Мост был шатким. Нами сильно испугалась: она не умела плавать, а река была бурной и глубокой. Но Йоши смотрел на нее, и молодая путешественница удержалась от жалоб. Нами стиснула зубы и не сказала ни слова, пока лошади осторожно ступали по ненадежному настилу.
Во второй половине четвертого дня влюбленные миновали кедровые рощи провинции Овари. Ночь они провели на почтовой станции Оридо и там узнали, что дальше дорога проходима только рано утром при отливе.
На следующее утро Нами почти не чувствовала боли, мучившей ее в первые дни скачки. Хотя лето еще не наступило, кожа ее загорела. Соломенная шляпа, прикрывавшая большую часть лица Нами, отражала свет, и жаркие лучи лишь слегка окрасили белые, как фарфор, щеки путешественницы, но руки ее стали совсем смуглыми и даже — заметив это, она чуть не задохнулась от испуга — начали покрываться мозолями. Она прятала их от взгляда Йоши. Нами выросла в знатной семье, она не могла себе представить, чтобы человек хорошего происхождения мог любить женщину, у которой руки огрубели от работы.
На рассветном небе еще виднелась луна, когда, оседлав лошадей, влюбленные отправились в путь. Полуостров Наруми был свободен от воды. Нами вслед за Йоши спустилась по волнистым холмам на чистый белый песок побережья. Тропа здесь терялась, но стаи толстых длинноногих птиц — ржанок — порой бежали впереди путешественников, оставляя четкие следы на песке. Нами чувствовала себя настолько хорошо, что сложила стихи:
Ржанки Наруми,
Маленькими следами
Ведущие нас,
Поете ль вы печально
На мягком белом песке?
Йоши улыбнулся: ему понравились эти искусно сложенные строки. Он показал рукой на миякадори — черноголовых чаек с красными клювами и лапами, которые кружились над побережьем, то и дело бросаясь вниз, чтобы выхватить рыбу из луж, оставшихся после отлива.
— Столичные штучки, — подсказал он любимой их прозвище. Так в давние времена назвал франтоватых птиц один бродячий поэт, которому они напомнили о Киото.
Эти слова навеяли Йоши ответ на стихи Нами:
Узнав вас, чайки,
По цвету лап и клювов,
Я вспомнил свой дом
Здесь, на песках хрустальных
Золотого Наруми.
Когда стало смеркаться, влюбленные отыскали место для ночлега вдали от берега, у подножия горы Футамура. Нами помогла Йоши расстелить одеяло под огромной хурмой. От усталости и морского воздуха у обоих слипались глаза. Нами дотянулась до руки Йоши, поднесла ее к своей груди и тут же уснула. Через пять минут молодую женщину разбудил непонятный треск. Она еще не проснулась, а Йоши уже скатился с одеяла и, согнувшись, присел у ствола дерева.
— Что это? — спросила Нами, отбрасывая волосы с лица.
— Не знаю. Лежи спокойно, — прошептал Йоши. Вокруг ничего не было видно, кроме темнеющих стволов деревьев, ничего не было слышно, кроме свиста ветра в их ветвях. Никакого врага.
Вдруг треск послышался снова. Йоши отпрыгнул в сторону. Нами испуганно взглянула на него: ей показалось, что лицо любимого искривилось от боли. В следующее мгновение она поняла, что он смеялся. Она никогда не слышала, чтобы Йоши так хохотал. Это было чудесно, и прежде, чем Нами осознала, над чем он смеется, она уже хохотала вместе с ним.
— Что же это было? В чем дело? — наконец сумела выговорить женщина, задыхаясь от хохота.
— Ну, самурай, не страшись. Даже мой меч не уязвил этого врага, Это хурма. Плоды с веток обрушились на мою голову.
Йоши протянул одну хурму Нами.
— Попробуй.
Нами взяла угощение. Смех ее наконец утих. Она надкусила мягкий сочный плод, чуть заметно улыбнувшись, сказала:
— Вряд ли я смогу опять заснуть.
— Я тоже, — ответил Йоши.
Любовные объятия были слаще плодов хурмы.
Утром Йоши и Нами двинулись через полосу пустынных полей и казавшихся бесконечными зарослей вереска к предгорьям хребта Такаши. Перед самыми предгорьями они обнаружили долину, полную местных бахромчатых розовых гвоздик. Цветы окружили их со всех сторон до горизонта, сливаясь вдали в розовое сияние. Нами чуть не закричала от восторга при виде этой красоты, а Йоши был так восхищен, что посвятил гвоздикам тут же сложенное стихотворение:
Цветут в облаках
Гвоздики, застя солнце,
Но утром роса
Их лепестки намочит,
Они, как все, исчезнут.
Нами печально кивнула: это стихотворение имело несколько смыслов. Первую строку можно было понять буквально или как обозначение императорского двора. Название цветка «гвоздика» истолковывалось также и как выражение «балованные дети». В трех последних строках содержался намек на будущие войны и непрочность всего сущего. В словах танки звучало сожаление о том, что скоро придворные императора будут горевать и плакать.
Огибая гору Миядзи, они внезапно выехали из зарослей бамбука, и Нами увидела море. Лошади медленно спускались по склону Инохана к самой воде залива Такаши. Ветер поднимал волны чуть ли не в семь метров высотой. Песок бил Нами в лицо. Она напрягла слух, чтобы разобрать слова Йоши, который что-то говорил ей, пытаясь перекричать рев волн и крики тысяч крючконосых бакланов, искавших пищу в бурлящей воде прибоя.
— Закройся шарфом, — приказал Йоши и сам подал ей пример, накинув на лицо хлопчатобумажный лоскут.
Нами повиновалась: ее нежная кожа и так уже становилась грубой, как мешковина.
Они продолжили путь молча. Вьючная лошадь упрямилась, приходилось тянуть ее силой. Йоши опять ушел в себя. Мускулистые бока его гнедого коня ритмично вздымались, словно под седлом сворачивались и разворачивались огромные змеи. Белая пена и грубый песок непрерывно били в лицо. Нами прищурила глаза как можно уже. Дикая красота штормового побережья покорила ее. Рев и равномерные удары волн, холодный пронзительный ветер с острым привкусом соли наполняли душу женщины леденящим восторгом. Она вспомнила другую — спокойную, ясную гладь — залив Суруга своего детства. Неужели это хлещущее берег чудовище — то же самое море? Да. А она теперь та же Нами? Тоже да. Молодая женщина вздрогнула при мысли о том, как непостоянна и переменчива жизнь.
Она выровняла своего коня грудь с грудью с конем Йоши и прервала раздумья любимого стихами:
Белая пена
Хлещет пески Такаши.
Это ли море
Меня растило в детстве,
Было синим и тихим?
Йоши не смог оценить стихотворение по достоинству: ей пришлось надрываться от крика, как простой рыбачке. И даже этот крик он вряд ли расслышал: с самого их отъезда что-то его отвлекало.
Йоши взглянул на Нами, словно не понимая, кто перед ним.
— Знаешь, я предчувствую беду. Сегодня ночью я видел во сне, что мы встретимся с какой-то злой силой на этом участке пути.
Нами его слова ошеломили: поездка проходила так удачно. За пять дней они не встретили на дороге ни одного путешественника. Люди в гостиницах и на почтовых станциях или помогали им, или не обращали на них внимания. Но сон! Духи зла имеют власть над снами, это знают все. Сном нельзя пренебрегать.
— Сколько нам еще ехать? — крикнула она.
— Не много. Мы движемся хорошо. Прямо перед нами лагуна Хамана, а дальше Хикума. Мы переночуем и отдохнем возле переправы через реку Тентю.
ГЛАВА 22
— Сегодня мы ночуем на почтовой станции Хикума, — объявил Кисо.
Молчаливый Имаи выразил согласие едва заметным кивком, но Томое нахмурилась. Солнечный свет падал на ее лицо, смягчал его резкие черты, делая их более женственными. В ответ на кивок брата она пожала плечами, словно не соглашаясь с намерением Кисо. Имаи сделал вид, что не заметил ее жеста.
Кони медленно спускались по каменистой дороге. Сзади военачальников ехали Тедзука, Дзиро и Таро — помощники Кисо, а за ними, растянувшись вдоль дороги метров на пятьдесят, следовали двадцать солдат из войска Кисо на крепких горных пони.
Ритмичные тяжелые удары копыт, звон и бренчание оружия, стрекот насекомых, щебет птиц, писк мелких зверьков сливались в общий шум в густом воздухе позднего дня. Вдали визгливо вскрикнула среди деревьев дикая обезьяна, предупреждая сородичей об опасности. Комары тучами носились над головами всадников, гудели у каждого над ухом. То и дело кто-нибудь из отряда беспричинно смеялся, охваченный тем нервным весельем, которое возникает перед боем.
Томое прихлопнула комара. С того момента, как Кисо объявил свое решение, всадники проехали около километра и у нее было время сдержать гнев.
Томое всегда помнила: чтобы воины принимали ее как ровню, она должна быть храбрее и выносливее любого мужчины. Она не имела права проявлять ни малейшего признака слабости.
Томое кашлянула, чтобы прочистить горло, и сказала неодобрительно:
— Кисо, после дождей, что шли на прошлой неделе, гостиницы уж точно полны. Все путники с дороги Токайдо скопились в Хикуме: вода в Тентю не спадет еще по крайней мере сутки.
— А нам какое дело до этого?
— Такое, что нам трудно будет найти ночлег. Нас двадцать пять человек, и нам понадобится целая гостиница. Не похоже, что мы сейчас отыщем такую, которая будет совсем пуста. Почему бы нам не заночевать в горах, а в Хикуму спуститься утром?
— Нет! Моим людям нужно развлечься, а я мечтаю удобно устроиться на ночь. Не бойся, мы найдем комнаты, — Кисо говорил отрывисто, в голосе начинало чувствоваться нетерпение.
Томое узнала знакомый гон. Кисло был не только смел и умен, но еще и очень упрям. Он закусил удила, и теперь любые доводы только заставят его тверже стоять на своем.
Томое рассердилась. Кисо говорил с ней так, словно ее мнение ничего не значит, осрамил ее перед братом и — она оглянулась назад — перед Тедзукой, Дзиро и Таро. Томое поджала губы и уставилась на дорогу.
Отряд находился в пути уже два дня, из них один — под проливным дождем. Томое признавала доводы Кисо — воинам надо развлечься, чтобы забыть о трудностях пути: о мокрой одежде, не сохнущей под доспехами, о поте и зуде в теле, о комарах и слепнях, одинаково мучивших людей и лошадей.
Да, Томое понимала, почему Кисо настаивал на ночлеге в Хикуме. Но ее оскорбили его замашки. Влететь на конях в город среди ночи, вышвырнуть из постелей нескольких богомольцев — это забава для грубых горцев, но не для Томое. Разбойничать в гостиницах Хикумы, как обычные разбойники, значило своими руками рубить под собой сук. Задача отряда — искать золото и оружие, а не ссориться с жителями Хикумы. Хикума, главный город округа Хамамацу, передовой пост имперских властей. Его охраняют солдаты. Не то чтобы Томое их боялась: они трусливы. Просто она хотела сделать дело без суеты и шума и вернуться домой.
— Остался час, — буркнул Имаи, сохраняя бесстрастное выражение лица. Он видел, что сестра сердита. Она была вспыльчива и после двух дней скачки едва сдерживалась. Томое гневно поглядывала на Кисо, но тот делал вид, что не замечает этого. Имаи попытался успокоить сестру и повторил более мягким тоном:
— Всего час, не больше.
— Брат, я говорю не о времени. Я считаю, что глупо беспокоить людей, когда от этого нет никакого проку, — объяснила Томое сквозь стиснутые зубы.
— Никакого проку, кроме того, что наши люди снимут напряжение. Почему ты так волнуешься? Нам нечего бояться охраны поста: во-первых, нас больше, во-вторых, они не станут сражаться. Это чиновники с юга, они хотят одного: жить в уюте и обирать богомольцев.
Кисо повернулся к брату и сестре.
— О чем вы там шепчетесь?
— Ни о чем особенно, Кисо, — торопливо ответил Имаи. — У Томое дурные предчувствия.
— Она рассуждает как жирная придворная дама из Киото. В следующий раз Томое заявит, что видела дурной сон, — Кисо рассмеялся, словно сказал нечто забавное.
Когда военачальник заметил, что смеется один, его узкое лицо, на котором резко выделялись нос и скулы, приняло гневное выражение, брови сдвинулись. Он повернулся к Томое и произнес угрожающим тоном:
— Ты мне надоедаешь. Может, нам отобрать у тебя мечи и бросить одну на дороге?
Гнев Томое прорвался.
— Не смей мне грубить, негодяй! — рявкнула она. — Я этого не потерплю. Вынь меч или извинись, — и она взялась за рукоять своего меча.
Томое любила Кисо с детства и продолжала любить теперь, но была готова умереть от его руки, защищая свою честь. Его выходки угрожали ее авторитету. Кто из мужчин будет слушаться Томое, если увидит, что Кисо обращается с ней как с глупой бабой?
Она плотно сидела в седле, сжимая оружие и коленями удерживая коня на месте. Томое не была серьезным противником для Кисо, но если придется драться, она покажет, на что способна. И женщина вызывающе смотрела на оскорбителя, не отводя глаз.
Одна секунда, другая, ., прошла целая минута. Солдаты сгрудились вокруг повздоривших командиров. Не такая уж редкость — подобные стычки. Случается, один самурай вызывает на поединок другого из-за пустяка и бьется с ним насмерть. Но тут…
Лицо Кисо побледнело, глаза превратились в черные колодцы, не отражающие света. Он тоже пронизывал Томое взглядом, его зрачки расширялись. Даже цикады и древесные лягушки замолкли, прикусив языки.
Наконец Кисло запрокинул голову и оглушительно рассмеялся:
— Где во всех десяти провинциях найдешь другую такую женщину? Клянусь Буддой, я люблю ее.
Солдаты тоже рассмеялись, но сдержанно, и стали шутливо поддерживать предводителей. Их грубые шутки были разрядкой после тревоги, вызванной стычкой Кисо и Томое. Томое была популярна у солдат, они ценили ее воинские способности.
Имаи объехал по кругу веселившийся отряд.
— Хватит, — сказал он. — Мы зря тратим драгоценное время. Едем в Хикуму.
Деревья вокруг дороги росли так густо, что низкое солнце почти скрывалось в их листве. Небо потемнело, и холодный ветер всколыхнул ветви.
Кисо взглянул на клочок неба, который угадывался между деревьями, и повернулся к отряду.
— Скоро снова польет дождь. До Хикумы меньше часа пути. Кому сегодня хочется ночевать в поле?
Воины ответили насмешливыми криками.
— Никому? Тогда гоните коней так, словно у вас за спиной сам Эмма-О.
— В Хикуму! — крикнул Имаи.
— В Хикуму! — подхватила Томое.
В это время Йоши и его стройный слуга договаривались о цене за последнюю свободную комнату в самой большой гостинице города. Река Тентю после обильных дождей разлилась слишком широко, и единственный паром не работал. Уже три дня никто не мог переправиться через реку, и потому гостиницы были полны. В Хикума скопились группы паломников к алтарю Мишима, чиновники, получившие назначение в провинцию, пешие монахи с чашами для подаяния и прочий спешащий по своим делам люд. Даже в помещении станции яблоку негде было упасть. Шестеро солдат, охранявших ее, драли с пришедших в отчаяние путешественников три шкуры за место на полу в старом полуразрушенном здании. Трактиры и постоялые дворы были переполнены. В самой большой и дорогой гостинице Хикамы была свободна только комната прислуги.
Йоши убедил хозяина гостиницы, что может заплатить очень дорого за крошечный чулан в задней части дома. Серебряная монета решила дело.
В комнатушке едва хватало места расстелить футон, но Йоши и Нами так обессилели, что были рады и этому.
За окнами вновь моросил слабый дождь.
— Здесь хотя бы сухо, — пробормотала Нами, распуская волосы, вытянулась и тут же заснула.
Через час молодых людей разбудили резкие крики и громкий шум, доносившиеся из коридора. Кто-то бегал там, стучал в двери и что-то кричал хриплым голосом. Сначала влюбленные не могли разобрать ничего, потом расслышали слова, вызывавшие бессознательный страх в каждом японском сердце.
— Пожар! Гостиница горит! Все выходите! Скорее!
Йоши мгновенно стряхнул с себя сон. Он не раздумывал ни секунды. Бросив все вещи в комнате, он схватил Нами за руку и вытолкнул ее в коридор. Они присоединились к остальным растерянным и заспанным гостям, которые толпились в коридоре, не зная, что делать.
— Выходите! Все наружу! Сюда! — вновь завопил кто-то. Полуодетые и растрепанные мужчины и женщины в панике бросились к выходу, отпихивая друг друга локтями.
— Странно, никакого запаха дыма, — сказал неожиданно Йоши.
Перепуганные люди толкали Йоши в спину. Но вместо того, чтобы присоединиться к толпе, он вжался в стену, подтащив к себе Нами.
— Это не голос хозяина, — сказал он.
— Разве это важно? — отозвалась Нами. — Если дом запылал, не время разбирать, куда делся хозяин. Бежим же!
— Да, — задумчиво отозвался Йоши и плотнее закутался в плащ.
Нами дергала его за руку, но он упирался и повторял:
— Дымом не пахнет, огня не видно. Что-то здесь не так. Пожара нет — нас обманули!
Тем временем главный коридор опустел. В дальнем его конце Йоши заметил самураев в доспехах. Они шли прямо к нему.
— Скорее, Нами! Беги в комнату, спрячь волосы: эти люди не должны знать, что ты женщина. Я задержу их.
Йоши встал между Нами и подходящими самураями.
— Убирайся на улицу, дурень, — раздраженно скомандовал главарь.
Йоши подсознательно не нравился этот человек. У него было узкое лицо и черные глаза, в которых словно тлел готовый вспыхнуть огонь, От самурая исходила грубая сила, и — нельзя отрицать — в ней было что-то притягательное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Во второй половине четвертого дня влюбленные миновали кедровые рощи провинции Овари. Ночь они провели на почтовой станции Оридо и там узнали, что дальше дорога проходима только рано утром при отливе.
На следующее утро Нами почти не чувствовала боли, мучившей ее в первые дни скачки. Хотя лето еще не наступило, кожа ее загорела. Соломенная шляпа, прикрывавшая большую часть лица Нами, отражала свет, и жаркие лучи лишь слегка окрасили белые, как фарфор, щеки путешественницы, но руки ее стали совсем смуглыми и даже — заметив это, она чуть не задохнулась от испуга — начали покрываться мозолями. Она прятала их от взгляда Йоши. Нами выросла в знатной семье, она не могла себе представить, чтобы человек хорошего происхождения мог любить женщину, у которой руки огрубели от работы.
На рассветном небе еще виднелась луна, когда, оседлав лошадей, влюбленные отправились в путь. Полуостров Наруми был свободен от воды. Нами вслед за Йоши спустилась по волнистым холмам на чистый белый песок побережья. Тропа здесь терялась, но стаи толстых длинноногих птиц — ржанок — порой бежали впереди путешественников, оставляя четкие следы на песке. Нами чувствовала себя настолько хорошо, что сложила стихи:
Ржанки Наруми,
Маленькими следами
Ведущие нас,
Поете ль вы печально
На мягком белом песке?
Йоши улыбнулся: ему понравились эти искусно сложенные строки. Он показал рукой на миякадори — черноголовых чаек с красными клювами и лапами, которые кружились над побережьем, то и дело бросаясь вниз, чтобы выхватить рыбу из луж, оставшихся после отлива.
— Столичные штучки, — подсказал он любимой их прозвище. Так в давние времена назвал франтоватых птиц один бродячий поэт, которому они напомнили о Киото.
Эти слова навеяли Йоши ответ на стихи Нами:
Узнав вас, чайки,
По цвету лап и клювов,
Я вспомнил свой дом
Здесь, на песках хрустальных
Золотого Наруми.
Когда стало смеркаться, влюбленные отыскали место для ночлега вдали от берега, у подножия горы Футамура. Нами помогла Йоши расстелить одеяло под огромной хурмой. От усталости и морского воздуха у обоих слипались глаза. Нами дотянулась до руки Йоши, поднесла ее к своей груди и тут же уснула. Через пять минут молодую женщину разбудил непонятный треск. Она еще не проснулась, а Йоши уже скатился с одеяла и, согнувшись, присел у ствола дерева.
— Что это? — спросила Нами, отбрасывая волосы с лица.
— Не знаю. Лежи спокойно, — прошептал Йоши. Вокруг ничего не было видно, кроме темнеющих стволов деревьев, ничего не было слышно, кроме свиста ветра в их ветвях. Никакого врага.
Вдруг треск послышался снова. Йоши отпрыгнул в сторону. Нами испуганно взглянула на него: ей показалось, что лицо любимого искривилось от боли. В следующее мгновение она поняла, что он смеялся. Она никогда не слышала, чтобы Йоши так хохотал. Это было чудесно, и прежде, чем Нами осознала, над чем он смеется, она уже хохотала вместе с ним.
— Что же это было? В чем дело? — наконец сумела выговорить женщина, задыхаясь от хохота.
— Ну, самурай, не страшись. Даже мой меч не уязвил этого врага, Это хурма. Плоды с веток обрушились на мою голову.
Йоши протянул одну хурму Нами.
— Попробуй.
Нами взяла угощение. Смех ее наконец утих. Она надкусила мягкий сочный плод, чуть заметно улыбнувшись, сказала:
— Вряд ли я смогу опять заснуть.
— Я тоже, — ответил Йоши.
Любовные объятия были слаще плодов хурмы.
Утром Йоши и Нами двинулись через полосу пустынных полей и казавшихся бесконечными зарослей вереска к предгорьям хребта Такаши. Перед самыми предгорьями они обнаружили долину, полную местных бахромчатых розовых гвоздик. Цветы окружили их со всех сторон до горизонта, сливаясь вдали в розовое сияние. Нами чуть не закричала от восторга при виде этой красоты, а Йоши был так восхищен, что посвятил гвоздикам тут же сложенное стихотворение:
Цветут в облаках
Гвоздики, застя солнце,
Но утром роса
Их лепестки намочит,
Они, как все, исчезнут.
Нами печально кивнула: это стихотворение имело несколько смыслов. Первую строку можно было понять буквально или как обозначение императорского двора. Название цветка «гвоздика» истолковывалось также и как выражение «балованные дети». В трех последних строках содержался намек на будущие войны и непрочность всего сущего. В словах танки звучало сожаление о том, что скоро придворные императора будут горевать и плакать.
Огибая гору Миядзи, они внезапно выехали из зарослей бамбука, и Нами увидела море. Лошади медленно спускались по склону Инохана к самой воде залива Такаши. Ветер поднимал волны чуть ли не в семь метров высотой. Песок бил Нами в лицо. Она напрягла слух, чтобы разобрать слова Йоши, который что-то говорил ей, пытаясь перекричать рев волн и крики тысяч крючконосых бакланов, искавших пищу в бурлящей воде прибоя.
— Закройся шарфом, — приказал Йоши и сам подал ей пример, накинув на лицо хлопчатобумажный лоскут.
Нами повиновалась: ее нежная кожа и так уже становилась грубой, как мешковина.
Они продолжили путь молча. Вьючная лошадь упрямилась, приходилось тянуть ее силой. Йоши опять ушел в себя. Мускулистые бока его гнедого коня ритмично вздымались, словно под седлом сворачивались и разворачивались огромные змеи. Белая пена и грубый песок непрерывно били в лицо. Нами прищурила глаза как можно уже. Дикая красота штормового побережья покорила ее. Рев и равномерные удары волн, холодный пронзительный ветер с острым привкусом соли наполняли душу женщины леденящим восторгом. Она вспомнила другую — спокойную, ясную гладь — залив Суруга своего детства. Неужели это хлещущее берег чудовище — то же самое море? Да. А она теперь та же Нами? Тоже да. Молодая женщина вздрогнула при мысли о том, как непостоянна и переменчива жизнь.
Она выровняла своего коня грудь с грудью с конем Йоши и прервала раздумья любимого стихами:
Белая пена
Хлещет пески Такаши.
Это ли море
Меня растило в детстве,
Было синим и тихим?
Йоши не смог оценить стихотворение по достоинству: ей пришлось надрываться от крика, как простой рыбачке. И даже этот крик он вряд ли расслышал: с самого их отъезда что-то его отвлекало.
Йоши взглянул на Нами, словно не понимая, кто перед ним.
— Знаешь, я предчувствую беду. Сегодня ночью я видел во сне, что мы встретимся с какой-то злой силой на этом участке пути.
Нами его слова ошеломили: поездка проходила так удачно. За пять дней они не встретили на дороге ни одного путешественника. Люди в гостиницах и на почтовых станциях или помогали им, или не обращали на них внимания. Но сон! Духи зла имеют власть над снами, это знают все. Сном нельзя пренебрегать.
— Сколько нам еще ехать? — крикнула она.
— Не много. Мы движемся хорошо. Прямо перед нами лагуна Хамана, а дальше Хикума. Мы переночуем и отдохнем возле переправы через реку Тентю.
ГЛАВА 22
— Сегодня мы ночуем на почтовой станции Хикума, — объявил Кисо.
Молчаливый Имаи выразил согласие едва заметным кивком, но Томое нахмурилась. Солнечный свет падал на ее лицо, смягчал его резкие черты, делая их более женственными. В ответ на кивок брата она пожала плечами, словно не соглашаясь с намерением Кисо. Имаи сделал вид, что не заметил ее жеста.
Кони медленно спускались по каменистой дороге. Сзади военачальников ехали Тедзука, Дзиро и Таро — помощники Кисо, а за ними, растянувшись вдоль дороги метров на пятьдесят, следовали двадцать солдат из войска Кисо на крепких горных пони.
Ритмичные тяжелые удары копыт, звон и бренчание оружия, стрекот насекомых, щебет птиц, писк мелких зверьков сливались в общий шум в густом воздухе позднего дня. Вдали визгливо вскрикнула среди деревьев дикая обезьяна, предупреждая сородичей об опасности. Комары тучами носились над головами всадников, гудели у каждого над ухом. То и дело кто-нибудь из отряда беспричинно смеялся, охваченный тем нервным весельем, которое возникает перед боем.
Томое прихлопнула комара. С того момента, как Кисо объявил свое решение, всадники проехали около километра и у нее было время сдержать гнев.
Томое всегда помнила: чтобы воины принимали ее как ровню, она должна быть храбрее и выносливее любого мужчины. Она не имела права проявлять ни малейшего признака слабости.
Томое кашлянула, чтобы прочистить горло, и сказала неодобрительно:
— Кисо, после дождей, что шли на прошлой неделе, гостиницы уж точно полны. Все путники с дороги Токайдо скопились в Хикуме: вода в Тентю не спадет еще по крайней мере сутки.
— А нам какое дело до этого?
— Такое, что нам трудно будет найти ночлег. Нас двадцать пять человек, и нам понадобится целая гостиница. Не похоже, что мы сейчас отыщем такую, которая будет совсем пуста. Почему бы нам не заночевать в горах, а в Хикуму спуститься утром?
— Нет! Моим людям нужно развлечься, а я мечтаю удобно устроиться на ночь. Не бойся, мы найдем комнаты, — Кисо говорил отрывисто, в голосе начинало чувствоваться нетерпение.
Томое узнала знакомый гон. Кисло был не только смел и умен, но еще и очень упрям. Он закусил удила, и теперь любые доводы только заставят его тверже стоять на своем.
Томое рассердилась. Кисо говорил с ней так, словно ее мнение ничего не значит, осрамил ее перед братом и — она оглянулась назад — перед Тедзукой, Дзиро и Таро. Томое поджала губы и уставилась на дорогу.
Отряд находился в пути уже два дня, из них один — под проливным дождем. Томое признавала доводы Кисо — воинам надо развлечься, чтобы забыть о трудностях пути: о мокрой одежде, не сохнущей под доспехами, о поте и зуде в теле, о комарах и слепнях, одинаково мучивших людей и лошадей.
Да, Томое понимала, почему Кисо настаивал на ночлеге в Хикуме. Но ее оскорбили его замашки. Влететь на конях в город среди ночи, вышвырнуть из постелей нескольких богомольцев — это забава для грубых горцев, но не для Томое. Разбойничать в гостиницах Хикумы, как обычные разбойники, значило своими руками рубить под собой сук. Задача отряда — искать золото и оружие, а не ссориться с жителями Хикумы. Хикума, главный город округа Хамамацу, передовой пост имперских властей. Его охраняют солдаты. Не то чтобы Томое их боялась: они трусливы. Просто она хотела сделать дело без суеты и шума и вернуться домой.
— Остался час, — буркнул Имаи, сохраняя бесстрастное выражение лица. Он видел, что сестра сердита. Она была вспыльчива и после двух дней скачки едва сдерживалась. Томое гневно поглядывала на Кисо, но тот делал вид, что не замечает этого. Имаи попытался успокоить сестру и повторил более мягким тоном:
— Всего час, не больше.
— Брат, я говорю не о времени. Я считаю, что глупо беспокоить людей, когда от этого нет никакого проку, — объяснила Томое сквозь стиснутые зубы.
— Никакого проку, кроме того, что наши люди снимут напряжение. Почему ты так волнуешься? Нам нечего бояться охраны поста: во-первых, нас больше, во-вторых, они не станут сражаться. Это чиновники с юга, они хотят одного: жить в уюте и обирать богомольцев.
Кисо повернулся к брату и сестре.
— О чем вы там шепчетесь?
— Ни о чем особенно, Кисо, — торопливо ответил Имаи. — У Томое дурные предчувствия.
— Она рассуждает как жирная придворная дама из Киото. В следующий раз Томое заявит, что видела дурной сон, — Кисо рассмеялся, словно сказал нечто забавное.
Когда военачальник заметил, что смеется один, его узкое лицо, на котором резко выделялись нос и скулы, приняло гневное выражение, брови сдвинулись. Он повернулся к Томое и произнес угрожающим тоном:
— Ты мне надоедаешь. Может, нам отобрать у тебя мечи и бросить одну на дороге?
Гнев Томое прорвался.
— Не смей мне грубить, негодяй! — рявкнула она. — Я этого не потерплю. Вынь меч или извинись, — и она взялась за рукоять своего меча.
Томое любила Кисо с детства и продолжала любить теперь, но была готова умереть от его руки, защищая свою честь. Его выходки угрожали ее авторитету. Кто из мужчин будет слушаться Томое, если увидит, что Кисо обращается с ней как с глупой бабой?
Она плотно сидела в седле, сжимая оружие и коленями удерживая коня на месте. Томое не была серьезным противником для Кисо, но если придется драться, она покажет, на что способна. И женщина вызывающе смотрела на оскорбителя, не отводя глаз.
Одна секунда, другая, ., прошла целая минута. Солдаты сгрудились вокруг повздоривших командиров. Не такая уж редкость — подобные стычки. Случается, один самурай вызывает на поединок другого из-за пустяка и бьется с ним насмерть. Но тут…
Лицо Кисо побледнело, глаза превратились в черные колодцы, не отражающие света. Он тоже пронизывал Томое взглядом, его зрачки расширялись. Даже цикады и древесные лягушки замолкли, прикусив языки.
Наконец Кисло запрокинул голову и оглушительно рассмеялся:
— Где во всех десяти провинциях найдешь другую такую женщину? Клянусь Буддой, я люблю ее.
Солдаты тоже рассмеялись, но сдержанно, и стали шутливо поддерживать предводителей. Их грубые шутки были разрядкой после тревоги, вызванной стычкой Кисо и Томое. Томое была популярна у солдат, они ценили ее воинские способности.
Имаи объехал по кругу веселившийся отряд.
— Хватит, — сказал он. — Мы зря тратим драгоценное время. Едем в Хикуму.
Деревья вокруг дороги росли так густо, что низкое солнце почти скрывалось в их листве. Небо потемнело, и холодный ветер всколыхнул ветви.
Кисо взглянул на клочок неба, который угадывался между деревьями, и повернулся к отряду.
— Скоро снова польет дождь. До Хикумы меньше часа пути. Кому сегодня хочется ночевать в поле?
Воины ответили насмешливыми криками.
— Никому? Тогда гоните коней так, словно у вас за спиной сам Эмма-О.
— В Хикуму! — крикнул Имаи.
— В Хикуму! — подхватила Томое.
В это время Йоши и его стройный слуга договаривались о цене за последнюю свободную комнату в самой большой гостинице города. Река Тентю после обильных дождей разлилась слишком широко, и единственный паром не работал. Уже три дня никто не мог переправиться через реку, и потому гостиницы были полны. В Хикума скопились группы паломников к алтарю Мишима, чиновники, получившие назначение в провинцию, пешие монахи с чашами для подаяния и прочий спешащий по своим делам люд. Даже в помещении станции яблоку негде было упасть. Шестеро солдат, охранявших ее, драли с пришедших в отчаяние путешественников три шкуры за место на полу в старом полуразрушенном здании. Трактиры и постоялые дворы были переполнены. В самой большой и дорогой гостинице Хикамы была свободна только комната прислуги.
Йоши убедил хозяина гостиницы, что может заплатить очень дорого за крошечный чулан в задней части дома. Серебряная монета решила дело.
В комнатушке едва хватало места расстелить футон, но Йоши и Нами так обессилели, что были рады и этому.
За окнами вновь моросил слабый дождь.
— Здесь хотя бы сухо, — пробормотала Нами, распуская волосы, вытянулась и тут же заснула.
Через час молодых людей разбудили резкие крики и громкий шум, доносившиеся из коридора. Кто-то бегал там, стучал в двери и что-то кричал хриплым голосом. Сначала влюбленные не могли разобрать ничего, потом расслышали слова, вызывавшие бессознательный страх в каждом японском сердце.
— Пожар! Гостиница горит! Все выходите! Скорее!
Йоши мгновенно стряхнул с себя сон. Он не раздумывал ни секунды. Бросив все вещи в комнате, он схватил Нами за руку и вытолкнул ее в коридор. Они присоединились к остальным растерянным и заспанным гостям, которые толпились в коридоре, не зная, что делать.
— Выходите! Все наружу! Сюда! — вновь завопил кто-то. Полуодетые и растрепанные мужчины и женщины в панике бросились к выходу, отпихивая друг друга локтями.
— Странно, никакого запаха дыма, — сказал неожиданно Йоши.
Перепуганные люди толкали Йоши в спину. Но вместо того, чтобы присоединиться к толпе, он вжался в стену, подтащив к себе Нами.
— Это не голос хозяина, — сказал он.
— Разве это важно? — отозвалась Нами. — Если дом запылал, не время разбирать, куда делся хозяин. Бежим же!
— Да, — задумчиво отозвался Йоши и плотнее закутался в плащ.
Нами дергала его за руку, но он упирался и повторял:
— Дымом не пахнет, огня не видно. Что-то здесь не так. Пожара нет — нас обманули!
Тем временем главный коридор опустел. В дальнем его конце Йоши заметил самураев в доспехах. Они шли прямо к нему.
— Скорее, Нами! Беги в комнату, спрячь волосы: эти люди не должны знать, что ты женщина. Я задержу их.
Йоши встал между Нами и подходящими самураями.
— Убирайся на улицу, дурень, — раздраженно скомандовал главарь.
Йоши подсознательно не нравился этот человек. У него было узкое лицо и черные глаза, в которых словно тлел готовый вспыхнуть огонь, От самурая исходила грубая сила, и — нельзя отрицать — в ней было что-то притягательное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50