Хочешь, я сам его убью? Или убью не только его? Вы, трое моих верных соратников, дети мои и наследники, познайте смерть! Сделайте это здесь и сейчас. Сокрушите свои головы и умрите жалкой смертью, дабы развеселить моего старого друга.
Я с ужасом увидел, как трое лучших фидави выполнили то, что он велел, без малейших колебаний и задержек. Они поднялись на стены, посмотрели в пропасть и, помедлив лишь затем, чтобы убедиться, что я наблюдаю за ними, прыгнули вниз.
– Ты настоящий дьявол!
– По его словам, блажен тот, кто проливает кровь людей и в наказание за это сам принимает смерть.
– Так тому и быть!
Я свернул шею визирю, который безвольно висел в моих руках, и его тело рухнуло на землю.
Моя уверенность встревожила Атанатоса. Он, видимо, сопоставил обрывки сведений, которые доносили его шпионы, и догадался о моем плане.
– Ты приехал не один.
– Именно.
По горной дороге подходила моя армия госпитальеров, которая шла за мной следом, держась на расстоянии. Я был всего лишь наживкой. Через несколько часов мои рыцари подойдут к воротам этой твердыни.
Я бросился на Атанатоса с мечом и разрубил его пополам, но, как он и говорил, его место занял следующий.
Я упал с лошади, и асассины набросились на меня. Я успел убить множество врагов, но я был всего лишь смертным. Славная битва! Жаль, что я не досмотрел ее до конца.
17.40
Дикая ярость, дикая ненависть. Из каких глубин они поднялись? Злой рассказ, наспех записанный в блокнот, кипел необузданными чувствами, как и сердце Норта. Но как ему удалось записать то, что он даже не вспоминал? Что еще он сотворил с тех пор, как Ген вколол ему в ногу проклятый препарат? Норт попытался привести чувства в порядок и снова перечитал то, что, как ему сперва казалось, было записью свидетельских показаний, а превратилось в безумные строчки на старофранцузском. Но страсть и ярость, которыми дышал рассказ, начали находить отклики в душе детектива. Эти чувства были ему смутно знакомы, просто он не подозревал о них.
Зеркало в ванной показало такой жуткий образ, что Норт испугался собственного отражения. Под глазами проступили синие круги, словно тьма внутри его пыталась просочиться наружу. В зеркале отражался молодой человек, но в этой оболочке таился древний и неуспокоенный дух.
Норта вырвало. Завтрак выплеснулся в раковину струей мерзкой жижи. Он смыл блевотину и ополоснул лицо холодной водой. А потом насухо вытерся жестким бумажным полотенцем.
Память отца? Может быть, если его отцу несколько сотен лет. Это какое-то наваждение, галлюцинации, а не воспоминания. Детектив вцепился в спасительное объяснение, потому что иначе его ждала бездна отчаяния.
«Неужели я это делал? Неужели это воспоминания о прошлой жизни?»
Они казались такими настоящими, словно были его собственными. Но одновременно действия этого человека были глубоко отвратительны Норту.
Может, на него так повлияло убийство? Семь лет в полиции не проходят бесследно. Или дело в том, что в нынешней жизни он тоже спал с проституткой лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше?
Или это насмешка над его жизнью? Если записанное в блокноте – правда, то какие бы времена ни наступали, всегда оставалось нечто неизменное. Не нужно вспоминать прошлые жизни, чтобы понять, что отношения для него значат мало. Так уж сложилось. И точка. Тридцать долларов за капельку нежности, которой всегда хватало. Очень мило и приятно, и никаких жалоб.
Но почему тогда ему так плохо? Почему его терзает жуткое чувство вины? Может, все дело в том, что называется судьбой и роком? Уже не раз Норт замечал: с кем бы он ни был, всегда остается ощущение, что женщина рядом с ним не существует на самом деле. Он чувствовал, что каждый раз предает ее – ту единственную, безымянную подругу.
А может, он просто снова и снова неправильно выбирал, как автомат, который не способен учиться на собственном опыте?
В глубине собственных испуганных глаз детектив видел правду, и эта правда ему не нравилась.
Мучают ли его кошмары? Да постоянно! Они бились в нем, словно ихор в измученном и лишенном надежды сердце.
Атенеум
На этот раз для сопровождения отрядили всего четверых охранников. Ген принял это как признак того, что ему начинают доверять.
Присмотревшись, Ген решил, что спины и затылки шагавших впереди конвоиров чем-то ему знакомы. При каждом шорохе охранники настораживались, ожидая от него каких-то неожиданных действий. Они были начеку.
«И кто мы сегодня?»
Сложно ответить на этот вопрос. Кто они сегодня?
Он смотрел на их одинаковые крепкие шеи, подчеркнутые ровной линией короткой стрижки. По сложению, поведению и внешнему виду парней трудно было различить, словно близнецов.
– Вы все похожи друг на друга.
За спиной Гена послышался легкий смешок, словно он сказал что-то забавное.
– Вы братья?
Ответом был только четкий, слаженный звук шагов. А ведь он сам должен знать ответ на этот вопрос. Он уже когда-то его задавал. Он – один из его «я»…
Его завели в лифт, окружили со всех сторон и нажали кнопку третьего этажа. Чтобы лифт поехал, куда следует, они ввели цифровой код на специальной панели.
«Может, цифры в записке обозначали код в лифте?»
Обрывок бумаги, спрятанный в носке, слегка покалывал ногу. Ген запомнил последовательность движений руки конвоира, когда тот отправил лифт на третий этаж. Пленник пошевелил пальцами, словно набирая номер, записанный на бумажке. Движения не совпадали.
Двери лифта распахнулись, пол в коридоре был застлан мягким ковром. Весь этот дом старался выглядеть мирным и безопасным. Ген ему не верил.
Его довели до тяжелой двери. И напомнили, что он хотел посетить библиотеку. Пообещали подождать у входа. Ген поинтересовался: когда это он просился в библиотеку? Ему ответили, что каждую среду, все последние семь месяцев. Это стало привычным ритуалом. Интересно, а чего еще требовал тот, кем он был когда-то?
Итак, здание вмещало жилые комнаты, научную лабораторию, а теперь и библиотеку. Что еще скрывается в лабиринте?
Внутри оказалось огромное книгохранилище – дуб и ярко начищенная медь. Полки шкафов заполняли ряды тяжелых томов. Так смертные хранят и передают свои знания, это их способ бессмертия.
Войдя в помещение, Ген тут же заметил камеры наблюдения. Никаких шансов. Он не стал пялиться по сторонам. Уверенно двинулся к центру комнаты, петляя между стеллажами, пока не дошел до большого письменного стола.
На столешнице громоздились горки свитков, пергаментов и бумаг. Они казались мраморной тушей невиданного зверя: каждая страница пестрела ровными изящными строчками, которые переплетались, словно красные кровеносные сосуды. Тысячи имен и дат алели на желтых и белых страницах, словно маковые поля, таящие медленную и неотвратимую смерть, словно корни дерева, питающегося кровью неосторожных путников.
Он сел за стол и подвинул к себе один из списков. Прежний Ген изучал генеалогические древа не без причины, хотя, если подумать, мог бы отыскать все ответы в самом себе. Где-то в темных уголках души они скреблись и чесались, и это походило на неуемный зуд.
Он провел пальцем по одной из линий и наткнулся в самом верху на собственное имя. Его родителем был Лоулесс – неудивительно, ведь тот приходился отцом очень многим. Любопытство подтолкнуло Гена к дальнейшим поискам. В этом древе оказалось не так много ветвей, зато были бесчисленные боковые отростки, которые вели к будущим бессчетным братьям, сестрам и кузенам, не упомянутым по именам. Неужели от него скрывают недостающие звенья? Или это тайна для всех?
– Каждый китаец-хани знает свою родословную на пятьдесят восемь поколений назад. Это примерно тысяча лет.
Из дальнего конца комнаты к столу подошел человек в тонких очках. В руках он держал большую книгу. Они знакомы?
«Думай!»
Да. Саваж.
– Королевские семьи Европы могут проследить свою родословную еще дальше. Но если удастся сделать то же самое с твоей, мы побьем все рекорды.
«Как?»
Саваж встал у стола и с гордостью оглядел генеалогическое древо.
– Что ты думаешь о своих предках? – улыбнулся он.
– Их слишком много.
Саваж сел на стул.
– И сколько их может быть?
«Он в каких-то шести футах от меня. Можно попробовать сломать ему шею…»
«Он сильный…»
«Он вызовет охрану…»
«Не успеет, если сделать все быстро. У него может быть ключ…»
Ген огляделся по сторонам и поборол желание броситься на собеседника.
«Он нам не нужен».
Ген сосредоточил внимание на тонких красных линиях.
«Сколько же у меня было предков?»
– Не знаю.
– Гораздо больше, чем у обычной семьи.
Последняя фраза не объяснила ничего. Ген понятия не имел, сколько бывает предков у обычной семьи.
– Учитывая их количество, можешь представить, сколько у тебя живых родственников!
Ген промолчал. Саваж продолжал разглядывать списки. Все ясно: если хочешь узнать, что человек думает на самом деле, мало следить за ним через камеры наблюдения.
Саваж, видимо, понял, что пленник насторожился.
– Позволь привести пример. Сто тридцать один год тому назад в Бразилии умер миллионер по имени Доминго Фаустино Корреа. Он завещал разделить свое состояние поровну между родственниками, но лишь через сто лет после его смерти. Как ты думаешь, сколько человек заявило о правах на наследство в семьдесят третьем году?
Ген терпеливо ждал ответа.
– Почти пять тысяч! Полагаю, они до сих пор судятся. Твоя родословная тянется непрерывно на протяжении более трех тысяч лет. И количество твоих живых родственников исчисляется миллионами.
«Миллионами?!»
– У каждого есть миллион родственников,– буркнул Ген.
– Но больше ни у кого нет воспоминаний своих предков от самого начала времен. Если бы мы смогли восстановить память всех поколений, мы стали бы легионом с одним сознанием.
Гена захлестнул приступ клаустрофобии, он вскочил на ноги. Ему почудилось, что каждая книга на столе внезапно стала мужчиной, каждая страница – женщиной, каждое слово – ребенком.
Так вот что он слышал!
«Да…»
Миллионы голосов миллионов людей?
«Да…»
Он пошатнулся, опираясь спиной об один из стеллажей. Ноги стали ватными, ему пришлось ухватиться за полку рукой.
Саваж встревоженно выпрямился.
– Ген, дыши глубже. Медленно. Это всего лишь побочный эффект. Твои воспоминания вернутся через пару дней. Я знаю, что сейчас ты полностью потерян. Ты в порядке?
– Более-менее.
Дурнота прошла. И тут Ген заметил цифры, начертанные на корешках книг: 613.48 и 613.49.
Классификация по десятичной системе исчисления. Записка, спрятанная в носке, обрела новый смысл. Где-то здесь, в библиотеке, есть книга под нужным номером. Но на какой полке она стоит?
Это не догадка. Он точно знал, что его сюда приведут. И постарался оставить самому себе послание в одной из книг.
Но пока здесь сидит Саваж, книгу нельзя отыскать. Придется попытаться в следующий раз.
«Каждую среду. Мы не можем ждать целую неделю».
Ген вернулся за стол.
– Что тебе надо? Почему ты сюда пришел?
– Когда я увидел тебя в библиотеке, я решил, что ты готов продолжать работу. Сейчас я понимаю, что ошибся. Но каждое событие процесса следует по расписанию. Настало время взять образцы.
– Какие образцы?
– Обычные, на анализ. Кровь, моча.– Саваж был напряжен, хотя пытался этого не показать.– А еще мы две недели не брали у тебя сперму.
«Сперму?»
– А зачем?
– Это нужно для проекта.
– Какого проекта?
– Проект – это ты.
«Проект – это мы?»
Саваж встал. Заметил, что на него смотрят с ненавистью?
– Не волнуйся. Все это мы проходили не раз. Мы всегда так делаем, когда начинаем отбирать определенные воспоминания.
«Мы не понимаем. Если он уведет нас отсюда, как мы сможем вернуться, не вызывая подозрений? Мы должны найти книгу».
– Я еще не готов к работе,– сказал Ген, хотя понятия не имел, что за работа его ждет.– Это мешает моим исследованиям.
Саваж глубоко вздохнул. Судя по всему, его забавляла ситуация.
– Скоро это все будет тебе не нужно.
– Меня не волнует будущее. В отличие от настоящего.
– Я понимаю, что ты чувствуешь себя не очень хорошо, но это может привести к нежелательной задержке.
– Прошу прощения за эту нежелательность.
– Несколько месяцев назад ты сам отдал приказ предотвратить подобное.
«Мы отдали приказ? Он лжет…»
«Он хочет сбить нас с толку…»
Понятно, что Саваж пришел в библиотеку не для того, чтобы просить,– у него были свои методы, иные, чем у Мегеры. Уже второй раз у Гена не оставалось выбора. И за это он ненавидел Саважа.
– Расписание нарушать нельзя,– настаивал тот.
Ген подавил желание вскочить и убежать. Посидел, барабаня пальцами по тяжелому дубовому столу. Как же его перехитрить?
«Пригрози ему».
– Когда проект завершится, я вспомню, как вы усложняли мне жизнь, дядя.
Саваж, похоже, встревожился.
«Занятно».
Саваж грустно улыбнулся.
– Нам приходится так поступать. С тобой обращаются хорошо, а ты ведешь себя… резко.
– Это ненормально? – сбавил обороты Ген.
– Мы не знаем. Твое состояние слишком необычное.
Ген понятия не имел, что значат слова Саважа, и выказывать свою неосведомленность не спешил. Но Саваж видел его насквозь и, казалось, находил извращенное удовольствие в том, что Гену приходится подчиняться чужим требованиям.
– Хочешь, я расскажу тебе о проекте?
– Я и так вспомню.
– Твоя ДНК содержит особое звено генетического кода. Самая великая книга на свете – это ты. И мы будем читать страницы, пока не поймем все, что должны узнать.
«Я – великая книга?»
Понятно, почему этот ученый удивился, что Ген тратит время в библиотеке.
– Ты положил начало проекту, цель которого – отыскать тот самый ген и по возможности выяснить, проявляется он или нет.
Ген встрепенулся. В конце темного туннеля блеснул лучик света.
– Проявляется? Вы имеете в виду, активен ли он?
– Ты помнишь то, чему учился,– притворно изумился Саваж.
– А если он уже активен?
– Тогда тебя ждет ошеломляющий успех.
– А если он не активен?
– В этом случае ты будешь готов, как все остальные.
– В каком смысле «готов»?
– Для выживания.– Саваж явно вспомнил что-то очень важное.– Ты помнишь, что от твоих рук погиб офицер полиции? Об этом трубят во всех новостях.
– Нет.
– Ты его убил?
Ген вспомнил, что случилось в музее. Тот день наполовину стерся из памяти, подернулся мутной дымкой нереальности.
– Не уверен.
– А полиция уверена. Ты роешься в архивах так рьяно, словно охотишься за кем-то.
«Норт! Мы искали человека по имени Норт…»
«Норт умер? Мы искали его?»
«Я просил его о помощи».
– Это Америка. Когда убийство мешало людям с такими деньжищами? Если я вам нужен, вы сможете легко решить эту проблему.
– Значит, ты убил его,– не унимался Саваж.
– Я никого не убивал. Но хочу убить.
Услышав это, Саваж рефлекторно сделал шаг назад. И дернул шеей, словно воротник душил его.
– И кого же?
Ген неуверенно побарабанил пальцами по столу. Толпа личностей в голове мешала ясно мыслить, но желание убить кого-то было ярким и непререкаемым.
– Пока не знаю,– ответил Ген, недобро глядя на ученого.
Книга четвертая
Кровь, живущая в воспоминаниях, склеивает века.
Эсхил
По дороге в лечебницу
Четверг, 3.30
Во-первых, он попросту боялся засыпать, а во-вторых, не мог заснуть. Боялся того, что может увидеть, того, что может сотворить. Норт не хотел, чтобы безумие вырвалось наружу, когда он неспособен его контролировать.
«Никаких быков!»
Он уставился на шероховатую поверхность стены, по которой гуляли тени деревьев, складываясь в причудливые пятна Роршаха.
«Никаких быков? Неужели я произнес это вслух?»
Он слышал отдаленное ворчание в темноте. Слышал ли его бык?
Норт лежал на боку, вцепившись обеими руками в подушку, словно утопающий в соломинку.
Глаза болели, будто засыпанные песком. Усталость достигла предела, но предел – вещь относительная.
Тиканье часов на стене отсчитывало меру его отчаянья, мгновение за мгновением. Он чувствовал это всеми клеточками тела. Каждый щелчок превращался в нить и вплетался в невидимый бич, терзавший изможденного детектива.
Тело жаждало покоя и отдыха. Но сознание противилось.
3.52
Сна нет.
4.17
«Интересно, как это – быть безумным?»
7.38
Руки, лежавшие на рулевом колесе, были бледными и влажными. На лбу выступила испарина, из носа текло. В зеркале заднего обзора Норт видел, что его глаза покраснели и воспалились.
«Следи за дорогой. Не хватало врезаться в дерево».
Через полтора часа после утомительно монотонного движения по шоссе показался знак на Покипси. Когда лес вокруг дороги стал гуще, Норт увеличил скорость «лумины» с пятидесяти пяти до девяноста миль в час. Карта лежала на пассажирском сиденье, время от времени он сверялся с нею.
Музей был расположен к северу от города, его содержал Гудзонский психиатрический центр. У Норта был номер телефона научного руководителя, местного практикующего психолога, но дозвониться так и не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Я с ужасом увидел, как трое лучших фидави выполнили то, что он велел, без малейших колебаний и задержек. Они поднялись на стены, посмотрели в пропасть и, помедлив лишь затем, чтобы убедиться, что я наблюдаю за ними, прыгнули вниз.
– Ты настоящий дьявол!
– По его словам, блажен тот, кто проливает кровь людей и в наказание за это сам принимает смерть.
– Так тому и быть!
Я свернул шею визирю, который безвольно висел в моих руках, и его тело рухнуло на землю.
Моя уверенность встревожила Атанатоса. Он, видимо, сопоставил обрывки сведений, которые доносили его шпионы, и догадался о моем плане.
– Ты приехал не один.
– Именно.
По горной дороге подходила моя армия госпитальеров, которая шла за мной следом, держась на расстоянии. Я был всего лишь наживкой. Через несколько часов мои рыцари подойдут к воротам этой твердыни.
Я бросился на Атанатоса с мечом и разрубил его пополам, но, как он и говорил, его место занял следующий.
Я упал с лошади, и асассины набросились на меня. Я успел убить множество врагов, но я был всего лишь смертным. Славная битва! Жаль, что я не досмотрел ее до конца.
17.40
Дикая ярость, дикая ненависть. Из каких глубин они поднялись? Злой рассказ, наспех записанный в блокнот, кипел необузданными чувствами, как и сердце Норта. Но как ему удалось записать то, что он даже не вспоминал? Что еще он сотворил с тех пор, как Ген вколол ему в ногу проклятый препарат? Норт попытался привести чувства в порядок и снова перечитал то, что, как ему сперва казалось, было записью свидетельских показаний, а превратилось в безумные строчки на старофранцузском. Но страсть и ярость, которыми дышал рассказ, начали находить отклики в душе детектива. Эти чувства были ему смутно знакомы, просто он не подозревал о них.
Зеркало в ванной показало такой жуткий образ, что Норт испугался собственного отражения. Под глазами проступили синие круги, словно тьма внутри его пыталась просочиться наружу. В зеркале отражался молодой человек, но в этой оболочке таился древний и неуспокоенный дух.
Норта вырвало. Завтрак выплеснулся в раковину струей мерзкой жижи. Он смыл блевотину и ополоснул лицо холодной водой. А потом насухо вытерся жестким бумажным полотенцем.
Память отца? Может быть, если его отцу несколько сотен лет. Это какое-то наваждение, галлюцинации, а не воспоминания. Детектив вцепился в спасительное объяснение, потому что иначе его ждала бездна отчаяния.
«Неужели я это делал? Неужели это воспоминания о прошлой жизни?»
Они казались такими настоящими, словно были его собственными. Но одновременно действия этого человека были глубоко отвратительны Норту.
Может, на него так повлияло убийство? Семь лет в полиции не проходят бесследно. Или дело в том, что в нынешней жизни он тоже спал с проституткой лишь для того, чтобы почувствовать себя лучше?
Или это насмешка над его жизнью? Если записанное в блокноте – правда, то какие бы времена ни наступали, всегда оставалось нечто неизменное. Не нужно вспоминать прошлые жизни, чтобы понять, что отношения для него значат мало. Так уж сложилось. И точка. Тридцать долларов за капельку нежности, которой всегда хватало. Очень мило и приятно, и никаких жалоб.
Но почему тогда ему так плохо? Почему его терзает жуткое чувство вины? Может, все дело в том, что называется судьбой и роком? Уже не раз Норт замечал: с кем бы он ни был, всегда остается ощущение, что женщина рядом с ним не существует на самом деле. Он чувствовал, что каждый раз предает ее – ту единственную, безымянную подругу.
А может, он просто снова и снова неправильно выбирал, как автомат, который не способен учиться на собственном опыте?
В глубине собственных испуганных глаз детектив видел правду, и эта правда ему не нравилась.
Мучают ли его кошмары? Да постоянно! Они бились в нем, словно ихор в измученном и лишенном надежды сердце.
Атенеум
На этот раз для сопровождения отрядили всего четверых охранников. Ген принял это как признак того, что ему начинают доверять.
Присмотревшись, Ген решил, что спины и затылки шагавших впереди конвоиров чем-то ему знакомы. При каждом шорохе охранники настораживались, ожидая от него каких-то неожиданных действий. Они были начеку.
«И кто мы сегодня?»
Сложно ответить на этот вопрос. Кто они сегодня?
Он смотрел на их одинаковые крепкие шеи, подчеркнутые ровной линией короткой стрижки. По сложению, поведению и внешнему виду парней трудно было различить, словно близнецов.
– Вы все похожи друг на друга.
За спиной Гена послышался легкий смешок, словно он сказал что-то забавное.
– Вы братья?
Ответом был только четкий, слаженный звук шагов. А ведь он сам должен знать ответ на этот вопрос. Он уже когда-то его задавал. Он – один из его «я»…
Его завели в лифт, окружили со всех сторон и нажали кнопку третьего этажа. Чтобы лифт поехал, куда следует, они ввели цифровой код на специальной панели.
«Может, цифры в записке обозначали код в лифте?»
Обрывок бумаги, спрятанный в носке, слегка покалывал ногу. Ген запомнил последовательность движений руки конвоира, когда тот отправил лифт на третий этаж. Пленник пошевелил пальцами, словно набирая номер, записанный на бумажке. Движения не совпадали.
Двери лифта распахнулись, пол в коридоре был застлан мягким ковром. Весь этот дом старался выглядеть мирным и безопасным. Ген ему не верил.
Его довели до тяжелой двери. И напомнили, что он хотел посетить библиотеку. Пообещали подождать у входа. Ген поинтересовался: когда это он просился в библиотеку? Ему ответили, что каждую среду, все последние семь месяцев. Это стало привычным ритуалом. Интересно, а чего еще требовал тот, кем он был когда-то?
Итак, здание вмещало жилые комнаты, научную лабораторию, а теперь и библиотеку. Что еще скрывается в лабиринте?
Внутри оказалось огромное книгохранилище – дуб и ярко начищенная медь. Полки шкафов заполняли ряды тяжелых томов. Так смертные хранят и передают свои знания, это их способ бессмертия.
Войдя в помещение, Ген тут же заметил камеры наблюдения. Никаких шансов. Он не стал пялиться по сторонам. Уверенно двинулся к центру комнаты, петляя между стеллажами, пока не дошел до большого письменного стола.
На столешнице громоздились горки свитков, пергаментов и бумаг. Они казались мраморной тушей невиданного зверя: каждая страница пестрела ровными изящными строчками, которые переплетались, словно красные кровеносные сосуды. Тысячи имен и дат алели на желтых и белых страницах, словно маковые поля, таящие медленную и неотвратимую смерть, словно корни дерева, питающегося кровью неосторожных путников.
Он сел за стол и подвинул к себе один из списков. Прежний Ген изучал генеалогические древа не без причины, хотя, если подумать, мог бы отыскать все ответы в самом себе. Где-то в темных уголках души они скреблись и чесались, и это походило на неуемный зуд.
Он провел пальцем по одной из линий и наткнулся в самом верху на собственное имя. Его родителем был Лоулесс – неудивительно, ведь тот приходился отцом очень многим. Любопытство подтолкнуло Гена к дальнейшим поискам. В этом древе оказалось не так много ветвей, зато были бесчисленные боковые отростки, которые вели к будущим бессчетным братьям, сестрам и кузенам, не упомянутым по именам. Неужели от него скрывают недостающие звенья? Или это тайна для всех?
– Каждый китаец-хани знает свою родословную на пятьдесят восемь поколений назад. Это примерно тысяча лет.
Из дальнего конца комнаты к столу подошел человек в тонких очках. В руках он держал большую книгу. Они знакомы?
«Думай!»
Да. Саваж.
– Королевские семьи Европы могут проследить свою родословную еще дальше. Но если удастся сделать то же самое с твоей, мы побьем все рекорды.
«Как?»
Саваж встал у стола и с гордостью оглядел генеалогическое древо.
– Что ты думаешь о своих предках? – улыбнулся он.
– Их слишком много.
Саваж сел на стул.
– И сколько их может быть?
«Он в каких-то шести футах от меня. Можно попробовать сломать ему шею…»
«Он сильный…»
«Он вызовет охрану…»
«Не успеет, если сделать все быстро. У него может быть ключ…»
Ген огляделся по сторонам и поборол желание броситься на собеседника.
«Он нам не нужен».
Ген сосредоточил внимание на тонких красных линиях.
«Сколько же у меня было предков?»
– Не знаю.
– Гораздо больше, чем у обычной семьи.
Последняя фраза не объяснила ничего. Ген понятия не имел, сколько бывает предков у обычной семьи.
– Учитывая их количество, можешь представить, сколько у тебя живых родственников!
Ген промолчал. Саваж продолжал разглядывать списки. Все ясно: если хочешь узнать, что человек думает на самом деле, мало следить за ним через камеры наблюдения.
Саваж, видимо, понял, что пленник насторожился.
– Позволь привести пример. Сто тридцать один год тому назад в Бразилии умер миллионер по имени Доминго Фаустино Корреа. Он завещал разделить свое состояние поровну между родственниками, но лишь через сто лет после его смерти. Как ты думаешь, сколько человек заявило о правах на наследство в семьдесят третьем году?
Ген терпеливо ждал ответа.
– Почти пять тысяч! Полагаю, они до сих пор судятся. Твоя родословная тянется непрерывно на протяжении более трех тысяч лет. И количество твоих живых родственников исчисляется миллионами.
«Миллионами?!»
– У каждого есть миллион родственников,– буркнул Ген.
– Но больше ни у кого нет воспоминаний своих предков от самого начала времен. Если бы мы смогли восстановить память всех поколений, мы стали бы легионом с одним сознанием.
Гена захлестнул приступ клаустрофобии, он вскочил на ноги. Ему почудилось, что каждая книга на столе внезапно стала мужчиной, каждая страница – женщиной, каждое слово – ребенком.
Так вот что он слышал!
«Да…»
Миллионы голосов миллионов людей?
«Да…»
Он пошатнулся, опираясь спиной об один из стеллажей. Ноги стали ватными, ему пришлось ухватиться за полку рукой.
Саваж встревоженно выпрямился.
– Ген, дыши глубже. Медленно. Это всего лишь побочный эффект. Твои воспоминания вернутся через пару дней. Я знаю, что сейчас ты полностью потерян. Ты в порядке?
– Более-менее.
Дурнота прошла. И тут Ген заметил цифры, начертанные на корешках книг: 613.48 и 613.49.
Классификация по десятичной системе исчисления. Записка, спрятанная в носке, обрела новый смысл. Где-то здесь, в библиотеке, есть книга под нужным номером. Но на какой полке она стоит?
Это не догадка. Он точно знал, что его сюда приведут. И постарался оставить самому себе послание в одной из книг.
Но пока здесь сидит Саваж, книгу нельзя отыскать. Придется попытаться в следующий раз.
«Каждую среду. Мы не можем ждать целую неделю».
Ген вернулся за стол.
– Что тебе надо? Почему ты сюда пришел?
– Когда я увидел тебя в библиотеке, я решил, что ты готов продолжать работу. Сейчас я понимаю, что ошибся. Но каждое событие процесса следует по расписанию. Настало время взять образцы.
– Какие образцы?
– Обычные, на анализ. Кровь, моча.– Саваж был напряжен, хотя пытался этого не показать.– А еще мы две недели не брали у тебя сперму.
«Сперму?»
– А зачем?
– Это нужно для проекта.
– Какого проекта?
– Проект – это ты.
«Проект – это мы?»
Саваж встал. Заметил, что на него смотрят с ненавистью?
– Не волнуйся. Все это мы проходили не раз. Мы всегда так делаем, когда начинаем отбирать определенные воспоминания.
«Мы не понимаем. Если он уведет нас отсюда, как мы сможем вернуться, не вызывая подозрений? Мы должны найти книгу».
– Я еще не готов к работе,– сказал Ген, хотя понятия не имел, что за работа его ждет.– Это мешает моим исследованиям.
Саваж глубоко вздохнул. Судя по всему, его забавляла ситуация.
– Скоро это все будет тебе не нужно.
– Меня не волнует будущее. В отличие от настоящего.
– Я понимаю, что ты чувствуешь себя не очень хорошо, но это может привести к нежелательной задержке.
– Прошу прощения за эту нежелательность.
– Несколько месяцев назад ты сам отдал приказ предотвратить подобное.
«Мы отдали приказ? Он лжет…»
«Он хочет сбить нас с толку…»
Понятно, что Саваж пришел в библиотеку не для того, чтобы просить,– у него были свои методы, иные, чем у Мегеры. Уже второй раз у Гена не оставалось выбора. И за это он ненавидел Саважа.
– Расписание нарушать нельзя,– настаивал тот.
Ген подавил желание вскочить и убежать. Посидел, барабаня пальцами по тяжелому дубовому столу. Как же его перехитрить?
«Пригрози ему».
– Когда проект завершится, я вспомню, как вы усложняли мне жизнь, дядя.
Саваж, похоже, встревожился.
«Занятно».
Саваж грустно улыбнулся.
– Нам приходится так поступать. С тобой обращаются хорошо, а ты ведешь себя… резко.
– Это ненормально? – сбавил обороты Ген.
– Мы не знаем. Твое состояние слишком необычное.
Ген понятия не имел, что значат слова Саважа, и выказывать свою неосведомленность не спешил. Но Саваж видел его насквозь и, казалось, находил извращенное удовольствие в том, что Гену приходится подчиняться чужим требованиям.
– Хочешь, я расскажу тебе о проекте?
– Я и так вспомню.
– Твоя ДНК содержит особое звено генетического кода. Самая великая книга на свете – это ты. И мы будем читать страницы, пока не поймем все, что должны узнать.
«Я – великая книга?»
Понятно, почему этот ученый удивился, что Ген тратит время в библиотеке.
– Ты положил начало проекту, цель которого – отыскать тот самый ген и по возможности выяснить, проявляется он или нет.
Ген встрепенулся. В конце темного туннеля блеснул лучик света.
– Проявляется? Вы имеете в виду, активен ли он?
– Ты помнишь то, чему учился,– притворно изумился Саваж.
– А если он уже активен?
– Тогда тебя ждет ошеломляющий успех.
– А если он не активен?
– В этом случае ты будешь готов, как все остальные.
– В каком смысле «готов»?
– Для выживания.– Саваж явно вспомнил что-то очень важное.– Ты помнишь, что от твоих рук погиб офицер полиции? Об этом трубят во всех новостях.
– Нет.
– Ты его убил?
Ген вспомнил, что случилось в музее. Тот день наполовину стерся из памяти, подернулся мутной дымкой нереальности.
– Не уверен.
– А полиция уверена. Ты роешься в архивах так рьяно, словно охотишься за кем-то.
«Норт! Мы искали человека по имени Норт…»
«Норт умер? Мы искали его?»
«Я просил его о помощи».
– Это Америка. Когда убийство мешало людям с такими деньжищами? Если я вам нужен, вы сможете легко решить эту проблему.
– Значит, ты убил его,– не унимался Саваж.
– Я никого не убивал. Но хочу убить.
Услышав это, Саваж рефлекторно сделал шаг назад. И дернул шеей, словно воротник душил его.
– И кого же?
Ген неуверенно побарабанил пальцами по столу. Толпа личностей в голове мешала ясно мыслить, но желание убить кого-то было ярким и непререкаемым.
– Пока не знаю,– ответил Ген, недобро глядя на ученого.
Книга четвертая
Кровь, живущая в воспоминаниях, склеивает века.
Эсхил
По дороге в лечебницу
Четверг, 3.30
Во-первых, он попросту боялся засыпать, а во-вторых, не мог заснуть. Боялся того, что может увидеть, того, что может сотворить. Норт не хотел, чтобы безумие вырвалось наружу, когда он неспособен его контролировать.
«Никаких быков!»
Он уставился на шероховатую поверхность стены, по которой гуляли тени деревьев, складываясь в причудливые пятна Роршаха.
«Никаких быков? Неужели я произнес это вслух?»
Он слышал отдаленное ворчание в темноте. Слышал ли его бык?
Норт лежал на боку, вцепившись обеими руками в подушку, словно утопающий в соломинку.
Глаза болели, будто засыпанные песком. Усталость достигла предела, но предел – вещь относительная.
Тиканье часов на стене отсчитывало меру его отчаянья, мгновение за мгновением. Он чувствовал это всеми клеточками тела. Каждый щелчок превращался в нить и вплетался в невидимый бич, терзавший изможденного детектива.
Тело жаждало покоя и отдыха. Но сознание противилось.
3.52
Сна нет.
4.17
«Интересно, как это – быть безумным?»
7.38
Руки, лежавшие на рулевом колесе, были бледными и влажными. На лбу выступила испарина, из носа текло. В зеркале заднего обзора Норт видел, что его глаза покраснели и воспалились.
«Следи за дорогой. Не хватало врезаться в дерево».
Через полтора часа после утомительно монотонного движения по шоссе показался знак на Покипси. Когда лес вокруг дороги стал гуще, Норт увеличил скорость «лумины» с пятидесяти пяти до девяноста миль в час. Карта лежала на пассажирском сиденье, время от времени он сверялся с нею.
Музей был расположен к северу от города, его содержал Гудзонский психиатрический центр. У Норта был номер телефона научного руководителя, местного практикующего психолога, но дозвониться так и не удалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37