Жертвы, которые все народы принесли на ее алтарь, были не просто тяжелы, но и бессмысленны. Чуть ли не две трети всех военных расходов составили пустые затраты на выпущенные в воздух артиллерийские снаряды… Пацифизм как направление общественной мысли именно после Первой Мировой войны стал политической силой.
Но мир все еще оставался многополюсным. Англия, США, Япония, Франция и Италия считались Великими державами. Германия и Россия в качестве таковых не признавались, но смогли стать ими де-факто. Неизбежные в сложном мире конфликты с обязательностью часового механизма приводили к использованию силы. В двадцатые годы «релаксационные» и окраинные войны стали печальной традицией. Война Чако весьма показательна.
Конечное, предлагаемое ненасильственное решение казалось (и до сих пор кажется любому разумному человеку) наиболее приемлемым. Но оно так и остается фантастикой. Возможно, необходимым условием для подобного развития человечества является создание единой всепланетной Империи (но даже и это условие недостаточно).
Итак, кардинальное разрешение противоречия (устранить саму систему, охваченную кризисом аналитичности, пагубным для социума – войну) оказалось неосуществимым, а пакт Келлога-Бриана стал не более чем дипломатической экзотикой. А значит, проблему всякий военачальник должен был решать сам – по мере собственных возможностей.
Подчеркнем еще раз содержание проблемы. Благодаря высокой информационной связности мира начала XX столетия уровень развития военной науки оказался в различных странах сравнимым. Поскольку аналитическая стратегия является именно наукой, она объективна, то есть управленческие решения не зависят от особенности личности командующего. Иными словами, полководцы по обе стороны реальной или воображаемой линии фронта были обречены принимать одни и те же оптимальные решения. Результатом был взаимный тупик: ни одна из сторон не могла добиться своих целей.
Возникшая позиционная структура была, как выяснилось, более устойчивой, нежели само общественное устройство: государства разваливались быстрее, чем сдвигалась линия фронта.
Интересно, что в те же двадцатые годы кризис аналитичности охватил систему, гомоморфную войне, – виртуозная техника Х. Р. Капабланки и других мастеров позиционной игры породила «миф о ничейной смерти» в шахматах. Разница заключалась лишь в том, что на поле боя позиционная ничья оборачивалась обоюдным поражением.
Какие же предлагались решения? Идей было довольно много, но какой-то смысл имели лишь три: доктрина Дуэ о воздушной мощи, концепция «глубокой операции», наконец, учение о войне идеологий. С начала тридцатых годов эти схемы (в разных сочетаниях) принимаются генеральными штабами всех Великих держав, признанных и непризнанных. Можно утверждать, что с этого момента подготовка к новой войне, ранее – несколько абстрактная, приобретает практический характер.
Сейчас мы знаем, что ни один из этих методов не оказался панацеей. Да, конечно, привнося в войну некоторый хаотический элемент, они позволяли уйти от кризиса или, вернее, расширить пространство этого кризиса. Рассмотрим результаты применения каждой из этих стратегий во Второй Мировой войне:
Доктрина Дуэ, в авторском варианте, была взята на вооружение союзниками и применена против Германии и Японии. Однако же Германия продолжала наращивать выпуск вооружений почти до самого своего краха, а для того чтобы дать Японии повод сдаться, пришлось сбросить две атомные бомбы. В стратегических налетах участвовали тысячи и тысячи тяжелых бомбардировщиков, причем добавление очередной «воздушной армии» почти никакого влияния на обстановку не оказывало. То есть, даже при явном превосходстве в воздухе одной из сторон, перед нами типичный кризис аналитичности: система (воздушная война) пожирает ресурсы (самолеты, с одной стороны, города – с другой) без какого-либо осмысленного результата. Классическая «воронка», из которой нет правильного выхода. (Хуже того, в данном случае «лекарство» оказалось страшнее болезни. Воздушная война более деструктивна для общества, нежели позиционный тупик, поскольку, как заявил в своих мемуарах кто-то из фашистских генералов, «города, а не руины являются фундаментом цивилизации».)
Глубокая операция последовательно (можно даже сказать – методично) эксплуатировалась немцами. Действия против дальнего фланга и глубокого тыла стало отличительной особенностью немецкой стратегии в эту Мировую войну. Но, несмотря на всю красоту наступлений Вермахта и на талант гитлеровских генералов, Германия проиграла. Проигрыш связан с кампанией в России, вернее, с тем, что в этой кампании аналитический кризис проявился вновь – в полной мере. Глубокая операция немцев оказалась недостаточно глубокой.
Наконец, идеологическую войну вело правительство СССР. Метод продемонстрировал свою жизнеспособность. Во всяком случае, с его помощью оказалось возможным выиграть войну. Но, увы, выиграть в том же смысле, в котором Франция насладилась триумфом в Первой Мировой. Ценой победы было необратимое отставание в цивилизационной гонке. Страна оказалась столь обескровленной, что выиграть следующую, «холодную» войну уже не смогла.
Может показаться, что был еще один метод – американский. Кроме стратегических бомбардировок Великая Западная Демократия продемонстрировала более содержательную стратегию: экономическое давление на противников и союзников, известное как «план Маршалла».
Эта оперативная схема была и проще и тоньше. Экономика – это тот козырь, который бьет все карты, если ему дать достаточно времени. Но времени может не оказаться…
Кроме того (и данное возражение гораздо более серьезно), направленное использование экономической стратегии как инструмента разрешения проблемы аналитичности приведет к новому витку кризиса, еще более деструктивному.
(Неочевидно даже, что позиционная экономическая война приведет к меньшим разрушениям в инфраструктуре, чем ядерный конфликт.)
Таким образом, Вторая (равно как, заметим, и Третья) Мировая война продемонстрировала лишь не вполне удовлетворительные способы борьбы с кризисом аналитичности. Этим и объясняется длительность конфликта, огромные людские и материальные потери и, главное, полное отсутствие позитивного итога для всех участников конфликта, кроме, быть может, США. А ведь было одно идеальное решение, причем лежащее на магистральном пути развития аналитической теории. Только вот замечено оно не было. Очень уж оно авантюристично и слишком большого мужества требует от ответственного командира.
Речь идет о стратегии риска.
Суть стратегического риска проще всего продемонстрировать на том же вечном примере шахмат. Пусть в некоторой позиции существует две возможные стратегии за черных. В рамках первой они стремятся отбить атаку, используя классические приемы теории Стейница, аналогичные методы применяет и наступающая сторона. Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют пять, проиграют три, остальные 92 партии закончатся вничью. То есть при данной (классической) стратегии черные набирают 49% возможных очков.
При альтернативной стратегии черные жертвуют пешку или даже фигуру, стремясь резко изменить характер позиции, отклонить ее от равновесия и перехватить инициативу. Если белые справятся с этим неожиданным, а с точки зрения классической теории – экстравагантным и пижонским наскоком, у них складывается ясная перспектива победы.
Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют сорок, проиграют двадцать, еще будет сорок ничьих. Черные набирают 40% возможных очков, то есть заметно меньше, чем при стандартной позиционной игре.
При формальном рассмотрении вторую стратегию следует признать ошибочной. Если задача стратегического искусства – модифицировать вероятности боевых столкновений оптимальным для себя образом, то следует выбрать классический подход и минимизировать вероятность неудачи.
Однако шансы выиграть партию при второй стратегии почти в семь раз больше, чем при первой! И если, как это часто бывает, ничья для Вас равносильна поражению, следует отказаться от оптимального способа действий и избрать путь риска.
В отличие от шахмат в войне «ничьей» не бывает. Позиционный тупик, позиционный размен – это всегда напрасно потраченные человеческие жизни, огромные материальные издержки, духовный коллапс. Все это обусловливает мир, худший, нежели довоенный. Стратегическое поражение.
Потому в военном деле рискованные операции, выходящие за пределы кризиса аналитичности, весьма важны.
Подчеркнем теперь, что риск есть неотъемлемый спутник борьбы на войне. С этой точки зрения рискованна – в большей или меньшей степени – любая стратегия. В системе «война» слишком много переменных, потому сколь бы безопасным ни выглядел избранный вами план, он всегда может оказаться гибельным.
Из этого, однако, не следует, что любая стратегия есть стратегия риска.
Мастера военного дела стремились вслед за Наполеоном Великим ввязываться в сражение при вероятности успеха в 75-80 процентов. В этом случае благоприятный исход относится к неблагоприятному, как три-четыре к одному. Будем считать классической, условно безрисковой, стратегией любой план, коэффициент благоприятности которого выше двух (обратный показатель, коэффициент риска – менее 0,5).
Назовем умеренным риском операции с коэффициентом благоприятности от 1 до 2. Если этот параметр лежит в параметрах от 0,5 до 1, речь идет о «значительном риске».
В данном разделе речь пойдет об операциях с коэффициентом благоприятности, много меньшем 0,5 (показатель риска много больше двух).
Рассмотрим некое сражение как «темповую игру», в которой в ответ на каждый ваш ход у противника есть некоторая последовательность реплик, вообще говоря, бесконечная. Суть аналитической революции, совершенной при Мольтке-старшем и Шлиффене, заключалась прежде всего в редуцировании «пространства решений». Классическая стратегия всегда работала не с реальной системой «война», весьма сложной, а с ее упрощенной моделью. Само по себе это и неизбежно, и чрезвычайно удобно. Проблема заключалась в том, что в какой-то момент в сознании ответственных командиров модель заменила собой реальный мир: карта стала местностью.
Модель просчитывалась до конца. Суть кризиса аналитичности в том и состоит, что она оказалась просчитанной всеми одинаково. Принятая сторонами «оптимальная стратегия» формально обеспечивала наибольшее математическое ожидание победы. Реально же речь шла о гарантированном позиционном тупике.
Заметим здесь, что рецепт «вернуться от модели к системе» невыполним. При всей примитивности (по сравнению с реальностью) модели войны, используемой в аналитической теории операций, эта теория все же очень сложна. Попытки выйти за «нумерованные полки» и «абстрактные боевые коэффициенты» хороша только в идее, на практике мы сразу же приходим к невозможности принимать научно обоснованные оперативные решения.
Учтем теперь, что сколь бы хорошо ни работала разведка, ее данные всегда либо неполны, либо запаздывают. Иными словами, если речь идет о действиях в реальном времени, война – в отличие от шахмат – всегда оказывается игрой с неполной информацией. С этим связано происхождение нормального оперативного риска в 20-30 процентов.
Чем более аналитическими являются наши действия, тем их легче предсказать, тем меньше вероятность ошибки у противника. Далее, поскольку позиция всегда остается близкой к равновесию, тем меньше цена возможной ошибки и больше возможностей своевременно исправить ее.
При использовании стратегии риска равновесие нарушается грубо и необратимо – маятник отклоняется в крайнее положение. Все содержание войны – тотальная победа или абсолютное поражение – «повисает» в неопределенности, и резко повышается значение каждого хода, каждого оперативного решения.
Простые формулировки математической стратегии, согласно которым нагрузка на операцию обратно пропорциональна показателю риска, имеют простое математическое воплощение, однако они и неудобны, и недостаточны. Дело в том, что пространство решений только в теории изотропно и однородно. На самом же деле некоторые решения будут приняты противником с большей вероятностью, нежели другие, причем определяющее значение имеет дефицит времени, то есть – степень перегрузки информационных каналов противника. Можно показать, что если размерность пространства решений возрастет вдвое, реальная размерность пространства решений сокращается в восемь раз! «Чем ближе цейтнот, тем меньше стратегии и больше тактики…» С этой точки зрения речь идет об управляемом риске, о переводе войны в иную – информационную – плоскость, о воздействии на управленческие структуры противника с целью модифицирования вероятности принятия им тех или иных решений. Такая стратегия имеет много общего с азартной игрой, но к ней не сводится.
Формально при операциях с показателем риска 6-8 трудно не найти правильного, то есть спасающего и автоматически приводящего к победе решения. Казалось бы, войну можно выиграть в этом случае простым подбрасыванием монетки. В реальности же использование статистических методов выбора (равно как и естественных, «уставных» ходов) приведет к быстрому разгрому именно из-за способности стратегии риска модифицировать вероятности.
Не следует, однако, ударяться в другую крайность – считать, что управляемый риск обязательно приводит к победе. В конкретной шахматной партии время на принятие решения измеряется минутами (в самом крайнем случае, чреватом цейтнотом, десятками минут). Поэтому в шахматах могут «пройти» заведомо некорректные комбинации, лишь бы только пространство решений не могло быть исчерпано расчетом в течение указанных минут.
В войне – за редким исключением – характерные времена составляют часы и дни, притом работает не один человек, а квалифицированный штаб. Поэтому перегрузить информационные каналы до такой степени, чтобы «пространство решений» противника вообще не содержало правильных ходов, практически невозможно. С этой точки зрения аналогом стратегии риска окажется не комбинационная шахматная партия, а скорее «дырявый» мизер в преферансе. Но такие мизеры тоже можно разыгрывать хорошо и плохо!
«Весь ваш план – азартная игра», – сказал Нагумо.
«Угу, и я ее выиграю», – ответил Ямамото.
Аналитическая стратегия всегда имеет дело со средними значениями величин – усредненными показателями боевого потенциала и численности. Усреднение как наиболее естественная форма упрощения составляет самую суть аналитического подхода. Воюют не конкретные люди с их особенностями, характером, темпераментом – сталкиваются между собой счетные дивизии, приведенные расчетами опытных генштабистов к «нормальной» форме.
В реальной жизни средние показатели встречаются сравнительно редко: почти всегда значения параметров несколько (хотя, может быть, и не слишком существенно) отклоняются от теоретически предсказанных. В статике этим отклонением можно пренебречь. Однако динамические процессы в сложных системах имеют тенденцию к неустойчивости, поэтому отклонения от среднего начинают нарастать, а в бифуркациях – полностью изменяют картину.
Здесь и возникает надежда добиться нетождественного преобразования. Нет противоречия с законом аналитической стратегии, согласно которому равные позиции остаются равными: бифуркационный переход порождает возможности как со знаком «плюс», так и со знаком «минус», и в среднем они составляют ноль, то есть статистически позиция осталась равной! Вот только теперь это «среднее» есть сумма диаметрально противоположных вариантов, из которых в конкретном сражении реализуется только один.
Итак, риск следует переопределить как вероятность неблагоприятного исхода в бифуркационном процессе. Вероятность эта всегда отлична от нуля, именно вследствие закона перехода равных позиций в равные. Более того, существует аналог правила рычага: произведение вероятности благоприятного исхода на степень его благоприятности равно произведению вероятности неблагоприятного на степень неблагоприятности.
К примеру, если и благоприятный и неблагоприятный исходы имеют равные показатели, то риск оказывается равен 50%, вне зависимости от остальных параметров.
Определив понятие рискованной операции, мы должны отметить, что ее эффективность определяется величиной «рычага»: произведения вероятности благоприятного исхода на степень благоприятности этого исхода. Чем больше рычаг, тем выше возможный выход. В терминах аналитической стратегии этот параметр называется нагрузкой на операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Но мир все еще оставался многополюсным. Англия, США, Япония, Франция и Италия считались Великими державами. Германия и Россия в качестве таковых не признавались, но смогли стать ими де-факто. Неизбежные в сложном мире конфликты с обязательностью часового механизма приводили к использованию силы. В двадцатые годы «релаксационные» и окраинные войны стали печальной традицией. Война Чако весьма показательна.
Конечное, предлагаемое ненасильственное решение казалось (и до сих пор кажется любому разумному человеку) наиболее приемлемым. Но оно так и остается фантастикой. Возможно, необходимым условием для подобного развития человечества является создание единой всепланетной Империи (но даже и это условие недостаточно).
Итак, кардинальное разрешение противоречия (устранить саму систему, охваченную кризисом аналитичности, пагубным для социума – войну) оказалось неосуществимым, а пакт Келлога-Бриана стал не более чем дипломатической экзотикой. А значит, проблему всякий военачальник должен был решать сам – по мере собственных возможностей.
Подчеркнем еще раз содержание проблемы. Благодаря высокой информационной связности мира начала XX столетия уровень развития военной науки оказался в различных странах сравнимым. Поскольку аналитическая стратегия является именно наукой, она объективна, то есть управленческие решения не зависят от особенности личности командующего. Иными словами, полководцы по обе стороны реальной или воображаемой линии фронта были обречены принимать одни и те же оптимальные решения. Результатом был взаимный тупик: ни одна из сторон не могла добиться своих целей.
Возникшая позиционная структура была, как выяснилось, более устойчивой, нежели само общественное устройство: государства разваливались быстрее, чем сдвигалась линия фронта.
Интересно, что в те же двадцатые годы кризис аналитичности охватил систему, гомоморфную войне, – виртуозная техника Х. Р. Капабланки и других мастеров позиционной игры породила «миф о ничейной смерти» в шахматах. Разница заключалась лишь в том, что на поле боя позиционная ничья оборачивалась обоюдным поражением.
Какие же предлагались решения? Идей было довольно много, но какой-то смысл имели лишь три: доктрина Дуэ о воздушной мощи, концепция «глубокой операции», наконец, учение о войне идеологий. С начала тридцатых годов эти схемы (в разных сочетаниях) принимаются генеральными штабами всех Великих держав, признанных и непризнанных. Можно утверждать, что с этого момента подготовка к новой войне, ранее – несколько абстрактная, приобретает практический характер.
Сейчас мы знаем, что ни один из этих методов не оказался панацеей. Да, конечно, привнося в войну некоторый хаотический элемент, они позволяли уйти от кризиса или, вернее, расширить пространство этого кризиса. Рассмотрим результаты применения каждой из этих стратегий во Второй Мировой войне:
Доктрина Дуэ, в авторском варианте, была взята на вооружение союзниками и применена против Германии и Японии. Однако же Германия продолжала наращивать выпуск вооружений почти до самого своего краха, а для того чтобы дать Японии повод сдаться, пришлось сбросить две атомные бомбы. В стратегических налетах участвовали тысячи и тысячи тяжелых бомбардировщиков, причем добавление очередной «воздушной армии» почти никакого влияния на обстановку не оказывало. То есть, даже при явном превосходстве в воздухе одной из сторон, перед нами типичный кризис аналитичности: система (воздушная война) пожирает ресурсы (самолеты, с одной стороны, города – с другой) без какого-либо осмысленного результата. Классическая «воронка», из которой нет правильного выхода. (Хуже того, в данном случае «лекарство» оказалось страшнее болезни. Воздушная война более деструктивна для общества, нежели позиционный тупик, поскольку, как заявил в своих мемуарах кто-то из фашистских генералов, «города, а не руины являются фундаментом цивилизации».)
Глубокая операция последовательно (можно даже сказать – методично) эксплуатировалась немцами. Действия против дальнего фланга и глубокого тыла стало отличительной особенностью немецкой стратегии в эту Мировую войну. Но, несмотря на всю красоту наступлений Вермахта и на талант гитлеровских генералов, Германия проиграла. Проигрыш связан с кампанией в России, вернее, с тем, что в этой кампании аналитический кризис проявился вновь – в полной мере. Глубокая операция немцев оказалась недостаточно глубокой.
Наконец, идеологическую войну вело правительство СССР. Метод продемонстрировал свою жизнеспособность. Во всяком случае, с его помощью оказалось возможным выиграть войну. Но, увы, выиграть в том же смысле, в котором Франция насладилась триумфом в Первой Мировой. Ценой победы было необратимое отставание в цивилизационной гонке. Страна оказалась столь обескровленной, что выиграть следующую, «холодную» войну уже не смогла.
Может показаться, что был еще один метод – американский. Кроме стратегических бомбардировок Великая Западная Демократия продемонстрировала более содержательную стратегию: экономическое давление на противников и союзников, известное как «план Маршалла».
Эта оперативная схема была и проще и тоньше. Экономика – это тот козырь, который бьет все карты, если ему дать достаточно времени. Но времени может не оказаться…
Кроме того (и данное возражение гораздо более серьезно), направленное использование экономической стратегии как инструмента разрешения проблемы аналитичности приведет к новому витку кризиса, еще более деструктивному.
(Неочевидно даже, что позиционная экономическая война приведет к меньшим разрушениям в инфраструктуре, чем ядерный конфликт.)
Таким образом, Вторая (равно как, заметим, и Третья) Мировая война продемонстрировала лишь не вполне удовлетворительные способы борьбы с кризисом аналитичности. Этим и объясняется длительность конфликта, огромные людские и материальные потери и, главное, полное отсутствие позитивного итога для всех участников конфликта, кроме, быть может, США. А ведь было одно идеальное решение, причем лежащее на магистральном пути развития аналитической теории. Только вот замечено оно не было. Очень уж оно авантюристично и слишком большого мужества требует от ответственного командира.
Речь идет о стратегии риска.
Суть стратегического риска проще всего продемонстрировать на том же вечном примере шахмат. Пусть в некоторой позиции существует две возможные стратегии за черных. В рамках первой они стремятся отбить атаку, используя классические приемы теории Стейница, аналогичные методы применяет и наступающая сторона. Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют пять, проиграют три, остальные 92 партии закончатся вничью. То есть при данной (классической) стратегии черные набирают 49% возможных очков.
При альтернативной стратегии черные жертвуют пешку или даже фигуру, стремясь резко изменить характер позиции, отклонить ее от равновесия и перехватить инициативу. Если белые справятся с этим неожиданным, а с точки зрения классической теории – экстравагантным и пижонским наскоком, у них складывается ясная перспектива победы.
Из ста партий, сыгранных таким образом, белые выиграют сорок, проиграют двадцать, еще будет сорок ничьих. Черные набирают 40% возможных очков, то есть заметно меньше, чем при стандартной позиционной игре.
При формальном рассмотрении вторую стратегию следует признать ошибочной. Если задача стратегического искусства – модифицировать вероятности боевых столкновений оптимальным для себя образом, то следует выбрать классический подход и минимизировать вероятность неудачи.
Однако шансы выиграть партию при второй стратегии почти в семь раз больше, чем при первой! И если, как это часто бывает, ничья для Вас равносильна поражению, следует отказаться от оптимального способа действий и избрать путь риска.
В отличие от шахмат в войне «ничьей» не бывает. Позиционный тупик, позиционный размен – это всегда напрасно потраченные человеческие жизни, огромные материальные издержки, духовный коллапс. Все это обусловливает мир, худший, нежели довоенный. Стратегическое поражение.
Потому в военном деле рискованные операции, выходящие за пределы кризиса аналитичности, весьма важны.
Подчеркнем теперь, что риск есть неотъемлемый спутник борьбы на войне. С этой точки зрения рискованна – в большей или меньшей степени – любая стратегия. В системе «война» слишком много переменных, потому сколь бы безопасным ни выглядел избранный вами план, он всегда может оказаться гибельным.
Из этого, однако, не следует, что любая стратегия есть стратегия риска.
Мастера военного дела стремились вслед за Наполеоном Великим ввязываться в сражение при вероятности успеха в 75-80 процентов. В этом случае благоприятный исход относится к неблагоприятному, как три-четыре к одному. Будем считать классической, условно безрисковой, стратегией любой план, коэффициент благоприятности которого выше двух (обратный показатель, коэффициент риска – менее 0,5).
Назовем умеренным риском операции с коэффициентом благоприятности от 1 до 2. Если этот параметр лежит в параметрах от 0,5 до 1, речь идет о «значительном риске».
В данном разделе речь пойдет об операциях с коэффициентом благоприятности, много меньшем 0,5 (показатель риска много больше двух).
Рассмотрим некое сражение как «темповую игру», в которой в ответ на каждый ваш ход у противника есть некоторая последовательность реплик, вообще говоря, бесконечная. Суть аналитической революции, совершенной при Мольтке-старшем и Шлиффене, заключалась прежде всего в редуцировании «пространства решений». Классическая стратегия всегда работала не с реальной системой «война», весьма сложной, а с ее упрощенной моделью. Само по себе это и неизбежно, и чрезвычайно удобно. Проблема заключалась в том, что в какой-то момент в сознании ответственных командиров модель заменила собой реальный мир: карта стала местностью.
Модель просчитывалась до конца. Суть кризиса аналитичности в том и состоит, что она оказалась просчитанной всеми одинаково. Принятая сторонами «оптимальная стратегия» формально обеспечивала наибольшее математическое ожидание победы. Реально же речь шла о гарантированном позиционном тупике.
Заметим здесь, что рецепт «вернуться от модели к системе» невыполним. При всей примитивности (по сравнению с реальностью) модели войны, используемой в аналитической теории операций, эта теория все же очень сложна. Попытки выйти за «нумерованные полки» и «абстрактные боевые коэффициенты» хороша только в идее, на практике мы сразу же приходим к невозможности принимать научно обоснованные оперативные решения.
Учтем теперь, что сколь бы хорошо ни работала разведка, ее данные всегда либо неполны, либо запаздывают. Иными словами, если речь идет о действиях в реальном времени, война – в отличие от шахмат – всегда оказывается игрой с неполной информацией. С этим связано происхождение нормального оперативного риска в 20-30 процентов.
Чем более аналитическими являются наши действия, тем их легче предсказать, тем меньше вероятность ошибки у противника. Далее, поскольку позиция всегда остается близкой к равновесию, тем меньше цена возможной ошибки и больше возможностей своевременно исправить ее.
При использовании стратегии риска равновесие нарушается грубо и необратимо – маятник отклоняется в крайнее положение. Все содержание войны – тотальная победа или абсолютное поражение – «повисает» в неопределенности, и резко повышается значение каждого хода, каждого оперативного решения.
Простые формулировки математической стратегии, согласно которым нагрузка на операцию обратно пропорциональна показателю риска, имеют простое математическое воплощение, однако они и неудобны, и недостаточны. Дело в том, что пространство решений только в теории изотропно и однородно. На самом же деле некоторые решения будут приняты противником с большей вероятностью, нежели другие, причем определяющее значение имеет дефицит времени, то есть – степень перегрузки информационных каналов противника. Можно показать, что если размерность пространства решений возрастет вдвое, реальная размерность пространства решений сокращается в восемь раз! «Чем ближе цейтнот, тем меньше стратегии и больше тактики…» С этой точки зрения речь идет об управляемом риске, о переводе войны в иную – информационную – плоскость, о воздействии на управленческие структуры противника с целью модифицирования вероятности принятия им тех или иных решений. Такая стратегия имеет много общего с азартной игрой, но к ней не сводится.
Формально при операциях с показателем риска 6-8 трудно не найти правильного, то есть спасающего и автоматически приводящего к победе решения. Казалось бы, войну можно выиграть в этом случае простым подбрасыванием монетки. В реальности же использование статистических методов выбора (равно как и естественных, «уставных» ходов) приведет к быстрому разгрому именно из-за способности стратегии риска модифицировать вероятности.
Не следует, однако, ударяться в другую крайность – считать, что управляемый риск обязательно приводит к победе. В конкретной шахматной партии время на принятие решения измеряется минутами (в самом крайнем случае, чреватом цейтнотом, десятками минут). Поэтому в шахматах могут «пройти» заведомо некорректные комбинации, лишь бы только пространство решений не могло быть исчерпано расчетом в течение указанных минут.
В войне – за редким исключением – характерные времена составляют часы и дни, притом работает не один человек, а квалифицированный штаб. Поэтому перегрузить информационные каналы до такой степени, чтобы «пространство решений» противника вообще не содержало правильных ходов, практически невозможно. С этой точки зрения аналогом стратегии риска окажется не комбинационная шахматная партия, а скорее «дырявый» мизер в преферансе. Но такие мизеры тоже можно разыгрывать хорошо и плохо!
«Весь ваш план – азартная игра», – сказал Нагумо.
«Угу, и я ее выиграю», – ответил Ямамото.
Аналитическая стратегия всегда имеет дело со средними значениями величин – усредненными показателями боевого потенциала и численности. Усреднение как наиболее естественная форма упрощения составляет самую суть аналитического подхода. Воюют не конкретные люди с их особенностями, характером, темпераментом – сталкиваются между собой счетные дивизии, приведенные расчетами опытных генштабистов к «нормальной» форме.
В реальной жизни средние показатели встречаются сравнительно редко: почти всегда значения параметров несколько (хотя, может быть, и не слишком существенно) отклоняются от теоретически предсказанных. В статике этим отклонением можно пренебречь. Однако динамические процессы в сложных системах имеют тенденцию к неустойчивости, поэтому отклонения от среднего начинают нарастать, а в бифуркациях – полностью изменяют картину.
Здесь и возникает надежда добиться нетождественного преобразования. Нет противоречия с законом аналитической стратегии, согласно которому равные позиции остаются равными: бифуркационный переход порождает возможности как со знаком «плюс», так и со знаком «минус», и в среднем они составляют ноль, то есть статистически позиция осталась равной! Вот только теперь это «среднее» есть сумма диаметрально противоположных вариантов, из которых в конкретном сражении реализуется только один.
Итак, риск следует переопределить как вероятность неблагоприятного исхода в бифуркационном процессе. Вероятность эта всегда отлична от нуля, именно вследствие закона перехода равных позиций в равные. Более того, существует аналог правила рычага: произведение вероятности благоприятного исхода на степень его благоприятности равно произведению вероятности неблагоприятного на степень неблагоприятности.
К примеру, если и благоприятный и неблагоприятный исходы имеют равные показатели, то риск оказывается равен 50%, вне зависимости от остальных параметров.
Определив понятие рискованной операции, мы должны отметить, что ее эффективность определяется величиной «рычага»: произведения вероятности благоприятного исхода на степень благоприятности этого исхода. Чем больше рычаг, тем выше возможный выход. В терминах аналитической стратегии этот параметр называется нагрузкой на операцию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62