— Что же его бояться! — засмеялся Чарли. — Дядя Джим такой добрый… И он обязательно должен послушать Василя. Может, он поможет ему учиться музыке.
— Вот было бы чудесно! — воскликнула Нэнси. — Василь играет так, что мог бы выступать перед любым королем!
Чарли иронически фыркнул:
— Подумаешь — перед королем! Готов держать пари, короли ничего не смыслят в музыке. Вот если бы ты сказала, что он может выступать перед каким-нибудь знаменитым музыкантом, — это я понял бы… А то — перед королем!
— Ой, смотрите, кто идет! — воскликнула вдруг Мери, взглянув в окно. — Патриция! Сама Патриция Причард!
Хорошо, что у Чарли была темная кожа, иначе девочки увидели бы, каким жаром опалило его лицо. Он выпрямился и, не двигаясь, с напряжением смотрел на дверь.
Пат вошла, пугливо озираясь по сторонам. Господи! Одни негры! Куда она попала? Что сказала бы мама, если бы знала, где находится ее дочь?! Впрочем, вот одна белая девочка — Мери Смит, но она не в счет: ее мать что-то вроде швеи или продавщицы в магазине…
Краска то пропадала, то появлялась на бледных щеках Пат. Вот Салли Робинсон, та самая Салли, которая иногда приходит к ним на кухню стряпать и помогать маме. Посмотрите-ка на нее, какая она сегодня нарядная и величественная, как снисходительно-ласково она здоровается с Патрицией Причард!
— Очень рада видеть вас у себя, мисс Патриция. — Салли благожелательно смотрела на важную барышню. — Слава богу, сынок мой совсем поправился, встал сегодня с постели.
— Да, мэм, — пробормотала Пат.
— А вот это мой шурин — Джемс Робинсон, — продолжала Салли. — Вы, наверно, читали о нем в газетах, мисс.
— Да, мэм, — опять пробормотала Пат, не смея поднять глаза на высокого черного человека, который смотрел на нее с легкой усмешкой.
О, Джим отлично понимал, что чувствует сейчас эта белая девочка из Парк-авеню, попавшая в «черное гнездо»! Ничего, ничего, барышня, надо приучаться, может, еще настанет такое время, когда вы сочтете честью для себя пожать руку негру!
Чарли тоже смотрел на девочку, недоумевая, отчего она так смущена. Наверно, Пат просто стесняется: в комнате так много незнакомых людей.
Он пришел ей на помощь.
— Как хорошо, что ты зашла к нам, Пат, — сказал он, застенчиво нагнув голову. — Я… видишь… я уже совсем выздоровел.
Пат кивнула ему и девочкам, как будто только что их заметила.
— Раз ты просил, я не могла не прийти, — сказала она с величием королевы. — Я всегда исполняю такие просьбы.
Чарли наморщил лоб под повязкой.
— Просил тебя прийти? Когда это? — удивился он.
— Девочка, которой ты поручил протелефонировать мне, позвонила третьего дня и сказала, чтобы я пришла в субботу навестить тебя, — объяснила Пат. — И вот видишь: я здесь.
Она посмотрела на Чарли с таким видом, будто приносит ему величайшую жертву, за которую он должен быть вечно благодарен. Однако мальчик вовсе не желал принимать жертву.
— Послушай, это какая-то ошибка, — сказал он. — Я никому не поручал звонить тебе.
— Ах, так! — вспыхнула Пат. — Значит, я вовсе не приглашена сюда и ты не рад мне? Значит, по-твоему, я вру?
— Врет, врет! Все врет! — азартно шептала на ухо Нэнси Мери. — Никто ей не звонил! Просто ей стало совестно, что она ни разу не была в больнице, вот она и притащилась сюда.
— Да нет, Пат, я очень рад, что ты пришла, — старался Чарли успокоить рассерженную девочку. — Я очень хотел тебя видеть… Только я не звонил, честное слово! Я никому не поручал звонить тебе…
— Тогда я пойду, — решительно двинулась к двери Пат. — Ты уже здоров, ты не звал меня, и я вовсе не хочу быть навязчивой.
Чарли широко раскинул руки:
— Никуда я тебя не пущу! У нас сегодня гости по случаю приезда дяди Джима, и мы все очень просим тебя остаться. Вот и девочки просят тебя… Не правда ли, Нэнси, Мери, вы очень рады, что пришла Пат, и вы просите ее остаться с нами? Ведь так?
Девочки вняли его взволнованному голосу. Нэнси первая сказала приветливо:
— Ну конечно, Пат, ты должна остаться с нами. И мама Чарли будет обижена, если ты уйдешь до чая.
— Не уходи, Патриция, — буркнула и Мери, стараясь не смотреть на бывшую подругу.
Пат нерешительно скользнула взглядом по комнате. По правде сказать, ей очень не хотелось так бесславно уходить, после того как она с таким трудом выбралась из дому. Да и мать непременно спросит, почему она вернулась так рано. Но, с другой стороны, оставаться непрошеной в этом ужасном обществе… Впрочем, Чарли, наверно, лжет. Конечно, ей звонили и просили прийти по его поручению, но он стыдится девочек и потому не хочет признаваться. На этой мысли Пат окончательно успокоилась. К ее величайшему облегчению, явились новые посетители, и на этот раз белые. Правда, это не были настоящие леди и джентльмены с Парк-авеню, к которым привыкла Пат, а всего только близнецы Квинси, Джой Беннет и Василь со своими отцами — простыми рабочими, но все-таки это были белые люди. И Пат осталась.
Салли внесла огромное блюдо дымящихся оладий, кувшины с патокой и пивом и позвала всех к столу.
— Ого, какое роскошное угощение! Не всякий день наш брат-безработный сможет так полакомиться! — шутливо воскликнул маленький Квинси.
— Какие безработные? О чем вы говорите? — тревожно сдвинула брови Салли.
— Как — какие? Да вот мы с ним, — Квинси указал на Гирича, — уже три дня гуляем. Хорошо еще, что нас просто выкинули с завода, а не увезли в полицейской машине.
— Да, тут нам просто повезло, — кивнул Иван Гирич. — Когда этот сыщик принялся нас щупать поодиночке, я решил, что нам не вырваться.
— Господи, что же это! — воскликнула Салли. — Значит, вы оба теперь остались без работы?
— Подожди, дорогая, — вмешался молчавший до тех пор Джим Робинсон, — пускай наши друзья расскажут подробнее, что с ними произошло.
Квинси обвел глазами присутствующих. Джим, Маргрет Гоу, Беннет-отец, Цезарь… А там, у окошка, Чарли со своими подружками. Он кивнул Гиричу.
И при общем молчании Иван Гирич рассказал о том, что случилось три дня назад в обеденный перерыв на заводе. Он рассказал, как его и Квинси притащили в контору, как там их допрашивал не только Коттон, но и сыщик, которого, очевидно, специально вызвали. А после того как выяснилось, что и Гирич и Квинси — члены профсоюза, сыщик начал шептаться о чем-то с Коттоном. Тот кивнул и сказал — ему теперь все ясно: «Они всюду проводят забастовки, и вообще это дело рук коммунистов». Их обыскали и нашли у Гирича карманный географический атлас, на котором стояло имя мистера Ричардсона. Тут сыщик и Коттон перемигнулись, забрали атлас и долго выспрашивали Гирича, в каких отношениях находится он с мистером Ричардсоном и известно ли ему, что Ричардсон ведет коммунистическую пропаганду на заводах.
— Ну, я их послал к дьяволу и сказал, что этот атлас дал в школе моему сынишке учитель. Сынишка приносил мне обед и нечаянно оставил атлас, а я его подобрал, — рассказывал Гирич.
— Молодец, не растерялся, — сказал Цезарь, ожесточенно пыхтя трубкой. — За Ричи и так идет слежка, это мы знаем. Его имя, наверно, не раз упоминалось в донесениях полиции.
Все были подавлены рассказом Гирича. Разговор не клеился. Джим Робинсон молчал и курил сигарету за сигаретой. Мальчики и девочки, сидя отдельной группой за маленьким столиком у окна, старательно уничтожали оладьи и во все глаза смотрели на «большой» стол. Салли носилась от одного к другому, уговаривая не стесняться и кушать хорошенько. В одну из длинных пауз за окном раздался звук, певуче-пронзительный, дикарский, лесной,
— Дядя Пост! — воскликнула Салли, бросаясь к дверям. — Это он!
Она выбежала на крыльцо и увидела знакомое оливковое чудовище, на сиденье которого торчал, как птица на жердочке, старый почтальон.
— Письмо для Джемса Робинсона, мэм, — сказал он, вежливо прикасаясь к фуражке.
— Давайте его мне, дядя Пост. — Салли вытерла руку о фартук. — Джим сейчас здесь, в доме.
— Простите, мэм, я хотел бы вручить его лично самому Джемсу Робинсону, — сказал, вопреки обыкновению, очень официально дядя Пост; при этом он яростно затеребил нос.
Салли с недоумением посмотрела на него. Она даже чуть-чуть обиделась за такое недоверие.
— Олл-райт. Сейчас я вызову Джима, — сказала она, скрываясь в доме.
На крыльцо тотчас же вышел Джемс Робинсон.
— Хэлло, старина! — приветливо помахал он рукой дяде Посту. — Ну и шикарный же у вас экипаж! А где моя старая приятельница Фиалка, которую, бывало, я кормил сахаром?
— На живодерне, — мрачно сказал почтальон. — Нынче у нас старость не в почете, да и техника вытеснила живую тварь. — Он наклонился на своем сиденье и поманил певца: — Вам письмо, мистер Робинсон. Только я хотел вас предупредить: оно уже побывало кое у кого в руках. Имейте это в виду. Я-то знаю, откуда оно вернулось к нам на почту и где путешествовало так долго.
Джим Робинсон повертел в руках искусно заклеенное письмо.
Дядя Пост нагнулся к самому уху певца.
— Держи ухо востро, сынок, — зашептал он. — За тобой уже числятся кое-какие грехи.
Джим невесело засмеялся.
— Уэлл, — сказал он. — Зайдите, дядя Пост, в дом выпить пивка. Промочите горло.
Дядя Пост покачал белой головой: нет, он очень торопится, адресаты Горчичного Рая ждут почту. И, повозившись, как обычно, со стартером, почтальон с грохотом покатил дальше.
Джим Робинсон тут же, на крыльце, проглядел письмо и еще более задумчивый вернулся в дом.
Люди за столом выжидательно смотрели на него.
— Вот, получил письмо из Советского Союза, — сказал он. — Пишут мои русские друзья, сообщают последние новости. Пишут, что на главной улице в Москве расцвели сорокалетние липы, которые при мне только высадили. Мальчик, сын моего приятеля-слесаря с автозавода, окончил с золотой медалью школу и теперь поступает в университет, на историческое отделение. А отец его собирается вскоре поехать в санаторий на берег Черного моря — отдохнуть, полечиться.
— Сын слесаря — в университет?..
— Слесарь — отдыхать на курорте?..
— Расскажи нам, Джим, обо всем, что видел за океаном, — сказал Цезарь, здоровой рукой притягивая к себе певца. — Ты же видишь, народу прямо не терпится узнать самую настоящую правду.
— Да, мистер Робинсон, расскажите!.. Расскажи, Джимми! — раздались нетерпеливые голоса.
Джим Робинсон, высокий, с чуть опущенными, усталыми плечами, прошелся по комнате, задумчиво оглядел обращенные к нему лица черных и белых друзей.
— С чего же мне начать? — тихонько спросил он, обращаясь больше к самому себе. — Конгресс… Фестиваль… Потом Чехословакия… Москва… Русские люди…
И негритянский певец Джим Робинсон начал рассказывать этим детям Горчичного Рая о далеких странах, в которых хозяином стал сам народ, рассказывать правду, которую они слушали затаив дыхание.
Леса, возникающие в пустыне. Возрожденные из пепла города. Крестьянки, заседающие в парламенте. Писатели, читающие свои новые произведения рабочим на заводах. Упорство и вдохновение народа. Величественные здания Дворцов культуры, где проводят свой досуг рабочие. Страны, где все учатся, где студенты получают денежную помощь от государства. А если заболеешь, то к тебе бесплатно придет врач и будет навещать и лечить тебя и поместит в больницу. Детям отданы красивейшие сады и дворцы, в гости к ним приезжают ученые, и артисты, и самые знаменитые люди страны. И все люди радушно встречают иностранных гостей и охотно показывают им всё, чем они интересуются.
А молодежь! Какая кипучая, безудержно веселая молодежь была на фестивале! Какие богатства народных талантов открывались в песнях и танцах! Он вспомнил маленькую девушку-узбечку, бывшую сборщицу хлопка, которая окончила консерваторию в столичном городе и пела на фестивале так, что весь огромный, многонациональный зал встал и устроил ей овацию.
А еще он знавал на Украине простого маляра, который был губернатором целой области величиной с большой штат. И надо было видеть, как умно распоряжался этот маляр своим огромным хозяйством, как умело он подбирал людей!
Робинсон рассказывал сбивчиво, перескакивая с предмета на предмет, здесь не кончая, там вдаваясь в мельчайшие подробности, но видно было, что ему страстно хочется передать всем сидящим здесь, в этом доме, свою любовь к людям, к этим далеким свободным странам.
Нет, пусть не лгут в газетах! Русские не хотят войны, им не нужна Америка. Им достаточно просторно в своей собственной стране и дай бог управиться с собственными делами.
Джим клянется в этом своей жизнью! Он был в сердце страны, и на юге и на западе, и всюду люди мирно трудились…
— А на Карпатах вы, случайно, не были? — дрожащим от волнения голосом спросил Иван Гирич.
Он слушал, весь подавшись вперед, и яснее всяких слов говорило его загорелое, крепко обтянутое кожей лицо. Оно тянулось навстречу Джиму нетерпеливо и жадно.
— На Карпатах?.. Постойте. Да, да, конечно, я был и на Карпатах и в Закарпатье, — сказал Джим. — Я был там в одном чистеньком, милом городке. Постойте, как же его название? — Джим торопливо пошарил в карманах. — Ага, вот записная книжка, тут у меня записано. — Он развернул книжку. — Вот… Му-ка-чев, — с трудом выговорил он незнакомое слово.
— Мукачев? То ж наше мисто! — закричал Гирич, переходя на украинский язык и не замечая этого. — Василь, чуешь? Вин був у Мукачеви!
— Чую, батько, — отвечал Василь, тоже охваченный волнением. — Только говори по-английски, отец, а то ты забылся, тебя не понимают, — добавил он.
— Ох, извините меня, мистер Робинсон! — спохватился Гирич. — Я совсем потерялся от радости. Да не молчите, расскажите нам, бога ради, о нашей родине! Ведь я родился на Верховине — рукой подать от Мукачева!
— О, я так рад, что могу вам рассказать о родных местах! — просиял Джим. — Там очень-очень хорошо. При мне строились новые селения, больницы, школы в селах. В долинах сажали апельсиновые и мандариновые деревья, разводили новые виноградники…
— Чуешь, Василь: мандариновые деревья! — снова воскликнул Гирич.
— Чую, батько! — отвечал Василь. Мальчик грудью навалился на стол и не сводил глаз с рассказчика.
— А в горах возле Мукачева я встретил маленького пастушонка, которого отправили учиться в Ужгород, в музыкальную школу, потому что у него оказались большие способности и он хорошо играл на скрипке, — продолжал рассказывать Джим.
— Пастух — в музыкальную школу?! Чуешь, Василь? — отчаянным голосом сказал Иван Гирич.
— Чую, — раздался мрачный ответ.
36. Появление Ричи
По-разному слушали Джима Робинсона школьники. Бэн и Вик Квинси, которые уже третий день были на скудном пайке, отдавали больше внимания оладьям, хотя и прислушивались к тому, что говорил певец. Пат сидела, вытянув тонкую шею, боясь пошевельнуться. Господи, куда она попала! И страшный призрак того, что на Парк-авеню называлось «красной опасностью», маячил перед ней в образе высокого человека с опущенными плечами. Девочка молчала и даже не отвечала на тихие вопросы Чарли, который то и дело спрашивал, почему она ни до чего не дотрагивается. Впрочем, соседки Пат тоже рассеянно относились к оладьям: и Нэнси и Мери плохо верили тому, что рассказывал Джим Робинсон, но так удивительно было то, о чем он говорил, что они слушали затаив дыхание и могли бы слушать так целую ночь.
«Вот где я стала бы поэтессой!» — вздыхала про себя Нэнси.
Василь внимал рассказу с тяжелым, гнетущим чувством. Для него это не было сказкой. Земля, которая лежала далеко за океаном, была великой землей славян, к которой принадлежал он сам, в которой родился он, родились его отец и дед. Первым и самым естественным порывом было сорваться с места и бежать, лететь в эту страну. На миг он забылся, представив себя уже на родной земле. Но тут же оглушительно затрещал за окном полицейский мотоцикл, и мальчик очнулся. Тяжелая, мучительная зависть, знакомая всем, кто стремится к заведомо недоступному, поднималась в нем. И потому так сдвинулись брови и такие угрюмые глаза были у Василя.
Джим Робинсон рассказал о том, как он был в Москве на празднике Первого мая. Это был праздник молодости, и девушки танцевали на украшенных гирляндами площадях. Сияло солнце, ветер шевелил алые флаги, и было столько музыки, так певуч и полнозвучен был весь город, что певец почувствовал себя в родной стихии. Он шел по улицам и пел вместе со всем народом, и со всех сторон тянулись к нему сотни дружеских рук, и незнакомые люди заговаривали с ним.
Еще и еще вспоминал «черный Карузо»…
Подошла Салли, тронула его за рукав.
— Джим, — сказала она, — и у нас сегодня должна быть музыка. Помни, ты обещал нам петь… Но раньше мы послушаем нашего маленького друга — Василя. Он сыграет нам на своей скрипке.
И она ласково кивнула мгновенно покрасневшему мальчику.
Играть при этом знаменитом на весь мир певце? Играть вот так, без всяких нот, на старой, дедовской скрипочке? Василь робко посмотрел на отца, на Чарли…
Но кругом уже хлопали крепкие рабочие ладони, кричали свои ребята, и Василь вышел из-за стола и взял скрипочку, завернутую, как ребенок, в большой платок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41