Геринг не был бы Герингом, не был бы величайшим и беспринципнейшим карьеристом, если бы не поступил именно так. Словом, никаким миролюбием, никакими соображениями по поводу того, что между Германией и СССР существовал договор о ненападении, здесь и не пахло. Герингом руководило лишь одно — внезапно возникшее опасение за свою судьбу, быстро, однако, рассеянное.Меня могут спросить: зачем я вспомнил об этом? Только затем, чтобы еще раз подчеркнуть лживость и лицемерие Германа Геринга? Нет, не только.Так уж случилось, что и защита, и сам Геринг, увлекшись своей версией, не заметили ни волнения на лицах Кейтеля, Иодля, Риббентропа, ни иронической улыбки главного советского обвинителя Р. А. Руденко. Ведь основная-то защитительная позиция всех подсудимых заключалась в полном отрицании агрессии против СССР. Никакой, мол, агрессии не было, а была лишь оборонительная превентивная война. Подсудимые и их адвокаты потратили немало усилий на то, чтобы доказать, будто Советский Союз готовился напасть на Германию и Гитлер, открыв 22 июня военные действия, только «предупредил русский удар».И вдруг такой сюрприз со стороны Геринга. Его позиция немало способствовала разоблачению их клеветнических измышлений. В самом деле, если Советский Союз готовился к нападению на Германию и если это нападение было уже неотвратимо, ожидалось «с часу на час», как же мог Геринг в таких «чрезвычайно опасных обстоятельствах» говорить с фюрером о необходимости отложить нападение на СССР, и притом на неопределенное время? * * * Читатель уже знает, что во время речи Р. А. Руденко Геринг демонстративно снял наушники. Он хотел этим показать, что вступительную часть русского обвинения не стоит и слушать. Соседям же своим объявил, что предвкушает тот момент, когда ему представится возможность сразиться с Руденко. Как-никак, а русские имеют основание сосредоточить огонь именно на нем, Геринге. Кто же еще из сидящих на скамье подсудимых был более ярым антикоммунистом? Присутствовавший во время этого разговора доктор Джильберт заметил:— Я думаю, что Розенберг не уступит вам в этом отношении.Геринг не согласился. Что Розенберг? Идеолог, философ, все что угодно, но не человек действия, каким всю жизнь был он, Геринг. И именно потому, что он выражал свою оппозицию коммунизму на деле, а не только на словах, русские ему этого не простят. Он стал вспоминать, как преследовал коммунистов с первого же дня прихода к власти:— Будучи начальником полиции Пруссии, я арестовал тысячи коммунистов. Я создал концентрационные лагеря прежде всего для того, чтобы держать там коммунистов.Злобно рассмеявшись, как мальчишка, который забил гвоздь в стул преподавателя, Геринг стал распространяться о своих «подвигах» в период гражданской войны в Испании. Испанские патриоты обливались кровью. Рядом с ними до последнего патрона дрались лучшие сыны других народов — русские, французы, поляки, венгры, американцы, немцы. Оружия не хватало. И он, Геринг, пытался воспрепятствовать усилиям друзей республиканской Испании доставить туда оружие.— Они заплатили за отправку оружия в Испанию, которое должно было идти через нейтральную страну, но у меня были свои люди среди членов команды, которые нагружали пароход. И я направил вместо оружия кирпичи. Только сверху покрыл их снаряжением. Ха-ха! Они никогда не простят мне это!Действительно, народы Европы многое не забыли и не простили Герингу. Но у советского народа оказался самый большой счет к нему. Герингу пришлось пережить немало крайне неприятных часов, когда его стал допрашивать советский обвинитель Руденко. Кирпичи, которыми был нагружен некогда пароход, отправлявшийся в многострадальную Испанию, превратились в ужасающие бумеранги. Руденко твердой рукой сорвал с Геринга тогу государственного деятеля, в которую тот все еще рядился. Советский обвинитель обнажил самые отвратительные стороны его деятельности и характера.Вот уже позади все, что касалось подготовки нападения на СССР, и Р. А. Руденко объявляет о своем намерении разобраться в целях, которые преследовали гитлеровцы, нападая на СССР. Геринг спокоен — он ведь был против такого нападения. Но советский обвинитель задает ему вопрос:— Признаете ли вы, что целями войны против Советского Союза был захват советских территорий до Урала, присоединение к империи Прибалтики, Крыма, Кавказа, Волжских районов, подчинение Германии Украины, Белоруссии? Признаете вы это?— Я этого ни в какой мере не признаю, — твердо отвечает Геринг.Но вдруг он меняется в лице: Руденко объявляет, что будет предъявлен протокол заседания в ставке Гитлера от 16 июля 1941 года. Протокол составлен лично одним из участников заседания Мартином Борманом. Руденко осведомляется, не вызывает ли этот документ каких-либо сомнений у Геринга?Бросив злобный взгляд на обвинителя, Геринг сквозь зубы подтверждает подлинность протокола.Из протокола явствует, что в совещании участвовали: Гитлер, Геринг, Розенберг, Кейтель, Борман, имперский министр Ламмерс. Первым обсуждался вопрос, кто должен выиграть в войне с Советским Союзом? Какая-то вишийская газета заявила в тот момент, что война против Советского Союза — это война для всей Европы. И в протоколе зафиксирована гневная отповедь Гитлера: «Очевидно, вишийская газета хочет подобными намеками добиться того, чтобы из этой войны извлекали пользу не только немцы, но и все европейские государства». Гнев фюрера разделяют, конечно, и остальные участники совещания. Одно дело — пропагандистские трюки Геббельса, его истошные вопли о том, что война против СССР есть война всей Европы против «русского большевизма». И совсем другое дело — кто получит монопольное право грабить страну, притом «грабить эффективно», как выразился позднее Герман Геринг.Р. А. Руденко обрушивает на Геринга целый каскад нокаутирующих вопросов. Он просит подсудимого следить за текстом протокола, а сам начинает цитировать этот документ: «Крым должен быть освобожден от всех чужаков и населен немцами. Точно так же австрийская Галиция должна стать областью Германской империи».
Руденко. Вы находите это место? Геринг. Да. Руденко (приводит новую выдержку из протокола). «Фюрер подчеркивает, что вся Прибалтика должна стать областью империи».Подсудимый № 1 опять вынужден подтвердить: была и такая цель.Цитаты одна за другой, как розги, опускаются на рыхлое тело Геринга. «...Волжские районы должны стать областью империи точно так же, как и Бакинская область должна стать немецкой концессией, военной колонией».
Геринг уже почти беспомощно кивает головой.Финны хотят получить Восточную Карелию. Дудки! При всей своей привязанности к маршалу Маннергейму участники совещания решают оставить Кольский полуостров за Германией — там много никеля.Финны хотят Ленинградскую область? Ну что ж, этим придется поступиться. Тут же принимается решение: «Сровнять Ленинград с землей с тем, чтобы затем отдать его финнам».Геринг подтверждает и это. Но потом вдруг он как бы срывается с цепи и весь багровый от прилившей к лицу крови восклицает:— Это же безумие говорить о таких вещах спустя несколько дней после начала войны! О таких вещах, которые излагает здесь Борман, вообще нельзя говорить, так как еще неизвестно, каков исход войны, каковы перспективы... Я, как старый охотник, всегда действовал по тому принципу; шкуру медведя следует делить только после того, как медведь застрелен.Что и говорить, принцип верный, но Геринг, по-видимому, вполне оценил его лишь в одиночной камере старой Нюрнбергской тюрьмы.А Руденко тем временем продолжает цитировать злополучный протокол:«Мы должны действовать так, как будто осуществляем некий мандат. Однако для нас самих должно быть ясно, что из этих областей мы никогда не уйдем».«Железный принцип на веки веков: никому, кроме немца, не должно быть дозволено носить оружие».Да, не мешало бы Герингу пораньше вспомнить добрый охотничий принцип дележа шкуры медведя. Если бы он действительно всегда руководствовался этим принципом, то уж, конечно, не стал бы спорить тогда о кандидатурах гаулейтеров для оккупированных советских областей.Руденко напоминает Герингу, как тот сцепился на совещании с Розенбергом. Розенберг требовал назначить губернатором Прибалтики Лозе, а Геринг — Коха. Розенберг всячески стремится протащить на пост гаулейтера своего человека фон Петерсдорфа. Но Геринг немедленно дает отвод и этой кандидатуре: «Фон Петерсдорф, без сомнения, психопат».Москву «отдают» какому-то Каше. Тут Геринг не возражает. Зато Герингу удается уговорить остальных участников совещания, чтобы Кольский полуостров непременно был отдан для эксплуатации Тербовену.Так действовал «старый охотник» Герман Геринг, обнаруживая оскал матерого колонизатора и очень расчетливого грабителя, заинтересованного больше всего в личной наживе. Рейхсмаршал меняет кожу Ганс Франк однажды восхитился:— Черт возьми, мне нравится, как ведет себя Геринг. Если бы он всегда был таким. Я сказал ему сегодня в шутку: жаль, Герман, что тебя не посадили на годок в тюрьму несколько лет тому назад...Эти слова были произнесены 16 марта 1946 года, как раз в тот день, когда Геринг перед лицом Международного трибунала давал ответы на вопросы своего адвоката. Подсудимых радовало, что он называет себя вторым человеком в империи и тем самым как бы выражает готовность лично нести большую часть ответственности за содеянные нацистами преступления.— Кто такой этот Фриче? Я такого вообще не знал, — сказал как-то Геринг, взглянув на левый фланг скамьи подсудимых. — А зачем здесь этот маленький Функ? Какое он имеет отношение к вопросам экономической подготовки к войне?..Даже во время предъявления Функу материалов обвинения, когда возник какой-то незначительный вопрос по валютным ограничениям, Герман Геринг написал записку адвокату бывшего министра экономики: «За это я отвечаю. Так и можете заявить».Но все это было только игрой, дешевым позерством, к которому всегда склонялся Герман Геринг. Он почти признавал свою вину, когда речь шла о незначительных обвинениях. Однако у него хватило «благоразумия» уступить пальму первенства другим, когда дело касалось преступлений, ужаснувших все человечество.Геринг хорошо понимал: можно кое-что признать в отношении аншлюса Австрии, можно поспорить, кто раньше хотел напасть на Норвегию — Германия или Англия, можно попытаться пустить пыль в глаза по поводу своих усилий спасти мир в 1939 году при помощи Биргера Далеруса, но ни в коем случае нельзя брать на себя ответственность за Освенцим и Майданек, за убийства военнопленных, расстрелы заложников, чудовищное ограбление живых и мертвых на оккупированных территориях!Если графически изобразить линию поведения Геринга, когда его допрашивали, то получились бы сплошные курбеты, невероятные зигзаги и петли, словом, все напоминало бы повадки хищного зверя, пытающегося уйти от преследователей.Еще не потеряв самообладания, Геринг стремится дать «теоретическое» обоснование гитлеровским злодеяниям. Он заявляет на процессе:— Впервые я бегло ознакомился с Гаагской конвенцией непосредственно перед конфликтом с Польшей и очень сожалел, что не изучил ее гораздо раньше. Тогда бы я сказал фюреру, что в соответствии с этой конвенцией ни при каких обстоятельствах нельзя вести современной войны, что вследствие усовершенствования техники ведения войны мы, безусловно, вступим в конфликт с правилами, установленными в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом годах...Мысль несложная — военная техника настолько прогрессировала, что теперь уже нельзя избежать напрасных потерь гражданского населения. Но обвинители резонно задают вопрос: в какую зависимость от прогресса военной техники можно поставить массовые расстрелы военнопленных, больных и раненых? Защита тотчас же пытается внести «корректив» в объяснения Геринга, и моментально возникает новая схема: гитлеровская армия начинала войну по-рыцарски и, только встретившись с жестокостями противника, вынуждена была прибегнуть к ответной мере. Однако, как на грех, обвинители располагают доказательствами, что основные человеконенавистнические приказы появились на свет задолго до начала войны. Какие уж там «ответные меры», если Гитлер и его сатрапы требовали преступных действий от солдат и офицеров вермахта до того, как грянул первый выстрел!Геринг начинает понимать, что все его «схемы» летят к черту. Р. А. Руденко один за другим предъявляет Герингу убийственные документы, и тот, забыв о браваде («Я один за все отвечаю!»), уже открещивается от каждого из них поочередно.— Если бы мне докладывали каждый приказ и каждую директиву... я бы потонул в этом море бумаг, — беспомощно лепечет обанкротившийся позер. — Мне докладывали только по самым важным вопросам.В числе этих «самых важных вопросов» не оказалось, конечно, ни приказа о массовых расстрелах советских военнопленных, ни приказа о поголовном уничтожении комиссаров Красной Армии, ни приказа о разрушении Ленинграда. О таких изуверствах Геринг ничего не знал!Руденко замечает по поводу этой новой тактики Геринга, столь расходящейся с его бравадой:— Вам докладывали только «важные вещи». А об уничтожении городов, убийстве миллионов людей вам не докладывали, все это проходило по так называемым «служебным инстанциям».С этими словами обвинитель от СССР начинает предъявлять подлинные документы, устанавливающие не только бесспорную осведомленность, но и руководящую роль Геринга в подготовке преступных приказов германского командования.Напоминая Герингу о миллионах замученных людей, обвинитель спрашивает:— Неужели вы не читали сводок иностранной прессы, не слушали иностранного радио, сообщавших об этих преступлениях?И Геринг под смех всего зала отвечает, что хотя он и имел право на это, но в действительности в течение всей войны не читал иностранной прессы: «не хотел слушать этой пропаганды».— Только в последние четыре дня войны я впервые стал слушать иностранные радиопередачи, — уточняет он.Ответ достойный патологического лжеца, каким в течение всей своей жизни и был Геринг!На судейский стол ложится печально знаменитый «Протокол Ванзее».20 января 1942 года в Берлине, на Тросс-Ванзее, № 56—58, состоялось совещание, в котором участвовали представители различных ведомств гитлеровской Германии и где были разработаны меры по «окончательному разрешению» еврейского вопроса. Геринга на этом совещании представлял статс-секретарь Нейман. В «Протоколе» недвусмысленно записано, что «рейхсмаршал назначил Гейдриха уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе».Нет, не удастся Герингу доказать, что он ничего не знал о миллионах казненных людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, затравленных собаками, забитых сапогами, задушенных газом. Как пепел Клааса, стучат в сердце человечества худенькие кулачки пяти-, шестилетних детей, которых гнали в газовые камеры и которые, пытаясь спастись, показывали на эти свои жалкие кулачки, шелестя бескровными губами:— Мы еще сильные, мы можем работать... Смотрите, мы еще можем работать!..То же самое твердили и беспомощные старики и женщины, которых перед казнью подвергали бессовестному ограблению: отнимали часы и кольца, выламывали золотые зубы и коронки. Все это надо было где-то хранить, как-то реализовать. И СС заключило соглашение с Рейхсбанком, который принимал на себя все дальнейшие заботы о награбленных ценностях.Так рейхсбанк стал соучастником чудовищного преступления. Геринг внимательно и даже с каким-то наигранным состраданием наблюдал, как извивается «маленький Функ» под давлением бесспорных документов, уличающих его, президента имперского банка, в беспримерной сделке с эсэсовцами. Но лицо Геринга одновременно выражало и глубокое возмущение. Подумать только, до чего дошли эти «шакалы Гиммлера»! Оказывается, в Рейхсбанке был даже открыт специальный кодированный «счет Мельмера», на который поступали сотни килограммов золотых зубов, коронок и часов.Однако выразительная мимическая игра Геринга терпит крах. Обвинитель неожиданно предъявляет документ, неоспоримо устанавливающий, что в эсэсовско-банковской комбинации именно ему, Герингу, принадлежала роль главного мародера. Это меморандум от 31 марта 1944 года под несколько туманным заглавием «Использование драгоценностей и подобных вещей, добытых официальными учреждениями в пользу империи». В меморандуме черным по белому записано:«Рейхсмаршал великой Германской империи, уполномоченный по четырехлетнему плану, сообщил Рейхсбанку в письме от 19 марта 1944 года... что значительное количество золота, серебряных предметов, драгоценностей и т. д., находящихся в главном управлении по опеке над Востоком, должно быть доставлено в рейхсбанк согласно приказу, данному имперским министром Функом и графом Шверин фон Крозигом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66
Руденко. Вы находите это место? Геринг. Да. Руденко (приводит новую выдержку из протокола). «Фюрер подчеркивает, что вся Прибалтика должна стать областью империи».Подсудимый № 1 опять вынужден подтвердить: была и такая цель.Цитаты одна за другой, как розги, опускаются на рыхлое тело Геринга. «...Волжские районы должны стать областью империи точно так же, как и Бакинская область должна стать немецкой концессией, военной колонией».
Геринг уже почти беспомощно кивает головой.Финны хотят получить Восточную Карелию. Дудки! При всей своей привязанности к маршалу Маннергейму участники совещания решают оставить Кольский полуостров за Германией — там много никеля.Финны хотят Ленинградскую область? Ну что ж, этим придется поступиться. Тут же принимается решение: «Сровнять Ленинград с землей с тем, чтобы затем отдать его финнам».Геринг подтверждает и это. Но потом вдруг он как бы срывается с цепи и весь багровый от прилившей к лицу крови восклицает:— Это же безумие говорить о таких вещах спустя несколько дней после начала войны! О таких вещах, которые излагает здесь Борман, вообще нельзя говорить, так как еще неизвестно, каков исход войны, каковы перспективы... Я, как старый охотник, всегда действовал по тому принципу; шкуру медведя следует делить только после того, как медведь застрелен.Что и говорить, принцип верный, но Геринг, по-видимому, вполне оценил его лишь в одиночной камере старой Нюрнбергской тюрьмы.А Руденко тем временем продолжает цитировать злополучный протокол:«Мы должны действовать так, как будто осуществляем некий мандат. Однако для нас самих должно быть ясно, что из этих областей мы никогда не уйдем».«Железный принцип на веки веков: никому, кроме немца, не должно быть дозволено носить оружие».Да, не мешало бы Герингу пораньше вспомнить добрый охотничий принцип дележа шкуры медведя. Если бы он действительно всегда руководствовался этим принципом, то уж, конечно, не стал бы спорить тогда о кандидатурах гаулейтеров для оккупированных советских областей.Руденко напоминает Герингу, как тот сцепился на совещании с Розенбергом. Розенберг требовал назначить губернатором Прибалтики Лозе, а Геринг — Коха. Розенберг всячески стремится протащить на пост гаулейтера своего человека фон Петерсдорфа. Но Геринг немедленно дает отвод и этой кандидатуре: «Фон Петерсдорф, без сомнения, психопат».Москву «отдают» какому-то Каше. Тут Геринг не возражает. Зато Герингу удается уговорить остальных участников совещания, чтобы Кольский полуостров непременно был отдан для эксплуатации Тербовену.Так действовал «старый охотник» Герман Геринг, обнаруживая оскал матерого колонизатора и очень расчетливого грабителя, заинтересованного больше всего в личной наживе. Рейхсмаршал меняет кожу Ганс Франк однажды восхитился:— Черт возьми, мне нравится, как ведет себя Геринг. Если бы он всегда был таким. Я сказал ему сегодня в шутку: жаль, Герман, что тебя не посадили на годок в тюрьму несколько лет тому назад...Эти слова были произнесены 16 марта 1946 года, как раз в тот день, когда Геринг перед лицом Международного трибунала давал ответы на вопросы своего адвоката. Подсудимых радовало, что он называет себя вторым человеком в империи и тем самым как бы выражает готовность лично нести большую часть ответственности за содеянные нацистами преступления.— Кто такой этот Фриче? Я такого вообще не знал, — сказал как-то Геринг, взглянув на левый фланг скамьи подсудимых. — А зачем здесь этот маленький Функ? Какое он имеет отношение к вопросам экономической подготовки к войне?..Даже во время предъявления Функу материалов обвинения, когда возник какой-то незначительный вопрос по валютным ограничениям, Герман Геринг написал записку адвокату бывшего министра экономики: «За это я отвечаю. Так и можете заявить».Но все это было только игрой, дешевым позерством, к которому всегда склонялся Герман Геринг. Он почти признавал свою вину, когда речь шла о незначительных обвинениях. Однако у него хватило «благоразумия» уступить пальму первенства другим, когда дело касалось преступлений, ужаснувших все человечество.Геринг хорошо понимал: можно кое-что признать в отношении аншлюса Австрии, можно поспорить, кто раньше хотел напасть на Норвегию — Германия или Англия, можно попытаться пустить пыль в глаза по поводу своих усилий спасти мир в 1939 году при помощи Биргера Далеруса, но ни в коем случае нельзя брать на себя ответственность за Освенцим и Майданек, за убийства военнопленных, расстрелы заложников, чудовищное ограбление живых и мертвых на оккупированных территориях!Если графически изобразить линию поведения Геринга, когда его допрашивали, то получились бы сплошные курбеты, невероятные зигзаги и петли, словом, все напоминало бы повадки хищного зверя, пытающегося уйти от преследователей.Еще не потеряв самообладания, Геринг стремится дать «теоретическое» обоснование гитлеровским злодеяниям. Он заявляет на процессе:— Впервые я бегло ознакомился с Гаагской конвенцией непосредственно перед конфликтом с Польшей и очень сожалел, что не изучил ее гораздо раньше. Тогда бы я сказал фюреру, что в соответствии с этой конвенцией ни при каких обстоятельствах нельзя вести современной войны, что вследствие усовершенствования техники ведения войны мы, безусловно, вступим в конфликт с правилами, установленными в тысяча девятьсот шестом или тысяча девятьсот седьмом годах...Мысль несложная — военная техника настолько прогрессировала, что теперь уже нельзя избежать напрасных потерь гражданского населения. Но обвинители резонно задают вопрос: в какую зависимость от прогресса военной техники можно поставить массовые расстрелы военнопленных, больных и раненых? Защита тотчас же пытается внести «корректив» в объяснения Геринга, и моментально возникает новая схема: гитлеровская армия начинала войну по-рыцарски и, только встретившись с жестокостями противника, вынуждена была прибегнуть к ответной мере. Однако, как на грех, обвинители располагают доказательствами, что основные человеконенавистнические приказы появились на свет задолго до начала войны. Какие уж там «ответные меры», если Гитлер и его сатрапы требовали преступных действий от солдат и офицеров вермахта до того, как грянул первый выстрел!Геринг начинает понимать, что все его «схемы» летят к черту. Р. А. Руденко один за другим предъявляет Герингу убийственные документы, и тот, забыв о браваде («Я один за все отвечаю!»), уже открещивается от каждого из них поочередно.— Если бы мне докладывали каждый приказ и каждую директиву... я бы потонул в этом море бумаг, — беспомощно лепечет обанкротившийся позер. — Мне докладывали только по самым важным вопросам.В числе этих «самых важных вопросов» не оказалось, конечно, ни приказа о массовых расстрелах советских военнопленных, ни приказа о поголовном уничтожении комиссаров Красной Армии, ни приказа о разрушении Ленинграда. О таких изуверствах Геринг ничего не знал!Руденко замечает по поводу этой новой тактики Геринга, столь расходящейся с его бравадой:— Вам докладывали только «важные вещи». А об уничтожении городов, убийстве миллионов людей вам не докладывали, все это проходило по так называемым «служебным инстанциям».С этими словами обвинитель от СССР начинает предъявлять подлинные документы, устанавливающие не только бесспорную осведомленность, но и руководящую роль Геринга в подготовке преступных приказов германского командования.Напоминая Герингу о миллионах замученных людей, обвинитель спрашивает:— Неужели вы не читали сводок иностранной прессы, не слушали иностранного радио, сообщавших об этих преступлениях?И Геринг под смех всего зала отвечает, что хотя он и имел право на это, но в действительности в течение всей войны не читал иностранной прессы: «не хотел слушать этой пропаганды».— Только в последние четыре дня войны я впервые стал слушать иностранные радиопередачи, — уточняет он.Ответ достойный патологического лжеца, каким в течение всей своей жизни и был Геринг!На судейский стол ложится печально знаменитый «Протокол Ванзее».20 января 1942 года в Берлине, на Тросс-Ванзее, № 56—58, состоялось совещание, в котором участвовали представители различных ведомств гитлеровской Германии и где были разработаны меры по «окончательному разрешению» еврейского вопроса. Геринга на этом совещании представлял статс-секретарь Нейман. В «Протоколе» недвусмысленно записано, что «рейхсмаршал назначил Гейдриха уполномоченным по подготовке окончательного решения еврейского вопроса в Европе».Нет, не удастся Герингу доказать, что он ничего не знал о миллионах казненных людей: расстрелянных, повешенных, заживо сожженных, затравленных собаками, забитых сапогами, задушенных газом. Как пепел Клааса, стучат в сердце человечества худенькие кулачки пяти-, шестилетних детей, которых гнали в газовые камеры и которые, пытаясь спастись, показывали на эти свои жалкие кулачки, шелестя бескровными губами:— Мы еще сильные, мы можем работать... Смотрите, мы еще можем работать!..То же самое твердили и беспомощные старики и женщины, которых перед казнью подвергали бессовестному ограблению: отнимали часы и кольца, выламывали золотые зубы и коронки. Все это надо было где-то хранить, как-то реализовать. И СС заключило соглашение с Рейхсбанком, который принимал на себя все дальнейшие заботы о награбленных ценностях.Так рейхсбанк стал соучастником чудовищного преступления. Геринг внимательно и даже с каким-то наигранным состраданием наблюдал, как извивается «маленький Функ» под давлением бесспорных документов, уличающих его, президента имперского банка, в беспримерной сделке с эсэсовцами. Но лицо Геринга одновременно выражало и глубокое возмущение. Подумать только, до чего дошли эти «шакалы Гиммлера»! Оказывается, в Рейхсбанке был даже открыт специальный кодированный «счет Мельмера», на который поступали сотни килограммов золотых зубов, коронок и часов.Однако выразительная мимическая игра Геринга терпит крах. Обвинитель неожиданно предъявляет документ, неоспоримо устанавливающий, что в эсэсовско-банковской комбинации именно ему, Герингу, принадлежала роль главного мародера. Это меморандум от 31 марта 1944 года под несколько туманным заглавием «Использование драгоценностей и подобных вещей, добытых официальными учреждениями в пользу империи». В меморандуме черным по белому записано:«Рейхсмаршал великой Германской империи, уполномоченный по четырехлетнему плану, сообщил Рейхсбанку в письме от 19 марта 1944 года... что значительное количество золота, серебряных предметов, драгоценностей и т. д., находящихся в главном управлении по опеке над Востоком, должно быть доставлено в рейхсбанк согласно приказу, данному имперским министром Функом и графом Шверин фон Крозигом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66