Тут же упоминается и «счет Мельмера».Теперь уже не сострадание к Функу, а дикая ярость пойманного зверя светится в бегающих глазах Геринга. Он готов уничтожить этого «маленького Функа», которого совсем еще недавно намеревался защищать.Геринг окончательно сбрасывает с себя маску. Куда делась вся его похвальба, вся эта актерская игра в «благодетеля» других подсудимых. Еще не подозревая о неожиданной эволюции во взглядах рейхсмаршала, Розенберг просит его сказать что-нибудь о конфискациях на восточных оккупированных территориях, сказать так, чтобы облегчить участь его, Розенберга. Геринг буквально сцепился с ним.— Я сказал, что ему придется сделать это самому. Мне приходится думать о себе в такие времена, — коротко заметил он Джильберту.«Конфискации на Востоке!» Уж какие там «конфискации». Не кто иной, как Герман Геринг, разработал целую систему организованного грабежа оккупированных территорий.К трибуне подходит другой советский обвинитель, Лев Романович Шейнин. Этот невысокий плечистый шатен с темными, живыми глазами успешно продолжает работу, начатую Р. А. Руденко. Огромный изыскательский труд, помноженный на многолетний опыт следователя и талант литератора, позволяют ему несколькими уверенными мазками окончательно дорисовать подлинный портрет «рейхсмаршала великой Германской империи».В сентябре 1945 года в городе Иене, в Тюрингии, советскими военными властями был найден весьма любопытный документ. Содержание его настолько разительно, что одного этого документа достаточно было бы, чтобы Герман Геринг обрел себе место в истории как беспримерный хищник.6 августа 1942 года в 4 часа дня в зале министерства авиации он проводил совещание рейхскомиссаров оккупированных стран и областей. В произнесенной там речи Геринг с восторгом констатировал:— В настоящее время Германия владеет от Атлантики до Волги и Кавказа самыми плодородными землями, какие только имелись в Европе. Страна за страной, одна богаче и плодороднее другой, завоеваны нашими войсками.И, как будто усомнившись, достаточно ли гитлеровские наместники уразумели свои задачи, Геринг восклицает, обращаясь к ним:— Боже мой! Вы посланы туда не для того, чтобы работать на благосостояние вверенных вам народов, а для того, чтобы выкачать все возможное... Этого я ожидаю от вас.Участники совещания недоумевают: их ли надо учить, как грабить. А рейхсмаршал тем временем переходит уже от поучений к угрозам:— Мы будем вынуждены встретиться с вами в другом месте...В характере этого «другого места» никто не сомневался.— Вы должны быть как легавые собаки! — уже кричит Геринг. — Там, где имеется еще кое-что, в чем может нуждаться немецкий народ, все должно быть молниеносно извлечено из складов и доставлено сюда... Я намереваюсь грабить, и именно эффективно!..Слушая, как Шейнин цитирует эту его речь, Геринг сидел, будто придавленный тяжелым грузом. Никакой экспансии, никаких наигранных возмущений. Прорывало его лишь в тех случаях, когда советский обвинитель преднамеренно опускал в цитатах слово «рейхсмаршал» и заменял его фамилией подсудимого. Геринг буквально багровел от злости и с места шипел:— Рейхсмаршал!.. Рейхсмаршал!.. «Посредственные люди не могут этого понять» Года два назад в западной печати промелькнуло сообщение о том, что германский промышленник Флик (которого тоже судили в Нюрнберге, но скоро выпустили на свободу) нанес визит фрау Эмми Геринг. Им было что и кого вспомнить. В свое время супруг Эмми не мало дал заработать старому Флику.Но и теперь в свои восемьдесят два года Флик остался человеком дела. Сентименты — не его область. Едва успев поцеловать даме ручку, он сообщает о цели визита. Ему стало известно, что милая Эмми ведет (и кажется, не безуспешно) в западногерманских судах процесс о возвращении ей имущества Германа Геринга, в том числе большого количества картин. По старой дружбе Флик надеялся, что ему будет предоставлено право первого отбора.Старая лиса чуяла богатую поживу. * * * Герман Геринг не терял зря времени на своих многочисленных постах. Он сам был первой «легавой собакой». Ни в кого и ни во что у него не было такой веры, какую он питал к деньгам. Люди могут подвести, предать, продать. Геринг хорошо знал это по опыту собственной жизни. А золото — всегда золото. Геринг был уверен, что даже в самой безнадежной ситуации оно способно восстановить прочность положения. Он знал цену демагогии и цену золота.Существует предание, будто Талейран чуть не помешался от радости, получив у Наполеона портфель министра иностранных дел. Он мало думал о связанных с этим постом почете и славе. Его волновало совсем иное. Едучи в карете и позабыв, что рядом с ним сидят другие люди, Талейран, как помешанный, твердил: «Место за нами! Нужно составить на нем громадное состояние, громадное состояние!»История не установила подобного случая в жизни Геринга. Но это ничуть не меняет сути дела. Хотя в отличие от Талейрана Геринг придавал огромное значение внешним признакам власти, почету и славе, он был в достаточной мере реалистом, чтобы вслед за Талейраном повторять: «Прежде всего не быть бедным!»Существовал в Германии такой папиросный король Филипп Реетсма. Утаил он от казны крупные налоговые суммы. Нависла над ним большая угроза. Но папиросный король успел преподнести «на память» Герингу семь миллионов двести пятьдесят тысяч марок, и скандальное дело удалось замять.Геринг «спасал» даже евреев, помогал некоторым из них получить право выезда из страны, а в знак благодарности хватал своими загребущими руками всю их собственность, оставляемую в Германии.Но это была стадия лишь, так сказать, «первоначального накопления» Геринга. Настоящий грабеж начался с момента создания концерна «Герман Геринг верке». В него насильственно включались многие конфискованные предприятия Германии. В Австрии этот концерн захватил фирму «Альпине-Монтан», контролировавшую рудные месторождения в Штирии, в Чехословакии — заводы Шкода.Каждый новый шаг германских войск по чужим территориям приносил Герингу новые богатства.Особое пристрастие Герман Геринг питал к произведениям искусства, в частности к живописи. Тут, пожалуй, ярче всего проявилось «нравственное начало» второго человека «третьей империи».Геринг знал о существовании крупнейших картинных галерей мира — парижского Лувра, Третьяковской галереи в Москве, Британского музея в Лондоне. И он твердо решил, что должен составить себе коллекцию, не уступающую этим мировым сокровищницам искусства. Каждая из них комплектовалась десятилетиями, а то и столетиями. Геринг же собирался возвеличить свой Каринхалл за несколько лет.Он не особенно следил за покупными ценами на картины. У него была своя, особая, не известная другим коллекционерам манера приобретать их. Специальные уполномоченные Геринга шныряли по всем городам оккупированной Европы и тащили в Каринхалл картины, принадлежавшие некогда жертвам гестапо.А как поступал Геринг, если приглянувшуюся ему картину нельзя было конфисковать? В таких случаях он «покорнейше просил» ее собственника произвести «обмен» на другие картины. При этом рейхсмаршал проявлял поразительную щедрость — вместо одной или двух, как на грех, понравившихся ему картин давал пять — десять. Конечно, приобретались Ван-Дейк, Рубенс или старинный фламандский гобелен, а в «обмен» давалась современная немецкая живопись, конфискованная у жертв гестапо.Особенно поживился Геринг на ограблении частных французских собраний (Ротшильда, Селигмана и др.). Как доносил один из чиновников немецкой военной администрации в Париже, «специальный поезд фельдмаршала Геринга состоял из двадцати пяти вагонов, наполненных самыми ценными произведениями искусства».Уже под самый конец войны Герингу приглянулась скульптура из Монте-Касино. Она была передана ему.В одном из писем к Розенбергу Геринг с гордостью сообщает, что у него «теперь, наверное, самое лучшее собрание ценностей если не во всей Европе, то, по крайней мере, в Германии».В Нюрнберге «ненасытный Герман» пытался как-то оправдать свою алчность. Он говорил Гансу Фриче:— Вы знаете, единственное темное пятно в моем поведении... страсть к коллекционированию... Я хотел иметь все, что было красивым... Посредственные люди не могут этого понять.Увы, таких «посредственных» в судебном зале было слишком много. И самое странное — Геринг это понимал — такими «посредственными» были судьи, прокуроры, многие свидетели.А скамья подсудимых?Здесь никто и не пытался «понять» незадачливого коллекционера. Мнение этого «узкого круга» было общим: после того как суд установил, что Геринг еще и самый банальный вор, ему уже не на что надеяться. Шпеер, улыбаясь, заметил:— Фортуна окончательно отвернулась от него.Функ процедил сквозь зубы:— Как позорно!Риббентроп, обращаясь к Кальтенбруннеру, развел руками:— Я теперь не знаю, кому доверять!Этот лицемер и ханжа, как видно, еще не подозревал в то время, что через несколько дней придет и его черед отчитываться за такую же грабительскую деятельность «особого батальона Риббентропа».И конечно, Шахт не мог не воспользоваться сложившейся вокруг Геринга ситуацией. Он тоже высказался:— Я считаю Геринга прирожденным преступником. Я едва могу на него смотреть... Воровство в определенном смысле еще хуже, чем убийство. Оно раскрывает характер... Можно понять человека, совершившего преступление в состоянии аффекта... но воровство, это так низко, так низко!..Произнося эту тираду, Шахт был так «скромен», так «скромен», что умолчал при сем о собственных воровских проделках. Нет, не о тех грандиозных мошеннических операциях, которые он совершал во имя рейха, а о столь же банальных акциях, в результате которых разбухал его собственный карман.Но об этом позже. Финал Допрошены все подсудимые. Предъявлены тысячи документальных доказательств. Дали показания десятки свидетелей. Сделали свое дело кинематографические ленты, эти неподкупные свидетели преступного былого. Произнесли речи адвокаты и обвинители. Сказали последнее слово подсудимые.Процесс близится к концу.Геринг — в своей камере. Целый месяц ему предстоит ждать приговора. Пока судьи совещаются, он может в последний раз предаться воспоминаниям, окинуть взором всю свою жизнь, перебрать в памяти все подробности процесса.Этот процесс убедил весь мир в том, что Герман Геринг действительно был черной душой нацистского заговора. Каинова печать провокатора и убийцы, грабителя и вора ни на ком из подсудимых не горела так ярко, как на нем.Геринг и сам не мог не понимать этого, хотя часто расходился с обвинителями и судьями в оценке фактов и событий. Он говорит об «окончательном разрешении» еврейского вопроса, а обвинители называют это уничтожением невинных людей. Он толкует об «особом обращении» с военнопленными, а обвинители квалифицируют это как массовые убийства. Он клянется, что ничем не угрожал Чехословакии, но ему напомнили его же собственные слова, адресованные некогда чехословацкому президенту: «Было бы чрезвычайно неприятно подвергать бомбардировке прекрасный город Прагу...»А эти бесчисленные документы о грабеже оккупированных территорий, о самых банальных кражах картин? Фу, как все плохо! Особенно когда судьи напоминают показания свидетеля Кернера, который утверждал, что он, Геринг, — «последний крупный деятель периода Ренессанса», «последний великий человек эпохи Возрождения». Надо же было этому Кернеру так грубо льстить!..С первых дней суда Геринг пытался представить себя человеком, для которого клятва в верности и дружбе — закон жизни.— Я считаю, — говорил он на процессе, — что нужно быть верным в силу присяги не только в хорошие времена. Намного труднее оставаться верным в тяжелое время.Но как раз последнее оказалось для Геринга просто невозможным. В тяжелые апрельские дни 1945 года, когда обреченный Гитлер сидел в бункере имперской канцелярии, его «верный паладин» тайком бежал от него. Более того, он пытался лишить Гитлера власти, захватить ее в свои руки. А едва оказавшись в плену у американцев, Геринг торопится сообщить об «узколобости фюрера», награждает его и другими нелестными эпитетами.Шпеер в Нюрнберге объяснил все это в весьма несложных выражениях:— Почему, вы думаете, не было Геринга в Берлине рядом с его возлюбленным фюрером? Потому, что там стало очень опасно... То же самое произошло с Гиммлером. Но никто из них не подумал пощадить народ от этого безумия. Они все оказались трусами в час кризиса...Трусость? Да, и с таким клеймом пришлось примириться Герингу. Когда-то он считался «храбрым летчиком», но велика ли храбрость бомбить незащищенные мирные города! В 1923 году ему довелось участвовать в мюнхенском путче, однако сразу после провала этого путча он спешит за границу, предоставляя своим друзьям сидеть в тюрьме. Потом Геринг ратовал за войну, а сам отсиживался в глубоком тылу, в Каринхалле, подсчитывая стоимость награбленных картин. Наконец, оказавшись на скамье подсудимых, похвалялся, что обвинителям нелегко будет справиться с ним, и опять оскандалился: обещал всю ответственность взять на себя, но, как только дело дошло до этого, постарался свалить ее на других.— А ты? Ты не взял на себя ни малейшей ответственности ни за что. Ты только произносишь напыщенные речи. Позор!Так подытожил фон Папен поведение Геринга на процессе. От соседей по скамье подсудимых Геринг не мог скрыть своей нервозности. Под перекрестным допросом он дрожал как осиновый лист, не выпускал из рук куска картона, на котором сам для себя написал красным карандашом команды: с одной стороны — «Говорить медленнее, делать паузы», с другой — «Спокойно, держаться на уровне».Но «уровень» катастрофически падал с каждым новым вопросом обвинителя, с каждым новым обличительным документом. Это был «уровень» лжеца и провокатора, ханжи и лицемера.Хорошо известна характеристика, которую Карл Маркс дал в свое время Тьеру: «Мастер мелких государственных плутней, артист в вероломстве и предательстве, набивший руку в банальных подвохах, низких уловках и гнусном коварстве... Всегда готовый произвести революцию, как только слетит с занимаемого места, и затопить ее в крови, как только захватит власть в свои руки; напичканный классовыми предрассудками вместо идей, вместо сердца наделенный тщеславием, такой же грязный в частной жизни, как и в жизни общественной, он даже... разыгрывая роль французского Суллы, не может удержаться, чтобы не подчеркнуть мерзости своих деяний своим жалким важничаньем».Как много общего в этой бессмертной характеристике Тьера с личностью Германа Геринга, хотя, конечно, Марксовы эпитеты могли бы отразить лишь некоторые стороны многообразной преступной карьеры нациста № 2.Разоблачая преступления душителя Парижской коммуны, Маркс пишет: «Чтобы найти что-либо похожее на поведение Тьера и его палачей, надо вернуться к временам Суллы и римских триумвиратов».Чтобы найти что-либо похожее на поведение Геринга, возвращаться некуда.1 октября 1946 года в нюрнбергском Дворце юстиции объявлялся приговор Международного трибунала.Большая его часть была оглашена в присутствии всех подсудимых. Затем председательствующий объявил перерыв, и их вывели. После перерыва вводили каждого в отдельности, и он стоя выслушивал формулу своей виновности и меру определенного ему наказания.Первым появился Герман Геринг. В зале напряженная тишина. Лорд юстиции Лоуренс спокойно и твердо произносит:— Герман Вильгельм Геринг, Международный военный трибунал признает вас виновным по всем четырем разделам Обвинительного заключения и приговаривает...В этот момент Геринг сам вдруг начинает что-то говорить, размахивает руками. Лорд Лоуренс пытался продолжать, но Геринг жестикулирует еще отчаяннее, снимает наушники и дает знак, что ничего не слышит. Оказывается, испортилась система переводов. По залу забегали техники. Неисправность тут же была устранена, и Геринг явственно услышал:— ...приговаривает к смертной казни через повешение.Несколько мгновений он оставался недвижимым.Это был тот самый приговор, который давно казался ему неизбежным. Геринг готовил себя к нему все эти месяцы, неотступно думал о нем в бесконечные дни и ночи. И все же, когда приговор прозвучал, он показался почему-то невероятным, невозможным, нереальным. Само слово «смерть», такое привычное в повседневном обиходе деловых будней Геринга, давно уже примелькавшееся и почти стершееся от частого употребления, — само это слово наполнилось вдруг новым, немыслимо страшным содержанием, мгновенно вырвавшим его из жизни и унесшим в какую-то ужасающую пустоту.Геринг пошатнулся, однако устоял на ногах. Как бы очнувшись от кошмарного сна, он резко повернулся, и конвойные отвели его в камеру.Через некоторое время туда вошел Джильберт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66