Тогда все было спокойно, король находился там, где и должен был находиться: в королевской ложе, а не в изгнании, как сейчас, и мы, неаполитанцы, могли ходить в свой собственный театр.Наш друг Аугусто Лагана, директор театра, решил начинать каждый сезон постановкой одной из опер Вагнера, и эта традиция продолжалась до начала следующей войны. Сегодня мне захотелось отпраздновать открытие оперы, и я оделся, как мы тогда одевались на премьеры… Мы иногда достаем старые платья и все эти остатки былой роскоши и играем в прошлое.«Я знаю», — захотелось сказать Полу, но он промолчал.— По такому случаю Джанни даже начистил до блеска серебряные галуны на своей ливрее.— Мне кажется, его сиятельство встретил мадам не тогда, когда давали «Лоэнгрина», а когда исполнялась «Франческа да Римини» Опера Джоаккино Россини (1792—1868).
. Та дама, что господин встретил на «Лоэнгрине»… Я не хочу напоминать господину ее имя.— Вполне возможно, — произнес Креспи мечтательно. — Может, ты и прав, Джанни… Как там поется в «Риголетто» Опера Джузеппе Верди (1813-1901).
: «Сердце красавицы склонно к измене…»Он вполголоса начал напевать знаменитую арию.— Если бы не брачный контракт, нас бы не было в Неаполе, — продолжал он. — Нет-нет, я женился на очаровательной женщине. Ее настроение не могли испортить даже мои бесплодные и сухие занятия математикой. Не так ли, Джанни?— Его сиятельство имеет право так думать, — осторожно ответил Джанни.— Ладно, все это теперь в прошлом… — вздохнул Креспи. — Как и ужины, которые мы устраивали в честь артистов после премьер…— Всегда свежая рыба из залива и лимонный шербет, — уточнил Джанни.— Это тоже была своего рода традиция… Я принимал здесь божественную Сезанцони, Федора Шаляпина, Тито Скипа Скипа, Тито (1888—1965) — итальянский оперный певец (тенор).
и великого Беньямино Джильи Джильи, Беньямино (1890—1957) — итальянский оперный певец (тенор).
, Джильду делла Рицца и маэстро Масканьи… Помнишь, Джанни, как Джильи после обеда пел «Luna Rossa» «Красная луна» — народная неаполитанская песня.
…— Надо сказать, что он очень любил ваше «Лакрима-Кристи» Сорт белого мускатного вина.
, ваше сиятельство.Креспи выпрямился.— Какую великолепную мысль ты мне подал, Джанни! У нас наверняка осталось несколько бутылок.Пол начал выказывать признаки раздражения. Ему вдруг показалось, что он участвует в тщательно отрепетированном спектакле, который устроили два старика, разыгрывающие настоящую неаполитанскую комедию, пытаясь забыть о действительности. От созерцания накрытого стола его аппетит усилился, и он пожалел, что не захватил из столовой какой-нибудь еды, которую при случае мог бы вытащить из кармана. Но теперь речь шла не о воспоминаниях. Джанни покинул столовую и через минуту вернулся с бутылкой, горлышко которой было обернуто девственно-белой салфеткой. Он налил немного вина в рюмку дона Этторе, который благоговейно поднес ее ко рту.— Черт возьми, Джанни!.. Это тебе не морковный сок.— Уж точно нет, ваше сиятельство! Это ваше вино. Ваше вино с вашим гербом на бутылке.— У меня виноградники в предгорьях Везувия — настоящее волшебное кольцо Вакха, окружающее поместье Вулкана, — пояснил дон Этторе с преувеличенным одушевлением. — Плохо только, что с начала войны за ними никто не ухаживает, и меня предупредили, что немцы, отступая, заминировали их, чтобы перекрыть дорогу к аэродрому, расположенному ниже по склону. Это бутылка тридцать девятого года… Наш последний урожай, да, Джанни? К счастью, это был хороший год.Он наклонился к Сабине, которая попыталась отказаться:— Простите меня, синьор Креспи, но я не могу пить вино на пустой желудок. Я могу затянуть арию из «Аиды», и вам это может не понравиться, особенно после певцов, о которых вы рассказывали.Дон Этторе замер и задумчиво смотрел на нее, словно оживляя в памяти длинную череду прекрасных лиц оперных див, взволнованных только что исполнявшейся ими музыкой. Пол тоже любовался ее изящным профилем под золотым шлемом волос. «Неудивительно, что Жюэн обратил на нее внимание», — подумал он. Она почувствовала, что он за ней наблюдает, и настороженно обернулась.— Если бы я знал, то захватил бы банку тушенки из пайка — только для того, чтобы съесть ее из красивой тарелки, — прошептал он, чтобы успокоить ее.— Раз ничего больше нет, давайте ваш джем, — попросила она тихо.Стараясь, чтобы хозяин дома ничего не заметил, он передал ей под скатертью упаковку. Она улыбнулась и начала жевать липкую сладость, пряча ее в ладони, как девчонка. Его охватило ощущение счастья, какого он не испытывал с того времени, когда думал, что во время лодочной прогулки по Чарлз-ривер влюбился в некую Энис. Вино подмигивало ему из хрустальных бокалов, как та синьорина, на которую намекал Джанни. Он выпил, закрыв глаза с пылом истинно верующего человека.— Капля блаженства в готовом обрушиться мире, — вздохнул Креспи, словно угадав его состояние. — Мои слова следует понимать буквально: этот двухсотлетний дом, где прошла вся моя жизнь, доживает последние дни. Каждый вечер я ложусь спать с ощущением, что ночью он рухнет и похоронит меня под обломками. В соседнее здание в начале июля попала бомба, и я боюсь, что скоро здесь будет слышен только грохот падающих стен, а не музыка.— Не все так мрачно, дон Этторе! Мне кажется, дом еще достаточно крепок.— Он больше не может опираться на соседний особняк, и я вынужден подпирать разными бревнами и балками стену, выходящую на площадь Сан-Паскуале.— Вам, наверное, было очень страшно, — сказала Сабина.— Джанни тогда тоже уехал к матери, что его и спасло. Я же мог погибнуть в самом центре парка вилла Коммунале под обломками кафе «Вакка», в которое всегда ходил. Когда его разбомбили, я как раз шел туда. Я очень его любил, оно было дорого всем коренным неаполитанцам вроде меня. Это был еще Неаполь восьмидесятых. Там пили марсалу из цветных рюмок. Потом я часто слушал духовой оркестр, игравший в беседке в парке… Да, это случилось тринадцатого июля, за несколько дней до того, как разрушили церковь Санта-Кьяра. Я распластался на земле, не понимая, что бомбят не только кафе, но и весь район, прилегающий к парку. Как только бомбы перестали падать, я бросился к дому. Повсюду валялись камни, начались пожары, слышались крики… Это было ужасно. Когда я прибежал сюда, то увидел Домитиллу, появившуюся из-за стены дыма, растрепанную и простирающую руки, как сомнамбула. Она кричала: «Дом сейчас упадет на нас, дом сейчас упадет!» Я взял себя в руки и попытался успокоить девочку… Само собой, ее отца не было дома.Волнение мешало ему говорить. Повисло молчание, и Пол услышал, как где-то далеко бьют часы. Он через стол перегнулся к старику:— Синьор Креспи, понимаю, какие испытания вам пришлось перенести, и благодарю вас за то, что вы угостили нас в такое время всеобщего дефицита этим восхитительным нектаром, но я не забыл о нашем деле, которое, увы, не располагает к возлияниям… Опишите мне эту девушку.Дон Этторе, кажется, посчитал его вопрос праздным, если не нескромным.— Я собираюсь допросить ее в госпитале, — уточнил Пол. — И намерен проверить все…Глаза старика забегали.— Могу я сделать вам признание? Из тех, которые делают только случайным знакомым? Два или три месяца назад Домитилла стала радостью этого дома. Настоящим утешением для нас с Джанни. Маленькая шестнадцатилетняя танагрская статуэтка, которую отец держал взаперти. Может быть, он боялся, что она свяжется с сомнительными личностями, которые бывали у него в гостях. Хуже всего то, что он не мог ее нормально кормить. Сколько раз нам приходилось — не так ли, Джанни? — подкармливать ее из нашего скромного пайка… Но иногда я даже радовался, что у нее такой отец, иначе она не искала бы убежища здесь, у нас.Лицо его приняло восторженное выражение, и Пол захотел спросить, не ее ли он видел тогда у дома и каким способом она благодарила его за драгоценную пищу.— Но на этот раз ее терпение лопнуло, и она возненавидела квартиру на третьем этаже. Может, причина ее решения в чем-то, о чем я не знаю, но она дала мне понять, что не собирается сюда возвращаться.Он глубоко вздохнул. «Она вернется, — хотел сказать Пол в утешение старику. — Если она и в самом деле душа этого дома, она появится вновь, грациозно выйдя из фиакра или из морской пены в длинном старинном платье».— Что касается еды… Простите мне этот маскарад, — продолжил дон Этторе более веселым голосом, словно желая прогнать подступившую печаль. — Может быть, когда-нибудь я смогу угостить вас по-настоящему, если Джанни еще не разучился готовить.— Вы что, ничего не ели сегодня? — спросила Сабина.— Почему, ел. Утром — яблоко, немного меда и молочных продуктов, которые Джанни привез от матери, — сказал он, улыбаясь. — Это, конечно, весьма скудная пища, но, как говорят англичане, съедай каждый день по яблоку, и не придется звать врача. Я никогда так хорошо себя не чувствовал, правда. Пойдемте, дорогая, я покажу вам свои картины, чтобы вы имели представление о том, каким изысканным городом был когда-то Неаполь.Он подошел к Сабине и галантно предложил ей руку, чтобы проводить в ломившуюся от мебели гостиную, двери которой выходили на длинную галерею. На низких столиках громоздились стопки книг, что создавало особую атмосферу, проникнутую исследовательским духом и эрудицией, которой Пол не ожидал найти в этом палаццо, словно замершем вне времени и пространства. Джанни, чье лицо покрылось от волнения красными пятнами, торжественный и чопорный, зажег свечи, озарившие комнату теплым светом. Креспи предложил Сабине присесть на широкую софу, обитую шелком цвета ее волос. Ей показалось, что вино — хотя она и выпила всего несколько глотков — ударило ей в голову, и она неожиданно почувствовала такую усталость, что захотелось закрыть глаза.— Синьора, последний раз я видел на войне женщин в тысяча девятьсот шестнадцатом, — сказал дон Этторе. — Мы тогда сражались на стороне победителей, я командовал эскадроном. Вы так же очаровательны, как они… — прошептал он, вновь охваченный воспоминаниями.Он заметил, что Сабина его не слушает. Пучок немного ослаб, лицо осунулось, и она задремала с детским выражением на лице и остатками джема в уголках рта. Он заговорщицки ей улыбнулся, хотя она этого и не видела.— Как она провалилась в сон, — прошептал он, обращаясь к Полу. — Словно всегда здесь жила.Пол задумчиво кивнул. Он, в отличие от Креспи, боялся, что у него могут украсть ночь любви, и даже не решался взглянуть на женщину. Его взгляд блуждал по стенам.— Какой великолепный вариант «Дидоны и Энея» Солимены Солимена, Франческо (1657—1747) — итальянский живописец.
, — сказал он, чтобы прервать молчание. — Я видел только фотографию большой картины из палаццо Спинелли.Креспи оживился.— Это этюд, — ответил он. — Вижу, вы разбираетесь в живописи…— По правде говоря, я не очень хорошо знаю неаполитанскую школу!— Ее считают провинциальной, а зря… Все забыли, что в конце восемнадцатого века Неаполь был самым большим городом Европы! У меня есть несколько прекрасных полотен, с которыми я никогда не расставался. Вот эта — «Святое семейство» Ланфранко Ланфранко, Джованни (1580—1647) — итальянский живописец и гравер.
, в детстве я ее так любил, что родители даже думали, что я стану священником. Вот два натюрморта: один принадлежит кисти Паоло Порпоры Порпора, Паоло (1617—1680) — итальянский живописец.
, другой — Руопполо Руопполо, Джан-Баттиста (1620-1685) — итальянский живописец, мастер натюрморта.
. Посмотрите, сколько блюд, кажется, что и в самом деле обедаешь. Эти парные картины кисти Рафаэля Менгса Менгс, Антон-Рафаэль (1728—1779) — знаменитый немецкий живописец.
достались мне от деда. А этот редкий Ваккаро Ваккаро, Андреа (1598—1670) — живописец неаполитанской школы.
так возвышает и умиротворяет меня, что, любуясь им, я даже решил несколько сложных уравнений.— Вы знаете, что в мои обязанности входит также выяснение мест, где прячут произведения искусства, для того, чтобы предотвратить их уничтожение оккупационной армией? Вы никогда не думали о том, что бомбардировки… а также этот сомнительный сосед, который жил над вами… Вы не думали о том, чтобы отнести их в подвал, чтобы защитить?Креспи пожал плечами:— Вы можете представить, как мы с Джанни снимаем их со стены и тащим по лестнице, рискуя поскользнуться и упасть, только для того, чтобы на них обрушились своды подвала? Это там они будут в опасности! И потом — где теперь большой вариант «Дидоны»? В каком сыром погребе, в каком монастыре валяется эта картина, ничем не защищенная от воров и бандитов? Нет, капитан, эти полотна никогда не покинут комнаты, где они висели всегда. На этом доме несчастье уже оставило свои отметины, и я не буду добавлять к ним новые, оголяя стены. Представьте себе, что к трещинам прибавятся пятна от исчезнувших картин, как клейма! Я тогда не смогу работать здесь, — сказал он, показывая на два раскрытых фолианта на письменном столе.Пола охватило любопытство. Он нагнулся и прочел: «Uber Formal Unentscheidbare Satze der „Principia Methematica“ und Verwandter Systeme» «О формально нерешаемых теоремах „Основ математики“ и родственных системах» (нем.).
. Вокруг книг лежали листы, покрытые уравнениями, записанными мелким аккуратным почерком.— Я вижу, что во время ваших прогулок вы думаете не только о виноградниках! — воскликнул Пол, пораженный серьезностью трактата.— Да, — ответил Креспи скромно, — на коллоквиуме, проходившем в Неаполе в тысяча девятьсот десятом году, я предложил новый вариант подхода к решению теоремы Ферма. Это, знаете ли, такое простое с виду утверждение, которое вот уже триста лет не может доказать ни один математик.— А вам… вам это удалось?— Мой друг Гёдель Гёдель, Курт (1906—1978) — американский математик австрийского происхождения.
, единственный немецкий математик, с которым я не поссорился, уверен, что существуют теоремы, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть и которые суть не что иное, как недоказуемые утверждения.Он взглянул на спящую Сабину.— Ну, довольно математики, вернемся к действительности. Если мы с вами пойдем на третий этаж, что нам делать с синьорой? — спросил он, понижая голос. — Не станем же мы ее будить…— Я… я не хотел бы, чтобы она нас искала, если проснется, — шепнул Пол ему на ухо.— Не волнуйтесь, Джанни останется здесь и проводит ее наверх. Пойду предупрежу его.Через несколько минут он вернулся.— Надеюсь, что не показался вам слишком самодовольным — это я о теореме. Знаете, я не только прячусь от жизни за теорией и абстракциями, я внимательно слежу за продвижением ваших войск и много времени провожу в кафе, решая кроссворды из «Маттино».Он повернулся и медленно пошел по галерее. Пол последовал за ним.— А еще я вспоминаю прошлое… давно ушедшие дни… Представьте себе, на этих консолях стояла великолепная коллекция фарфора из Каподимонте Город в окрестностях Неаполя, в котором в XVIII в. находилась знаменитая фарфоровая мануфактура.
, которой я дорожил больше всего. Во время бомбардировки все вещицы упали на пол и разбились на мелкие кусочки. Так вот, к моему величайшему удивлению… хотя мне казалось, что я к ним безразличен… я до сих пор не могу прийти в себя… Там был один фарфоровый слон, рядом с которым меня сфотографировали, когда мне было четыре года… Фотография тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года… Так вот, друг мой, если бы в тот день, когда он разбился, я нашел решение теоремы Ферма, меня бы и это не утешило.Его голос звучал глухо, поток его речей постепенно иссякал, и он замолчал, задумавшись и глядя на покрытую пылью мебель.— Впрочем, во мне снова просыпается математик, когда я вспоминаю, что в маленькой гостиной ничего не разбилось, несмотря на то что ее трясло так же, как и галерею. Следовало бы создать теорию случайностей и хаоса. Хотите взглянуть?— Окна маленькой гостиной расположены на противоположной стене дома, это меняет исходные данные, — произнес Пол нетерпеливо. — А мы, к сожалению, не можем провести у вас всю ночь, синьор Креспи.— У нас достаточно времени, чтобы я мог показать вам кое-что, что вас может заинтересовать, потому что, не поймите меня превратно, для американского офицера вы очень образованный человек. Может быть, вы слышали о поэте-романтике, которого звали Шелли?— Образованный американец должен был бы ответить «да», — проворчал Пол насмешливо.— Представьте, он с семьей жил в этом доме сто двадцать пять лет назад. Вы знали об этом?Пол настороженно смотрел на хозяина:— В этом самом доме?— Я часто принимаю английских студентов, которые, путешествуя по Европе, приходят ко мне, чтобы узнать, не сохранились ли у меня какие-нибудь документы. Мне приходится их разочаровывать, отвечая, что никаких документов у меня нет, хотя Шелли действительно был здесь, и в той комнате, которую я собираюсь показать вам, тоже… Там есть занятные предметы, относящиеся к той эпохе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
. Та дама, что господин встретил на «Лоэнгрине»… Я не хочу напоминать господину ее имя.— Вполне возможно, — произнес Креспи мечтательно. — Может, ты и прав, Джанни… Как там поется в «Риголетто» Опера Джузеппе Верди (1813-1901).
: «Сердце красавицы склонно к измене…»Он вполголоса начал напевать знаменитую арию.— Если бы не брачный контракт, нас бы не было в Неаполе, — продолжал он. — Нет-нет, я женился на очаровательной женщине. Ее настроение не могли испортить даже мои бесплодные и сухие занятия математикой. Не так ли, Джанни?— Его сиятельство имеет право так думать, — осторожно ответил Джанни.— Ладно, все это теперь в прошлом… — вздохнул Креспи. — Как и ужины, которые мы устраивали в честь артистов после премьер…— Всегда свежая рыба из залива и лимонный шербет, — уточнил Джанни.— Это тоже была своего рода традиция… Я принимал здесь божественную Сезанцони, Федора Шаляпина, Тито Скипа Скипа, Тито (1888—1965) — итальянский оперный певец (тенор).
и великого Беньямино Джильи Джильи, Беньямино (1890—1957) — итальянский оперный певец (тенор).
, Джильду делла Рицца и маэстро Масканьи… Помнишь, Джанни, как Джильи после обеда пел «Luna Rossa» «Красная луна» — народная неаполитанская песня.
…— Надо сказать, что он очень любил ваше «Лакрима-Кристи» Сорт белого мускатного вина.
, ваше сиятельство.Креспи выпрямился.— Какую великолепную мысль ты мне подал, Джанни! У нас наверняка осталось несколько бутылок.Пол начал выказывать признаки раздражения. Ему вдруг показалось, что он участвует в тщательно отрепетированном спектакле, который устроили два старика, разыгрывающие настоящую неаполитанскую комедию, пытаясь забыть о действительности. От созерцания накрытого стола его аппетит усилился, и он пожалел, что не захватил из столовой какой-нибудь еды, которую при случае мог бы вытащить из кармана. Но теперь речь шла не о воспоминаниях. Джанни покинул столовую и через минуту вернулся с бутылкой, горлышко которой было обернуто девственно-белой салфеткой. Он налил немного вина в рюмку дона Этторе, который благоговейно поднес ее ко рту.— Черт возьми, Джанни!.. Это тебе не морковный сок.— Уж точно нет, ваше сиятельство! Это ваше вино. Ваше вино с вашим гербом на бутылке.— У меня виноградники в предгорьях Везувия — настоящее волшебное кольцо Вакха, окружающее поместье Вулкана, — пояснил дон Этторе с преувеличенным одушевлением. — Плохо только, что с начала войны за ними никто не ухаживает, и меня предупредили, что немцы, отступая, заминировали их, чтобы перекрыть дорогу к аэродрому, расположенному ниже по склону. Это бутылка тридцать девятого года… Наш последний урожай, да, Джанни? К счастью, это был хороший год.Он наклонился к Сабине, которая попыталась отказаться:— Простите меня, синьор Креспи, но я не могу пить вино на пустой желудок. Я могу затянуть арию из «Аиды», и вам это может не понравиться, особенно после певцов, о которых вы рассказывали.Дон Этторе замер и задумчиво смотрел на нее, словно оживляя в памяти длинную череду прекрасных лиц оперных див, взволнованных только что исполнявшейся ими музыкой. Пол тоже любовался ее изящным профилем под золотым шлемом волос. «Неудивительно, что Жюэн обратил на нее внимание», — подумал он. Она почувствовала, что он за ней наблюдает, и настороженно обернулась.— Если бы я знал, то захватил бы банку тушенки из пайка — только для того, чтобы съесть ее из красивой тарелки, — прошептал он, чтобы успокоить ее.— Раз ничего больше нет, давайте ваш джем, — попросила она тихо.Стараясь, чтобы хозяин дома ничего не заметил, он передал ей под скатертью упаковку. Она улыбнулась и начала жевать липкую сладость, пряча ее в ладони, как девчонка. Его охватило ощущение счастья, какого он не испытывал с того времени, когда думал, что во время лодочной прогулки по Чарлз-ривер влюбился в некую Энис. Вино подмигивало ему из хрустальных бокалов, как та синьорина, на которую намекал Джанни. Он выпил, закрыв глаза с пылом истинно верующего человека.— Капля блаженства в готовом обрушиться мире, — вздохнул Креспи, словно угадав его состояние. — Мои слова следует понимать буквально: этот двухсотлетний дом, где прошла вся моя жизнь, доживает последние дни. Каждый вечер я ложусь спать с ощущением, что ночью он рухнет и похоронит меня под обломками. В соседнее здание в начале июля попала бомба, и я боюсь, что скоро здесь будет слышен только грохот падающих стен, а не музыка.— Не все так мрачно, дон Этторе! Мне кажется, дом еще достаточно крепок.— Он больше не может опираться на соседний особняк, и я вынужден подпирать разными бревнами и балками стену, выходящую на площадь Сан-Паскуале.— Вам, наверное, было очень страшно, — сказала Сабина.— Джанни тогда тоже уехал к матери, что его и спасло. Я же мог погибнуть в самом центре парка вилла Коммунале под обломками кафе «Вакка», в которое всегда ходил. Когда его разбомбили, я как раз шел туда. Я очень его любил, оно было дорого всем коренным неаполитанцам вроде меня. Это был еще Неаполь восьмидесятых. Там пили марсалу из цветных рюмок. Потом я часто слушал духовой оркестр, игравший в беседке в парке… Да, это случилось тринадцатого июля, за несколько дней до того, как разрушили церковь Санта-Кьяра. Я распластался на земле, не понимая, что бомбят не только кафе, но и весь район, прилегающий к парку. Как только бомбы перестали падать, я бросился к дому. Повсюду валялись камни, начались пожары, слышались крики… Это было ужасно. Когда я прибежал сюда, то увидел Домитиллу, появившуюся из-за стены дыма, растрепанную и простирающую руки, как сомнамбула. Она кричала: «Дом сейчас упадет на нас, дом сейчас упадет!» Я взял себя в руки и попытался успокоить девочку… Само собой, ее отца не было дома.Волнение мешало ему говорить. Повисло молчание, и Пол услышал, как где-то далеко бьют часы. Он через стол перегнулся к старику:— Синьор Креспи, понимаю, какие испытания вам пришлось перенести, и благодарю вас за то, что вы угостили нас в такое время всеобщего дефицита этим восхитительным нектаром, но я не забыл о нашем деле, которое, увы, не располагает к возлияниям… Опишите мне эту девушку.Дон Этторе, кажется, посчитал его вопрос праздным, если не нескромным.— Я собираюсь допросить ее в госпитале, — уточнил Пол. — И намерен проверить все…Глаза старика забегали.— Могу я сделать вам признание? Из тех, которые делают только случайным знакомым? Два или три месяца назад Домитилла стала радостью этого дома. Настоящим утешением для нас с Джанни. Маленькая шестнадцатилетняя танагрская статуэтка, которую отец держал взаперти. Может быть, он боялся, что она свяжется с сомнительными личностями, которые бывали у него в гостях. Хуже всего то, что он не мог ее нормально кормить. Сколько раз нам приходилось — не так ли, Джанни? — подкармливать ее из нашего скромного пайка… Но иногда я даже радовался, что у нее такой отец, иначе она не искала бы убежища здесь, у нас.Лицо его приняло восторженное выражение, и Пол захотел спросить, не ее ли он видел тогда у дома и каким способом она благодарила его за драгоценную пищу.— Но на этот раз ее терпение лопнуло, и она возненавидела квартиру на третьем этаже. Может, причина ее решения в чем-то, о чем я не знаю, но она дала мне понять, что не собирается сюда возвращаться.Он глубоко вздохнул. «Она вернется, — хотел сказать Пол в утешение старику. — Если она и в самом деле душа этого дома, она появится вновь, грациозно выйдя из фиакра или из морской пены в длинном старинном платье».— Что касается еды… Простите мне этот маскарад, — продолжил дон Этторе более веселым голосом, словно желая прогнать подступившую печаль. — Может быть, когда-нибудь я смогу угостить вас по-настоящему, если Джанни еще не разучился готовить.— Вы что, ничего не ели сегодня? — спросила Сабина.— Почему, ел. Утром — яблоко, немного меда и молочных продуктов, которые Джанни привез от матери, — сказал он, улыбаясь. — Это, конечно, весьма скудная пища, но, как говорят англичане, съедай каждый день по яблоку, и не придется звать врача. Я никогда так хорошо себя не чувствовал, правда. Пойдемте, дорогая, я покажу вам свои картины, чтобы вы имели представление о том, каким изысканным городом был когда-то Неаполь.Он подошел к Сабине и галантно предложил ей руку, чтобы проводить в ломившуюся от мебели гостиную, двери которой выходили на длинную галерею. На низких столиках громоздились стопки книг, что создавало особую атмосферу, проникнутую исследовательским духом и эрудицией, которой Пол не ожидал найти в этом палаццо, словно замершем вне времени и пространства. Джанни, чье лицо покрылось от волнения красными пятнами, торжественный и чопорный, зажег свечи, озарившие комнату теплым светом. Креспи предложил Сабине присесть на широкую софу, обитую шелком цвета ее волос. Ей показалось, что вино — хотя она и выпила всего несколько глотков — ударило ей в голову, и она неожиданно почувствовала такую усталость, что захотелось закрыть глаза.— Синьора, последний раз я видел на войне женщин в тысяча девятьсот шестнадцатом, — сказал дон Этторе. — Мы тогда сражались на стороне победителей, я командовал эскадроном. Вы так же очаровательны, как они… — прошептал он, вновь охваченный воспоминаниями.Он заметил, что Сабина его не слушает. Пучок немного ослаб, лицо осунулось, и она задремала с детским выражением на лице и остатками джема в уголках рта. Он заговорщицки ей улыбнулся, хотя она этого и не видела.— Как она провалилась в сон, — прошептал он, обращаясь к Полу. — Словно всегда здесь жила.Пол задумчиво кивнул. Он, в отличие от Креспи, боялся, что у него могут украсть ночь любви, и даже не решался взглянуть на женщину. Его взгляд блуждал по стенам.— Какой великолепный вариант «Дидоны и Энея» Солимены Солимена, Франческо (1657—1747) — итальянский живописец.
, — сказал он, чтобы прервать молчание. — Я видел только фотографию большой картины из палаццо Спинелли.Креспи оживился.— Это этюд, — ответил он. — Вижу, вы разбираетесь в живописи…— По правде говоря, я не очень хорошо знаю неаполитанскую школу!— Ее считают провинциальной, а зря… Все забыли, что в конце восемнадцатого века Неаполь был самым большим городом Европы! У меня есть несколько прекрасных полотен, с которыми я никогда не расставался. Вот эта — «Святое семейство» Ланфранко Ланфранко, Джованни (1580—1647) — итальянский живописец и гравер.
, в детстве я ее так любил, что родители даже думали, что я стану священником. Вот два натюрморта: один принадлежит кисти Паоло Порпоры Порпора, Паоло (1617—1680) — итальянский живописец.
, другой — Руопполо Руопполо, Джан-Баттиста (1620-1685) — итальянский живописец, мастер натюрморта.
. Посмотрите, сколько блюд, кажется, что и в самом деле обедаешь. Эти парные картины кисти Рафаэля Менгса Менгс, Антон-Рафаэль (1728—1779) — знаменитый немецкий живописец.
достались мне от деда. А этот редкий Ваккаро Ваккаро, Андреа (1598—1670) — живописец неаполитанской школы.
так возвышает и умиротворяет меня, что, любуясь им, я даже решил несколько сложных уравнений.— Вы знаете, что в мои обязанности входит также выяснение мест, где прячут произведения искусства, для того, чтобы предотвратить их уничтожение оккупационной армией? Вы никогда не думали о том, что бомбардировки… а также этот сомнительный сосед, который жил над вами… Вы не думали о том, чтобы отнести их в подвал, чтобы защитить?Креспи пожал плечами:— Вы можете представить, как мы с Джанни снимаем их со стены и тащим по лестнице, рискуя поскользнуться и упасть, только для того, чтобы на них обрушились своды подвала? Это там они будут в опасности! И потом — где теперь большой вариант «Дидоны»? В каком сыром погребе, в каком монастыре валяется эта картина, ничем не защищенная от воров и бандитов? Нет, капитан, эти полотна никогда не покинут комнаты, где они висели всегда. На этом доме несчастье уже оставило свои отметины, и я не буду добавлять к ним новые, оголяя стены. Представьте себе, что к трещинам прибавятся пятна от исчезнувших картин, как клейма! Я тогда не смогу работать здесь, — сказал он, показывая на два раскрытых фолианта на письменном столе.Пола охватило любопытство. Он нагнулся и прочел: «Uber Formal Unentscheidbare Satze der „Principia Methematica“ und Verwandter Systeme» «О формально нерешаемых теоремах „Основ математики“ и родственных системах» (нем.).
. Вокруг книг лежали листы, покрытые уравнениями, записанными мелким аккуратным почерком.— Я вижу, что во время ваших прогулок вы думаете не только о виноградниках! — воскликнул Пол, пораженный серьезностью трактата.— Да, — ответил Креспи скромно, — на коллоквиуме, проходившем в Неаполе в тысяча девятьсот десятом году, я предложил новый вариант подхода к решению теоремы Ферма. Это, знаете ли, такое простое с виду утверждение, которое вот уже триста лет не может доказать ни один математик.— А вам… вам это удалось?— Мой друг Гёдель Гёдель, Курт (1906—1978) — американский математик австрийского происхождения.
, единственный немецкий математик, с которым я не поссорился, уверен, что существуют теоремы, которые нельзя ни доказать, ни опровергнуть и которые суть не что иное, как недоказуемые утверждения.Он взглянул на спящую Сабину.— Ну, довольно математики, вернемся к действительности. Если мы с вами пойдем на третий этаж, что нам делать с синьорой? — спросил он, понижая голос. — Не станем же мы ее будить…— Я… я не хотел бы, чтобы она нас искала, если проснется, — шепнул Пол ему на ухо.— Не волнуйтесь, Джанни останется здесь и проводит ее наверх. Пойду предупрежу его.Через несколько минут он вернулся.— Надеюсь, что не показался вам слишком самодовольным — это я о теореме. Знаете, я не только прячусь от жизни за теорией и абстракциями, я внимательно слежу за продвижением ваших войск и много времени провожу в кафе, решая кроссворды из «Маттино».Он повернулся и медленно пошел по галерее. Пол последовал за ним.— А еще я вспоминаю прошлое… давно ушедшие дни… Представьте себе, на этих консолях стояла великолепная коллекция фарфора из Каподимонте Город в окрестностях Неаполя, в котором в XVIII в. находилась знаменитая фарфоровая мануфактура.
, которой я дорожил больше всего. Во время бомбардировки все вещицы упали на пол и разбились на мелкие кусочки. Так вот, к моему величайшему удивлению… хотя мне казалось, что я к ним безразличен… я до сих пор не могу прийти в себя… Там был один фарфоровый слон, рядом с которым меня сфотографировали, когда мне было четыре года… Фотография тысяча восемьсот шестьдесят седьмого года… Так вот, друг мой, если бы в тот день, когда он разбился, я нашел решение теоремы Ферма, меня бы и это не утешило.Его голос звучал глухо, поток его речей постепенно иссякал, и он замолчал, задумавшись и глядя на покрытую пылью мебель.— Впрочем, во мне снова просыпается математик, когда я вспоминаю, что в маленькой гостиной ничего не разбилось, несмотря на то что ее трясло так же, как и галерею. Следовало бы создать теорию случайностей и хаоса. Хотите взглянуть?— Окна маленькой гостиной расположены на противоположной стене дома, это меняет исходные данные, — произнес Пол нетерпеливо. — А мы, к сожалению, не можем провести у вас всю ночь, синьор Креспи.— У нас достаточно времени, чтобы я мог показать вам кое-что, что вас может заинтересовать, потому что, не поймите меня превратно, для американского офицера вы очень образованный человек. Может быть, вы слышали о поэте-романтике, которого звали Шелли?— Образованный американец должен был бы ответить «да», — проворчал Пол насмешливо.— Представьте, он с семьей жил в этом доме сто двадцать пять лет назад. Вы знали об этом?Пол настороженно смотрел на хозяина:— В этом самом доме?— Я часто принимаю английских студентов, которые, путешествуя по Европе, приходят ко мне, чтобы узнать, не сохранились ли у меня какие-нибудь документы. Мне приходится их разочаровывать, отвечая, что никаких документов у меня нет, хотя Шелли действительно был здесь, и в той комнате, которую я собираюсь показать вам, тоже… Там есть занятные предметы, относящиеся к той эпохе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49