Джейсон вспомнил свою небольшую картинную галерею. В ней были истинные сокровища, доставшиеся от отца и деда. Ни тот, ни другой не жалели денег на картины русских художников. Разумеется, места футуристам или какому-нибудь там поп-арту здесь не было и быть не могло. Отец Джейсона высокомерно изрекал, что футуризм выдумали бездари, не умевшие держать кисть в руке. Они продали душу дьяволу, и дьявол дал им силу искусить малых сих. Что касается абстракционизма, старший Полякофф считал его отвратительным созданием тех, чья религия запрещает изображать человека.
"Ну мы-то, слава богу, православные христиане, – твердил он. – За каким же лешим нам разбивать лоб перед бессмысленным нагромождением красок и форм?
Нам подавай не самовыражение идиота, ценное лишь для него самого и его соседей по палате номер шесть, а безусловную кра-со-ту! Как бы я ни кобенился, изображая из себя прогрессивного знатока и ценителя нового искусства, не могу не набить оскомину перед черной мазней или летающими уродами. А погляжу на Сомова, или Серебрякову, или Бакста – не говорю уже о Сурикове или Васнецовых!
– и затрепещет сердце, и поклонишься невольно гармонии и красоте, и пожалеешь только об одном: что это принадлежит всему человечеству, а не тебе одному!"
Наверное, именно тогда и появилась у Джейсона мысль об еще одной галерее. Галерее-гареме! Галерее – тайной любовнице, посещать которую не сможет никто, кроме ее господина и повелителя.
Каким-то неведомым образом память о Соне сопрягалась с этой новой страстью, какой он подчинил свою жизнь. Ведь сама мысль о женитьбе на русской, родившейся в новой, опасной стране России, – да и сама эта заочная любовь исполнены риска. Решившись сделать предложение Соне, Джейсон как бы поставил на кон всю свою прежнюю жизнь. И точно так же он непрестанно рисковал, непрестанно ставил на кон судьбу, отправляясь в Амстердам или Париж, Киев или Санкт-Петербург за новым сокровищем для своей тайной коллекции. И все-таки было еще что-то, роднившее любовь к Соне с этой новой, возможно, порочной страстью тайного коллекционера. Это «что-то» гнездилось на самой обочине его сознания, кололо память тоненькой иглой невозможности…
За минувшее время Джейсон стал обладателем нескольких истинных сокровищ, бесследно покинувших по его воле музейные залы самых разных стран. И вот, приблизительно год назад, ему попался на глаза новый роскошный альбом «Живопись начала XX века в музеях России». Он содрогнулся, наткнувшись на репродукцию с картины Зинаиды Серебряковой «Прощание славянки».
Ну конечно! Об этом удивительном сходстве он подумал сразу, лишь только увидел Сонину фотографию!
Решение принял мгновенно. «Прощание славянки» должно пополнить его собрание. Нет, не так! «Прощание славянки» должно стать жемчужиной коллекции, султаншей его гарема! Ради этого он не пожалеет ничего, рискнет всем своим состоянием.
Но где, в каком конце огромной России, находится это сокровище?
Джейсон заглянул в указатель картинных галерей на последних страницах альбома – и не поверил своим глазам.
Художественный музей Северолуцка!
Именно в этом городке жила и умерла Соня…
– Булка! Сюда! – давя на горло Андрея, заорал сзади Семен, и Лада Мансуровна сунулась в карманы струмилинского халата, вышвырнула оттуда записную книжку, носовой платок и расческу, а потом проверила карманы брюк.
В следующую минуту Семен перелетел через нагнувшегося Струмилина и упал на пол, заодно сбив с ног владелицу «Ла ви он роз».
– Булка! – взвыла и Лада Мансуровна, вскакивая, как резиновый мячик. – Булка, ко мне!.. – Однако действующих лиц в комнате не прибавилось.
«Ждите ответа! Ай да Валюшка, ай да молодец, – подумал Струмилин, исподтишка наблюдая за Семеном, все еще лежащим на полу, нелепо шевелящим руками и ногами. – Иисусе! Уж не перешиб ли я невзначай парню позвоночник? Вот это и называется превышение необходимой обороны. Нет, слава богу, пациент скорее жив!»
– Коль я говорю, что негативов у меня нет, значит, так оно и есть, и совсем незачем хватать меня за горло и всякие другие места, – укоризненно сказал Струмилин, на всякий случай отступая к стене, чтобы обезопасить спину, и выстраивая впереди баррикаду в виде спинки стула. – Бояться меня вам совершенно незачем, как, впрочем, и Лиды. Вообще с чего вы взяли, что в этом деле каким-то боком замешаны именно мы? Что, больше никто не догадался заглянуть в этот ваш «черный зал» с фотоаппаратиком? Насколько я понимаю, там был настоящий проходной двор. Или мужиков туда пускали строго по списку?
– Заткни свою пасть! – заорал Семен, держась за поясницу. – Тебе все равно никто и никогда…
– Тихо! – скомандовала Лада Мансуровна, резко взмахнув рукой. – Значит, мужики сюда ходили? Значит, по списку? – Ее небольшие и очень темные глаза так и бегали по лицу Струмилина, оставляя впечатление снующих по нему липких мушиных лапок. – Хорошо! Пошли. Тебе полезно кое-что увидеть. Да не бойся, сейчас тебя никто не тронет. Нет надобности, – пояснила она, уловив выражение явного недоумения в глазах неприятеля. – Придержи лапы, Семен. Этот лох ничего не знает.
– Кстати, а вам известно, что такое на самом-то деле лох? – заносчиво спросил Струмилин, несколько обиженный тем, что Лада Мансуровна так мгновенно раскусила: он и в самом деле не знает ничего, и даже меньше, чем ничего. – Лох, на профессиональном языке рыбаков, – это выметавший икру лосось. А поскольку икру мечут, как вы понимаете, только самки, значит, это слово имеет большое отношение к роду женскому, чем к мужскому. И называть лохом мужчину некорректно.
– Грамотный, да? – У Семена вдруг стали белые глаза. Так он не злился, даже когда Струмилин качественно шваркнул его об пол. – Книжки читаешь, да?
– Есть такое дело, – покладисто кивнул Андрей. – Ну, так мне вроде что-то хотели показать?
– Покажем, покажем. – Лада Мансуровна, выходя, поманила его за собой. – Тебе будет очень интересно.
Сделали несколько шагов по коридору, потом спустились в подвал. Запах краски здесь стоял просто ужасающий. Мимо, чихая, прошагал тщедушный паренек, толкая перед собой каталку с манекенами в вечернем прикиде. Дамы с пустыми глазами гордо демонстрировали умопомрачительные платья, джентльменам также повезло приодеться.
Струмилин невольно фыркнул, вспомнив, как в «Мастере и Маргарите» везут в клинику знаменитого психиатра, профессора Стравинского, коллектив какого-то учреждения, на который Фагот, он же Коровьев, напустил неистребимую страсть к пению. Помнится, страдальцы стояли в грузовике, держась за плечи друг друга, выводя мелодию: «Славное море, священный Байкал!» – и прохожие думали, что это экскурсия едет за город.
Правда, здешние дамы и господа не пели.
Лада Мансуровна открыла дверь в небольшой зальчик и заговорила преувеличенно-громко, словно хотела, чтобы ее услышал не только Струмилин, но и маляры-штукатуры-работяги, споро орудующие мастерками и прочим инструментом во всех углах зальчика:
– Теперь у нас здесь будут проводиться презентации модной одежды. Мы пришли к выводу, что эстрадный зал нерентабелен, да и наши клиентки ищут у нас не столько шума, сколько тишины, поэтому решили устроить еще одну комнату отдыха. Дамы могут расположиться вот здесь, в креслах, а на сцене перед ними пройдут лучшие модели города. Установим здесь также манекены, подобные тем, какие вы только что видели. Надеюсь, у санэпидстанции не окажется претензий?
Парочка работяг без особого интереса оглянулась на парня в белом халате и снова вернулась к своему занятию.
Лада Мансуровна прикрыла дверь и с торжеством воззрилась на Струмилина:
– Понял? Все, больше никто и никогда… Лопнул шарик, ясно тебе? Шарик лопнул! А на «Ведомости» подадим в суд. При поддержке Порываева, жену которого грязно оклеветали. Обыкновенный фотомонтаж! Причем эта неврастеничка Оксана станет свидетельницей обвинения. Так что даже если ты все же имеешь отношение к фоткам, тебе никто не поверит. Можешь идти на хер со своими обвинениями!
Струмилин пожал плечами.
– Простота человеческая не имеет границ, – приветливо сказал он Ладе Мансуровне. – Вы уверены, что оскорбили меня? Между тем слово «хер» в данном конкретном случае не имеет ничего общего с непристойностью. «Хер» – старинное название буквы X. Перечеркнуть какой-то текст двумя чертами крест-на-крест – нарисовать на нем букву X. Хер, стало быть. Отсюда и слово «похерить». И, как последующая модификация, – послать на хер. «На хер тебя!» – просто-напросто: исчезни, сгинь, как перечеркнутый текст. Все чинно и благородно. Это уже потом развращенное человеческое воображение превратило невинную букву Х в синоним неприличного слова из трех букв. Так что… каждый понимает вещи согласно своей испорченности.
И пока Лада Мансуровна на пару с Семеном люто хлопала перед ним глазами, не в силах исторгнуть ни словечка из своей возмущенной груди, Струмилин с благодарностью вспоминал свою маму Майю Ивановну, всю жизнь истово и фанатично восхищавшуюся словарем Даля, не устававшую приводить сыну примеры из этой сокровищницы русского языка. Андрей рос довольно болезненным мальчишкой, после гибели отца некому было особенно заниматься его мужским воспитанием, и частенько случалось так, что, неумело помахав кулаками в драке и шмыгая разбитым носом, он насмерть сбивал противника одной только просьбой: показать прямо вот здесь, посреди двора, пядень с кувырком.
Наглядевшись вдоволь на самые лихие, с подскоком и вывертом, пацаньи кувырканья в пыли и песке, Андрей садился на краешек песочницы и отмерял на ее бортике расстояние от большого до вытянутого указательного пальца:
– Вот это, братцы, пядень, или пядь. А это, – он прибавлял к указанному расстоянию два первых сустава указательного пальца, – а это, братцы, – кувырок!
Вот вам пядень с кувырком!
И с торжеством уходил, в то время как дворовые мастера кулачного боя отряхивали грязную одежду и грозились непременно набить Андрюхе морду. Еще с детских лет усвоив способ поставить на место зарвавшегося хама, сейчас он с удовольствием наблюдал, как меняет цвет лицо Лады Мансуровны: возмущенно бледнеет, краснеет, багровеет, лиловеет…
Но она здорово умела брать себя в руки, эта тетка! Пожала широкими плечами, усмехнулась:
– Забавно! Ну что, можно считать, мы обо всем договорились? Тогда… всего доброго?
И как ни в чем небывало начала подниматься по лестнице.
– Минуточку, – окликнул Струмилин.
– Что такое? – Стоя на верхней ступеньке, Лада Мансуровна казалась еще массивнее. А как величаво, как неприступно она закидывала свою круглую, почти безволосую голову! – Вас еще что-то интересует?
– Да. Где Лида?
– А, ну конечно! – Лада Мансуровна захохотала. – Семен, покажи.
– Сюда пожалуйте, – шмыгнул глазками куда-то в угол Семен, вдруг остро напомнив Струмилину не педантичного бухгалтера, а зачуханного приказчика из пьес Островского. – Прошу. Забирайте. Нам чужого не надо.
Струмилин обернулся – и резко выдохнул сквозь зубы, только сейчас осознав, что кучка пыльной ветоши в темном углу – это скорчившаяся Лидина фигурка.
Подхватил ее, сгоряча не чувствуя никакой тяжести. Голова запрокинулась, платок съехал, открыв красную ссадину на шее.
Так, эту ссадину он помнит, заметил ее еще в поезде, значит, Лада Мансуровна и ее приказчик тут ни при чем. А вот разбитая губа и неестественные красные пятна на мертвенно-бледных щеках…
О черт, да она и в самом деле пьяна до бесчувствия! Разит какой-то сивушной гадостью. И тут же Струмилин разглядел влажные пятна на голубом шелке костюма. Так-так, похоже, здесь все не так уж просто, как хотелось бы Ладе Мансуровне!
– Да вы ж ее избили, – сказал со странной смесью возмущения, жалости и… сам не знал, какое еще чувство властно дергало его за нервы, словно за веревочки. – Ну, сволочи…
– Булка! – снова заорал Семен, вдруг потерявший терпение. – Булка!
Сюда!
Лада Мансуровна тоже резко перестала держать себя в руках, смотрела с ненавистью, исподлобья, даже вроде бы рукава засучивала…
Ну все, пора уходить. Струмилин, прижимая к себе Лиду, взбежал по лестнице, плечом отпихнул Ладу в одну сторону, Семена в другую, пролетел по коридору, сунулся в дверь – и лицом к лицу столкнулся с Витькой, – тот именно в это мгновение ворвался в дверь, размахивая монтировкой.
– Отбой всем постам, – выдохнул Струмилин. – Давай по газам!
– А где Валюха? – обеспокоился Виктор, и Струмилин, спохватившись, заорал:
– Валюха! На выход!
В ту же секунду с другой стороны лестницы вынырнула Валюха в расстегнутом халате. Мелькнули белопенные нагие груди, узехонькие розовенькие трусишки, чудом державшиеся на роскошных бедрах, – и тотчас халат вновь оказался застегнут на все пуговицы.
– Я готова, – простонала Валюха, томно заводя глаза.
Из-под лестницы послышался топот, и пред очи присутствующих явился волоокий Булка, придерживающий расстегнутые джинсы.
– Девочка моя, – взвыл он, – малышка! Куда же ты?!
– Я до утра на дежурстве! – выкрикнула Валюха. – Позвони мне завтра пораньше 36-61-61!
И вылетела на улицу, предварительно вышибив крутым боком на улицу Витьку с монтировкой и Струмилина с бесчувственной Лидой на руках.
В одно мгновение ока Струмилин вскочил в салон" а Валюха и Витек – в кабину. «Фольксваген» рванул с места, завывая сиреной, и тут же затрещал «Курьер»:
– Ребята, передозировка на набережной Федоровского! Записывайте адрес.
Валюха схватилась за блокнот и фломастер, а Струмилин уложил Лиду на носилки, потер лоб.
Вот это да! Вот это наворотил делов!
Что ж делать дальше? Куда же теперь девать Лиду? Отвезти ее на Ковалиху? Но если Мансуровна и Семен снова захотят до нее добраться, они первым делом рванут к ней домой. К Лешему? На рисовальный диванчик? Ну уж нет…
– Витек, давай ко мне на минуточку заскочим, – перегнулся Струмилин в кабину, где переводила дух его боевая команда. – Это по пути на Федоровского.
Валюха обернулась, сияя глазищами:
– Нет, ну ты представляешь? Я забыла спросить, женат он или нет!
Струмилин мельком улыбнулся, не в силах врубиться, о чем идет речь.
«Ох, маманя мне сейчас устроит…»
Что характерно, не успела. Он с таким напором ворвался в квартиру, так проворно свалил Лиду на диванчик в гостиной, так таинственно шепнул:
– Ее надо спрятать! Вернусь с дежурства – все объясню! – и так стремительно бросился прочь, что Майя Ивановна просто онемела. И все же кое-что она смогла вымолвить – выскочив на лестницу и беспомощно простирая руки к сыну, споро перебиравшего ногами ступеньки:
– Андрей! Ты хоть скажи, как ее зовут! От этого простого вопроса Струмилин даже споткнулся, даже вцепился в перила, чтобы не упасть.
– А вот это пусть она сама тебе скажет!
И вылетел из подъезда, шарахнув дверью о косяк.
За две недели до срока, установленного в консультации, Литвиновы уехали в Комсомольск. Дима взял отпуск за свой счет по семейным обстоятельствам, Аня тоже, хотя только начался учебный год. Увольняться пока не рискнули – мало ли что бывает на свете! Как гласит старинная русская пословица, детку родить – не ветку сломить.
Дима, у которого было самое горячее время на биостанции (в сентябре нерестится кета!) и который Комсомольска терпеть не мог (а кто, интересно, мог, кроме его легендарных первостроителей из романа Кетлинской «Мужество»?!), канючил, мол, ехать еще рано, вполне можно сняться с места и через неделю, однако Аня настояла, чтоб не тянуть. От Ирки она по-прежнему ожидала любой пакости – даже в таком, казалось бы, не зависящем от нее деле, как начало родов.
Конечно, Аня боялась новой встречи мужа и «инкубатора». Все это время Дима вел себя безупречно, Ирка тоже больше не капризничала, однако, – мало ли что!.. Вдруг опять вспыхнет старый пламень?
Но бог миловал: Ирка наконец-то отрастила себе такой огромный живот, что за ним всего остального, всех этих ручек-ножек-глазок, просто не разглядеть. И даже лицо у нее сделалось особенное, тоже какое-то «беременное»: глаза как бы смотрят внутрь, во глубину раздувшегося чрева, и больше ничего на свете не видят, кроме затаившегося там неведомого существа, а общее выражение полуиспуганное-полунедовольное: и страшно ей, и томно, и хочется, чтобы все это поскорее кончилось. Тут уж не до заигрываний с чужим мужем!
Между прочим, Аня будто в воду глядела. Едва-едва сошли в Комсомольске с поезда, едва-едва устроились в гостинице, как Ирка преподнесла сюрприз: принялась щупать свой живот и закатывать глаза. Якобы начались схватки.
– А говорила, через две недели! – проворчала Аня, яростно расчесывая только что вымытые волосы (в Хабаровске как отключили в июне горячую воду, так до сих пор не дают, а у потомков первостроителей вода, как ни странно, была, вот она и воспользовалась случаем) и сокрушаясь, что придется выходить на улицу с мокрой головой, а дни уже прохладные, все-таки сентябрь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38