четыре-один-один.
Он описал оператору ситуацию.
– Какой город?
– Весь штат.
– Сэр, вы представляете, какие списки мы должны поднять?
«Едва ли их много».
– Фамилия Диббук не такая уж распространенная.
С неохотой оператор подчинился. Норт услышал, как в трубке защелкали клавиши.
– Сэр? Три совпадения с фамилией Диббук. У вас есть имя или инициалы?
«Неужели все так просто?»
– Попробуйте Эжен.
Ожидание оказалось невыносимым. И безрезультатным.
– Ладно, попробуйте «К» – Кассандра.
– Это имя есть в списке. Кассандра Диббук. Телефон: пять-один-восемь…
«Пять-один-восемь? Это далеко за городом». Норт прижал трубку плечом к уху и принялся записывать номер на тыльной стороне ладони.
– А адрес есть?
– Адрес: Троя, Шестая авеню, двести пятьдесят два.
Тени кровавого древа
Может, он просто лабораторная крыса, которая проходит тесты ради кусочка сыра? Саваж провел Гена через несколько лабораторий, мимо огромных цистерн с огнеопасными химикалиями, вроде ацетона и бутанола. В одной лаборатории у него взяли кровь на анализ, в другой взяли скребок с внутренней стороны щеки, больно оцарапав пластиковой щеткой.
Одна из медсестер, с туго закрученной гулькой за затылке, шепнула Гену, что слышала, как он разговаривал в душе сам с собой.
Ген окаменел, не проронив ни слова. А чего он ожидал?
«За нами наблюдают».
Заметили ли они, что он обнаружил тайное послание с цифрами? Ген вышел из комнаты и тихо спросил у доктора:
– Сколько человек за мной наблюдают?
Вопрос был самый очевидный, но Саваж явно обеспокоился.
– Все. Ты всем нам интересен.
«Все!»
Они переходили из одной лаборатории в другую, поднимаясь все выше по ступеням пирамиды, пока наконец не достигли самого верха, откуда бежать было невозможно.
«Что это значит? Пусть уже берут свои пробы и образцы».
Он уже сидел в этой клетке, уже был узником по чьей-то прихоти. А теперь стал пациентом. Ничего, нужно потерпеть, пока не представится удобный случай.
На тридцать третьем этаже его уложили на топчан и опутали мириадами проводов и датчиков, которые измеряли его давление, считали пульс и, когда он вспотел, собрали образцы пота. Пока медики кружились у топчана суетливым хороводом, Саваж достал записную книгу и принялся задавать вопросы.
– Ты чувствуешь растерянность?
«Как мы можем ее не чувствовать?»
Это было похоже на кошмар, который не желал заканчиваться.
– Вы имеете в виду, что я не могу понять, кто я на самом деле?
Неужели Саваж испугался? Доктор принялся задавать новые вопросы, и голос его стал более настойчивым.
– Ты не знаешь, кто ты?
Ген попытался умерить прыть Саважа. Щелканье приборов и рокот механизмов превратились в оглушающий гул.
– Конечно, я знаю, кто я такой!
– Я понимаю, что ты много позабыл,– осторожно сказал Саваж.– Ты делаешь некоторые вещи и забываешь, почему ты их сделал.
– Да.
– Как тот случай в музее.
– Да.
Саваж кивнул, довольный тем, что они немного продвинулись вперед.
– Значит, ты не собирался идти в музей?
– Зачем бы мне идти туда?
– Отвечай на вопрос.
На тридцать четвертом этаже ассистенты потребовали сдать мочу на анализ. Отведя его за матовый экран, доктора принялись оживленно обсуждать концентрацию трансмиттеров в системах его организма. Ген мочился в колбу и слушал.
Трансмиттеры управляют эмоциями и памятью. Доктора пытались вызвать у него воспоминания далекого прошлого, но их что-то тревожило. Тут их одернули, и они больше ничего не рассказали.
Ген пытался слепить из обрывков какую-нибудь гипотезу, но у него не хватало времени. Кто-то из врачей утомился ждать и крикнул, чтоб он поскорее выносил колбу. На что Ген послал его подальше.
На тридцать пятом этаже его повели по коридорам, огороженным толстым пуленепробиваемым стеклом, за которым тянулись ряды приборов. Ген испытал потрясение, впервые увидев нечто знакомое.
Он знал, что это. Это была его суть.
На компьютерных экранах извивалась его ДНК – скрученная двойная спираль, похожая на двух змей, поймавших его душу острыми зубами. В каждой гадине – три биллиона чешуек четырех разных цветов: аденин, цитозин, гуанин и тимин. А, Ц, Г, Т. Четыре основы – алфавит, которым написана история его судьбы.
Это была его работа. Куча техников обрабатывала результаты генетического сканирования генными чипами. Маленькие квадратики стекла с его генетическим материалом заменяли собой электронные чипы.
Две переплетенные цепочки ДНК соответствовали друг другу, словно две половинки застежки-молнии. А всегда напротив Т, Ц всегда напротив Г. Участок ДНК разомкнули, разместили отдельные цепочки на этих чипах и пометили флуоресцентными маркерами. Разомкнутые цепочки ДНК Гена плавали в растворе вокруг генного чипа, присоединялись к его участкам и светились. Светящиеся участки показывали, какие гены активны в каждой из клеток в данный момент.
Но для успешного завершения проекта нужно было сравнить ДНК Гена не только с контрольным образцом, но и с тем образцом ДНК, который содержал искомый ген. Ген, принадлежавший одному Кикладу. Ген истинного бессмертия.
Вопрос состоял в том, из чьих ДНК создавали генные чипы. Были ли это ДНК живых доноров, вроде него самого, или использовался более древний источник? Например, останки его прошлых воплощений, вроде пульпы из зубов античного черепа?
Мысли теснились в голове Гена. Он вспомнил музей и то, что он там натворил. Неужели он действительно держал в руках собственный череп?
– Ген, который вы ищете, меняет картину в целом, да?
Саваж обрадовался, что пациент все понимает.
– Атанатос сохранял свою суть от тела к телу в течение тысяч лет. Это достигалось с помощью алхимии. То, что есть в тебе, поможет ему возрождаться без затрат, автоматически. Либо мы добьемся своего упорным трудом, либо процесс, в котором ты участвуешь, завершится успешно, и тогда каждый его отпрыск получит великую награду лишь за то, что родился на свет.
«Что он имеет в виду?»
– Если система работала столетиями, зачем ее менять?
– Разве это жизнь? – скривился Саваж.– Бессмертие, достигаемое после бесчисленной череды попыток. Почему бы не получить его сразу по рождении?
Ген понял.
– Система ущербна.
Саважу пришлось нехотя согласиться.
– Да, она ущербна. В ней есть пробелы. Выборочное восстановление памяти от поколения к поколению может означать, что Атанатос не сумеет собрать воедино всего себя. Скажем так, он словно… растворяется.
Саваж положил руку на плечо Гена.
– Ты поможешь это исправить. Встревоженный Ген последовал за доктором в большой шумный офис, в дальнем конце которого виднелась массивная черная дверь. У двери стояла… неужели Мегера? Однажды Ген уже попал впросак. Теперь он уже не был ни в чем уверен.
На руках женщина держала младенца. Ребенку было года два, волосы на его голове были светлыми и тонкими и росли неравномерно. По подбородку стекала слюна. И хотя глазки младенца были ясными и умными, он, казалось, не обращал внимания на окружающие раздражители.
Мегера держала ребенка без особой нежности. Судя по всему, он ее тяготил и раздражал. Она передала дитя в руки подбежавшей няньке, которая лишь пролепетала:
– Он хотел немного побыть с мамочкой.
Мегера не шелохнулась.
– Кто знает, чего оно хочет? Уберите это с моих глаз!
Ген не знал, заметила ли она его. Может, ей было просто наплевать. Ген застыл на месте, когда женщина пронеслась мимо, словно ураган. Он смотрел, как нянька одаривала младенца ласками, в которых ему отказала родная мать. Потом она попыталась достать карточку и приложить ее к замку черной двери. Никто не помог ей.
Когда дверь приоткрылась, Ген вытянул шею, чтобы разглядеть, что скрывается за ней. Но ему не позволили. Саваж ухватил его за руку и потащил в другую сторону.
– Не туда.
– А что там?
– Ничего.
– «Ничего» не прячут за такими замками.
– Ничего важного.
«А вот и неправда!»
Он оглядел зал и коридоры, уходящие в разных направлениях.
– Куда теперь?
Саваж провел его через зал к плотно закрытой двери в кабинет. По обеим сторонам двери матово светились неоновые лампы. Табличка на стене гласила: «Эжен Диббук». Неужели у него есть свой кабинет?
– Думаю, мы продолжим наши дела там, с твоего позволения.
Возможно, там и найдутся ответы на некоторые вопросы. Ген дернул за ручку.
«Глупо!»
Наверняка здесь тоже нужно ввести код.
Спину прожигало множество взглядов. Еще один тест на то, что он действительно вернулся домой?
Он постарался расслабиться и очистить сознание. И, повинуясь порыву, набрал первую комбинацию цифр, которая пришла на ум.
В двери щелкнул замковый механизм, выходя из пазов.
– Учитывая мое состояние, вам повезло, что я еще помню код.
Глаза Саважа светились от удовольствия.
– Вовсе нет. Тебе никогда не говорили кода. Как и все остальное, память о нем ты хранишь в каждой клеточке тела. Даже не осознавая этого, ты пользуешься подсказками своих воспоминаний.
«Как бы воспользоваться ими для нашей выгоды?»
Саваж протянул ему еще одну колбу.
– Если тебе нужно поднять, так сказать, настроение, ты найдешь журнал в верхнем ящике стола. Желаю успехов. Я подожду здесь.
Ген потянул за ручку, дверь распахнулась. За дверью его уже ждала Мегера.
Она восседала на столе, скрестив ноги, и сияла улыбкой. Ген ей не верил ни на грош.
На столе лежал журнал. Мегера лениво листала страницы, на которых извивались в соблазнительных позах обнаженные пышнотелые красотки.
– Я вижу, ты сегодня весь в делах?
«Она тоже наблюдала за мной».
Ген закрыл дверь.
– По крайней мере ты не прячешься за камерой.
Мегера увидела колбу в руках Гена.
– Не устаешь брызгать в мою сторону чем ни попадя?
– Этим я брызгать в твою сторону не собираюсь.
Он поставил колбу на стол рядом с Мегерой.
И заметил застекленную страницу какой-то рукописи, стоявшую в рамке рядом с компьютерным монитором. Она что-то напоминала. Ген взял ее, чтобы рассмотреть, и сделал вид, что просто решил повернуться к нахалке спиной.
– Тебя всегда манила эта картинка.
«Неужели она нас манила?»
Это оказалась страничка из рукописи Чарльза Дарвина. Разрабатывая теорию эволюции, Дарвин отметил, что его почерк похож на почерк его деда Эразма. Случайно ли это? Или это особенность их семьи? Даже Дарвин не знал ответа.
– Помнишь, когда я подарила ее тебе?
– Нет.
– Твоя память до сих пор непостоянна. Жаль. Воспоминания постепенно возвращаются к тебе. Ты сказал мне: с точки зрения генетики, почерк Эразма был выражением навыков его моторики. Именно этот аспект он передал своему внуку. Ты сказал: но кто может заявить с уверенностью, что дед самого Эразма писал точно так же? Ты не желал верить, что это проявление генетической памяти.
Она рассмеялась.
– Ты был такой смешной!
Почему тогда ее смех звучит так глухо? Словно на самом деле ее сжигает острая зависть. Он поставил картинку на место.
– Твои материнские навыки просто потрясающие.
– А тебе какое дело?
– Почему ты ненавидишь собственного сына?
– Я не ненавижу его.
– Но и не любишь.
– Я о нем не думаю. Он всего лишь кусок глупой плоти. А ты сам сильно увлечен своими экспериментами? Какой в этом смысл? Он ест, испражняется, и он совершенно бесполезен.
Ген сдержал порыв броситься на защиту ребенка. Да, душа этой женщины тверда как камень. Но почему? Он сделал еще одну попытку пробиться.
– А его отец?
Она встала на ноги.
– Ох, давай не будем об этом уроде. Любое ругательство прозвучит как комплимент.
Она провела ладонью по столу.
– Как поживают голоса в твоей голове?
Туше!
– Никаких голосов,– спокойно соврал Ген.– Только воспоминания.
– Это главная цель всего процесса. Когда осколки личностей сольются в одну, тогда мы достигнем успеха. Ты можешь стать большим, чем сумма слагаемых.
– А ты не можешь?
Он достал ее. Тщательно сдерживаемая зависть выплеснулась наружу. Мегера схватила картинку в рамке и грохнула о стену. Во все стороны полетели осколки стекла.
– Мне просто не дают! Невзирая ни на что! Ты вызывал столько нареканий, но наш великий отец решил, что именно ты станешь следующим Атанатосом! Я так трудилась, я старалась над этим неуловимым геном CREB…
CREB? Мысли Гена понеслись вскачь. Ген CREB1 находится во второй хромосоме.
«Что же он делает?»
Память, наверняка это связано с памятью. Он вспомнит, нужно только остаться одному.
– Я подтолкнула твои внутренние часы, а вся слава досталась тебе! Именно ты станешь всем!
В ее глазах блестели слезы зависти и искреннего горя. Она так долго сдерживалась, что они успели высохнуть в глубине ее души, их осталось мало.
– Моя работа – коту под хвост! А все из-за какой-то Y-хромосомы!
Неужели она бесится лишь из-за того, что не родилась мужчиной? Ген не стал ее утешать. Да ему и не хотелось. Мегера достала носовой платок и вытерла глаза.
– Это такая ответственность! А ты едва не загремел в тюрьму после того, что натворил. Ты все только портишь. А он все равно выбрал тебя.
– Саваж не уверен в этом.
Она презрительно фыркнула.
– Саваж здесь на птичьих правах. Он мечтатель, а не профессионал. Невежда, вот он кто!
Она отбросила густые медные волосы за спину и хмуро оглядела усыпанный осколками пол. Подтащила мусорную корзину и принялась исправлять учиненный беспорядок.
– Ты станешь новым Атанатосом. Это решено. Поэтому я здесь для того, чтобы послужить к вящей славе нашего родителя и повелителя.
Ген насторожился. Глядя, как она собирает осколки в корзину, он чувствовал, что стоит на краю пропасти. Намерения этой женщины всегда таили какой-то подвох.
Его уже переиграли один раз. Переиграли и оставили в дураках. Память об этом жгла его сердце, точно старый шрам, который не мог сгладить даже процесс. Ущербность теории Атанатоса пугала его.
«Хватит притворяться!»
– Что ты задумала?
Она небрежно выбросила мусор в корзину. И порезала палец. На белую бумагу упали кроваво-красные капли.
Женщина подступила к Гену, грациозно протягивая окровавленный палец.
– Может, поцелуешь?
Ген остался недвижим. Она улыбнулась. Ей нравилась эта игра. Мегера подошла ближе и вытерла кровь с пальца о его губы. Непроизвольно Ген облизнулся.
– Ты спросил, что я задумала. Как ты сам считаешь? – прошептала она ему в ухо.
Он не ответил.
Мегера вытерла палец о его чистую белую рубашку.
– О мой милый братик, у нас ведь одинаковые воспоминания. Мы осколки одной души. Наверняка ты знаешь, что я задумала.
Она разрумянилась. От шеи поползло к щекам мягкое, розоватое свечение. Зрачки расширились. Ее руки скользнули вдоль ног Гена, пока не сомкнулись в паху. Женщина улыбнулась, почувствовав отклик его плоти.
– Давай я просто помогу тебе. Нужен образец на анализ. Мы с тобой – одно, ты и я, а значит, это лишь мастурбация.
Его член все сильнее отзывался на ее прикосновения.
«Почему бы просто не оттолкнуть ее?»
Мегера расстегнула молнию на брюках и, крепко ухватив его член, принялась жарко ласкать его обеими руками.
Их дыхание сбилось, вырываясь из горла сдавленными стонами. Это было так знакомо, так узнаваемо! Он уже попадался в эту ловушку. Но больше не попадется. Никогда.
– Ты мне противна,– сказал Ген, но так и не оттолкнул ее.
– А у меня есть неопровержимые доказательства обратного,– зашептала ему в ухо Мегера со смехом.– Наслаждайся, братец, пока можешь. Потому что я собираюсь тебя уничтожить!
Цвет греческого огня
Когда ему было девять лет, заболел отец. Лихорадка приковала к постели великого византийского императора Льва IV – Льва Хазара. На лбу повелителя вздулись огромные гнойные фурункулы. Поговаривали, что это расплата за жадность, с которой император цеплялся за корону.
Ему сказали:
– Не ходи туда. Твой отец болен. Он не хочет, чтобы ты видел его слабым.
Поэтому мальчик смотрел, как умирает великий отец, из-за складок балдахинов императорской кровати. Мать так и не пришла.
Киклад стоял в тени колонны и ждал своей участи. Ночь выдалась холодной. С Босфора дул резкий ветер, запуская невидимые когти в сердце Константинополя, но мальчик не боялся. Страх исчезает, когда приходит понимание: чему быть – того не миновать.
Почти восемьсот лет прошло с рождения Христа, и именно в этом месте Кикладу выпало вернуться в мир. Здесь родился его сын. А все думали, что он умер. Зал, в котором он ждал, был сделан из порфира красноватых и пурпурных цветов. Роскошный пурпурный шелк затягивал стены. Цвет империи.
В этой комнате императрица Ирина, его мать, подарила Кикладу жизнь. Он и подумать не мог, что появится на свет в стане врага.
Слишком много воспоминаний.
– Где она?
– Она придет,– ответили голоса тех, кто скрывался в сумраке порфирного зала.
Когда ему исполнилось девять с половиной лет и сорок дней траура закончились, ему сказали, что он слишком мал для правления империей. Поэтому мать стала его регентшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Он описал оператору ситуацию.
– Какой город?
– Весь штат.
– Сэр, вы представляете, какие списки мы должны поднять?
«Едва ли их много».
– Фамилия Диббук не такая уж распространенная.
С неохотой оператор подчинился. Норт услышал, как в трубке защелкали клавиши.
– Сэр? Три совпадения с фамилией Диббук. У вас есть имя или инициалы?
«Неужели все так просто?»
– Попробуйте Эжен.
Ожидание оказалось невыносимым. И безрезультатным.
– Ладно, попробуйте «К» – Кассандра.
– Это имя есть в списке. Кассандра Диббук. Телефон: пять-один-восемь…
«Пять-один-восемь? Это далеко за городом». Норт прижал трубку плечом к уху и принялся записывать номер на тыльной стороне ладони.
– А адрес есть?
– Адрес: Троя, Шестая авеню, двести пятьдесят два.
Тени кровавого древа
Может, он просто лабораторная крыса, которая проходит тесты ради кусочка сыра? Саваж провел Гена через несколько лабораторий, мимо огромных цистерн с огнеопасными химикалиями, вроде ацетона и бутанола. В одной лаборатории у него взяли кровь на анализ, в другой взяли скребок с внутренней стороны щеки, больно оцарапав пластиковой щеткой.
Одна из медсестер, с туго закрученной гулькой за затылке, шепнула Гену, что слышала, как он разговаривал в душе сам с собой.
Ген окаменел, не проронив ни слова. А чего он ожидал?
«За нами наблюдают».
Заметили ли они, что он обнаружил тайное послание с цифрами? Ген вышел из комнаты и тихо спросил у доктора:
– Сколько человек за мной наблюдают?
Вопрос был самый очевидный, но Саваж явно обеспокоился.
– Все. Ты всем нам интересен.
«Все!»
Они переходили из одной лаборатории в другую, поднимаясь все выше по ступеням пирамиды, пока наконец не достигли самого верха, откуда бежать было невозможно.
«Что это значит? Пусть уже берут свои пробы и образцы».
Он уже сидел в этой клетке, уже был узником по чьей-то прихоти. А теперь стал пациентом. Ничего, нужно потерпеть, пока не представится удобный случай.
На тридцать третьем этаже его уложили на топчан и опутали мириадами проводов и датчиков, которые измеряли его давление, считали пульс и, когда он вспотел, собрали образцы пота. Пока медики кружились у топчана суетливым хороводом, Саваж достал записную книгу и принялся задавать вопросы.
– Ты чувствуешь растерянность?
«Как мы можем ее не чувствовать?»
Это было похоже на кошмар, который не желал заканчиваться.
– Вы имеете в виду, что я не могу понять, кто я на самом деле?
Неужели Саваж испугался? Доктор принялся задавать новые вопросы, и голос его стал более настойчивым.
– Ты не знаешь, кто ты?
Ген попытался умерить прыть Саважа. Щелканье приборов и рокот механизмов превратились в оглушающий гул.
– Конечно, я знаю, кто я такой!
– Я понимаю, что ты много позабыл,– осторожно сказал Саваж.– Ты делаешь некоторые вещи и забываешь, почему ты их сделал.
– Да.
– Как тот случай в музее.
– Да.
Саваж кивнул, довольный тем, что они немного продвинулись вперед.
– Значит, ты не собирался идти в музей?
– Зачем бы мне идти туда?
– Отвечай на вопрос.
На тридцать четвертом этаже ассистенты потребовали сдать мочу на анализ. Отведя его за матовый экран, доктора принялись оживленно обсуждать концентрацию трансмиттеров в системах его организма. Ген мочился в колбу и слушал.
Трансмиттеры управляют эмоциями и памятью. Доктора пытались вызвать у него воспоминания далекого прошлого, но их что-то тревожило. Тут их одернули, и они больше ничего не рассказали.
Ген пытался слепить из обрывков какую-нибудь гипотезу, но у него не хватало времени. Кто-то из врачей утомился ждать и крикнул, чтоб он поскорее выносил колбу. На что Ген послал его подальше.
На тридцать пятом этаже его повели по коридорам, огороженным толстым пуленепробиваемым стеклом, за которым тянулись ряды приборов. Ген испытал потрясение, впервые увидев нечто знакомое.
Он знал, что это. Это была его суть.
На компьютерных экранах извивалась его ДНК – скрученная двойная спираль, похожая на двух змей, поймавших его душу острыми зубами. В каждой гадине – три биллиона чешуек четырех разных цветов: аденин, цитозин, гуанин и тимин. А, Ц, Г, Т. Четыре основы – алфавит, которым написана история его судьбы.
Это была его работа. Куча техников обрабатывала результаты генетического сканирования генными чипами. Маленькие квадратики стекла с его генетическим материалом заменяли собой электронные чипы.
Две переплетенные цепочки ДНК соответствовали друг другу, словно две половинки застежки-молнии. А всегда напротив Т, Ц всегда напротив Г. Участок ДНК разомкнули, разместили отдельные цепочки на этих чипах и пометили флуоресцентными маркерами. Разомкнутые цепочки ДНК Гена плавали в растворе вокруг генного чипа, присоединялись к его участкам и светились. Светящиеся участки показывали, какие гены активны в каждой из клеток в данный момент.
Но для успешного завершения проекта нужно было сравнить ДНК Гена не только с контрольным образцом, но и с тем образцом ДНК, который содержал искомый ген. Ген, принадлежавший одному Кикладу. Ген истинного бессмертия.
Вопрос состоял в том, из чьих ДНК создавали генные чипы. Были ли это ДНК живых доноров, вроде него самого, или использовался более древний источник? Например, останки его прошлых воплощений, вроде пульпы из зубов античного черепа?
Мысли теснились в голове Гена. Он вспомнил музей и то, что он там натворил. Неужели он действительно держал в руках собственный череп?
– Ген, который вы ищете, меняет картину в целом, да?
Саваж обрадовался, что пациент все понимает.
– Атанатос сохранял свою суть от тела к телу в течение тысяч лет. Это достигалось с помощью алхимии. То, что есть в тебе, поможет ему возрождаться без затрат, автоматически. Либо мы добьемся своего упорным трудом, либо процесс, в котором ты участвуешь, завершится успешно, и тогда каждый его отпрыск получит великую награду лишь за то, что родился на свет.
«Что он имеет в виду?»
– Если система работала столетиями, зачем ее менять?
– Разве это жизнь? – скривился Саваж.– Бессмертие, достигаемое после бесчисленной череды попыток. Почему бы не получить его сразу по рождении?
Ген понял.
– Система ущербна.
Саважу пришлось нехотя согласиться.
– Да, она ущербна. В ней есть пробелы. Выборочное восстановление памяти от поколения к поколению может означать, что Атанатос не сумеет собрать воедино всего себя. Скажем так, он словно… растворяется.
Саваж положил руку на плечо Гена.
– Ты поможешь это исправить. Встревоженный Ген последовал за доктором в большой шумный офис, в дальнем конце которого виднелась массивная черная дверь. У двери стояла… неужели Мегера? Однажды Ген уже попал впросак. Теперь он уже не был ни в чем уверен.
На руках женщина держала младенца. Ребенку было года два, волосы на его голове были светлыми и тонкими и росли неравномерно. По подбородку стекала слюна. И хотя глазки младенца были ясными и умными, он, казалось, не обращал внимания на окружающие раздражители.
Мегера держала ребенка без особой нежности. Судя по всему, он ее тяготил и раздражал. Она передала дитя в руки подбежавшей няньке, которая лишь пролепетала:
– Он хотел немного побыть с мамочкой.
Мегера не шелохнулась.
– Кто знает, чего оно хочет? Уберите это с моих глаз!
Ген не знал, заметила ли она его. Может, ей было просто наплевать. Ген застыл на месте, когда женщина пронеслась мимо, словно ураган. Он смотрел, как нянька одаривала младенца ласками, в которых ему отказала родная мать. Потом она попыталась достать карточку и приложить ее к замку черной двери. Никто не помог ей.
Когда дверь приоткрылась, Ген вытянул шею, чтобы разглядеть, что скрывается за ней. Но ему не позволили. Саваж ухватил его за руку и потащил в другую сторону.
– Не туда.
– А что там?
– Ничего.
– «Ничего» не прячут за такими замками.
– Ничего важного.
«А вот и неправда!»
Он оглядел зал и коридоры, уходящие в разных направлениях.
– Куда теперь?
Саваж провел его через зал к плотно закрытой двери в кабинет. По обеим сторонам двери матово светились неоновые лампы. Табличка на стене гласила: «Эжен Диббук». Неужели у него есть свой кабинет?
– Думаю, мы продолжим наши дела там, с твоего позволения.
Возможно, там и найдутся ответы на некоторые вопросы. Ген дернул за ручку.
«Глупо!»
Наверняка здесь тоже нужно ввести код.
Спину прожигало множество взглядов. Еще один тест на то, что он действительно вернулся домой?
Он постарался расслабиться и очистить сознание. И, повинуясь порыву, набрал первую комбинацию цифр, которая пришла на ум.
В двери щелкнул замковый механизм, выходя из пазов.
– Учитывая мое состояние, вам повезло, что я еще помню код.
Глаза Саважа светились от удовольствия.
– Вовсе нет. Тебе никогда не говорили кода. Как и все остальное, память о нем ты хранишь в каждой клеточке тела. Даже не осознавая этого, ты пользуешься подсказками своих воспоминаний.
«Как бы воспользоваться ими для нашей выгоды?»
Саваж протянул ему еще одну колбу.
– Если тебе нужно поднять, так сказать, настроение, ты найдешь журнал в верхнем ящике стола. Желаю успехов. Я подожду здесь.
Ген потянул за ручку, дверь распахнулась. За дверью его уже ждала Мегера.
Она восседала на столе, скрестив ноги, и сияла улыбкой. Ген ей не верил ни на грош.
На столе лежал журнал. Мегера лениво листала страницы, на которых извивались в соблазнительных позах обнаженные пышнотелые красотки.
– Я вижу, ты сегодня весь в делах?
«Она тоже наблюдала за мной».
Ген закрыл дверь.
– По крайней мере ты не прячешься за камерой.
Мегера увидела колбу в руках Гена.
– Не устаешь брызгать в мою сторону чем ни попадя?
– Этим я брызгать в твою сторону не собираюсь.
Он поставил колбу на стол рядом с Мегерой.
И заметил застекленную страницу какой-то рукописи, стоявшую в рамке рядом с компьютерным монитором. Она что-то напоминала. Ген взял ее, чтобы рассмотреть, и сделал вид, что просто решил повернуться к нахалке спиной.
– Тебя всегда манила эта картинка.
«Неужели она нас манила?»
Это оказалась страничка из рукописи Чарльза Дарвина. Разрабатывая теорию эволюции, Дарвин отметил, что его почерк похож на почерк его деда Эразма. Случайно ли это? Или это особенность их семьи? Даже Дарвин не знал ответа.
– Помнишь, когда я подарила ее тебе?
– Нет.
– Твоя память до сих пор непостоянна. Жаль. Воспоминания постепенно возвращаются к тебе. Ты сказал мне: с точки зрения генетики, почерк Эразма был выражением навыков его моторики. Именно этот аспект он передал своему внуку. Ты сказал: но кто может заявить с уверенностью, что дед самого Эразма писал точно так же? Ты не желал верить, что это проявление генетической памяти.
Она рассмеялась.
– Ты был такой смешной!
Почему тогда ее смех звучит так глухо? Словно на самом деле ее сжигает острая зависть. Он поставил картинку на место.
– Твои материнские навыки просто потрясающие.
– А тебе какое дело?
– Почему ты ненавидишь собственного сына?
– Я не ненавижу его.
– Но и не любишь.
– Я о нем не думаю. Он всего лишь кусок глупой плоти. А ты сам сильно увлечен своими экспериментами? Какой в этом смысл? Он ест, испражняется, и он совершенно бесполезен.
Ген сдержал порыв броситься на защиту ребенка. Да, душа этой женщины тверда как камень. Но почему? Он сделал еще одну попытку пробиться.
– А его отец?
Она встала на ноги.
– Ох, давай не будем об этом уроде. Любое ругательство прозвучит как комплимент.
Она провела ладонью по столу.
– Как поживают голоса в твоей голове?
Туше!
– Никаких голосов,– спокойно соврал Ген.– Только воспоминания.
– Это главная цель всего процесса. Когда осколки личностей сольются в одну, тогда мы достигнем успеха. Ты можешь стать большим, чем сумма слагаемых.
– А ты не можешь?
Он достал ее. Тщательно сдерживаемая зависть выплеснулась наружу. Мегера схватила картинку в рамке и грохнула о стену. Во все стороны полетели осколки стекла.
– Мне просто не дают! Невзирая ни на что! Ты вызывал столько нареканий, но наш великий отец решил, что именно ты станешь следующим Атанатосом! Я так трудилась, я старалась над этим неуловимым геном CREB…
CREB? Мысли Гена понеслись вскачь. Ген CREB1 находится во второй хромосоме.
«Что же он делает?»
Память, наверняка это связано с памятью. Он вспомнит, нужно только остаться одному.
– Я подтолкнула твои внутренние часы, а вся слава досталась тебе! Именно ты станешь всем!
В ее глазах блестели слезы зависти и искреннего горя. Она так долго сдерживалась, что они успели высохнуть в глубине ее души, их осталось мало.
– Моя работа – коту под хвост! А все из-за какой-то Y-хромосомы!
Неужели она бесится лишь из-за того, что не родилась мужчиной? Ген не стал ее утешать. Да ему и не хотелось. Мегера достала носовой платок и вытерла глаза.
– Это такая ответственность! А ты едва не загремел в тюрьму после того, что натворил. Ты все только портишь. А он все равно выбрал тебя.
– Саваж не уверен в этом.
Она презрительно фыркнула.
– Саваж здесь на птичьих правах. Он мечтатель, а не профессионал. Невежда, вот он кто!
Она отбросила густые медные волосы за спину и хмуро оглядела усыпанный осколками пол. Подтащила мусорную корзину и принялась исправлять учиненный беспорядок.
– Ты станешь новым Атанатосом. Это решено. Поэтому я здесь для того, чтобы послужить к вящей славе нашего родителя и повелителя.
Ген насторожился. Глядя, как она собирает осколки в корзину, он чувствовал, что стоит на краю пропасти. Намерения этой женщины всегда таили какой-то подвох.
Его уже переиграли один раз. Переиграли и оставили в дураках. Память об этом жгла его сердце, точно старый шрам, который не мог сгладить даже процесс. Ущербность теории Атанатоса пугала его.
«Хватит притворяться!»
– Что ты задумала?
Она небрежно выбросила мусор в корзину. И порезала палец. На белую бумагу упали кроваво-красные капли.
Женщина подступила к Гену, грациозно протягивая окровавленный палец.
– Может, поцелуешь?
Ген остался недвижим. Она улыбнулась. Ей нравилась эта игра. Мегера подошла ближе и вытерла кровь с пальца о его губы. Непроизвольно Ген облизнулся.
– Ты спросил, что я задумала. Как ты сам считаешь? – прошептала она ему в ухо.
Он не ответил.
Мегера вытерла палец о его чистую белую рубашку.
– О мой милый братик, у нас ведь одинаковые воспоминания. Мы осколки одной души. Наверняка ты знаешь, что я задумала.
Она разрумянилась. От шеи поползло к щекам мягкое, розоватое свечение. Зрачки расширились. Ее руки скользнули вдоль ног Гена, пока не сомкнулись в паху. Женщина улыбнулась, почувствовав отклик его плоти.
– Давай я просто помогу тебе. Нужен образец на анализ. Мы с тобой – одно, ты и я, а значит, это лишь мастурбация.
Его член все сильнее отзывался на ее прикосновения.
«Почему бы просто не оттолкнуть ее?»
Мегера расстегнула молнию на брюках и, крепко ухватив его член, принялась жарко ласкать его обеими руками.
Их дыхание сбилось, вырываясь из горла сдавленными стонами. Это было так знакомо, так узнаваемо! Он уже попадался в эту ловушку. Но больше не попадется. Никогда.
– Ты мне противна,– сказал Ген, но так и не оттолкнул ее.
– А у меня есть неопровержимые доказательства обратного,– зашептала ему в ухо Мегера со смехом.– Наслаждайся, братец, пока можешь. Потому что я собираюсь тебя уничтожить!
Цвет греческого огня
Когда ему было девять лет, заболел отец. Лихорадка приковала к постели великого византийского императора Льва IV – Льва Хазара. На лбу повелителя вздулись огромные гнойные фурункулы. Поговаривали, что это расплата за жадность, с которой император цеплялся за корону.
Ему сказали:
– Не ходи туда. Твой отец болен. Он не хочет, чтобы ты видел его слабым.
Поэтому мальчик смотрел, как умирает великий отец, из-за складок балдахинов императорской кровати. Мать так и не пришла.
Киклад стоял в тени колонны и ждал своей участи. Ночь выдалась холодной. С Босфора дул резкий ветер, запуская невидимые когти в сердце Константинополя, но мальчик не боялся. Страх исчезает, когда приходит понимание: чему быть – того не миновать.
Почти восемьсот лет прошло с рождения Христа, и именно в этом месте Кикладу выпало вернуться в мир. Здесь родился его сын. А все думали, что он умер. Зал, в котором он ждал, был сделан из порфира красноватых и пурпурных цветов. Роскошный пурпурный шелк затягивал стены. Цвет империи.
В этой комнате императрица Ирина, его мать, подарила Кикладу жизнь. Он и подумать не мог, что появится на свет в стане врага.
Слишком много воспоминаний.
– Где она?
– Она придет,– ответили голоса тех, кто скрывался в сумраке порфирного зала.
Когда ему исполнилось девять с половиной лет и сорок дней траура закончились, ему сказали, что он слишком мал для правления империей. Поэтому мать стала его регентшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37