— И я тоже, — рявкнула миссис Причард, — я тоже не хочу, чтобы моя дочь вышла замуж за негра! Но это случится, это непременно случится, если она будет встречаться здесь, под этой крышей, с неграми. Зачем вы, мисс Вендикс, такая приличная с виду леди, сводите наших детей со всяким черномазым сбродом? Зачем вы кощунствуете?
— Кощунствую? Это я кощунствую? Боже, что она говорит!.. — умирающим голосом пролепетала мисс Вендикс.
— Да, да! — неумолимо продолжала миссис Причард. — Вы показываете разные там картины из Ветхого завета и рядом с пресветлым младенцем и девой Марией ставите грязного негра, этого нахального мальчишку Робинсона!.. Как это называется, я вас спрашиваю? Это называется кощунствовать, вот что я вам скажу!
— Робинсон?.. Но ведь он такой способный, красивый мальчик, — залепетала мисс Вендикс, — и это производит такой удивительно художественный эффект, когда его черные руки протягиваются к младенцу, а голова склоняется перед златокудрой Марией… В этом есть дыхание подлинной Красоты с большой буквы!
Образцовый Механизм надвинулся на мисс Вендикс, как бы грозя ее раздавить.
— Мне нет дела до ваших художеств! — свирепо сказала миссис Причард. — Мне нет дела до ваших больших и маленьких букв! Я пришла только предупредить вас: моя дочь здесь больше не появится и ни в каких затеях с черномазыми участвовать не будет. И всем другим матерям я тоже скажу, чтобы не пускали своих детей в дом, где хозяйка забыла, что она — белая, американская леди, и якшается со всяким цветным сбродом, как какая-нибудь коммунистка!
Выкрикнув это самое сильное оскорбление, миссис Причард полюбовалась произведенным эффектом: хозяйка распростерлась в кресле, прижав ко лбу тощие руки, не в силах выговорить ни слова.
— Удивляюсь, как в нашей школе держат таких преподавателей! Надо будет довести все это до сведения мистера Милларда, — добила неприятеля суровая дама.
И, запахнув свой стальной чехол, Образцовый Механизм двинулся к дверям. Но тут Хомер подпрыгнул и с неожиданной легкостью загородил дорогу,
— Не надо так горячиться из-за пустяка, миссис Причард, дорогая моя, — оказал он с нежнейшей из своих улыбок. — Да разве вы не знаете мисс Вендикс, нашу мисс Вендикс? Да вы только посмотрите на нее! — воскликнул он вдруг. — Вы только взгляните: ведь это человек не от мира сего, это мечтательница!.. Разве она способна разбираться в таких вопросах! Для нее самое главное в жизни — искусство, картины. А белые или черные дети приходят к ней — она даже не видит…
— Что ж, у нее глаз нет, что ли? — проворчала, слегка остывая, миссис Причард.
— Вы, именно вы открыли ей глаза! — радостно подхватил Хомер. — Вы ей объяснили ее ошибку, И поверьте, мэм: она сегодня же ее исправит… Не правда ли, Клем, ведь вы сегодня же скажете этому парню, чтобы он больше не являлся сюда? — обратился он к мисс Вендикс, всячески моргая и подмигивая ей.
— Да… но как же? Я, право, не знаю… Что же будет с картиной? — забормотала мисс Вендикс, все еще не приходя в себя.
— Она скажет. Мисс Вендикс непременно скажет, Ручаюсь вам, что ноги его здесь не будет. Я сам займусь этим, — горячо убеждал Хомер беспощадный Механизм, — обещаю вам это. И я думаю, что мистера Милларда, нашего уважаемого попечителя, вовсе незачем беспокоить из-за такого пустяка, — добавил он вкрадчиво,
Миссис Причард минуту изучала физиономию Хомера, ставшую еще уродливее от угодливой улыбки.
— Ладно, — сказала она наконец, — я ничего не скажу хозяину и другим. Но вы должны немедленно переменить политику, мисс, а то эти ваши «художества» могут вам сильно повредить.
И она вышла не прощаясь.
Едва миссис Причард скрылась за дверями, Хомер набросился на мисс Вендикс:
— Вы, верно, сошли с ума, Клементина! Вы просто-напросто сошли с ума, я вам говорю! Ставить на карту свою будущность, свое положение в обществе ради какого-то негра. Это просто безумие!.. Вы, разумеется, не отдаете себе отчета. Если эта ведьма нажалуется старику Милларду, вас выгонят на все четыре стороны с волчьим билетом, ославят на весь штат коммунисткой, красной. Вы понимаете, что это значит? Ведь вы потащите за собой эту славу по всей стране и всюду на вас будут смотреть с подозрением.
— Ах, не кричите так, Мартин, дорогой! — простонала мисс Вендикс. — Люди так грубы… Они так суетны, так нетерпеливы… Думают жить вечно, а на самом деле все в жизни кончится зеленой травой на мирном кладбище…
Хомер слушал, вытаращив глаза.
— И эта женщина, — продолжала мисс Вендикс тем же умирающим голосом, — боже, как она топала ногами! Именно такие ноги попирают Истинную Красоту!.
Тут Хомер окончательно взбесился.
— К черту вашу красоту! К черту все это художественное нытье! — заорал он. — Вам дело говорят: вы должны раз навсегда бросить ваше сюсюканье и перестать возиться с цветными, если не хотите неприятностей! Понятно вам?
Он отшвырнул ногой вышитый пуфик с могильными веночками. Мисс Вендикс прижала пальцы к вискам и с ужасом смотрела на звероподобного мужчину, топчущего ее хрупкий сиреневый мир.
— Не надо! Ради бога, не надо кричать так громко! — шептала она.
Хомер подхватил ее, как перышко, и привлек к себе:
— Ну же, Клем, будьте умницей…. Ведь вы же не хотите на самом деле, чтобы наша дочь вышла замуж за негра.
Мисс Вендикс слабо пискнула:
— Ах, делайте, что хотите… Я ничего не соображаю…
Именно в этот миг послышался робкий звонок. Мгновенно обретя силы, учительница бросилась к дверям.
— Я сама, я сама! — лихорадочно залепетала она. — Не надо так резко… И потом, может быть, это еще не он, а кто-нибудь из других детей.
Но это был он. Он стоял, держа на руках крохотного беленького, золотоволосого мальчугана, который доверчиво прислонился к плечу черного друга и смотрел на всех круглыми, как вишни, глазами.
— Добрый вечер, мисс Вендикс! — Чарли Робинсон дружелюбно улыбнулся учительнице. — Вот мы с Хуаном пришли на репетицию… Бэби, дай тете ручку. Ведь ты помнишь тетю, Хуан? В прошлый раз тетя дала тебе конфетку, и вообще она очень хорошая. Не бойся, Хуан, она тебя не обидит. Тетя никогда никого не обижает…
Это было свыше сил мисс Вендикс. Мучительно, словно пасту из трубочки, выдавливая из себя улыбку, она забормотала:
— Видишь ли, Робинсон… Дело в том, что репетиция… Ты, разумеется, поймешь меня, Робинсон…
За ее спиной выросла грузная фигура Хомера. Бесцеремонно оттеснив мисс Вендикс от дверей, Хомер встал перед детьми. Он не ответил на поклон Чарли.
— Мисс Вендикс полагает… э… э… что у тебя ничего не получится из роли волхва, Робинсон, — заговорил он, исподлобья глядя на мальчика. — Она думает, что тебе вообще не стоит заниматься театром. Все равно ничего у тебя не выйдет, парень, можешь мне поверить. — Он потянулся к ребенку: — Этого малыша оставь здесь, он нам пригодится. А сам можешь идти.
Чарли пристально посмотрел на учителя, и тот невольно отвел глаза.
— Понятно. Цвет моей кожи не понравился, так? — Мальчик говорил медленно, обдумывал каждое слово.
— Именно так, парень. Только не вздумай скандалить, как тогда, в школе. — Хомер надвинулся на Чарли. — Здесь тебе не поздоровится, будь покоен.
— Я совершенно спокоен, мистер Хомер, сэр, — сказал Чарли. Он спустил с рук ребенка и обратился к нему: — Хуан, маленький, иди к этому дяде. Это очень справедливый, ласковый, очень красивый дядя…
— Убирайся отсюда, наглая образина! — заорал во все горло Хомер.
Но Чарли уже исчез.
Хомер взял на руки ребенка. Однако, увидев вместо знакомого дружеского лица мальчика уродливую физиономию «ласкового дяди», Хуан вдруг заплакал и начал отчаянно отбиваться.
— Ишь, чертенок из Горчичного Рая! Такой же упрямый, как и другие! — прорычал вконец обозленный Хомер,
Долго еще слышал Чарли отдаленный плач золотоволосого ребенка, который должен был изображать миротворца Христа.
Мисс Вендикс пыталась утешить Хуана конфетой, но безуспешно.
— О, как мне жаль этого Робинсона! — тихонько вздыхала она. — Так жестоко прогнать его… Он был так красив в костюме волхва!.. И кем я его заменю теперь?
«Сентиментальная старая дура!» — пробормотал про себя Хомер».
16. Молодой Мак-Магон
— Нокдаун что надо! Штопор не сдрейфил!
— Ну, знаешь, твой Штопор в сравнении с Архангелом Бинки — просто рухлядь!
— Зато у него двойной слева и крюк правой, как ни у кого в мире!
— Чепуха! В клинч входит чуть не каждую минуту, увиливает, а потом — бац в солнечное сплетение!
— Много ты понимаешь! Вон у твоего Архангела такой куриный правый суинг — тошно смотреть!
— Ох ты, знаток! Мой Штопор как вышел из клинча да как дал ему опперкот — так Архангел, прямо закачался!
— Ставлю два против Штопора!
— Только не дрейфь, как в прошлый раз.
Этот тарабарский разговор вели между собой два молодых джентльмена, удобно расположившие ноги на столе, а туловища в мягких креслах гостиной директора школы Мак-Магона. Непонятная для непосвященных беседа касалась состязания двух известных боксеров, носивших клички «Штопор» и «Архангел» и широко известных всем молодым бездельникам Стон-Пойнта.
Фэйни Мак-Магон был занят важным делом: старался со своего кресла плюнуть так, чтобы попасть в медную плевательницу, стоящую в углу. Плевки виднелись уже на ковре, на кресле Роя Мэйсона, на этажерке с фарфоровыми безделушками, но в предмет своих стараний — плевательницу — Фэйни еще не удалось попасть ни разу..
Рой с ленивым любопытством следил за этими упражнениями. В другое время он непременно держал бы с Фэйни пари на плевки, потому что был очень азартен и ловил всякий случай для того, чтобы испытать судьбу. Фэйни беззастенчиво использовал эту страсть приятеля и обыгрывал его по любому поводу.
— Спорим, что тебе не добросить палки вон до вывески того бакалейного магазина, — обычно говорил он, когда ему хотелось «подработать».
— Ну вот, стану я из-за всякого пустяка спорить! — недовольно возражал Рой. — До той вывески всякий ребенок добросит!
— Ребенок, может, и добросит, а ты — нет, — подзадоривал его Фэйни. — Пятьдесят центов готов поставить и доказать тебе, что не добросишь.
Рой вспыхивал:
— Пятьдесят центов?.. А я ставлю доллар, что доброшу, и докажу тебе, что ты дурак!
От азарта и нетерпения он горячился, плохо целился, и желанный доллар переходил в карман Фэйни.
Сын директора, как местный уроженец, досконально знал всех собак и кошек в своем квартале. Поэтому он мог без всякого риска сказать Рою:
— Вон идет рыжая собака. Если она пройдет мимо калитки красного дома, я плачу тебе двадцать монет.
Рой оглядывал собаку и дом, не видел в них никаких отличительных признаков и сейчас же шел на приманку:
— А я утверждаю, что собака пройдет именно мимо калитки. Готов спорить на пятьдесят монет.
Конечно, Рой, приезжий с Юга, не мог знать, что рыжая собака живет в красном доме и, побывав на улице, непременно вернется через калитку домой. Но Фэйни это было отлично известно, он играл наверняка. Поэтому к моменту, когда Рою приходило очередное денежное письмо от отца, оказывалось, что он уже задолжал всю свою получку Мак-Магону. Рою никогда не приходилось ни лакомиться земляничным мороженым, ни ходить на приключенческие боевики, как Фэйни.
Сын директора так же удачно обыгрывал Роя в кости, кегли, карты, бильярд и в «три-два» — примитивнейшую игру океанских грузчиков, очень модную среди ребят Стон-Пойнта.
Рой охотно играл во все игры, лишь бы играть, лишь бы чувствовать в игре «огонек», как он говорил.
Кажется, азарт был в нем наследственным: говорили, что дед его, богатейший плантатор, проиграл в карты два имения и оставил своему сыну — отцу Роя — только небольшой домик в Натчезе да кучу долгов.
Потому и попал молодой аристократ с Юга в стон-пойнтовскую школу, к товарищу отца, а не в один из аристократических колледжей, куда должна была направить его фамильная гордость Мэйсонов.
В игре Рой всегда волновался, бледнел, пускался очертя голову в рискованные комбинации. Зато Фэйни играл с полным хладнокровием, спокойно обдумывал каждый свой ход и ничего не делал наобум.
Директор Мак-Магон гордился выдержкой и коммерческими способностями сына. Впрочем, все, что бы ни делал Фэйни, неизменно вызывало восторг отца. Все проделки Фэйни, начиная с самого раннего возраста, были предметом гордости и любования в семье. Передавались из уст в уста изречения маленького мак-магончика, свидетельствующие о его ранней гениальности: «Сегодня Фэйни сказал, что у бабушки на носу бородавка. Вот наблюдательный крошка!», или: «Фэйни нашел на чердаке старые бутылки и предложил их продать. Удивительно способный ребенок!»
«Весь в меня!» — удовлетворенно говорил старший Мак-Магон.
Позже, когда Фейни стал скаутом и начал приносить в дом разные значки, ленточки и дипломы, все это развешивалось по стенкам гостиной и с гордостью показывалось гостям. А когда он получил в отряде звание «орла», диплом на это звание повесили на самом видном месте — над камином. Впрочем, и вся-то гостиная была сверху донизу украшена изображениями младшего Мак-Магона во все периоды его еще столь недолгой жизни. То это был младенец, купающийся в ванночке или роющийся в песке, то малец на игрушечном коне, то неустрашимый футболист, то командующий парадом бойскаутов «орел», то, наконец, игриво прикладывающийся к горлышку бутылки участник пикника.
Родителям было сказано, что это всего лишь крем-сода, взятая для большей живописности, но ближайшим друзьям Фэйни поведал совсем другое.

Два молодых джентльмена, удобно расположив ноги на столе, вели между собой тарабарский разговор.
В число этих друзей входил Мэрфи, потом одноклассник Фэйни — долговязый и неумный Лори Миллс, и в самое последнее время — Рой Мэйсон.
Странные это были отношения! Рой прекрасно понимал, что и по уму и по воспитанию Фейни значительно ниже его. Втайне он презирал своего дружка, но Фэйни, как более хитрый и энергичный, умел влиять на южанина и втягивал его в свои развлечения и занятия: в глубине души Фэйни признавал превосходство Роя во всем, что требовало ума и «джентльменства».
Дома Фэйни позволял себе распоясываться: здесь ему прощались любые выходки. Когда же выходки становились невыносимыми, отец объяснял их чудачествами, свойственными всякой талантливой натуре.
А мать?
Но кто же думал о матери или о младшей девочке, сестре Фэйни, в доме Мак-Магонов! И мать и дочь бродили по дому, совсем забытые и придавленные превосходством своих двух мужчин.
Вот и сейчас Фэйни не обратил ни малейшего внимания на испуганное восклицание матери, увидевшей плевки.
— Подумаешь! — косясь на товарища, проворчал он. — Придет Кэт и сотрет — вот и всё. — Он взглянул на мать. — Впрочем, я могу все это вытереть сам, если ты мне дашь три доллара.
— Но, Фэниан, я только вчера дала тебе два доллара. — Мать говорила почти шепотом. — Это очень большие деньги, Фэниан. Куда же ты успел их истратить?
Фэйни щелкнул языком.
— Давала ты мне их вчера, а сегодня наступило уже сегодня. — И он захохотал, очень довольный своим остроумием.
Рой поежился. У них в Натчезе мать была первым лицом в доме, и никому не пришло бы в голову обращаться с ней так, как позволял себе обращаться с матерью Мак-Магон. Но, быть может, в нем, в Мэйсоне, говорит провинциализм? Может, он просто-напросто отстал? Ведь выговаривает же ему Фэйни за то, что у него устарелые понятия и что он закис у себя на милом, но старомодном Юге!
И хоть Рой и убрал ноги со стола, но он уже не встал в присутствии женщины, как непременно сделал бы это у себя на Юге. Мысленно он называл миссис Мак-Магон «старой шляпой» и презирал ее за то, что она робеет перед сыном и позволяет мужчинам командовать в доме.
Его мать надавала бы ему оплеух и прогнала бы в конюшню за малейший признак непочтительности. А эта ничего, терпит и, видимо, вытерпит все, что угодно. И Рой, думая так, все больше распускался и начинал во многом подражать приятелю.
— Нет, Фэйни, у меня нет больше ни цента, и ты это отлично знаешь. Вчера я отдала тебе последнее, — тихим голосом говорила между тем миссис Мак-Магон.
— Ну и скупая же ты, как я погляжу, — сказал «почтительный» сын.
Мать вскинула руки:
— Фэниан, что ты говоришь! Ведь отец небесный все видит, все слышит…
— Ну, завела теперь свою волынку! — пробормотал Фэйни.
Но мать уже убежала, счастливая, что может скрыться от любимца семьи.
Через минуту на смену миссис Мак-Магон явилась с тряпкой худенькая малышка с дрожащим бантом в коротких кудряшках апельсинового цвета. Увидав заляпанные плевками пол и вещи, малышка застыла.
— Ох, Фэйни, как ты можешь быть такой свиньей! — сказала она, и бант на ее голове задрожал еще сильнее.
— Цыц, ты, пигалица! — сказал ее брат и повелитель. — Поди сюда! Ближе… Еще ближе…
Кэт остановилась на безопасном расстоянии.
— Будешь щипаться, — сказала она, — я уж знаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41