OCR Денис
«Джим Томпсон. Кидалы»: У-Фактория; 2004
ISBN 5-94799-335-Х
Оригинал: Jim Thompson, “The Grifters”
Перевод: А. Давыдова
Аннотация
Опытному мошеннику Рою Диллону удалось скопить более 50 тысяч долларов. Однако когда он пытается кинуть очередную жертву на 20 долларов, его жестоко избивают. Его мать, Лилли, которая работает на мафию и к которой Рой не питает ни любви, ни уважения, буквально возвращает его из мертвых. Но, едва оправившись, Рой снова принимается за старое — опасное ремесло кидалы у него в крови...
Джим Томпсон
Кидалы
1
Когда Рой Диллон выбрался из магазина, его лицо было болезненно-зеленого цвета и каждый вдох причинял невероятные мучения. Такое с человеком мог сделать только очень сильный удар в живот, и Диллон получил именно такой. Да не кулаком, что тоже было бы скверно, а толстым концом тяжелой бейсбольной биты.
Он с трудом добрался до машины и рухнул на сиденье. Тут силы его оставили. Он застонал — чтобы залезть в машину, ему пришлось согнуться, а это вызвало судороги в животе, и теперь, задыхаясь, он высунулся из окна.
Пока его рвало, мимо проехало несколько машин: люди в них ухмылялись, глядя на Роя, сочувственно хмурились или с отвращением отводили глаза. Но Рою Диллону было слишком плохо, чтобы обращать на них внимание или думать о том, как он выглядит. Когда наконец его желудок опустел, он почувствовал себя лучше, хотя о том, чтобы вести машину, не могло быть и речи. К тому же прямо позади него остановился полицейский патруль — машина шерифа, потому что он был еще в пригороде, а не в самом Лос-Анджелесе, — и одетый в коричневую форму полицейский попросил его выйти на тротуар.
Диллон, пошатываясь, вылез из машины.
— Перебрали, мистер?
— Что?
— Нет, ничего. — Полицейский уже заметил, что от Диллона не пахнет спиртным. — Ваши права, пожалуйста.
Диллон предъявил права, заодно, будто бы случайно, демонстрируя свои кредитки. Подозрительное выражение лица полицейского сменилось сочувственным.
— Неважно выглядите, мистер Диллон. Что с вами стряслось?
— Отравился, наверное. Взял на обед сэндвич с цыпленком и салатом. Мне показалось, что вкус у него странный, но... — Он замолчал, улыбаясь робкой, жалкой улыбкой.
— Ага. — Полицейский мрачно кивнул. — Вы еще легко отделались. Ладно, — он окинул Диллона внимательным взглядом, — сейчас-то вы как? Может, отвезти вас к врачу?
— Нет-нет, мне уже лучше.
— У нас в отделении есть человек, который может оказать первую помощь. Я бы мог вас туда отвезти.
Рой вежливо, но твердо отказался. Любой затянувшийся контакт с полицией приведет к оформлению протокола, а даже самая невинная запись в протоколе может причинить неприятности. Именно поэтому его фамилия не значилась ни водной полицейской сводке. Даже в наисложнейших ситуациях профессиональный кидала Рой Диллон умудрялся обходить копов стороной. И сейчас он тоже не собирайся рисковать.
Полицейский вернулся в машину, где его ждал напарник, и они уехали. Рой помахал им на прощанье и сел обратно. Морщась от боли, он осторожно достал сигарету и закурил. Убедившись, что ему полегчало, он с трудом откинулся на спинку сиденья.
Он был в одном из пригородов Лос-Анджелеса, который, несмотря на то что практически слился с городом и стал его частью, сопротивлялся интеграции, как и многие другие. Отсюда до центра было почти тридцать миль — в это время дня на дорогу могло уйти немало времени. Прежде чем влиться в поток вечерних машин, необходимо отдохнуть, прийти в себя, и, что гораздо важнее, нужно восстановить все детали недавнего прокола, пока воспоминания о нем еще свежи в памяти.
Он на секунду прикрыл глаза. Открыл их, сосредоточившись на сигналах ближайшего светофора. И внезапно, не выходя из машины, мысленно вновь оказался внутри магазина. Он изучал обстановку, с беспечным видом потягивая лайм-соду у прилавка.
Магазин не отличался от сотен других магазинчиков Лос-Анджелеса: те же прилавки с содовой, витрины с сигарами, сигаретами и конфетами, журналы, книжки в мягких обложках, открытки на переполненных стеллажах. На Восточном побережье такие места назывались киосками или бакалеями. Здесь их обычно звали кондитерскими или просто лавками.
Диллон был единственным посетителем. Вторым человеком здесь был продавец, большой, грузный малый лет двадцати. Когда Диллон допивал содовую, он обратил внимание на то, с каким видом парень рассовывал лед по холодильным контейнерам. Лицо его выражало одновременно усердие и равнодушие. Он точно знал, что надо сделать, а выражение его лица говорило, что большего от него не дождутся. Ничего напоказ, никакого желания выслужиться. Диллон решил, что это сын хозяина, поставил стакан и слез с табурета. Он неторопливо подошел к кассе, и продавец отложил в сторону укороченную бейсбольную биту, с помощью которой утрамбовывал лед. Вытерев руки о фартук, он тоже приблизился к прилавку.
— Десять центов, — сказал он.
— И вон те мятные леденцы, пожалуйста.
— Двадцать центов.
— Двадцать центов? — Рой начал копаться в карманах, глядя на продавца, который нетерпеливо переминался с ноги на ногу. — Где-то у меня была мелочь. Точно помню. Вот черт...
Он раздраженно покачал головой и вытащил кошелек:
— Извините. С двадцатки будет сдача?
Продавец буквально выхватил купюру из рук Диллона. Он хлопком припечатал двадцатку к краю кассы и отсчитал сдачу. Диллон рассеянно взял ее, продолжая рыться в карманах.
— Ну что ты скажешь! Я же точно помню, где-то у меня была мелочь... — Он замолчал и радостно осклабился: — Вот они! Двадцать центов! Верните мою двадцатку, пожалуйста.
Продавец схватил центы и швырнул обратно купюру. Диллон направился к двери, замерев на секунду, окидывая безразличным взглядом стеллажи с журналами.
Уже десятый раз за этот день он делал «двадцатку», один из трех стандартных приемов кидалы. Другие два назывались «шлепок» и «кружево», они применялись обычно для больших сумм, но были не такими быстрыми и безопасными. Некоторые лохи постоянно попадались на эту удочку, сами того не замечая.
Диллон не видел, как продавец вышел из-за прилавка. Парень вдруг оказался прямо перед ним, издал обиженный рык и замахнулся битой, похожей на таран.
— Грязный жулик, — злобно процедил он. — Жулики меня все дурят и дурят, а папаша меня за это ругмя ругает!
Толстый конец биты воткнулся Диллону в живот. Даже продавца поразил тот эффект, который это произвело.
— Ну вот, что ж теперь-то, мистер, — забормотал он, — сами ведь напросились. Я... я даю вам сдачи с двадцати долларов, а потом вы у меня снова их получаете, и... — От самоуверенности парня не осталось и следа. — Вы сами виноваты, мистер.
Рой не думал ни о чем, кроме боли. Он поднял на продавца залитые слезами глаза, полные страдания и недоумения. Его взгляд полностью сломил парня.
— Это б-была ошибка, мистер. В-вы ошиблись, и я тоже ошибся, мистер. — Он попятился в испуге. — Чего вы на меня так смотрите!
— Ты меня убил, — прохрипел Диллон. — Ты убил меня, сволочь!
— Нет! Не нужно такое говорить, мистер!
— Я умираю! — просипел Диллон. И он кое-как выбрался из магазина.
Теперь, сидя в машине и разбирая это происшествие, он не видел причин винить себя. В его технике не было промахов. Ему просто не повезло. Произошла накладка, а от накладки застраховаться нельзя.
Рой возвращался в Лос-Анджелес. Поток машин становился все гуще, и ему то и дело приходилось давать по тормозам или, напротив, прибавлять скорость. С каждой минутой он приближался к смерти.
Смерти можно избежать, если он вовремя о себе позаботится. В противном случае ему оставалось всего три дня.
2
Мать Роя Диллона родилась в полунищей семье из захолустья. Когда она вышла замуж за тридцатилетнего железнодорожника, ей было тринадцать, а через несколько месяцев родился Рой. Вскоре после рождения сына ее муж попал в аварию, и она овдовела. Благодаря этому обстоятельству по местным меркам она стала богачкой. Целых двести долларов в месяц, которые можно тратить на себя. А никак иначе она и не собиралась их тратить.
Ее родители, которым она быстро сбагрила Роя, придерживались другого мнения. Они воспитывали мальчика три года, вымаливая у дочери жалкие подачки в несколько долларов. И вот однажды в городе появился ее отец. В одной руке он нес Роя, а в другой — хлыст. Он шел, чтобы в очередной раз доказать свою теорию, что высечь дочь никогда не поздно.
Но характер Лилли Диллон сформировался давным-давно, и никакая порка не могла его изменить. Однако она забрала Роя, поскольку выбора у нее не было, и, напуганная мрачными обещаниями отца присматривать за ней, уехала подальше от этих мест.
Поселившись в Балтиморе, Лилли нашла доходную и непыльную работу хозяйки в баре. В ее задачу входило развлекать мужчин и заставлять их тратить больше денег на выпивку. В целом, быть работе пыльной или нет, зависело от нее самой. Лилли Диллон ни на кого не тратила свое время; по крайней мере, не за пару долларов или выпивку. Ее холодное равнодушие часто злило посетителей, но работодателям оно понравилось. В конце концов, в мире было полно таких легкомысленных девиц-шлюшек, которые на все согласны за улыбку или выпивку. А красотка, которая не только выглядит на все сто, но еще и не глупа, — такая куколка на вес золота.
Ее обязанности расширились. Она стала управляющей, занималась приемом на работу, следила за вороватыми и бестактными сотрудниками, была посыльной, посредницей, наводчицей, собирала и распределяла деньги. Все выше и выше по лестнице... или, быть может, все ниже и ниже? Деньги лились рекой, но из этого потока мало что доставалось ее сыну.
Она хотела отправить его в школу-интернат, но, узнав, во сколько это ей обойдется, рассталась с этой мыслью. Лилли была вне себя. Пара тысяч долларов в год плюс дополнительные расходы — и это только за то, чтобы приглядывать за ребенком! Только за то, чтобы уберечь его от неприятностей! Да на такую прорву денег можно купить великолепную норковую шубу!
Там, верно, считают, что она полная дура! Скрепя сердце она решила, что станет заботиться о Рое сама. И никаких шалостей с его стороны, или она с него три шкуры спустит.
Впрочем, кое-какие врожденные инстинкты у Лилли оставались, и, хотя к тому времени даже они почти исчезли, иногда ее мучила совесть. К тому же что-то сделать было необходимо, хотя бы чтобы соблюсти формальности: уклонение от исполнения родительских обязанностей — для суда дело серьезное. Как бы то ни было — и Рой это инстинктивно чувствовал, — все, что ни делала Лилли, она делала только для себя, из страха или для успокоения совести.
Она относилась к нему как эгоистичная старшая сестра к непослушному младшему брату. Они вечно ссорились. Она любила отбирать у Роя какую-нибудь вкусность и съедать у него на глазах, пока тот прыгал вокруг нее и бесновался.
— Гадина! Старая, грязная свинья, вот ты кто!
— Смотри у меня, сопляк! — сердито кричала она в ответ. — Я тебя научу!
— Давай, научи, научи! Ты даже не можешь правильно сказать — «проучу»!
— Могу! Я так и сказала — проучу!
В школе Рой учился отлично и вел себя исключительно хорошо. Учиться ему было легко, а хорошее поведение говорило о здравом рассудке. Зачем нарываться на неприятности, если это ничего не принесет? Зачем болтаться после школы без дела, если можно торговать газетами, выполнять мелкие поручения или собирать мячи для гольфа? Время — деньги, а деньги правят миром.
Он был самым умным и примерным учеником в классе, чем вызывал раздражение своих товарищей. Но как бы часто и жестоко Роя ни били в классе, у Лилли это вызывало лишь насмешливое сочувствие.
— Всего лишь рука? — говорила она, если он показывал вывихнутую, распухшую руку.
А если ему выбивали зуб, она говорила:
— Всего лишь зуб?
А когда его били до полусмерти, угрожая при этом, что дальше будет хуже, она говорила:
— Ну и что ты ноешь? Может, тебя и убьют, но не съедят же.
Как ни странно, в такой ее реакции он находил определенное успокоение. На первый взгляд такая реакция была хуже, чем никакая, — это лишь усугубляло нанесенное оскорбление. Но за ней стояла страшная и жестокая логика. Философия фатализма — то, что тебя не убьет, сделает тебя сильнее, — была проявлением чего угодно, но не безразличия.
Он не любил Лилли, но постепенно стал ею восхищаться. Она не давала ему спуску, но с ее стороны это было проявлением великодушия. Ни одного неверного шага — Лилли знала, как позаботиться о себе.
Она не проявляла к нему никаких нежных чувств, пока он не подрос и не превратился в красивого крепкого юношу с черными волосами и широко расставленными серыми глазами. Тогда, к его тайному изумлению, он начал замечать, что отношение матери к нему переменилось: он слышал в ее голосе ласку, а во взгляде замечал едва скрываемую страсть. И, видя ее такой, зная, что скрывается за подобными переменами, он стал ее дразнить и получал от этого удовольствие.
Что-нибудь не так? Может, она хочет, чтобы он убрался отсюда и оставил ее в покое?
— Нет, Рой, что ты, мне хорошо с тобой.
— Да ладно, Лилли, ты просто не хочешь меня обижать. Я хоть сейчас готов очистить место.
— Пожалуйста, милый... — Она закусывала губу, чувствуя непривычную нежность, и лицо ее заливала краска. — Пожалуйста, не уходи. Я все же как-никак твоя мать.
Но ведь раньше все было по-другому? Она всегда выдавала его за младшего брата, и теперь менять что-то было слишком поздно.
— Я уйду прямо сейчас, Лилли. Я же знаю, ты этого хочешь. Просто боишься меня обидеть.
Он рано повзрослел, что было вполне естественно. Когда он заканчивал школу, ему исполнилось семнадцать, но он выглядел как двадцатилетний мужчина.
В ночь после выпускного вечера он сказал Лилли, что отчаливает. Навсегда.
— Отчаливаешь?
Он догадался, что для Лилли это не было неожиданностью, но примириться с этой мыслью ей было сложно.
— Но сейчас тебе нельзя уходить. Тебе надо в колледж!
— Нельзя. Денег нет.
Лилли неуверенно засмеялась и назвала его дурачком, стараясь не смотреть ему прямо в глаза: ей не хотелось, чтобы он вот так ушел, хотя она не сомневалась, что так и случится.
— У тебя есть деньги! Я дам тебе много денег; все, что у меня есть, твое! Ты...
— "Все, что у меня есть, твое", — прищурился Рой. — Хорошее название для песни, Лилли.
— Тебе открыта дорога в лучшие школы, Рой. В Гарвард, Йелль — куда хочешь. У тебя прекрасные оценки, а с моими деньгами — с нашими деньгами...
— Слушай, Лилли, ты же знаешь, что эти деньги только для тебя. Так всегда было.
Она вздрогнула, словно ее ударили, лицо болезненно исказилось, и элегантный костюм сорок четвертого размера вдруг как-то повис на ней; это был жестокий урок — она получила от жизни все, но по большому счету — ничего. На секунду он почти уступил. Почти пожалел ее.
А потом она все испортила. Она начала реветь, как ребенок, что для Лилли Диллон было очень большой глупостью, и, довершая эту нелепую и смехотворную картину, добавила:
— Не будь таким жестоким. Рой. Пожалуйста, не надо. Ты разбиваешь мне сердце...
Рой громко засмеялся. Он не смог удержаться.
— Всего лишь сердце, Лилли? — спросил он.
3
Рой Диллон жил в гостинице «Гровенор-Карлтон». Название намекало на роскошь, которой на самом деле и не пахло. Никаких ста номеров и ста ванн, которыми будто бы славилась гостиница, здесь не было. В «Гровенор-Карлтон» было восемьдесят номеров и тридцать пять ванных комнат, включая общие ванные на этажах и два туалета в вестибюле, где не стояло ни одной ванны. Это было четырехэтажное здание с фасадом из белого песчаника и небольшим вестибюлем, пол которого был выложен мозаикой. Здесь работали пенсионеры, которые рады были служить за мизерное жалованье и бесплатное жилье. Негр-посыльный, у которого на голове красовалась старая фуражка проводника, был и швейцаром, и лифтером, и на подхвате. Так что сервис оставлял желать лучшего. Но, как однажды заметил владелец гостиницы, большой любитель поболтать, если кто-то чертовски спешит, то может мотать отсюда в один из отелей Беверли-Хиллз, где, без сомнения, снимет отличный номерок за полсотни долларов в день, тогда как в «Гровенор-Карлтон» эти деньги платили за месяц.
В целом эта гостиница ничем не отличалась от подобных ей «семейных» и «деловых» отелей, которые вытянулись вдоль Седьмой Западной, или Санта-Моники, или вдоль любой другой магистрали Западного Лос-Анджелеса; они вполне устраивали супругов-пенсионеров и служащих, которым нужно было местечко поближе к работе. Большинство постояльцев были мужчины — чиновники, белые воротнички и тому подобные типы, — поскольку у хозяина были предубеждения относительно незамужних дам.
— Я так скажу, мистер Диллон, — сказал он во время их первой встречи. — Если я сдаю комнату женщине, это значит, что комната должна быть с ванной. Я настаиваю на этом, потому что иначе она засядет в общем душе и будет целыми днями мыть голову, стирать свое белье, одежду и все, что только можно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16