Она подняла голову, посмотрела на солнце, словно искала силу, нужную ей, чтобы подавить тоску по любящим родителям, которых у нее никогда не было. Прошла целая минута, прежде чем она снова скрылась под зонтиком от палящих лучей тропического солнца.
Печальная и задумчивая, она вздохнула о том, чего никогда не могло быть, и зашагала дальше, оставив позади старую часть города, окруженную со всех сторон стеной. Пройдя под одной из четырех темно-серых каменных арок, она оказалась на северной улице, ведущей к рыночной площади. Жозефина рассказала ей, что рынок Тондо очень многолюдное место, где она сможет убить время в отсутствие отца, который уехал в центральную часть острова и должен был вернуться только ночью. Юлайли нервничала, изнывая от нетерпения, все утро вышагивала по комнате взад-вперед, не сводя глаз с напольных часов. Наконец, сгрызя ноготь чуть ли не до мяса, она решила, что экономка права.
Крутя зонтик, Юлайли шагнула на примитивный тротуар и продолжила свой путь, гулко постукивая маленькими толстыми каблучками, совсем как бамбуковая маримба, только медленнее, потому что настоящая леди никогда не спешит. Наоборот, она скользила, как учила мадам Деверо своих девочек, воображая, что ярды юбок колышутся вокруг нее в неспешном ритме, словно волны прилива, ударяющие о берег. Настоящая леди всегда чувствует правильный ритм так же естественно, как абориген ритм барабана.
Ее французские замшевые туфельки – новые, с прелестными овальными носиками из блестящей черной лакированной кожи – скользнули по камням, высыпанным посреди грязного тротуара. Юлайли уже успела узнать, что камнями засыпают ямы, размытые тропическими дождями, девять месяцев из двенадцати в таких ямах собирается вода и грязь.
Она провалилась по щиколотку в жижу. Выдернув ножку из грязи, она заковыляла к стене ближайшего дома, выстроенного из необожженного кирпича. Она обтерла туфли носовым платком, выбросила безнадежно испорченный кусочек ткани в плевательницу и продолжила свой путь.
Юлайли все дальше уходила от отцовского дома, расположенного в Бинондо. Улицы были запружены фургонами, тележками, битком набитыми повозками с надписью «Компанья де Транвиас». Жозефина успела рассказать об этих повозках и о том, какого мнения о них придерживался ее отец.
На острове свирепствовало тяжелое инфекционное заболевание, поражавшее и местных лошадей. Но транспортную компанию это не волновало. Бедных животных эксплуатировали до тех пор, пока они не падали замертво на улицах. Отец, преисполненный сочувствия к животным и гнева на компанию за жестокое обращение с лошадьми, всегда ходил пешком.
Завернув за угол в нескольких кварталах от своего нового дома, Юлайли увидела, почему отец отказывается пользоваться местным транспортом. Прямо перед ней лошади – вообще-то даже не лошади, а пони, – выбиваясь из последних сил, тащили по улице перегруженную повозку. Раньше она никогда не видела таких истощенных и больных лошадей. От этого зрелища ей стало нехорошо. Отец прав. Ничто на свете – ни палящее солнце, ни толпа – не заставит ее сесть в одну из этих повозок.
Юлайли замерла на месте как громом пораженная. Это душераздирающее зрелище было совершенно ей непонятно. Лошади на фермах Бичтри и в поместье Гикори-Хаус были ценным приобретением ее брата Харрисона, и к ним относились соответственно, почти как к членам семейства.
Ей трудно было понять то, что она никогда не видела. Во всяком случае, больных животных она точно видела в первый раз. Их не было ни в Бельведере, ни в поместье Гикори-Хаус, ни на фермах Бичтри, как и ни в одном из тех семейств, с которыми она общалась. А если и были, то братья оберегали ее от подобных зрелищ.
Мужчины Лару защищали ее. Она была единственная женщина этого почтенного семейства южан, с гордостью носившего свое имя, такое же древнее, как ореховые деревья, обрамлявшие длинную подъездную аллею родового имения. Ее мать была из рода Калхунов – еще одно имя, которое уже само по себе очень много значило в штате Южная Каролина, где кровные связи определяли социальное положение.
Ее мать была настоящая леди, ее баловали, нежили и любили все мужчины Лару. Но она умерла, когда Юлай – ли была совсем еще крошка. И девочка сама себе придумала маму, представляя ее по портрету, висевшему над камином в гостиной, и по рассказам братьев и других людей, которые обожали эту женщину. Юлайли, как и маму, оберегали от всего, что, по мнению пятерых братьев, могло оказаться хотя бы в малейшей степени опасным, неприятным или неприличным. Куда бы Юлайли ни отправлялась, будь то школа мадам Деверо – этакий дамский бастион, где внушались правила приличия и куда ее отвозили в семейной карете, или церковь, или редкий званый вечер, ее всегда сопровождали по крайней мере двое из пяти братьев.
Так она и жила, в своем замкнутом маленьком мирке, где жизнь текла размеренно и гладко и где одно ее имя раскрывало перед ней все двери как по волшебству, где женщины были настоящими дамами и знали, как себя вести, а мужчины защищали и боготворили их.
Единственный родственник, которого не было рядом с Юлайли, чтобы баловать ее, – отец. Именно из-за него она оказалась здесь, именно из-за него она теперь испытывала робость и волнение: она не знала, как вести себя с отцом, которого не видела семнадцать лет, и пыталась представить, какое произведет на него впечатление, когда в конце концов сегодня вечером их встреча состоится.
Блестящее черное тело качнулось и исчезло в запутанных корнях. Змея уползла прочь. Сэм наконец осмелился сделать выдох. Он был вновь свободен, почти. Ему предстояло добраться до реки. И снова пополз сквозь заросли. Острые шипы растений кололи и царапали сквозь рубашку. Землю покрывал толстый слой сгнивших листьев, а вскоре заросли начали редеть. Он полз, пока не оказался на участке с сырой глинистой почвой, черной, как небо в безлунную ночь.
Еще секунда, и он вновь обрел свободу. Он вскочил и побежал. С гигантского баньяна взмыла стая птиц, словно выстрелили картечью. Их темные силуэты закрыли лоскуток неба, пробившийся сквозь шатер из лиан. Заверещали какие-то зверушки и с шумом бросились наутек.
Неожиданно Сэм оказался посреди цветного моря – красный жасмин, желтый гибискус, пурпурные орхидеи. Воздух наполнился сладким ароматом тропиков. Он забрел в заросли цветущих растений, стелившихся вокруг него пышным ковром. Когда он вырвался из душного плена, аромат постепенно растаял.
Наконец он почувствовал запах реки. Влажность усиливалась с каждым шагом. Запахло илистой водой. Стихло неясное бормотание на смеси испанского и местного диалекта, голоса остались где-то позади, теперь он слышал шум стремительной реки.
Если удастся дойти до реки, можно считать, что дело сделано. Река Пасиг вела в Тондо, предместье Манилы. На людных торговых улицах он легко сможет затеряться в толпе, оторваться от преследователей. За ним шли солдаты Агинальдо: он был им нужен. Только он знал о грузе оружия, за которым охотились все – и испанцы, и Агинальдо, и командир Сэма, Андрес Бонифасио. Если он попадет не к Бонифасио, а в чужой лагерь, можно считать, что он мертв.
Юлайли завернула за угол и увидела то, что искала. Рынок Тондо. Шумный, суетливый, бурлящий, где все двигалось с такой скоростью, что у настоящей леди чуть не закружилась голова. Примитивные фургоны и – серые разбитые тележки с опущенными бортами стояли рядами, из них выплескивались разноцветные радуги тканей, опускаясь до самой земли, вымощенной булыжником. Повсюду шныряли продавцы, торговавшие всякой мелочью вразнос.
Ее влекла экзотическая атмосфера, она протискивалась вдоль рядов, зачарованная многоцветием: бесчисленные рулоны блестящих китайских шелков и мягкого бархата пурпурных, бордовых, темно-синих и желтых тонов возвышались шаткими горами над низкорослыми китайскими купцами. Ее затянуло в густую толпу, и путь к тем чудесным шелкам преградила телега с огромными мотками шерсти и тонкими коврами. Юлайли остановилась и огляделась: ее окружали только одни филиппинцы.
Она сделала шаг назад, чтобы выбраться из этой толпы, когда ее внимание привлекло необычное зрелище. По краю рыночной площади вышагивали филиппинские женщины с корзинами фруктов на головах. И хотя видеть подобное было ей не внове – прачки в Южной Каролине носили свои корзины точно так же, – эти корзины были такие огромные, а женщины такие миниатюрные, что казались вполовину меньше своей ноши. Высокие корзины наполняли золотистые плоды папайи вперемешку с зелено-розовыми манго, а еще там были необычные оранжевые дыни, каких она раньше не видела.
Откуда-то справа донесся сильный запах моря, и Юлайли повернулась в ту сторону. Несколько повозок, поставленных в ряд, были завалены горами свежей рыбы. Продавцы выливали на улов ушаты морской воды, стараясь сохранить товар в нестерпимой послеполуденной жаре.
Рынок Тондо, с его атмосферой радостного возбуждения и свободы, поймал Юлайли в сети, совсем как ту рыбу. Зачарованная толпой, Юлайли не подозревала, что ее затягивает в глубокую пучину и что этот день перевернет ее спокойную, достойную, защищенную и одинокую жизнь.
Глава 2
Сэм еще не умер, но чувствовал себя как в аду. Он чертовски устал, вымок насквозь, а легкие горели, словно он надышался огнем. Сэм нырнул под низкий баньян, перепрыгнул узел обнаженных корней и с шумом продолжил свой путь. Он готов был выложить месячное жалованье наемного солдата за спасительный глоток виски, который взбодрил бы его и смочил пересохшее горло. Как только он оторвется от погони, тут же отправится на поиски бутылки привозного виски. Он уже сейчас почти чувствовал вкус «Олд Крау» во рту. Видение подстегнуло его.
Его мачете прорубало тропу вдоль берега реки, разметая в стороны толстый бамбук. Он все еще слышал шум погони за спиной. Преследователи были совсем близко. Их голоса стали яснее. Он даже разобрал какие-то слова – испанские и тагальские. Сэм тихо выругался. Он уже не так молод и проворен, как когда-то. Мимо просвистел длинный кривой нож и со смертельным звоном врезался в ствол баньяна.
Сэм сразу помолодел.
Через десять минут он достиг предместий Манилы. А еще через пять минут Сэм бежал по дороге. Мерзавцы по-прежнему висели у него на хвосте. Он как пуля вылетел на рыночную площадь и огляделся по сторонам. Услышав крики, обернулся. Преследователи разделились на две группы и собирались отрезать ему путь к отступлению. Сэм ринулся в толпу, с трудом продолжая двигаться вперед. Он был высок, слишком высок. Солдаты стояли неподалеку и показывали на него. Трое других подобрались совсем близко. Сэм перемахнул через оглоблю фургона и швырнул стопку ковриков в ближайшего солдата. Тот упал под их тяжестью и увлек за собой другого. Сэм молниеносно развернулся и ударил третьего, затем снова побежал. Посредине площади, в самой гуще толпы, он залег под фургон и принялся наблюдать. Мимо прошаркали сапоги, облепленные черной грязью джунглей, – первый солдат обошел фургон. Затем появился второй, потом еще один, наконец Сэм удостоверился, что все они рыскают по площади. Ему предстояло выкатиться из-под фургона и исчезнуть в толпе. Продумав план, он приготовился действовать и высунул правую руку из-под укрытия.
В руку тотчас впился маленький каблучок женской туфли. Сэм чуть не завопил. Он схватил свободной рукой женскую ногу и отодрал каблучок, чуть не раздробивший ему кости на тыльной стороне ладони.
Сэм замычал от облегчения, женщина заверещала. Он отпустил ее лодыжку и быстро заполз обратно под фургон. Здесь он осмотрел руку. Между большим и указательным пальцами была глубокая ямка. Болело чертовски.
Рядом с фургоном загрохотали сапоги и отвлекли его внимание. Сэм притаился. Сапоги исчезли из виду, и он не спеша выглянул из-под укрытия. Все спокойно. Кругом толкались только местные филиппинцы.
Ссутулившись, Сэм затесался в толпу, каждый раз ниже опуская голову, стоило оказаться поблизости какому-то солдату. Он двигался, время от времени поворачивая голову направо, чтобы проверить здоровым глазом, нет ли его врагов. Дойдя до рыбного прилавка, он тоже посмотрел направо, но тут же повернул голову обратно.
Ему в глаз чуть не угодила острая пика, окруженная розовым облаком. Сэм отпрянул. Господи, подумал он, инстинктивно выпрямляясь, чуть не потерял единственный глаз. Он стоял и смотрел, как розовый зонтик, подпрыгивая, плывет над толпой.
Когда Сэм выпрямился в полный рост, он тем самым совершил большую ошибку.
Из толпы к нему кинулся солдат, занеся над головой длинный нож. Сэм увернулся. Возле прилавка с рыбой он увидел зависшее в воздухе ведро с морской водой. Сэм тут же выхватил его из рук продавца и швырнул в солдата. Потом он побежал, для верности опрокинув за собой пару тележек. Пригнув плечи, он вновь бросился в шумную толпу и затерялся в самой гуще.
Юлайли могла поклясться, что кто-то схватил ее за лодыжку. Она посмотрела вниз, но ничего не увидела, так как ее сразу подхватила и унесла с собой толпа. Сегодня она наконец поняла, что означает слово «толпа». Она не привыкла к скоплениям людей, и хотя толпа пугала ее, но еще приводила в радостное возбуждение. Поход на рынок был ей абсолютно внове: все это очень отличалось от спокойной мирной жизни в Бельведере.
Здесь происходили удивительные вещи. Сначала ее вроде бы схватили за ногу, а еще через несколько минут, когда она пыталась убраться подальше от очередного прилавка с рыбой, распространявшей жуткий запах, вдруг ни с того ни с сего начались крики. Она обернулась и увидела, что все смотрят на человека с пустым ведром на голове. Она почти не обратила на это внимания и, еле волоча ноги от духоты, миновала перевернутую тележку.
Через несколько шагов Юлайли обнаружила то, что искала. С длинного фургона продавались веера всевозможных цветов и узоров.
Оставалось только решить, какой веер выбрать на сегодняшний вечер: прелестный бледно-зеленый, шелковый, с птицами ручной росписи или бледно-голубой, с изображением верфи, с кораблями и морем. Юлайли раскрыла оба веера ручками в перчатках, не в силах сделать выбор. Тут торговка, старуха с яркими глазами и беззубой улыбкой, вынула как раз такой, какой был ей нужен.
Это был темно-пурпуровый веер с ярко-розовым цветочным орнаментом, точно такого же цвета, как ее розовый зонтик. Она отложила остальные веера и, закрыв зонтик, сравнила цвета. Подходило идеально. Чтобы освободить руки, она вонзила зонтик в грязь, но он никак не хотел втыкаться, поэтому она покрепче обхватила ручку и подняла его повыше...
Шмяк! Она всадила зонтик в мягкий холмик грязи возле фургона.
Опять случилось что-то странное. Она могла бы поклясться, что услышала, как кто-то приглушенно выругался. Юлайли перестала рыться в кошельке и посмотрела перед собой. Это не могла быть торговка. Голос был явно мужской. Она посмотрела через плечо, но никого не увидела.
Подумав, что это ее воображение или обычный рыночный шум, она достала несколько монет из кошелька, расплатилась с женщиной и, взяв в одну руку закрытый зонтик, а в другую веер, поплыла дальше по рыночной площади, решив, что успеет купить еще несколько пустячков, прежде чем наступит время идти домой.
Нога болела чертовски. Сэм отпустил ноющую икру и, сорвав платок с потной шеи, перевязал рану. Невероятно, что такую боль вызвал какой-то розовый зонтик. Сэм пересекал торговую площадь, двигаясь осторожными перебежками от одного фургона к другому. Должно быть, он неудачно поставил ногу, потому что внезапно острая боль пронзила ему икру. Он еле сдержался, чтобы не завопить во все горло. Пришлось набрать полные легкие воздуха, задержать дыхание и медленно выдохнуть, бормоча все ругательства, которые он когда-либо слышал, и еще несколько, которые придумал сам.
Он завязал узел потуже, надеясь, что крепкая повязка смягчит боль. Потом повернулся и посмотрел на то место, где стояла «убийца» с зонтиком, но ее уже и след простыл. Повезло ей, подумал он, не зная, что бы он с ней сделал, но отлично зная, как бы ему хотелось поступить. Впрочем, он не убил ни одной женщины... пока.
Сэм продолжал продвигаться по рынку перебежками, замирая, когда мимо топали солдаты. Нужно отдать им должное, ребята попались упрямые. Видно, Агинальдо очень хотелось заполучить те ружья.
Фургоны на площади стояли буквой «Т». Торговцы разворачивали их в конце площади. Если его расчеты верны, то он находится где-то неподалеку от северо-восточного выхода, ведущего к лабиринту узких улочек, закованных в стены из необожженного кирпича. Люди Агинальдо не найдут его там – Сэм был уверен. Если он достигнет края площади, можно считать, что он уже дома.
Он прополз на животе еще несколько футов. Распоротая нога дергала, и ему пришлось остановиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36