подражать, кто понимал бы, каково ей приходится, когда братья и шагу не дают ступить самостоятельно, считая ее слишком маленькой, слишком хрупкой и наивной. Обидно, когда тебя обвиняют во всех бедах и полагают, будто ты ни на что не годишься, поэтому ей хотелось, чтобы рядом был человек, который облегчил бы эту боль или по крайней мере понял ее.
Но в последнее время, став молодой женщиной, она жалела, что рядом с ней нет матери. Человека, которому она могла бы рассказать свои самые заветные тайны и поделиться всеми своими страхами и сомнениями, кто поведал бы ей о любви, мужчинах и браке. Потому что, как она ни храбрилась, ее по-настоящему пугала самостоятельная жизнь. То, что происходило с ней, когда она оказывалась одна, как сегодня.
С самого начала она собиралась всего лишь пройтись по городу и купить веер. А домой заявилась без веера, без зонтика, со сломанным каблуком, не говоря уже о том, что ее чуть было не похитили и не перерезали горло. Просто она была не очень везучей и в глубине души считала, что, возможно, из-за этой невезучести людям трудно проникнуться к ней любовью.
Матери давно не было в живых, и Юлайли отчаянно пыталась стать ее точной копией – настоящей дамой. Она делала это в надежде вернуть отца. Но он предпочел покинуть дом, да так ни разу и не приехал. Правда, он писал ей письма из всех далеких стран, но точно так же он писал и ее братьям. К тому же это разные вещи. Отец ведь был дома, когда подрастали братья. А вот ради нее он не остался. И всю свою жизнь – Юлайли мучилась вопросом: почему?
Юлайли еще раз оглядела кабинет отца. Не найдя ответов на свои вопросы, она закрыла ставни и направилась к двери. Затем обернулась, чтобы в последний раз окинуть взглядом кабинет, чувствуя, как в душу закрадываются неуверенность и пустота.
Два часа спустя принесли записку. Отец ехал домой. Юлайли, наверное, уже в сотый раз мерила шагами красный дощатый пол своей комнаты. Остановившись, провела ладошками по несуществующим складочкам на платье. Она уже надевала его, когда ждала отца утром, но Жозефина успела еще раз отгладить платье. Оно было розовое – цвета азалии Калхун, в платье точно такого же цвета мама изображена на большом портрете, висевшем на почетном месте над камином в гостиной.
Юлайли внимательнейшим образом изучила платье на картине – ей была знакома каждая строчка, каждый перелив шелка, каждая петелька заморского белого кружева. Лучшая портниха Чарлстона сшила ей точно такое же. А на такую же прическу, как на портрете, ушел целый час. В уши она вдела маленькие жемчужные серьги. На ногах у нее были прелестные французские замшевые туфельки на каблучках в стиле Людовика XV, и, когда она проплывала по комнате, из-под шуршащего платья выглядывали пряжки в виде розочек, расшитых красными и розовыми бусинками.
Юлайли приподняла юбки, чтобы еще раз полюбоваться туфельками. Стоило ей пошевелить носками, как в бусинках отразился свет от лампы и пряжки подмигнули ей, словно звездочки на небе.
Из сада донесся громкий стук. Она отпустила юбки с каскадом оборок и подбежала к закрытым окнам, но ничего не смогла разглядеть сквозь узкие щели деревянных ставен. Юлайли попыталась открыть дверь на веранду, но замок заело. Ей был виден лишь центр огромного двора, да резные столбики перил просторной веранды перед комнатой, а больше она ничего не смогла разобрать в темноте.
Сердце бешено забилось, когда она подбежала к большому овальному зеркалу над комодом и уставилась на свое отражение, выискивая недостатки. Ей нужно было выглядеть безупречно. Первое впечатление всегда очень важно.
Нет, все-таки что-то не так. Юлайли хмуро разглядывала себя в зеркале, пытаясь понять, что она упустила из виду. Камея. Она забыла надеть мамину камею. Внизу продолжали грохотать, а она лихорадочно рылась в шкатулке с драгоценностями, пока не нашла камею. Быстро вдела в нее новую жемчужно-белую бархатную ленточку и, поднеся украшение к шее, еще раз оглядела себя. Теперь все было как надо. Юлайли немного наклонила голову вперед, чтобы удобнее было завязывать ленточку на шее. Затем снова посмотрела в зеркало.
За ее левым плечом маячила темная физиономия местного солдата. Она открыла рот, чтобы закричать, но он тут же приставил к ее голове холодный ствол ружья.
И Юлайли Лару из семейства Лару, проживающих в Бельведере, владельцев Гикори-Хаус, компании «Калхун индастриз» и ферм Бичтри, впервые поступила как самая настоящая дама. Она упала в обморок.
Глава 4
Разбитая дверь грубо сколоченной хижины с шумом распахнулась. В открытый проем брызнул утренний свет ярче Чикагского пожара и на мгновение ослепил связанного пленника, который сидел, согнувшись в три погибели, в сыром углу.
Вошли люди Агинальдо, неся на плечах длинный, толстый бамбуковый шест, с которого свисал узел из грубой мешочной ткани. Бесформенный мешок фыркал, извивался и визжал, как поросенок на бойне. Солдаты сбросили ношу на землю с гулким стуком, выдернули шест и, покинув хижину, с шумом закрыли за собой дверь на все замки. Узел не шевелился, словно лишился чувств, когда его бросили. Однако довольно быстро он вернулся к жизни и устроил возню почище уличной драки в трущобах. Ткань развязалась, из узла вывалился на середину плохо освещенной лачуги розовый цветок южного штата.
Сэм застонал. Он ошибся. С самого начала совершил просчет.
Он покачал головой и уставился себе на руки, связанные так, словно он собирался молиться. Молитвы тут не помогут. Она снова здесь, следует за ним, как пресловутая нитка за иголкой. Ее бормотание заставило его вновь посмотреть на нее. Выглядела она уморительно – в бесформенном ворохе розовых и белых кружев, которые пыталась привести в порядок. Сэм сделал глубокий вдох, отчасти в раздражении, отчасти в знак смирения. Господь любит пошутить, но он не понимал, почему в последнее время все шутки Господни направлены против него.
Сэм наблюдал за ее маневрами: розовый клубок судорожно дергался, стараясь перевернуться – задача не из легких, когда связаны руки и ноги, да и ворох оборок мешает. Женские юбки шелестели громче, чем деревья на штормовом ветру. Но что больше всего ему досаждало, так это ни на секунду не закрывающийся рот. Она бормотала себе под нос все время, не переставая. У Сэма появилось подозрение, что тишины ему больше не дождаться, как вдруг и возня, и бормотание разом прекратились.
– О Господи...
Сэм смотрел на ее озадаченное лицо и молча выжидал, открыв счет: «Один... два...»
– Что здесь происходит?
– Полагаю, это можно назвать революцией.
Он положил локти на согнутые колени, связанные руки безвольно свесились вниз, и принялся наблюдать, как меняется ее лицо: сомнение, страх, беспокойство... Пленница осмотрела лачугу, словно ожидала увидеть еще кого-то.
– Что они собираются с нами сделать? – очень тихо, чуть ли не шепотом, спросила она.
Сэм пожал плечами, предпочитая не сообщать, что им повезет, если они протянут больше недели.
– Я-то зачем им понадобилась?
– Вы им нужны, потому что они думают, что вы как-то со мной связаны. Еще не забыли рынок?
Полные губки обидчиво поджались. Ей не понравилось, как он, передразнивая ее южный акцент, растягивал слова. Девушка перевернулась на бок, пытаясь устроиться поудобнее. Потом она взглянула прямо ему в лицо и спросила медоточивым голосом:
– Как же они могли подумать, что у нас с вами есть что-то общее?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36