В. Покровский. Он предъявляет Международному трибуналу документ ОКВ, в котором предписывается «сровнять Ленинград а землей, полностью разрушить его с воздуха и земли». Документ подписан Гитлером и Иодлем.Кейтель, если бы этот документ подписал он, ответил бы обвинителю, что, конечно, не одобряет такого варварского акта, но приказ фюрера есть приказ в последней инстанции. Иодль тоже остается верен своей тактике. Он ищет объяснения. Ищет и находит его.Воодушевленный собственными ответами Робертсу (которые, кстати, очень понравились Герингу), он собирается нанести удар и советскому обвинителю. Начинается поединок.Я наблюдаю за Иодлем. В его глазах блеск. Время от времени он многозначительно посматривает на скамью подсудимых. Юрий Владимирович Покровский спокоен, хотя понимает, что Иодль просто так не сдастся. И вот подсудимый начинает разъяснять ему, будто план разрушения Ленинграда возник не сам по себе, будто немцы такого и в мыслях не имели бы, если б не одно обстоятельство, увы, вынудившее их к подобной мере. Иодль хотел бы напомнить господину советскому обвинителю печальные для немцев события, когда они вошли в Киев. Германские войска, заняв столицу Украины, разместили свои штабы и службы в центре города. И вдруг все эти дома (Иодль подчеркнул, именно те дома, в которых разместилось командование) взлетели на воздух. «Большевистские фанатики», отступая из Киева, оказывается, минировали многие здания, и город, таким образом, стал ловушкой.После этого между Покровским и Иодлем возник спор по поводу даты захвата немцами Киева. Я слушал их полемику, и мне не совсем было ясно, к чему она.Иодль сообщил, что в первые дни сентября германское верховное командование получило сведения от фельдмаршала фон Лееба о взрывах в Киеве. Покровский тут же уличил Иодля в искажении факта: Киев был захвачен немцами позднее, а потому в Берлине не могли получить в начале сентября такое донесение от фон Лееба. Иодль настаивает:— Насколько я помню, Киев был занят в конце августа. Мне кажется, это было двадцать пятого августа или около этого. Покровский. Не припомните ли вы, когда Гитлер в первый раз сказал о том, что намерен стереть Ленинград с лица земли? Иодль. Извините, господин обвинитель, я все время ошибался, называя эту дату. Приказ фюрера датирован седьмым октября. Очевидно, ваши данные правильны. Я ошибся на один месяц. Мы заняли Киев действительно в конце сентября. Сведения от Лееба поступили к нам в первых числах октября. Я ошибся. Весьма сожалею.Можно было подумать, что Покровский только и стремился уличить Иодля в незнании даты захвата Киева. Но это, конечно, не так.Иодль готов согласиться с тем, что приказ об уничтожении Ленинграда был подписан им 7 октября 1941 года. Как-никак 7 октября это позже, чем дата захвата Киева, и это позволяет сделать ссылку на события в Киеве. Подсудимый сам охотно цитирует этот документ. Действительно, там имеется ссылка на речение фюрера о том, что «капитуляция Ленинграда, а позже и Москвы не должна быть принята даже в том случае, если бы она была предложена противником». До того как города будут взяты, «они должны быть превращены в развалины артиллерийским огнем и воздушными налетами».Одно лишь слово подводит Иодля. Приказ о разрушении Москвы и Ленинграда начинается так: «Фюрер снова решил, что капитуляция...» «Снова!» А что же было раньше, и когда это было?Советский обвинитель помогает Иодлю освежить память. Он предъявляет документ № Л-221 — протокол совещания у Гитлера от 16 июля 1941 года. Читатель уже знает, что это как раз то самое совещание, на котором шла распродажа советских территорий. В протоколе указывается, что на Ленинградскую область «претендуют финны». А дальше черным по белому записано указание Гитлера «сровнять Ленинград с землей» и только после этого «отдать его финнам».Покровский передал протокол Иодлю. Тот внимательно всматривается в текст. Обвинитель спрашивает, нашел ли подсудимый цитированное место и убедился ли в том, что это было задолго до того, как стали известны события на Крещатике. Иодль. Да, это было за три месяца до того дня. Покровский. Это было значительно раньше того дня, когда произошли какие-либо пожары и взрывы в Киеве, не так ли? Иодль. Совершенно правильно.Такое признание свидетельствовало о полном поражении Иодля. Его, как мелкого мошенника, поймали за руку. И может быть, именно в тот момент он вспомнил старую истину, что лжецу нужна очень хорошая память, даже лучше, чем та, какой славился сам Иодль. После этого скандала бывший начальник штаба оперативного руководства ОКБ, видимо, стал склоняться к тому, что в линии поведения, избранной Кейтелем, есть и свои достоинства. Во всяком случае, Иодль понял: в только что закончившемся поединке с советским обвинителем он положен на обе лопатки. Не в первый и далеко не в последний раз.Много свидетелей прошло перед Международным трибуналом. На некоторых из них подсудимые полагались всецело. Но я уже рассказывал о любопытных ситуациях, которые складывались иногда в результате чрезмерных усилий таких свидетелей помочь своим друзьям на скамье подсудимых. Читатель помнит конфузы с Мильхом, Боденшатцом. Нечто аналогичное случилось и с одним из свидетелей, вознамерившихся обелить Иодля.Им был генерал танковых войск фон Форман. Некогда он вместе с Иодлем служил в штабе сухопутных сил. Желая, видимо, помочь своему бывшему сослуживцу, фон Форман показал, что еще до захвата Гитлером власти Иодль в товарищеских беседах весьма критически отзывался о фюрере, «часто употреблял по отношению к Гитлеру такие выражения, как „шарлатан“, „преступник“. Свидетель выразил надежду, что суд учтет „антигитлеровские настроения“ Иодля.Доктор Экснер, оглашая некоторые места из показаний Формана, намеренно опустил ту часть, где Иодль дает далеко не лестные оценки Гитлеру. Однако советский обвинитель разгадал маневр адвоката. В ходе допроса Ю. В. Покровский напомнил Иодлю как раз эту часть показаний Формана и спросил: подтверждает ли тот все сказанное свидетелем?— Я убежден, что он перепутал две вещи, — пытается увернуться Иодль. — Я, правда, говорил очень часто, что считаю фюрера шарлатаном. Но у меня не было никакой причины считать его преступником. Слово «преступник» я употреблял очень часто, но не по адресу Гитлера, а по адресу Рема. Того я неоднократно называл преступником, таково было мое мнение.— Значит, вы считали, что преступником был Рем, а шарлатаном фюрер, это правильно? — продолжает допрос обвинитель. Иодль. Да, в такой форме это правильно. Так я считал в то время. Обвинитель. Чем же объяснить, что вы согласились занимать руководящие посты в военной машине германского рейха, после того как к власти пришел человек, которого вы сами назвали шарлатаном? Иодль. Тем, что с течением времени я убедился в том, что Гитлер не шарлатан, а гигантская личность...Итак, Иодль называл Гитлера шарлатаном в 1933 году. Затем, как известно, последовал разгром демократии в Германии, создание концлагерей, массовые казни немецких патриотов, разработка агрессивных планов, разбойничьи нападения на многие страны, чудовищный террор на оккупированных территориях. Именно эти обстоятельства, очевидно, и побудили Иодля изменить свое первоначальное мнение и считать, что перед ним действительно «гигантская личность». Впрочем, все это весьма логично: как раз такой «шарлатан» и такая «гигантская личность» нужны были прусским милитаристам. Да, прав Джефри Нокс, который, будучи председателем Международной комиссии в Сааре, сказал:— Мы должны прежде всего понять, что нацистская партия до тех пор, пока ее не подобрали руководители прусской военщины, была всего лишь жалкой шайкой сводников и бродяг, не имевшей ни малейшего значения.Нокс утрирует, но совершенно очевидно, что, не будь Людендорфа, Бломберга, Кейтеля, Иодля и им подобных, Германия осталась бы Германией, а мир был бы избавлен от Гитлера. Иодль называл Гитлера шарлатаном, но, как только этот удачливый шарлатан пришел к власти, он поторопился впрячься с ним в одну упряжку.Мы еще увидим, как Иодль снова «прозреет» и вновь назовет своего фюрера преступником. Оба они, и Кейтель и Иодль, будут чрезвычайно раздражены, что здесь, на процессе, их якобы вынуждают отвечать не только за свои действия, но и за преступления Гитлера. «Он обманул нас! Он оставил нас одних!» 8 августа 1945 года Кейтель, давая показания следователю и стараясь представить себя идейным человеком, говорил о своей приверженности Гитлеру. Но на процессе он изменил курс и уже почем зря ругал своего фюрера. Кейтель осуждал, в частности, как бесчестный шаг самоубийство Гитлера.— Если Гитлер хотел быть главнокомандующим, — заявил бывший фельдмаршал Джильберту, — то он должен был бы им оставаться до конца. Он отдавал нам приказы. Он говорил: «Я беру ответственность на себя!» А теперь, когда настало время, чтобы отвечать за все это, он нас оставил одних...А дальше следовали уже причитания:— Это несправедливо... Он обманул нас! Он говорил нам неправду. Таково мое убеждение, и никто не может разубедить меня в этом. Он обманным образом заставлял нас воевать.Какая чудовищная смесь лицемерия и истерики! Гитлер обманул легковерного Кейтеля! Того самого Кейтеля, который своими приказами требовал уничтожить сотни тысяч людей и в ответ на протесты своих же подчиненных писал: «Мне наплевать».Различными методами осуществляли свою защиту Кейтель и Иодль. Но в одном они сошлись. Оба пытались убедить суд, что многолетнее сотрудничество с Гитлером было для них цепью трагических противоречий, рискованных попыток смягчить нрав фюрера и уменьшить тяжелые последствия многих его приказов.Почему же тогда эти благородные зигфриды не ушли в отставку? Доктор Нельте сообщил суду, будто Кейтель пять раз пытался покинуть свой пост, а один раз даже принял решение покончить жизнь самоубийством. Но весь ход процесса в Нюрнберге неопровержимо доказал, что у Кейтеля даже и мысли такой не возникало.Много позже я прочел в сочинениях известного западногерманского историка Герлица, будто Кейтель не решался уйти в отставку лишь потому, мол, что опасался, как бы руководство вермахтом не захватили эсэсовцы. Экая низкопробная ложь! Надо отдать справедливость Кейтелю — сам он до такой ахинеи в Нюрнберге не договорился. И не мог договориться. Как-никак именно по его поручению генерал Вагнер подписал от имени ОКБ соглашение с СС о сотрудничестве в массовом истреблении советского населения...Иодль тоже хотел создать впечатление, что вступал в решительные схватки с Гитлером по поводу тех или иных приказов. Нет, он не согласен, что с Гитлером нельзя было спорить, что ему не полагалось противоречить:— Я много, много раз в самой резкой форме противоречил ему.Но, как на грех, каждый раз оказывается, что споры между Иодлем и Гитлером касались главным образом вопросов оперативно-стратегического характера.В августе 1942 года Иодль решился выступить перед Гитлером в защиту генерал-полковника Гальдера. Сам Иодль признал, что и в данном случае «дело касалось оперативной проблемы». Он ничего не добился, лишь привел Гитлера в бешенство, и, о ужас! — «с этого дня Гитлер больше никогда уже до самого конца войны не ел с нами вместе». Более того, подсудимый утверждает:— Начиная с этого дня на каждом докладе об обстановке стал присутствовать офицер СС. С этого дня появились восемь стенографов, которые записывали каждое произносившееся слово. Фюрер вообще не стал подавать мне руки. Он со мной больше не здоровался или же едва здоровался. Он попросил фельдмаршала Кейтеля сказать мне, что больше не может со мной работать и что я буду заменен генералом Паулюсом, как только тот возьмет Сталинград.Вот ведь до чего дошло! Но долго ли длилась такая немилость? Долго ли находился начальник личного штаба Гитлера под таким дамокловым мечом? Иодль неохотно отвечает:— Такое положение продолжалось до тридцатого января тысяча девятьсот сорок третьего года.Что это за сакраментальная дата? Ах, это же десятая годовщина прихода Гитлера к власти. 30 января считалось в нацистской Германии праздником. В этот день Гитлер награждал наиболее близких из своих подручных. И в числе их оказался и Иодль, тот самый Иодль, которого Гитлер якобы боялся и готов был отрешить от должности. 30 января 1943 года фюрер жалует генерал-полковника Иодля высшей партийной наградой (запомним: партийной, а не военной!) — золотым нацистским значком.Плохо, очень плохо выглядел Иодль в тот момент, когда должен был стыдливо признать это. Как-то сразу поблекли все его прежние аргументы в свою защиту. А некоторые выглядели теперь просто смешными.Много было допрошено в Нюрнберге разных гитлеровских генералов. И все они, даже те, которые выгораживали Кейтеля и Иодля, не отрицали факта, что именно эти два лица до последнего дня были самыми близкими Гитлеру военными людьми. Когда 20 июля 1944 года в бункере имперской канцелярии раздался взрыв, Иодль оказался одним из первых, кто неистово поздравлял чудом уцелевшего Гитлера. И вдруг в Нюрнберге тот же самый Иодль пытается доказывать, что он всегда чувствовал себя чужим в ставке Гитлера. Почему?— Потому, что это была не военная главная ставка, а гражданская ставка, где мы, солдаты, являлись только гостями. А ведь не так-то легко находиться пять с половиной лет в гостях...Я слушал эти «откровения» Иодля, слушал Кейтеля, и у меня возникал вопрос: «Когда, на каком этапе им стало ясно, что для Германии война проиграна, когда оба „тевтонских рыцаря“ действительно перестали верить в победу?»— Война была проиграна после Сталинграда, — заявил в своих показаниях Иодль.А Кейтель, оказывается, пришел к печальным выводам еще раньше. Для него уже после поражения под Москвой стало ясно, что эту войну нельзя выиграть «чисто военными средствами».Как же вслед за тем повели себя эти германские стратеги? Попытались ли они убедить Гитлера (с которым, как заявил Иодль, «можно было спорить») принять меры к прекращению кровопролития, к спасению миллионов людей от напрасной гибели? Нет, таких попыток с их стороны не было. И Кейтель и Иодль вместе с Гитлером продолжали азартную игру. Они, как и прежде, вероломно обманывали своих соотечественников и обрекали на неимоверные страдания другие народы. Это Розенберг, Штрейхер, Геринг могли еще верить в чудо (недаром ведь толстый Герман пригоршнями глотал таблетки героина — перед глазами наркомана часто вставали картины фантастических побед). Но Иодль и Кейтель были достаточно трезвы и в меру подготовлены для того, чтобы задолго предвидеть страшную и неотвратимую катастрофу. Тем не менее они продолжали гнать сотни тысяч немцев в огонь уже проигранной войны.Иодля спросили в Нюрнберге: зачем надо было бессмысленно затягивать кровавую бойню, воевать до последнего человека? Оказывается, эта мысль «тревожила» и самого Иодля. У него был уже готов ответ на вопрос. Гитлеровская камарилья (к которой, разумеется, Иодль себя не причислял) совершила тягчайшие военные преступления (о которых он узнал якобы главным образом на суде) и этим вызвала к себе ненависть всего мира.— Конечно, — рассуждал Иодль, — нет ничего удивительного, что Гитлер и Геббельс, имея все это на своей совести, настаивали на продолжении военных действий. Сейчас я вижу все очень ясно. Они знали, что так или иначе их повесят, и решили уже тогда совершить самоубийство, если война будет проиграна. При таких условиях легко настаивать на продолжении военных действий до полного разгрома.В отношении Гитлера и Геббельса тут многое, пожалуй, верно. Ну а что же сам Иодль?7 ноября 1943 года, когда Красная Армия, развивая наступление, вышвырнула нацистскую армию из Киева, в Мюнхене состоялось совещание гаулейтеров. Начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал-полковник Иодль выступил с речью. Перед ним сидели крупнейшие руководители нацистской партии на местах. Их собрали для того, чтобы, с одной стороны, проинформировать о военной обстановке, а с другой — проинструктировать, как бороться с теми «вредными элементами», которые ведут «подрывную работу» в тылу. Не любопытно ли, что в качестве инструктора избрали не Геринга, не Геббельса, не Кальтенбруннера, а именно Иодля.Что же сказал он гаулейтерам? А вот что:— В конце концов, господа гаулейтеры, ведь это в ваших районах, среди жителей этих районов сосредоточиваются и пытаются внедряться в наш народ пораженческие идеи, вражеская пропаганда, ложные слухи. По всей стране шествует злой дух подстрекательства. Все трусы пытаются найти выход, или, как они называют, политическое решение. Они говорят: «Мы должны вести переговоры, пока у нас что-то еще осталось». И все эти лозунги используются для того, чтобы осудить естественное стремление народа считать эту войну борьбой до конца.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66