Капитуляция обозначает конец нации, конец Германии.Стенограмма этой речи сослужила Иодлю дурную службу в Нюрнберге. Она еще и еще раз раскрыла его лживый, фарисейский характер, еще и еще раз изобличила Иодля как матерого военного преступника. История подводит итог Наконец суд завершил исследование доказательств по делу Кейтеля и Иодля. Теперь каждый из них, освободившись от необходимости готовить и осуществлять свою защиту, может сам подвести итоги, предаться воспоминаниям.Любопытно, что почти все подсудимые стали вспоминать, а точнее, напоминать в Нюрнберге, сколь много они сделали для установления взаимопонимания с Западом. Геринг неоднократно высказывал сожаление, что ему не удалось договориться с Америкой. Он верит «западным демократиям», и потому сам сдался в плен американцам. Гесс еще в 1941 году показал свою приверженность Западу, полетев в Лондон. Риббентроп много распространялся о том, что самой заветной мечтой своей считал установление англо-германской дружбы, и, видя в Англии свою вторую родину, он адресует последнее письмо Уинстону Черчиллю. А Кальтенбруннер? Тот прямо сообщил на процессе о своих связях с американской разведкой.Иодль решил, что и он должен напомнить Западу о собственных заслугах. Вот что рассказывал начальник гитлеровского штаба в Нюрнбергской тюрьме доктору Джильберту.7 мая 1945 года в Реймсе он подписал акт о капитуляции с западными державами. Во время подписания этого акта Иодль предложил отозвать германские войска с Восточного фронта на Запад, с тем чтобы они сдались «не русским, а союзникам», и просил для организации этого маневра оставить четыре дня между подписанием перемирия и вступлением его в силу, «тогда войска отойдут организованно в английскую и американскую зоны».По словам Иодля, ему дали на такую «операцию» сорок восемь часов. За это время полковник немецкого генерального штаба проехал на американском танке по передовой линии Восточного фронта и отдал частям приказ на отступление.— Таким образом, — заключил Иодль, — я спас семьсот тысяч человек от захвата в плен русскими. Если бы у нас было четыре дня, я мог бы спасти больше.Между прочим, мне самому пришлось столкнуться с этой тактикой Иодля и убедиться в «лояльности» наших американских союзников. Это было 8 мая 1945 года. Командир 9-й пластунской казачьей дивизии генерал Метальников срочно вызвал меня и еще двух офицеров к себе на КП. Он сообщил, что немецкое командование в Реймсе подписало акт о капитуляции и что сегодня в 23.00 заканчиваются военные действия. Завтра утром, 9 мая, должны капитулировать войска, противостоящие нашей дивизии. Генерал назначил меня уполномоченным для приема капитуляции в районе 36-го стрелкового полка.В тот же вечер я выехал на место. Мы договорились обо всем с командиром полка полковником Орловым и к утру закончили последние приготовления. Но в назначенное время представители войск противника не явились. И тут выяснилось, что в течение ночи немецкие части скрытно отошли на запад. Видимо, здесь тоже побывал посланец Иодля на американском танке. * * * Пришел черед для последних слов подсудимых.Вильгельм Кейтель сразу обращает внимание суда на то, что он признал свою ответственность в границах своего «служебного положения». Относительно собственной причастности к преступлениям германского фашизма бывший фельдмаршал сказал:— Я далек от того, чтобы умалять долю моего участия в случившемся.Однако тут же Кейтель делает беспомощные попытки хоть как-нибудь смягчить свою вину.«Человеческая жизнь в оккупированных областях ничего не стоит...» Признавая, что он так говорил и в таком духе инструктировал подчиненных, Кейтель называет эти слова «ужасными», но утверждает, что они являются лишь синтезом приказов Гитлера.Но как бы то ни было, бывший начальник штаба ОКВ оказался одним из немногих подсудимых, признавших себя виновными. В последнем слове перед лицом трибунала он довольно четко сформулировал эту свою позицию, итог всех размышлений в Нюрнберге.В свое время на вопрос защитника, отказался ли бы он от участия в дележе лавров в случае победы, бывший фельдмаршал ответил:— Нет, я был бы, безусловно, горд этим.Тогда последовал другой вопрос доктора Нельте:— Как бы вы поступили, если бы еще раз попали в аналогичное положение?— В таком случае, — заявил подсудимый, — я лучше избрал бы смерть, чем дал бы втянуть себя в сети таких преступных методов.Тем не менее и в последнем слове Кейтель все время упирал на то, что был лишь послушным исполнителем приказов.— Трагедия состоит в том, — сказал он, — что то лучшее, что я мог дать как солдат, — повиновение и верность — было использовано для целей, которые нельзя было распознать, и в том, что я не видел границы, которая существует для выполнения солдатского долга. В этом моя судьба.Чтобы оценить степень лицемерия этого кажущегося искренним заявления, я мысленно представил себе, что случилось бы, если бы предположение, заключенное в первом вопросе адвоката, стало реальностью. Нетрудно было предугадать поведение Кейтеля — пожинателя победных лавров — его верноподданническую покорность Гитлеру, легкость, с какой он подписывал бы снова любые приказы, декретировал любые бесчинства и зверства. Совесть? Какая там совесть! Фюрер утверждал, что совесть — это химера, и от нее Кейтель давно избавился.Нет, не трагедию видел бы Кейтель в «повиновении и верности» Гитлеру, как твердит теперь, а огромную свою заслугу, за которую он мог бы ждать от фюрера новых и новых милостей.Но приключилась беда — осталась без дела команда подрывников, подготовленная для взрыва московского Кремля. Германия разбита. Вермахт разгромлен. Гитлер мертв. Кейтель на скамье подсудимых. Надо отвечать за содеянное. Кейтель оказался бессильным перед фронтальным наступлением неопровержимых доказательств. И он сдался, капитулировал так же, как капитулировал вермахт. При том, в отличие от Иодля, Кейтель отказался от фальшивой позы.А Иодль?Даже в своем последнем слове он прибег к отвратительным приемам лжи. Говорил так, будто не было второй мировой войны, не было Нюрнбергского процесса, не было тысяч и тысяч документальных доказательств, не было Освенцима и Дахау, Орадура и Лидице:— Господин председатель, господа судьи! Моя непоколебимая вера заключается в том, что история более позднего времени выскажет объективное и справедливое суждение о высших военных руководителях и об их соратниках. Ибо они и вместе с ними вся германская армия стояли перед неразрешимой задачей, а именно: вести войну, к которой они не стремились, которой они не хотели, находясь под руководством верховного главнокомандующего, доверием которого они не пользовались и которому они сами не вполне доверяли...Трудно определить, чего было больше в последнем слове Иодля: ложной патетики или лицемерия. Иодль вдруг, видите ли, осознал, что война «решала, будет существовать или погибнет любимое отечество». Но «любимое отечество» могло существовать и без войны. Война нужна была для того, чтобы погибли другие отечества.Иодль пытался уверить трибунал в том, что он и другие генералы «служили не аду и не преступнику, а своему народу, своему отечеству».Снова ложь. Он сам называл Гитлера шарлатаном и преступником и все же служил ему. Нельзя одновременно служить и преступнику и народу! «Для чего я родился?» Читатель знает, что между судьями Нюрнбергского трибунала возникли разногласия по поводу кары некоторым подсудимым. Но эти разногласия никак не касались Кейтеля и Иодля. Чудовищны были их преступления, беспощадным оказался и приговор. Приказы сверху не могли рассматриваться как смягчающие вину обстоятельства для тех, кто сознательно, безжалостно, без всякой военной необходимости пролил реки человеческой крови.И вот приговор оглашен: смерть через повешение. Кейтеля уводят. Уводят и Иодля, также осужденного к смерти.Но когда ушли в небытие главные герои позорной и преступной драмы, казенный боннский историк Герлиц, уже известный читателю, решил подложить мину под Нюрнбергский процесс. По крайней мере, в той его части, которая была посвящена Кейтелю и Иодлю.«Судьи в Нюрнберге, — пишет Герлиц, — пытались отыскать истину. Что касается обоих солдат, которых они предали проклятию, остается открытым вопрос, можно ли вообще масштабами земного суда измерить то, как они выполняли свой долг, или об этом, как о человеческом заблуждении, вынесет свой непостижимый приговор высший судия на небесах».Вся книга Герлица — это крик души убежденного милитариста, это стремление спасти репутацию гитлеровского вермахта. Герлиц подробно говорит о «солдатском повиновении», которое Кейтель считал главной причиной своей «трагедии». И издатели книги вынесли эту проблему даже на суперобложку: «Судьба немецкого фельдмаршала служит примером для понимания смысла и границ солдатской верности своему долгу в тот век, который и сегодня пытается защищать дисциплину, порядок и право».Так сегодня в Бонне пытаются сделать кейтелевское повиновение образцом для бундесвера, а его «непоколебимую верность» Гитлеру примером для офицеров, служащих ныне под началом вчерашних гитлеровцев.Как хорошо, что Нюрнбергский процесс раскрыл перед всем миром истоки и истинный смысл этой верности, показал, что кейтелевское «повиновение» — это горы трупов невинных людей, пепел разрушенных городов, муки и смерть миллионов людей.Книга Герлица вышла в 1963 году, то есть почти через двадцать лет после Нюрнберга. Но в 1946 году, когда происходил процесс, ни один, даже самый завзятый милитарист на Западе не осмеливался подвергать сомнению справедливость приговора Кейтелю и Иодлю.В камере Кейтеля была обнаружена записка, недатированная и, видимо, предназначенная для использования в последнем слове. Кейтель искал хоть какое-нибудь объяснение своему «послушанию». В записке говорилось: «Традиция и особенно склонность немцев сделали нас милитаристской нацией». О каких традициях говорит Кейтель, о каких склонностях? Какие традиции заставили Кейтеля выполнять жесточайшие приказы?Генерал Пауль Винтер как-то напомнил Кейтелю старую цитату Мартвица: «Выберите неповиновение, если повиновение не приносит чести».Этого Кейтель сделать не мог. Это бы значило отказаться от самого себя.Что такое национал-социализм с его расовой теорией? Это программа агрессии, программа массовых убийств, уничтожения целых народов. В той же самой записке, обнаруженной в камере (о ней сообщается и в книге Герлица), Кейтель констатировал: «Мы, солдаты, признали также, что национал-социалистские идеи необыкновенно способствовали солдатскому воспитанию».Можно сказать, круг замкнулся! В один из наиболее тяжких для Кейтеля дней процесса, когда оглашались показания Редера, бывший начальник штаба ОКВ вечером в своей камере писал защитнику доктору Нельте:«Вы должны знать, что я пойму, если после всего того, что вы услышали обо мне, вы сложите с себя защиту такого запятнанного человека. Мне стыдно перед вами».Так Кейтель еще двадцать лет назад безоговорочно ответил на вопрос, который в 1963 году вновь поставил в заглавии своей книги Герлиц: «Фельдмаршал Кейтель — преступник или офицер?» Конечно преступник, как бы ни стремились сегодня в Бонне обелить «старого немецкого фельдмаршала, погибшего от руки палача».1 октября 1946 года доктор Джильберт в последний раз зашел в камеру Кейтеля. Осужденный стоял спиной к двери. Затем он зашагал по камере и остановился в дальнем углу. Глаза его были полны ужаса.— Смерть через повешение... — проговорил он охрипшим голосом. — Я думал, что меня пощадят.Ему предложили свидание с женой. Он отказался:— Я не могу предстать перед ней.А перед кем мог предстать бывший фельдмаршал Кейтель? Перед своими сыновьями, погибшими на войне, которую с таким рвением готовил их отец? Перед немецким народом, миллионы сынов которого сложили свою голову для того, чтобы полковник Кейтель стал фельдмаршалом Кейтелем? Перед народами Европы? Но разве не Кейтель дал команду: «Германия, огонь!» И как радовался он, когда перед победоносным вермахтом падали сраженные блицкригом Польша, Норвегия, Греция, Бельгия, Голландия, Франция. Как ликовал, когда лилась кровь сотен тысяч советских людей. Как мечтал, что златоглавый Кремль станет его очередным КП, с которого можно будет подать команду «Огонь!» по Индии, по Ираку, по всему миру.Записи Джильберта рассказывают и о том, каким образом воспринял приговор Иодль.В своем последнем слове Иодль всячески куражился, во многом копируя Геринга со всем его арсеналом лицемерия и напускного геройства. Он, в частности, заявил:— Я покину этот судебный зал с так же высоко поднятой головой, с какой я вошел в него несколько месяцев назад.Но вот Джильберт в камере Иодля через несколько минут после оглашения приговора. Куда девалась актерская игра, куда девались ирония, наглая, самоуверенная и сардоническая улыбка блестящего генштабиста?— Смерть через повешение! — вторит он Кейтелю. — Этого я не ожидал... Смертный приговор... Хорошо, кто-нибудь должен нести ответственность, но это... — губы его задрожали, голос прерывался. — Я не могу этого понять!Однако и в этот драматический момент у Иодля все же хватило сил на еще одну лицемерную сцену. Человек, который требовал «четвертовать и медленно поджаривать на кострах» партизан, который хладнокровно за чашкой кофе читал донесения об уничтожении варшавского гетто, об убийстве тысяч детей, этот человек проявил вдруг сентиментальность.На столике в камере он поставил фотографию. На ней изображены его мать и он сам годовалым ребенком.— Для чего я родился? — спрашивает Иодль у зашедшего к нему немецкого парикмахера Виткампа, задумчиво рассматривая фотографию. — Почему я тогда же не умер? Сколь многого я мог бы избежать... Для чего я жил?Когда мне рассказали об этой глубокомысленной тираде, рассчитанной, очевидно, на потомков, меня охватило желание отвезти Иодля в Освенцим и показать ему там груду детских ботиночек, платьиц, распашонок и даже кукол, с которыми несчастные малыши играли до последней минуты...А Кейтель? Тот просил тюремного врача Пфлюкера передать органисту (в тюрьме был орган) его просьбу не играть больше песенку «Спи, дитя, спи, усни», потому что она вызывает беспокойные воспоминания.Воспоминания Кейтеля!.. Да, этому человеку было что вспомнить. Слово «пруссак» давно уже стало в военной истории синонимом грубой силы, звериной жестокости. Великие писатели Франции запечатлели гнусные «подвиги» пруссаков во времена франко-прусской войны. Пруссаки снова обнажили свой хищный оскал в дни героического боксерского восстания китайского народа. А сколько памятников зверства оставили пруссаки после первой мировой войны?Зачем я привожу здесь эти общеизвестные истины? Затем лишь, чтобы с глубоким убеждением сказать: ни в ком из подсудимых не аккумулировались так отвратительные черты пруссачества, как в Кейтеле и Иодле.Трудно угадать, какие картины приходили на память Кейтелю, когда в Нюрнбергской тюрьме органист играл «Спи, дитя, спи, усни». Может быть, в эти минуты он вспоминал погибших своих сыновей. А возможно, перед его мысленным взором возникала одна из многочисленных фотографий, демонстрировавшихся на суде: вооруженные немецкие солдаты ведут на расстрел большую колонну людей, и впереди этого скорбного шествия — мальчишка лет пяти, с глазами, полными ужаса, и поднятыми вверх руками. Очевидно, совсем недавно он каждый вечер засыпал под убаюкивающие звуки колыбельной песенки «Спи, дитя, спи, усни». А вот теперь его и тех, кто напевал ему эту песенку, вооруженные дяди злыми окриками подгоняют в могилу.Мало ли что мог вспомнить Кейтель. Вся его «служивая жизнь», вплоть до последних дней войны, была преисполнена жестокости.Последние дни войны... Уже и Гитлера нет в живых. Но Кейтель продолжает гнать в мясорубку новые и новые тысячи немцев, совсем еще детей. Вот он мчится на машине по сокращенной до предела линии фронта. Навстречу попадается отступающая часть. Кейтель отлично знает, что война проиграна, Берлин взят советскими войсками, любое сопротивление не только бесполезно, не только бессмысленно, но и преступно. Каждая человеческая жизнь, загубленная в эти часы перед полной катастрофой третьего рейха, новое преступление германского командования. Но Кейтель останавливается посреди дороги, набрасывается на офицеров отступающих подразделений, грозит им всевозможными карами, если солдаты вновь не будут брошены в огонь. Кейтель сталкивается лицом к лицу с мальчишками, которых только несколько дней назад забрали от матерей. Оби застыли на дороге и со страхом наблюдают за тем, как этот «старый господин в монокле» распекает тех, кому они обязаны беспрекословно подчиняться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66