поэтому покушение на Антония упоминается после убийства Гирция и Пансы. Сенека здесь вовсе не излагает связную историю, он рисует образ молодого честолюбца, который прибывает в Рим (в мае 44 года и с решимостью востребовать причитающееся ему материальное и политическое наследство Цезаря) потенциальным носителем преступных замыслов, на которые его толкает неуемное тщеславие. Со скидкой на риторическое преувеличение можно допустить, что Октавий, которому едва исполнилось 18 лет, уже становится «виртуальным» виновником этих трех преступлений. Разумеется, подобное толкование текста не отнесешь к числу самых очевидных, однако оно возможно, к тому же согласуется с буквальным содержанием рукописного источника. Но самое главное, оно делает ненужной коррекцию фактов, которая приводит к новой путанице и противоречит другим фрагментам текста.
Урок, который следует извлечь из этого спора, таков: любая попытка датировки должна предприниматься с учетом не одной какой-нибудь детали, а всего текста в целом. Но самое главное, она должна быть свободна от любой предвзятости. Так, например, мы поостережемся утверждать, что Сенека не мог написать «О краткости жизни» сразу по возвращении из ссылки только на том основании, что в этом трактате он уговаривает Паулина уйти на покой, тогда как сам намеревается включиться в активную деятельность. Датировка должна явиться результатом осмысления целой суммы фактов, согласующихся между собой. Только такой ценой можно надеяться прийти если не к уверенности, то по меньшей мере к высокой вероятности, какую дает соответствие фактов разного порядка, совершенно недостижимое, если речь идет о простой серии совпадений.
Делались также попытки датировки тех или иных трактатов Сенеки на основе анализа их стиля. Это очень ненадежная методика, приводящая к обескураживающим результатам. С ее помощью становится возможным обоснование самых сомнительных гипотез, таких, например, как предложение выделить из трактата «О гневе» книгу III, якобы написанную гораздо позже двух первых. На эту методику опасно полагаться в части установления реальных фактов. Ведь даже в рамках одного и того же трактата язык часто меняется в зависимости от тональности, заданной автором. И разве следует удивляться, что «О милосердии» написано совсем другим языком, нежели «Апоколокинтос»? А ведь по времени создания оба эти произведения очень близки. Размышление о природе власти требует совсем других выразительных средств, нежели сатира. То же самое, пусть и в меньшей степени, относится к различиям между жанром утешения и философским трактатом «технического» характера, например между книгами «О постоянстве мудреца» и «О счастливой жизни». Различия в вокабулярии задаются темой сочинения и его тональностью (дидактической, риторической и т. д.), а вовсе не привычками автора к тому или иному стилю в данный момент его жизни. Последние, кстати сказать, у Сенеки менялись мало. Если же отбросить лексические различия и сосредоточить внимание исключительно на синтаксических структурах, то окажется, что, например, соотношение употребления сослагательного наклонения и конструкций со словом «если» и глаголом в изъявительном наклонении у Сенеки во всех текстах примерно одинаково, тогда как у разных авторов это соотношение различается довольно заметно. То же самое можно сказать об употреблении предлога «cum» в разных его значениях. Но даже если в результате скрупулезного анализа удастся установить более или менее ощутимую закономерность, это в лучшем случае даст нам материал для относительной датировки, которую мы и так способны установить с помощью методики «внешнего» анализа.
Но и пессимизм ученых, убежденных, что отдельные произведения Сенеки вообще не поддаются датировке, не всегда оправдан. Порой стоит взглянуть на проблему под иным углом зрения и в результате прийти к выводам, достойным доверия.
Таков случай «Утешения к Марции», который большинством исследователей справедливо признается первым из известных сочинений Сенеки. Специалисты единодушно признают в качестве первой вехи (terminus post quern) приход к власти Калигулы. Действительно, мы знаем, что сочинения Кремуция Корда, отца Марции, сожженные при Тиберии, при Калигуле были снова опубликованы с разрешения императора. Сенека в своем «Утешении» упоминает об этом факте в связи с участием, которое Марция принимала в подготовке переиздания. Светоний не уточняет, относится ли разрешение на публикацию книги Кремуция Корда к началу правления Калигулы; это вполне возможно и даже вероятно, но доказать это нечем.
Зато многочисленные попытки установить вторую веху – terminus ante quern – оказались удручающими. Столь же удручающими, как всевозможные фантазии на тему установления возраста Марции и характера ее взаимоотношений с Ливией. Одна из гипотез выглядит следующим образом. Сенека сообщает, что между смертью сына Марции Метилия и написанием «Утешения» прошло три года. Э. Альбертини полагает, что издание трудов Кремуция Корда не могло иметь места в этот промежуток времени, и, исходя из этого, относит кончину молодого человека к значительно более позднему периоду, чем начало правления Калигулы. Следовательно, утверждает он, «Утешение» датируется концом 40 года. Эта аргументация кажется нам малоубедительной. Сам Сенека говорит, что Марция, стремясь заглушить боль утраты, обратилась к «занятиям» (studia). Велико искушение предположить, что издание отцовской книги, потребовавшее от нее усилий и времени, не принесло ей желаемого облегчения, – но тогда весь текст приходится толковать в смысле, прямо противоположном предложенному Э. Альбертини.
Как бы то ни было, никакой политической подоплеки в трехлетнем интервале между трауром Марции и «Утешением» нет. Подобное «выжидание» – один из классических приемов в жанре утешения, восходящий к Хрисиппу и получивший объяснение у Посидония. Сенека выждал сколько нужно, но теперь жалеет об этом, потому что видит: время не залечило раны, от которой страдала Марция. Но мы можем использовать указанный интервал в качестве ценного указания, пусть не прямого, а косвенного. Три года – достаточно долгий срок, включающий в себя множество событий, и Сенека пытается внушить матери Метилия мысль, что сын ее умер «вовремя», то есть смерть избавила его от необходимости жить в годы смуты. Если бы Метилий был жив, говорит Сенека, он, может быть, еще пожалел бы, что живет на свете. И приводит в качестве иллюстрации сразу три примера: судьбу Помпея, Цицерона и Катона. Каждого из них обстоятельства политической жизни привели к насильственной смерти. Но и это еще не все. В наши дни, уточняет Сенека через несколько страниц, ни один человек не может похвастать прочностью положения, защищающего его от любых катастроф.
Очевидно, что страх перед тиранией, испытываемый Сенекой, красной нитью проходит через все «Утешение». В поисках сравнения, способного передать это чувство, он обращается мыслью к Сиракузам времен правления Дионисия Младшего, известного своей жестокостью, и подчеркивает, что каждый смертный рискует оказаться во власти подобного тирана. Но разве не странно выглядит обращение автора к образу Дениса – персонажа, бесконечно далекого от Рима времен Сенеки, – на фоне других, гораздо более актуальных неприятностей? Отметим также, что во всех остальных своих трактатах Сенека, едва заходит речь о тирании, непременно вспоминает Калигулу. Но в данном случае о Калигуле не упоминается ни словом, зато появляется какой-то полумифический Денис. Тому может быть лишь одно объяснение: текст писался в годы его правления. Но тогда картина совершенно проясняется. В жизни Рима наступил момент, когда пошатнулось положение самых высоких лиц государства. В октябре 39 года сестры и зятья императора подверглись кто смертной казни, кто высылке, хотя до этого правление казалось вполне мирным. Действительно, после заговора Гетулика снова вошел в силу закон об оскорблении величества и всем стало казаться, что вернулись самые мрачные времена Тиберия. В этом свете настойчивость, с какой Сенека убеждает Марцию, что смерть юного Метилия избавила его от куда худшей доли, приобретает огромное значение. Сенека не имеет возможности называть вещи своими именами, рискуя поплатиться головой (известно, что Калигула не питал к нему ни малейшей симпатии, хотя в начале своего правления не мешал тому продолжать начатую карьеру). Но смысл сказанного от этого не меняется.
Из всего изложенного следует, что «Утешение к Марции» не могло быть написано после того, как на престол взошел Клавдий (в конце января 41 года), и прежде, чем был раскрыт заговор Гетулика (в октябре 39 года). На самом деле даже эту «вилку» можно немного сузить. С осени 39-го по конец мая 40 года Калигулы не было в Риме, и логично отнести написание и публикацию «Утешения» именно к этому временному промежутку, поскольку в отсутствие императора автор все-таки меньше рисковал быть превратно понятым. Таким образом, мы приходим к выводу, что «Утешение к Марции» появилось осенью-зимой 39-го или весной 40 года. В этом случае Метилий умер в 36–37 году, то есть либо в последние месяцы правления Тиберия, либо в первые месяцы правления Калигулы. Вполне возможно, что Марция приступила к публикации книги отца после смерти сына; как мы показали, это предположение выглядит более чем правдоподобно. Лишним подтверждением справедливости нашей датировки служит мнение К. Абеля, который считает, что «Утешение» написано до отъезда Сенеки в ссылку – на том основании, что в тексте недобрым словом поминается Денис, цеплявшийся за жизнь даже в изгнании.
* * *
Еще сложнее обстоит дело с датировкой трех книг трактата «О гневе», поскольку мнения исследователей расходятся не только в отношении всего сочинения в целом, но и каждой из составляющих его книг. В нашем распоряжении имеется два твердо установленных факта. Прежде всего, все три диалога могли появиться только после смерти Калигулы, упоминаемого в тексте в таких выражениях, которые не оставляют сомнения в том, что его уже не было в живых. Вспоминая о нем, автор говорит лишь о его жестокости и о его причудах. Следовательно, terminus post quern всех трех диалогов – 24 января 41 года. Не менее надежно установлена и дата terminus ante quern. Брат Сенеки Новат фигурирует в тексте именно под этим именем, тогда как мы знаем, что самое позднее в 52 году, когда Новат получил назначение проконсулом в Ахаю, он уже носил имя своего приемного отца Юния Галлиона. Правда, точная дата усыновления нам неизвестна – в противном случае мы располагали бы возможностью именно по ней установить предел terminus ante quern.
Споры вокруг отрывка, в котором Сенека сообщает, что его жена в данный момент находится рядом с ним, не привели исследователей ни к каким определенным выводам. Здесь возможно любое толкование. Речь может идти о женщине, на которой он женился накануне ссылки, о Паулине (если на ней он женился после ссылки), о Паулине же, если он женился на ней до ссылки. О браках Сенеки нам неизвестно практически ничего, и строить какую бы то ни было аргументацию на этой зыбкой почве просто не представляется возможным.
Первое указание мы находим в той части книги 1, где Сенека говорит, что германцев удалось остановить силами вспомогательных когорт, не прибегая к помощи легионов. Однако после 41 года существовал лишь один участок германской границы, не охраняемый легионами, – ретийский. И дело обстояло подобным образом только до 46 года. Таким образом, эту дату можно принять за terminus ante quern – пусть и не бесспорно, поскольку остается вероятность, что Сенека имел в виду не реальное положение вещей, а его теоретическую возможность. Тем не менее запомним эту дату. Она пригодится нам в качестве индикатора, если окажется, что другие факты подтверждают ее основательность.
Аргументы, имеющие, на наш взгляд, более решающий характер, сформулировать гораздо труднее. Кажется очевидным, что, описывая гнев как состояние, Сенека постоянно «держит в уме» образ монарха вообще, и образ Калигулы в частности. То, что, приводя примеры людей, подверженных гневу, Сенека сосредоточивается на царях, обходя молчанием не только простых смертных, но даже римских магистратов, само по себе выглядит достаточно странным. Учитывая, что произведение посвящено брату философа, казалось бы естественным, если бы в нем разбирались случаи, более близкие к образу жизни Новата. Между тем чаще всего автор говорит именно о гневе тирана. Разумеется, отдельные советы могут найти применение и в практике обыкновенного управителя, к каким относился и Новат, но целый ряд использованных Сенекой выражений неопровержимо свидетельствует, что он прежде всего имел в виду высшего судию, наделенного неограниченным правом карать и миловать: рядовому магистрату и в голову не придет сравнивать себя с Богом. Совершенно очевидно, что автор намекает здесь на Калигулу, который мнил себя подобным Юпитеру. Этот намек подтверждается и ходом дальнейшего повествования, когда автор приводит излюбленное высказывание Калигулы: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» (oderint dum metuant). Гнев – не более чем жалкая пародия на величие духа, и Калигула, грозящий «низринуть» Юпитера, выглядит безумным ничтожеством.
С другой стороны, анализ гнева содержит многочисленные и вполне очевидные намеки на черты характера Калигулы. Человек, легко впадающий в гнев, учит Сенека, как правило, трус в душе. Но именно эти две особенности – склонность к чванливому богохульству и боязливость – отличали, если верить Светонию, Калигулу. В числе причин, вызывающих раздражительность, Сенека называет хроническую бессонницу. Опять-таки, этим недугом страдал Калигула. Сенека отвергает мнение, согласно которому гневливость способствует красноречию. Но Калигула любил подчеркивать, что его ораторский дар особенно расцветает в минуты гнева. Точно так же напрашивается параллель между замечаниями Сенеки о том, что лицо человека, впадающего в гнев, становится уродливым, и привычкой Калигулы отрабатывать перед зеркалом самые страшные мины. Нет сомнения, что образ Калигулы довлеет над всеми тремя книгами «О гневе». Калигула – типичный тиран, раздражительный и жестокий человек, отрицающий самые основы человечности. Но, конечно, это соображение само по себе еще не может служить достаточно прочным основанием для утверждения, что три книги трактата появились короткое время спустя после смерти Калигулы, когда Сенека еще находился во власти впечатлений этого мрачного периода своей жизни, отмеченного своеволием жестокого и склонного к насилию тирана.
Вместе с тем, если сопоставление описанных Сенекой черт характера гневливого человека с качествами и поведением Калигулы имеет определенный смысл, не менее плодотворным кажется сравнение «справедливого судии» с Клавдием первых месяцев его правления. «Справедливый судия», по определению Сенеки, стремится к тому, чтобы суровость наказания соответствовала тяжести проступка. Именно таким зарекомендовал себя Клавдий в судебной деятельности. Но изданный Клавдием эдикт, в котором он пообещал, что его свойство впадать в гнев никому не причинит вреда, не дает нам никакой зацепки. Эдикт мог быть издан под влиянием трактата «О гневе» (таково наше мнение), но точно так же Сенека мог написать его, желая «поощрить» терпимость императора, особенно заметную по контрасту с жестоким поведением его предшественника. К тому же дата издания эдикта нам тоже неизвестна. Предположительно, он появился в начале правления, поскольку в нем содержится правительственная программа.
Более многообещающей выглядит одна фраза Сенеки из книги III. Рассуждая о людях, которые тиранят своих домашних, он добавляет, что те же самые люди «жалуются на недостаток в общественной жизни свободы, которой в собственном доме не терпят». Вспомним, что в начале своего правления Клавдий подверг решительному осуждению жестокость Калигулы и посулил возврат к свободе, для пущей торжественности повелев отчеканить по этому поводу новую монету. Упомянутая фраза Сенеки не могла во всеуслышание прозвучать прежде, чем император официально провозгласил курс на возвращение свободы, потому что в противном случае автору грозило бы обвинение в оскорблении величества.
В силу всех перечисленных причин: наступления правления, производившего впечатление «либерального», когда принцепс не только допускал, но и приветствовал стремление писателя осудить предшествовавший режим, память о котором все еще жгла сердца; сосредоточения на одном как минимум участке германской границы вспомогательных войск; замечания Сенеки о необходимости скрывать свои чувства, общаясь с сильными мира сего (после 49 года он вряд ли мог бы написать подобное), и его же наблюдения, что многим удалось выжить при дворе тирана благодаря своей способности притворяться не понимающими оскорблений (этим же аргументом охотно пользовался и сам Клавдий, объясняя свое поведение до восшествия на престол), – в силу сопоставления всех этих фактов логично предположить, что все три книги «О гневе» были написаны в первые месяцы правления Клавдия, когда общество, как всем казалось, вздохнуло с облегчением после тирании Гая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Урок, который следует извлечь из этого спора, таков: любая попытка датировки должна предприниматься с учетом не одной какой-нибудь детали, а всего текста в целом. Но самое главное, она должна быть свободна от любой предвзятости. Так, например, мы поостережемся утверждать, что Сенека не мог написать «О краткости жизни» сразу по возвращении из ссылки только на том основании, что в этом трактате он уговаривает Паулина уйти на покой, тогда как сам намеревается включиться в активную деятельность. Датировка должна явиться результатом осмысления целой суммы фактов, согласующихся между собой. Только такой ценой можно надеяться прийти если не к уверенности, то по меньшей мере к высокой вероятности, какую дает соответствие фактов разного порядка, совершенно недостижимое, если речь идет о простой серии совпадений.
Делались также попытки датировки тех или иных трактатов Сенеки на основе анализа их стиля. Это очень ненадежная методика, приводящая к обескураживающим результатам. С ее помощью становится возможным обоснование самых сомнительных гипотез, таких, например, как предложение выделить из трактата «О гневе» книгу III, якобы написанную гораздо позже двух первых. На эту методику опасно полагаться в части установления реальных фактов. Ведь даже в рамках одного и того же трактата язык часто меняется в зависимости от тональности, заданной автором. И разве следует удивляться, что «О милосердии» написано совсем другим языком, нежели «Апоколокинтос»? А ведь по времени создания оба эти произведения очень близки. Размышление о природе власти требует совсем других выразительных средств, нежели сатира. То же самое, пусть и в меньшей степени, относится к различиям между жанром утешения и философским трактатом «технического» характера, например между книгами «О постоянстве мудреца» и «О счастливой жизни». Различия в вокабулярии задаются темой сочинения и его тональностью (дидактической, риторической и т. д.), а вовсе не привычками автора к тому или иному стилю в данный момент его жизни. Последние, кстати сказать, у Сенеки менялись мало. Если же отбросить лексические различия и сосредоточить внимание исключительно на синтаксических структурах, то окажется, что, например, соотношение употребления сослагательного наклонения и конструкций со словом «если» и глаголом в изъявительном наклонении у Сенеки во всех текстах примерно одинаково, тогда как у разных авторов это соотношение различается довольно заметно. То же самое можно сказать об употреблении предлога «cum» в разных его значениях. Но даже если в результате скрупулезного анализа удастся установить более или менее ощутимую закономерность, это в лучшем случае даст нам материал для относительной датировки, которую мы и так способны установить с помощью методики «внешнего» анализа.
Но и пессимизм ученых, убежденных, что отдельные произведения Сенеки вообще не поддаются датировке, не всегда оправдан. Порой стоит взглянуть на проблему под иным углом зрения и в результате прийти к выводам, достойным доверия.
Таков случай «Утешения к Марции», который большинством исследователей справедливо признается первым из известных сочинений Сенеки. Специалисты единодушно признают в качестве первой вехи (terminus post quern) приход к власти Калигулы. Действительно, мы знаем, что сочинения Кремуция Корда, отца Марции, сожженные при Тиберии, при Калигуле были снова опубликованы с разрешения императора. Сенека в своем «Утешении» упоминает об этом факте в связи с участием, которое Марция принимала в подготовке переиздания. Светоний не уточняет, относится ли разрешение на публикацию книги Кремуция Корда к началу правления Калигулы; это вполне возможно и даже вероятно, но доказать это нечем.
Зато многочисленные попытки установить вторую веху – terminus ante quern – оказались удручающими. Столь же удручающими, как всевозможные фантазии на тему установления возраста Марции и характера ее взаимоотношений с Ливией. Одна из гипотез выглядит следующим образом. Сенека сообщает, что между смертью сына Марции Метилия и написанием «Утешения» прошло три года. Э. Альбертини полагает, что издание трудов Кремуция Корда не могло иметь места в этот промежуток времени, и, исходя из этого, относит кончину молодого человека к значительно более позднему периоду, чем начало правления Калигулы. Следовательно, утверждает он, «Утешение» датируется концом 40 года. Эта аргументация кажется нам малоубедительной. Сам Сенека говорит, что Марция, стремясь заглушить боль утраты, обратилась к «занятиям» (studia). Велико искушение предположить, что издание отцовской книги, потребовавшее от нее усилий и времени, не принесло ей желаемого облегчения, – но тогда весь текст приходится толковать в смысле, прямо противоположном предложенному Э. Альбертини.
Как бы то ни было, никакой политической подоплеки в трехлетнем интервале между трауром Марции и «Утешением» нет. Подобное «выжидание» – один из классических приемов в жанре утешения, восходящий к Хрисиппу и получивший объяснение у Посидония. Сенека выждал сколько нужно, но теперь жалеет об этом, потому что видит: время не залечило раны, от которой страдала Марция. Но мы можем использовать указанный интервал в качестве ценного указания, пусть не прямого, а косвенного. Три года – достаточно долгий срок, включающий в себя множество событий, и Сенека пытается внушить матери Метилия мысль, что сын ее умер «вовремя», то есть смерть избавила его от необходимости жить в годы смуты. Если бы Метилий был жив, говорит Сенека, он, может быть, еще пожалел бы, что живет на свете. И приводит в качестве иллюстрации сразу три примера: судьбу Помпея, Цицерона и Катона. Каждого из них обстоятельства политической жизни привели к насильственной смерти. Но и это еще не все. В наши дни, уточняет Сенека через несколько страниц, ни один человек не может похвастать прочностью положения, защищающего его от любых катастроф.
Очевидно, что страх перед тиранией, испытываемый Сенекой, красной нитью проходит через все «Утешение». В поисках сравнения, способного передать это чувство, он обращается мыслью к Сиракузам времен правления Дионисия Младшего, известного своей жестокостью, и подчеркивает, что каждый смертный рискует оказаться во власти подобного тирана. Но разве не странно выглядит обращение автора к образу Дениса – персонажа, бесконечно далекого от Рима времен Сенеки, – на фоне других, гораздо более актуальных неприятностей? Отметим также, что во всех остальных своих трактатах Сенека, едва заходит речь о тирании, непременно вспоминает Калигулу. Но в данном случае о Калигуле не упоминается ни словом, зато появляется какой-то полумифический Денис. Тому может быть лишь одно объяснение: текст писался в годы его правления. Но тогда картина совершенно проясняется. В жизни Рима наступил момент, когда пошатнулось положение самых высоких лиц государства. В октябре 39 года сестры и зятья императора подверглись кто смертной казни, кто высылке, хотя до этого правление казалось вполне мирным. Действительно, после заговора Гетулика снова вошел в силу закон об оскорблении величества и всем стало казаться, что вернулись самые мрачные времена Тиберия. В этом свете настойчивость, с какой Сенека убеждает Марцию, что смерть юного Метилия избавила его от куда худшей доли, приобретает огромное значение. Сенека не имеет возможности называть вещи своими именами, рискуя поплатиться головой (известно, что Калигула не питал к нему ни малейшей симпатии, хотя в начале своего правления не мешал тому продолжать начатую карьеру). Но смысл сказанного от этого не меняется.
Из всего изложенного следует, что «Утешение к Марции» не могло быть написано после того, как на престол взошел Клавдий (в конце января 41 года), и прежде, чем был раскрыт заговор Гетулика (в октябре 39 года). На самом деле даже эту «вилку» можно немного сузить. С осени 39-го по конец мая 40 года Калигулы не было в Риме, и логично отнести написание и публикацию «Утешения» именно к этому временному промежутку, поскольку в отсутствие императора автор все-таки меньше рисковал быть превратно понятым. Таким образом, мы приходим к выводу, что «Утешение к Марции» появилось осенью-зимой 39-го или весной 40 года. В этом случае Метилий умер в 36–37 году, то есть либо в последние месяцы правления Тиберия, либо в первые месяцы правления Калигулы. Вполне возможно, что Марция приступила к публикации книги отца после смерти сына; как мы показали, это предположение выглядит более чем правдоподобно. Лишним подтверждением справедливости нашей датировки служит мнение К. Абеля, который считает, что «Утешение» написано до отъезда Сенеки в ссылку – на том основании, что в тексте недобрым словом поминается Денис, цеплявшийся за жизнь даже в изгнании.
* * *
Еще сложнее обстоит дело с датировкой трех книг трактата «О гневе», поскольку мнения исследователей расходятся не только в отношении всего сочинения в целом, но и каждой из составляющих его книг. В нашем распоряжении имеется два твердо установленных факта. Прежде всего, все три диалога могли появиться только после смерти Калигулы, упоминаемого в тексте в таких выражениях, которые не оставляют сомнения в том, что его уже не было в живых. Вспоминая о нем, автор говорит лишь о его жестокости и о его причудах. Следовательно, terminus post quern всех трех диалогов – 24 января 41 года. Не менее надежно установлена и дата terminus ante quern. Брат Сенеки Новат фигурирует в тексте именно под этим именем, тогда как мы знаем, что самое позднее в 52 году, когда Новат получил назначение проконсулом в Ахаю, он уже носил имя своего приемного отца Юния Галлиона. Правда, точная дата усыновления нам неизвестна – в противном случае мы располагали бы возможностью именно по ней установить предел terminus ante quern.
Споры вокруг отрывка, в котором Сенека сообщает, что его жена в данный момент находится рядом с ним, не привели исследователей ни к каким определенным выводам. Здесь возможно любое толкование. Речь может идти о женщине, на которой он женился накануне ссылки, о Паулине (если на ней он женился после ссылки), о Паулине же, если он женился на ней до ссылки. О браках Сенеки нам неизвестно практически ничего, и строить какую бы то ни было аргументацию на этой зыбкой почве просто не представляется возможным.
Первое указание мы находим в той части книги 1, где Сенека говорит, что германцев удалось остановить силами вспомогательных когорт, не прибегая к помощи легионов. Однако после 41 года существовал лишь один участок германской границы, не охраняемый легионами, – ретийский. И дело обстояло подобным образом только до 46 года. Таким образом, эту дату можно принять за terminus ante quern – пусть и не бесспорно, поскольку остается вероятность, что Сенека имел в виду не реальное положение вещей, а его теоретическую возможность. Тем не менее запомним эту дату. Она пригодится нам в качестве индикатора, если окажется, что другие факты подтверждают ее основательность.
Аргументы, имеющие, на наш взгляд, более решающий характер, сформулировать гораздо труднее. Кажется очевидным, что, описывая гнев как состояние, Сенека постоянно «держит в уме» образ монарха вообще, и образ Калигулы в частности. То, что, приводя примеры людей, подверженных гневу, Сенека сосредоточивается на царях, обходя молчанием не только простых смертных, но даже римских магистратов, само по себе выглядит достаточно странным. Учитывая, что произведение посвящено брату философа, казалось бы естественным, если бы в нем разбирались случаи, более близкие к образу жизни Новата. Между тем чаще всего автор говорит именно о гневе тирана. Разумеется, отдельные советы могут найти применение и в практике обыкновенного управителя, к каким относился и Новат, но целый ряд использованных Сенекой выражений неопровержимо свидетельствует, что он прежде всего имел в виду высшего судию, наделенного неограниченным правом карать и миловать: рядовому магистрату и в голову не придет сравнивать себя с Богом. Совершенно очевидно, что автор намекает здесь на Калигулу, который мнил себя подобным Юпитеру. Этот намек подтверждается и ходом дальнейшего повествования, когда автор приводит излюбленное высказывание Калигулы: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись» (oderint dum metuant). Гнев – не более чем жалкая пародия на величие духа, и Калигула, грозящий «низринуть» Юпитера, выглядит безумным ничтожеством.
С другой стороны, анализ гнева содержит многочисленные и вполне очевидные намеки на черты характера Калигулы. Человек, легко впадающий в гнев, учит Сенека, как правило, трус в душе. Но именно эти две особенности – склонность к чванливому богохульству и боязливость – отличали, если верить Светонию, Калигулу. В числе причин, вызывающих раздражительность, Сенека называет хроническую бессонницу. Опять-таки, этим недугом страдал Калигула. Сенека отвергает мнение, согласно которому гневливость способствует красноречию. Но Калигула любил подчеркивать, что его ораторский дар особенно расцветает в минуты гнева. Точно так же напрашивается параллель между замечаниями Сенеки о том, что лицо человека, впадающего в гнев, становится уродливым, и привычкой Калигулы отрабатывать перед зеркалом самые страшные мины. Нет сомнения, что образ Калигулы довлеет над всеми тремя книгами «О гневе». Калигула – типичный тиран, раздражительный и жестокий человек, отрицающий самые основы человечности. Но, конечно, это соображение само по себе еще не может служить достаточно прочным основанием для утверждения, что три книги трактата появились короткое время спустя после смерти Калигулы, когда Сенека еще находился во власти впечатлений этого мрачного периода своей жизни, отмеченного своеволием жестокого и склонного к насилию тирана.
Вместе с тем, если сопоставление описанных Сенекой черт характера гневливого человека с качествами и поведением Калигулы имеет определенный смысл, не менее плодотворным кажется сравнение «справедливого судии» с Клавдием первых месяцев его правления. «Справедливый судия», по определению Сенеки, стремится к тому, чтобы суровость наказания соответствовала тяжести проступка. Именно таким зарекомендовал себя Клавдий в судебной деятельности. Но изданный Клавдием эдикт, в котором он пообещал, что его свойство впадать в гнев никому не причинит вреда, не дает нам никакой зацепки. Эдикт мог быть издан под влиянием трактата «О гневе» (таково наше мнение), но точно так же Сенека мог написать его, желая «поощрить» терпимость императора, особенно заметную по контрасту с жестоким поведением его предшественника. К тому же дата издания эдикта нам тоже неизвестна. Предположительно, он появился в начале правления, поскольку в нем содержится правительственная программа.
Более многообещающей выглядит одна фраза Сенеки из книги III. Рассуждая о людях, которые тиранят своих домашних, он добавляет, что те же самые люди «жалуются на недостаток в общественной жизни свободы, которой в собственном доме не терпят». Вспомним, что в начале своего правления Клавдий подверг решительному осуждению жестокость Калигулы и посулил возврат к свободе, для пущей торжественности повелев отчеканить по этому поводу новую монету. Упомянутая фраза Сенеки не могла во всеуслышание прозвучать прежде, чем император официально провозгласил курс на возвращение свободы, потому что в противном случае автору грозило бы обвинение в оскорблении величества.
В силу всех перечисленных причин: наступления правления, производившего впечатление «либерального», когда принцепс не только допускал, но и приветствовал стремление писателя осудить предшествовавший режим, память о котором все еще жгла сердца; сосредоточения на одном как минимум участке германской границы вспомогательных войск; замечания Сенеки о необходимости скрывать свои чувства, общаясь с сильными мира сего (после 49 года он вряд ли мог бы написать подобное), и его же наблюдения, что многим удалось выжить при дворе тирана благодаря своей способности притворяться не понимающими оскорблений (этим же аргументом охотно пользовался и сам Клавдий, объясняя свое поведение до восшествия на престол), – в силу сопоставления всех этих фактов логично предположить, что все три книги «О гневе» были написаны в первые месяцы правления Клавдия, когда общество, как всем казалось, вздохнуло с облегчением после тирании Гая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49