" - зло хрипел голос "Сергея Петровича". "Дома никого?"- "Не беспокойтесь... Наши сотрудники - люди дисциплинированные". "Вы объявите там... Высоко?" - "Никогда! Об этом забудьте! Это дело ваше. Ну - и наше теперь. Мы со своей стороны тоже примем меры..." - "Какие?" "Могу сказать только в общем: все должно и произойти естественно и выглядеть точно так же. Это все".
- Я поняла... - теряясь, проговорила Зинаида Петровна. - Я поняла: один - это ваш хозяин был. А второй?
- Не знаю... Только я слышала иногда, - покраснела, смешалась. - Так выходило, понимаете? Кто говорит. О чем. Какой голос... Так вот: собеседник был не из департамента. Это чужой человек был. Злой, беспощадный, с кровью... Сумасшед ший, понимаете? - захлебывалась, теряла слова, волнение нарастало все больше. - Я посуду мою, за едой хожу, убираюсь. Мне страшно стало. Неспроста это все. А вам, может, и пригодится... - И ушла, помахав ладошкой, незаметно, от бедра.
Зинаида Петровна вернулась домой с ощущением потного ужаса, смерти, вставшей внезапно за спиной. Написать в Киев по адресу, указанному в первом письме? Пересказать услышанное дословно? Ну уж нет...
Тогда как помочь? Поехать в Киев, отыскать следы, расспросить всех причастных, знающих? Нет. Глупости... Ведь не адрес утерянный, целое дознание провести надобно, а как? Только вред один...
Вот конверт. Мятый, замусоленный. Почерк невыработанный, малограмотный. Черт те что... Ведь нашелся же человек - надзиратель тюремный или кто-то в этом роде и рискнул уведомить. И, поди, внучку попросил написать, почерк-то детский... И перо свидетельствует, и нажим учебный... Он - решился. А все остальные - боятся.
Взяла конверт в руки, он был не простой, едва чернела витиеватая церковнославянская надпись, призыв какой-то. С трудом разбираясь в непривычной вязи, прочитала по складам: "Вся обличаемая от света являются". "То есть,- перевела с трудом, - все обнаруживается от света". Это ведь не случайный конверт... Человек его нашел специально и искал долго, лишь бы тайное сделать явным. И, повинуясь внутреннему, внезапно зазвучавшему голосу, подняла конверт к лампе и сразу же увидела: внутри написано что-то. Разорвала трясущимися руками; и вправду, текст: "Если хоть что узнаете писать по почте не надобно. Приезжайте в Киев и разыщите господина Евдокимова, он от "Нового времени", жил в гостинице "Русь". Если не живет боле - найдите в Сыскном Красовского, он вместо Мищука теперь. Он поможет во всем".
Мищук... Милый, славный, вспомнила еще одну встречу с ним, последнюю, она случилась в Летнем... По осени небо было высоким, блекло-синим, и ярко золотела листва на старых деревьях; долго стояли у пруда и следили за расплывающимся отражением лебедя... А долгожданных слов он так и не произнес...
Неудержимо потянуло в Летний. Правда, теперь весна в самом начале слякотная и мокрая петербургская весна, когда так мало тихих и светлых дней, и часто метут призрачные вьюги, покрывая мгновенно исчезающим снежным покровом тротуары и крыши домов... Да и статуи еще закрыты, никакой красоты. И все же решилась, благо недалеко. Перейдя Пантелеймоновский мост, миновала низенькие ворота, распахнутые настежь, здесь уже стояла круглая эстрада для оркестра, разобранная под зиму в прошлом году, и служители тщательно ее выметали. Гуляющих никого; прямые, уходящие к Неве аллеи и редкие скамейки пусты; и вдруг увидела: медленно, плавно движется навстречу высокая стройная женщина в собольем тюрбане и рядом другая - полная, с некрасивой фигурой и зонтиком в руке, разговаривают о чем-то, позади, на некотором расстоянии, вышагивают усатенькие в штатском, старательно делая вид, что к дамам не имеют никакого отношения. Женщины приблизились. "Да это же Императрица..." - екнуло сердце и застучало - какая гимназистка всю свою юность не мечтает о такой встрече... Вот уже и гимназия исчезла в дымке и царствование пятнадцатый год другое, а все же пришлось... И, поклонившись дамам глубоко и уважительно, сказала дерзко: "Ваше Величество, Христом Богом заклинаю, помогите несчастной женщине, в Киеве арестован мой близкий человек, чиновник полиции, преданнейший и честнейший! Я прошу вашего заступничества!"
Высокая переглянулась с попутчицей. ("Да ведь это Вырубова, собственной персоной! - пронеслось в голове у Зинаиды Петровны, - странно, они никогда не выезжают из Царского...") И, словно подтверждая сомнение, Александра (или та, кого Зинаида Петровна таковою сочла) произнесла раздраженно:
- Это невозможно, наконец! С чего вы, милая, взяли, что я могу помочь? Я обыкновенная женщина, и ради Бога! - и, нервно теребя перчатку, отошла в сторону.
Спутница взглянула уничижительно:
- Вы читаете газеты? Все газеты пишут, что ваш протеже - защитник евреев! Это неприлично, наконец...
Смотрела им вслед долго. Высокая Петровская ваза мешала, но за орлеными колоннами, обрамляющими выход на Мойку, увидела все же, как бойко подкатили - один за другим - два автомобиля, женщины неторопливо усаживались, расправляя узкие длинные юбки, и почтительно ожидали мужчины, обнажив головы. "Это, несомненно, Императрица... - подумала с горечью. - И она не захотела помочь... Это, верно, оттого, что я - не Маша Миронова1..."
...В этот же вечер Зинаида Петровна села в поезд и направилась в Киев. Зачем? Она вряд ли смогла бы объяснить. Мищук исчез, может быть - совсем пропал, и что же, смириться? Странная, вдруг возникшая мысль о великом подвиге провинциальной девочки, без раздумья бросившейся в пекло ради любимого человека, мучила и терзала даже. Зинаида Петровна не смогла противостоять бурному и неотвязно звучащему призыву: он одинок теперь, он покинут всеми, и нет никого на целой земле, кто бы смог или даже захотел спасти.
Стук колес тревожный и убаюкивающий; сколько раз вторгалась в ее жизнь дорога, чугунные рельсы, по которым поезд летел куда угодно, только не к счастью. Что оно такое, это странное слово, емкое, наполненное всегда по-разному, ведь и не поймешь... Но звучит красиво: с-часть-е... И это значит, что у каждого должна быть часть, только ему принадлежащая, та несомненная часть жизни (или вся - кто знает?), когда человек владеет внутри себя самым главным, тем владеет, без чего никак не может обойтись. Тот, кто именно с этой частью себя самого в ладу, - тот и счастлив. Но ведь это так трудно...
Недавний рассказ горничной будоражил, не давал уснуть. Зинаида Петровна, неискушенная в тонкостях розыскной работы, в ее малопонятной психологии, доходила до сути интуитивно, судорожно напрягая не привыкшую к подобной работе голову. "Так... - думала, - девушка, с виду простенькая, изложила мне некий факт, обстоятельства некие, коим я объяснение найти вряд ли смогу. Гость Сергея Петровича требует от него, чтобы кого-то убили. Гость этот - не от жандармов, не из Охранного, не из департамента, одним словом. Но он имеет право требовать от государственного чиновника, по роду службы подвластного высшим должностным лицам государства и самому Государю только! Кто же он такой, этот незнакомец, и кто дал ему такие необъятные права? А что отвечает Сергей Петрович? Он говорит: "Если вы провалитесь, вы утащите за собой не только своих, но и государство!" Это, впрочем, понятно: Сергей Петрович государству служит и об нем печется. А "свои"? Кто это? Что общего у Охранного с этими "своими"? Так... Этот гость еще что-то сказал... Вот: "Все под угрозой! Конец всему!" Что он имел в виду? Революционеров? Вряд ли... Революция, конечно, мельтешит по России, но сил пока не имеет, пока с революционерами худо-бедно справляются. Тогда с кем же не справляются? С кем или с чем не в состоянии справиться государство? Странно как... Или этот еще вопрос гостя: "Вы там, наверху, объявите?" И ответ: "Нет, никогда-с! Теперь это дело только ваше. Ну, и наше, к сожалению..." Интересно-то как... Собираются сделать вместе нечто такое, что должно остаться в страшном секрете даже от Царя! Что это?
Под утро Зинаида Петровна сладко зевнула, так и не найдя ответа. Но одно поняла непреложно: все, о чем рассказала горничная, - имеет самое прямое отношение к Мищуку. Почему? Да потому, что туманные слова Сергея Петровича вдруг обрели предметный и страшный смысл: "Объяснить ничего не могу... Высшие интересы... Пусть Евгений примирится, иначе машина уничтожит его". Это очень понятно: Евгений пересек дорогу государственному паровозу. И этот паровоз раздавит его, не заметив... "Но теперь нас двое... подумала не без гордости. - И мы еще посмотрим..." Вспомнилось лицо горничной, испуг в глазах. Нет, не наигранно это все было. А очень даже правдиво. Что-то ожидает в Киеве?
...Проснулась Зинаида Петровна от вдруг скользнувшего по лицу солнечного луча - по-весеннему горячего и яркого. Открыла глаза: на диване напротив сидел, замерев, молодой человек в сюртуке, большеглазый, черноволосый, с высоким лбом и красиво вырезанными ноздрями небольшого, слегка вздернутого носа. Поблескивало пенсне, подрагивала цепочка около уха, казалось, попутчик боится пошевелиться.
- Что... с вами? - испуганно спросила Зинаида Петровна.
- О-о! - обрадовался молодой человек. - Вы проснулись! Вы спали так крепко, я боялся разбудить... Я теперь возвращаюсь в Киев из Ниццы отдыхал, поправлял здоровье. Позвольте рекомендоваться, - встал и изящно поклонился, - Богров, Дмитрий Григорьевич. Помощник присяжного поверенного. А теперь я, с вашего позволения, вас оставлю, - улыбнулся. - Может быть, вы желаете позавтракать? Здесь совсем неплохой ресторан. - И удалился, аккуратно прикрыв за собою дверь.
"Мне его сам Господь послал... - Зинаида Петровна скользнула в туалет и начала приводить себя в порядок.- В конце концов я даже не знаю, где остановиться, я первый раз в Киеве, а он здесь вполне свой и поможет такой славный молодой человек..."
Он ждал в коридоре, у окна, и весело улыбнулся, скользнув взглядом по миловидному лицу Зинаиды Петровны. Она была все еще хороша собой. Шел впереди, указывая дорогу, усадил за столик, вежливо передал прейскурант.
- Вы сами, пожалуйста... - улыбнулась. - Я вам доверяю.
Официант с салфеткой на локте ожидал почтительно- господа есть господа.
И вот возник судак по-польски, легкое белое вино, салат неизвестно из чего, но ошеломляюще аппетитный, и, заправив салфетку за воротник, Дмитрий произнес с улыбкой:
- Прошу вас, сударыня. Все очень просто и очень удобно, но, если желаете, я готов обслужить вас как паж,- глаза смеялись, он радовался жизни и не скрывал этого.
- Нет-нет, - сделала ручкой, - вы меня очень обяжете, если позволите все делать самой. Вы живете в Киеве?
- Да... У родителей собственный дом, доходный, на Бибиковском. Кстати, вы где решили остановиться?
- Еще не знаю... - Зинаида Петровна отправляла салат в рот мелкими незаметными порциями. Было вкусно, но не очень удобно. Дома, одна, предпочитала уплетать за обе щеки и даже чай прихлебывала не с блюдца (что делают обыкновенно кухарки), а с ложечки, чего и вообще никто и никогда не делает. - У меня нет здесь знакомых, тем более друзей...
- Это несправедливо! - перебил задорно. - А я? Вот что... В доме несколько совершенно свободных и вполне пристойно обставленных квартир. Я возьму ключи у управляющего, и вы поселитесь за милую душу! Как вам мой план?
- О, прекрасный! - искренне захлопала в ладоши. - Но... ваши родители... Это удобно?
- Да вполне, вполне, положитесь на меня! - обрадовался он. - Мой отец известный в нашей... - взглянул исподлобья, с недоверием, - еврейской среде... Вас не смущает? В общем, известный человек.
- Господь с вами! - возмутилась искренне. - Я чужда предрассудков! Это такие глупости, право...
- Возможно... - сказал рассеяно. - Возможно... Так вот: родители душки, так что не беспокойтесь. Знаете, такая жалость, что здесь не подают фаршированную рыбу! Наша кухарка Циля делает такую рыбу! Вы знаете, что значит фаршированная рыба? Не знаете? И не надо! Вы пообедаете с нами и все узнаете! Я так рад, что смогу вам помочь...
Киев встретил суетой вокзальных залов, Зинаида едва поспевала за своим новым знакомым, певучая речь вливалась в уши словно бесконечная мелодия; удивленно улыбнулась: "Надо же..."
- То наша мова, - ответил улыбкой Богров. - В 1907 году, кажется, был Государь в Могилеве, ну - встречают, речь держат, а он, бедный, - ни бум-бум! "Что это за язык?" - спрашивает губернатора, тот отвечает: "Украиньский, Ваше Величество! Мова то есть". Император подумал и спросил: "А что, разве есть такой язык?"
Богров выжидательно взглянул.
- В самом деле? - вежливо отозвалась. - Но согласитесь, язык у нас у всех один- русский, только диалекты разные.
- Вы это не вздумайте сказать интеллигентному украинцу, - посоветовал Богров.
Осталась позади шумная привокзальная площадь, въехали на Бибиковский бульвар, Зинаида увидела памятник, спросила - скорее из вежливости:
- Кто это?
- О-о, - отозвался Богров, - ваш вопрос повод для сопоставления. Помните? "Он взял Париж, он основал лицей" 1. Заслуживает памятника? А этот... Он основал свеклосахарный завод...
- Тоже дело, - рассмеялась Зинаида. - Так кто же он?
- Граф Бобринский... Он еще и учредитель Царскосельской железной дороги, - и такое открытое пренебрежение прозвучало в голосе Богрова, что Зинаида удивленно покачала головой.
- Да вы, никак, революционер?
- Останови-ка... - приказал Богров кучеру. - Тут уже недалеко, - объяснил, вежливо подал руку, помог выйти. Понимаете, я - еврей. И, как всякий еврей, я не могу любить эту власть. Власть черты оседлости, процентной нормы и идиомы "жид пархатый". Понимаете?
- Понимаю, - кивнула. - Трудный вопрос. Но вот у вашего батюшки доходный дом.
- Он еще и член Дворянского клуба, - вяло произнес Богров.
- Вот видите... - обрадовалась. - Кто хочет - тот может. Вопреки всему!
- Но ведь все, кроме нас, - благодаря, а не вопреки. Это справедливо?
- Не знаю, - растерялась. - Нет, наверное... Но ведь это не вчера началось. И не в России.
- Но в России это должно закончиться, - сказал непримиримо.
- Вы знаете - как? - махнула рукой. - Революция? Это уже было. Пожары, убийство, разорение. Нет.
- Есть и другие способы... - От мелькнувшей сумасшедшей улыбки Зинаиде Петровне стало не по себе.
- Послушайте... Дмитрий... Я, право же, боюсь к вам идти. Мне страшно. Вы как-то сразу сделались другим...
Крепко взял под руку.
- А мы уже пришли...
И в самом деле: справа уходил в небо многоэтажный дом крашеного кирпича, занятной архитектуры - изогнутые, затейливо отделанные фронтоны и классические навершия окон. Все это очень напоминало что-то, было таким знакомым. Перехватив взгляд Зинаиды, Богров насмешливо сощурился.
- По заказу деда строили... Он по-русски писал о еврейской жизни и до сих пор имеет своих читателей. Он хотел, чтобы дом неуловимо напоминал синагогу...
- Да. Что-то мавританское, - согласилась. - Ваша испанская родина.
- У нас нет родины, - белозубая усмешка превратилась в оскал. - Но сделаем все, чтобы оная появилась. Нам на пятый этаж. Лифт работает, не беспокойтесь.
Поднялись, мелкокивающий управляющий отпер красивые двери с начищенными ручками, и Зинаида оказалась в огромной квартире, модно обставленной в стиле модерн.
- Если что - звоните ему.
Богров поклонился и ушел.
- Телефон - здесь, - повел рукой управляющий, зачастив головой вверх и вниз мелко-мелко, словно заводная игрушка.
И Зинаида осталась наедине с собой. Первым делом она прошлась по комнатам, заглянула на кухню, в ванную. Да-а... Строитель предусмотрел все для жизни без забот и нервов; светлые, огромные комнаты с высокими потолками; тщательно подогнанный и отделанный паркет; гардины и легкие шторы; мебель, которая вписывалась в пространство так, словно родилась вместе с этим пространством. Удобная плита, обилие шкафов и шкафиков, невиданные краны и метлахская плитка удивительной красоты... Никогда прежде не видела Зинаида таких квартир. Приходилось бывать и в очень богатых, но там все было в археологической пыли и заставлено так, что человеку и поместиться было негде, здесь же все радовало и призывало: живи, наслаждайся, мир создан для тебя одного... "Да неужто настанет такой день, - думала, - когда все мы, все люди станем жить вот так, беззаботно и радостно, и наши устремления будут направлены только на духовное обогащение, на то, чтобы понять жизнь и проникнуть в Божественный замысел? Вряд ли... Слаб человек и пуст. Жаден и глуп. Наивен и восторжен. Завистлив и безжалостен. И поэтому всегда предпочитает обещания, сказку, погоню за выдумкой Метерлинка1 реальному тяжелому труду, взаимопомощи и искренней заботе о ближних своих. Разве может устроиться жизнь иначе? Никогда!" Эти размышления прерваны были резким телефонным звонком, и Зинаида Петровна сняла трубку.
- Здесь... - и запнулась. Назвать себя? Что-то подсказало: делать этого не следует.
- Можете себя не называть, - послышался в трубке встревоженный девичий голосок. - Я вас знаю, но теперь не до объяснений...
- Хорошо, - согласилась, - но на один вопрос вам придется ответить если вы хотите продолжения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30