Будь Мгал в добром здравии, он, безусловно, сумел бы положить конец их блужданиям по степи, где стороны света не смог бы определить и сам Шимберлал, однако в редкие моменты просветления рассудка сил у него хватало лишь на то, чтобы хлебнуть мутной дождевой воды из фляги и проглотить скверно пахнущую кашицу из окончательно размокших лепешек и вяленого мяса. А потом перед внутренним взором его вновь начинали проплывать пейзажи далеких земель, мелькать лица Эмрика, Чики, новорожденного сына и его тезки — мудреца Менгера, которого Мгал не сумел некогда уберечь от своих сородичей, видевших в каждом чужеземце врага.…Впрочем, и сам он в пятнадцать лет думал точно так же и считал, что добра от чужаков ждать не приходится. И первым побуждением его при виде старика, привалившегося к вросшему в землю замшелому валуну, было всадить в него копье, и не сделал он этого лишь потому, что тот и так был изрядно потрепан щервагом и едва ли мог дожить до заката. На изодранного когтями чешуйчатой твари чужака Мгал тогда, собственно, и внимания не обратил — значительно больше заинтересовал его лежащий неподалеку от валуна щерваг. Тварей этих обходили стороной даже стаи оголодавших за зиму волков, и хотя Люди Чащоб, случалось, ставили на них западни-бревнода-вы, они и помыслить не могли о том, чтобы выйти на бой с бронированным чудищем, чью шкуру не могли пробить ни копье, ни меч или топор, ни даже рогатина с выкованными из железа оконечниками.Сперва мальчишка подумал, что на чужака напало смертельно раненное, издыхающее от старости или ран чудище, однако тело щервага, достигавшее восьми шагов в длину и казавшееся отлитым из темной, кое-где позеленевшей от времени бронзы, не было изувечено, и, только обойдя его со всех сторон, Мгал разглядел торчащий из глазницы твари обломок узкого клинка. Того самого, чья обмотанная вытертым ремешком рукоять лежала у ног старика…Если бы кто-нибудь сказал мальчишке, что израненный старик этот мог убить щервага, он смеялся бы до слез, хохотал до упаду. Он видел изувеченного молодым щервагом Дрягла и хорошо помнил охотничьи истории о неуязвимости приземистой и стремительной гадины, способной своими кошмарными жвалами перекусить человека пополам, но, повторно, внимательнейшим образом осмотрев дохлую тварь, иных ран на ее теле не обнаружил. Тогда он тщательно изучил следы на земле, и они окончательно убедили мальчишку в том, что охотившееся на старика чудище погибло от его жилистых, немощных, на первый взгляд, рук.О! Чужак, убивший щервага, заслуживал того, чтобы приглядеться к нему повнимательней, решил Мгал, и, не выпуская из рук копья, приблизился к залитому кровью незнакомцу. Заглянул в побелевшее от боли лицо с густыми бровями, тяжелым орлиным носом и оттопыренной нижней губой и отметил, что кожа у старика сильно загорела. Потом осмотрел оставленные когтями щервага глубокие рваные раны на теле чужака и подумал, что, будь тот из племени Людей Чащоб, его можно было бы попробовать спасти. То есть попробовать можно и так, жаль будет, если первый известный Мгалу человек, одолевший щервага, истечет на его глазах кровью.Помимо этой была и еще одна причина, наведшая мальчишку на мысль о необходимости помочь чужаку. Люди Чащоб не знали, что такое кража, и если он намеревался присвоить себе шкуру, жвала и когти щервага, то должен был что-то дать старику взамен или что-то сделать для него. Поколебавшись между торжественным погребением чужака или попыткой вернуть ему жизнь, Мгал остановился на последнем — уж очень хорош был щерваг: на крупных чешуях его не заметно было даже следа мутно-желтого налета, которым покрывалась шкура этих чудовищ к старости.Наскоро перевязав истекавшего кровью незнакомца его же лохмотьями, мальчишка взвалил старика на спину — случалось ему таскать тяжести и побольше, например ветверогих ксиопов или пятнистых тхенгаров, — и зашагал по еле заметной тропе, ведшей к Гнилому озеру.Чужак упорно не желал приходить в себя, и временами Мгалу казалось, что тот вот-вот уйдет в Чащобы Мертвых, но Вожатый Солнечного Диска явно благоволил к старику. И к Мгалу тоже, потому что не раз он, вспоминая впоследствии, как тащил Менгера по осеннему желто-красному лесу, думал, что с этого-то и началась для него новая жизнь. Жизнь, в которую прочно вошли Дивные Города, язык Лесных людей и зачатки языка южан, древние государства Юш, Мондараг и Убер-ту, Время Большой Беды и Великое Внешнее море, караванщики и владыки, мудрецы и пахари, стражники и красавицы танцовщицы, цифры, буквы и слова, способные, будучи начертанными на песке, заменить человеческую речь…Но до этого, до тихих бесед у весело потрескивающего костерка, до нескончаемых рассказов Менгера, во время которых сильные пальцы старика плели сети или обтачивали древки стрел, было еще далеко. Ибо после того, как Мгал принес чужака на берег Гнилого озера и перевез в сшитой из коры пироге на крохотный островок, надо было прочистить кровоточащие раны незнакомца, приложить к ним старательно разжеванные и смешанные с золой стебельки пучай-травы, напоить взваром верли-цы… Никогда прежде мускулистый и рослый не по годам мальчишка не задумывался над тем, что для удержания жизни в теле раненого необходимо несравнимо больше сил, знаний и умения, чем для того, чтобы отправить человека в Чащобы Мертвых. И, быть может, именно с тех пор он потерял охоту убивать — с простым делом справится каждый, — если уж браться, так за то, что не всякому по плечу. Однако и эти мысли пришли позже, когда Менгер смог уже сам выбираться из шалаша, а туша щервага, за шкурой, жвалами и когтями которого Мгал, занятый уходом за раненым, так и не нашел время сходить, была уже изорвана и изглодана всеядным чащобным зверьем.Старания Мгала принесли свои плоды, и с выздоровлением Менгера начались странные беседы старика с мальчишкой, перемежавшиеся рытьем землянки, поскольку близящуюся зиму в шалаше не пережить, а вести пришлеца в деревню было никак нельзя. Завет предков — убей чужака, — .сохранившийся, надо думать, еще со времен Большой Беды, родичи Мгала помнили и блюли неукоснительно. И даже с матерью, сетовавшей на слишком долгие отлучки младшего сына, из которых тот почему-то возвращается без добычи, мальчишка не решался поделиться своей тайной, и то ли тайна эта, то ли завораживающе сложный мир, о котором рассказывал ему Менгер, с каждым днем все больше отдаляли его от родных и близких: братьев, сверстников и соплеменников, не желавших знать ничего кроме охоты и возни на скудных своих, постоянно разоряемых всевозможным зверьем огородах.Вновь и вновь перед внутренним взором северянина, сгорбившегося в седле понуро бредущей по бесконечной, промокшей насквозь степи лошади, возникало видение крохотного островка, лежащего посреди Гнилого озера, похожего на сотни других таких же озер, испятнавших лохматую шкуру Северных Чащоб. Он будто воочию видел склонившиеся к вызолоченной закатом воде ветви ливорив и слышал хрипловатый голос сидящего у костра Менгера, повествующего о Солончаковых пустошах, полноводной Гатиане и море Грез, о древних городах, занесенных песками пустынь, пожранных джунглями, утонувших в страшных бездонных болотах. Всему было место в рассказах чужака: великому переселению народов, вышедшим из берегов морям, крушению империй и появлению новых сел и городов, деяниям героев, подвигам и предательствам, бескорыстной любви и —испепеляющей душу ненависти, верности, тщеславию и всепобеждающему терпению созидателей, складывающих из кирпичиков прошлого здание грядущего. Оказавшийся совсем не таким старым, как показалось мальчишке в первый момент, Менгер, впрочем, был мастером не только рассказывать чудесные истории. Он умел ловить рыбу, бить зверя, рубиться на мечах и врачевать раны. Когда приспела нужда, он выдубил шкуры, снятые с добытых Мгалом зверей, и сшил из них одежду взамен изодранных шервагом лохмотьев. Вырезал миски из мягкой древесины, смастерил кружки из коры. Сделал лук, которому позавидовал бы любой охотник из племени Людей Чащоб, и с тех пор, как Мгал увидел, с какой ловкостью старик посылает изготовленные им же самим смертоносные стрелы в цель, он перестал опасаться оставлять его одного на острове.О, Мгал уже тогда понимал, как многому успел научить его чужеземец, и не сомневался, что со временем сумеет перенять все, что знает его мудрый учитель, ибо тот ничего не скрывал от любознательного мальчишки. Он уже тогда сообразил, что Вожатый Солнечного Диска привел в их места не какого-то никчемного бродягу, а человека во всех отношениях незаурядного — Менгер упомянул как-то раз, что некие люди гнались за ним до самых Облачных гор и прекратили преследовать его, только когда он миновал Орлиный перевал. Не догадывался мальчишка лишь о том, что время ученичества его будет недолгим. Теперь-то, вспоминая грустную улыбку старика, не устававшего повторять что до многого Мгалу придется доходить своим умом, он понимал — мудрый учитель отдавал себе отчет в том, что рано или поздно Люди Чащоб выследят его ученика, и тогда…Задумывался об этом и Мгал, но, памятуя, как метко пускает стрелы, как мастерски владеет мечом и копьем южанин, был уверен, что тот сумеет оборонить свою жизнь. Другое дело, не задавался он никогда вопросом: захочет ли Менгер защищаться? Старик не захотел. Изрубленное тело его взывало к отмщению, но Мгал не мог поднять руку на родичей. Не мог он и жить с убийцами своего учителя. Смертью своей Менгер, не обагривший руки свои кровью соплеменников Мгала, не оставил ему выбора. За взятую жизнь не было заплачено жизнью, примирение было невозможно, и выученик Менгера не вернулся в родную деревню, ибо стала она для него чужой. Ему не о чем было говорить с Людьми Чащоб и незачем видеть их заросшие бородами лица. Он заставил себя забыть их имена, попрощался, как должно, с учителем и, не дожидаясь возвращения бывших соплеменников на остров, кроваво-золотой осенью ушел к Облачным горам.За осенью встречи пришла осень разлуки, и одного не мог простить плачущий ночами от нестерпимого горя мальчишка своему учителю: почему тот не сказал, не предупредил, не увел его на юг, подальше от свято чтущего обычаи предков племени? И лишь полгода спустя, на Орлином перевале, понял, что второй раз потрепанный щервагом старик не сумел бы перебраться через Облачные горы…— Мгал! Ты слышишь меня? Проснись! У нас неприятности!— Да, Менгер… Я слышу… — Северянин с усилием разомкнул веки и некоторое время с недоумением всматривался в серую пелену дождя. — Лив?.. Что случилось? Мы достигли подножия гор?— Нет, кажется, нас обнаружили Девы Ночи! Гляди!Прикрываясь ладонью от льющейся с неба воды, Мгал уставился в указанном дувианкой направлении.— Я ничего не вижу. Или нет, постой… Однако прежде чем северянин сумел что-либо рассмотреть, из стены дождя вырвались обнаженные всадницы на разбрызгивающих во все стороны грязь, отчаянно фыркающих и сопящих, отдаленно напоминающих муглов тварях, носы которых были увенчаны устрашающего вида рогами.— Бай-ай-йар! Бай-ай-йар! — истошно вопили чудные наездницы, черные, блестящие от воды, тела которых казались вымазанными дегтем.— На этот раз удача нам изменила! — взревел Бемс, изо всех сил стараясь удержаться на обезумевшей от ужаса лошади.Лив схватилась за меч, но удар, нанесенный ей в грудь древком копья, сбросил ее наземь, и тут же на спину девушке прыгнула одна из чернокожих наездниц.Лошадь Мгала, заржав дурным голосом, поднялась на дыбы, и это окончательно вывело северянина из сонного оцепенения. Поймав узду и сжав бока перепуганного животного коленями, он огляделся по сторонам и, мгновенно оценив обстановку, зычно крикнул:— Не сопротивляйтесь! Мы ищем моего брата-купца, пропавшего в степи! У нас нет причин враждовать с Девами Ночи!— У нас-то нет! А у них, похоже, имеются! — просипел Бемс, которого две чернокожие девицы тщетно пытались вытащить из седла. Бравый моряк не сопротивлялся, так же как и Мгал, сообразив, видимо, что нгайи доставят их к подножию Флатарагских гор быстрее, чем они сумеют добраться до них самостоятельно. Глава пятаяСЫНОВЬЯ ОЦУЛАГО — Тимилата, тебя желает видеть ярунд Уагадар. Не заставляй его ждать, толстяк и без того выглядит так, словно его лишанг укусил. — Сокама — Блюстительница опочивальни ай-даны — выпучила глаза, надула щеки и, присев, развела в стороны руки с растопыренными пальцами, очень похоже изобразив дожидавшегося в приемной жреца.— Скажи, что я сейчас выйду. — Тимилата хихикнула и пригрозила Сокаме пальцем: — Когда-нибудь ярунды доберутся до тебя и уволокут в свои тайные подземелья. Неужели ты не можешь насмехаться над кем-нибудь другим?— О каких насмешках ты говоришь, Владычица? Все мы, призванные служить тебе, поглощены лишь одной заботой: наилучшим образом воплощать в жизнь замыслы нашей Богоподобной Повелительницы. — Сокама придала круглому улыбчивому лицу своему уныло-снисходительное выражение, и Тимилата догадалась, что служанка передразнивает Базурута. И вспомнилось ай-дане предупреждение Хранителя веры о том, что дерзкая Блюстительница опочивальни ее, не проявляя должного почтения к служителям Предвечного и постоянно оскорбляя их, дает тем самым повод злопыхателям утверждать, будто делает она это не по врожденной глупости, а подстрекаемая к тому госпожой своей.— Прекрати! Прекрати немедленно и никогда больше не смей передразнивать жрецов! Базурут давно на тебя косо поглядывает, и я не уверена, что мне удастся вырвать тебя из рук желтохалатников, надумай они укоротить твой язычок!— Хорошо, я буду молчать. По крайней мере до тех пор, пока они не возведут тебя на трон Мананга, — обещала Сокама, потупив глазки, и исчезла за тяжелой портьерой, отделявшей комнату для утренних туалетов ай-даны от приемной, в которой дожидался посланник Базурута.Тимилата нахмурилась. В отличие от Сокамы, она понимала, что если ярундам и удастся провозгласить ее Владычицей империи в обход Баржурмала, то настоящей власти она все равно не получит до тех пор, пока не сумеет обуздать ни с чем не сообразные аппетиты Хранителя веры, а сделать это будет не просто. Ибо если Баржурмал, будучи сыном Мананга и рабыни для удовольствий, не мог претендовать не только на трон Владыки Махаили, но и на звание яр-дана, то и ее претензии на этот титул были не вполне законны. Трон империи по традиции переходил от отца к сыну, и если бы жрецы Кен-Канвале не поддержали ай-дану, едва ли хоть один мланго согласился бы видеть в ней наследницу Богоравного Мананга. Однако служители Предвечного сами рвались к власти, и Тимилата нужна была им для того, чтобы от ее имени править колоссальной империей. До поры до времени ай-дана поддерживала веру Базурута в то, что намерена объявить себя невестой Кен-Канвале и допустить Хранителя веры к делам правления, но совершать подобной нелепости, разумеется, не собиралась. И не потому, что была властолюбива или страдала манией величия, о нет! Просто любому здравомыслящему человеку было ясно, что, попытайся жрецы осуществить хотя бы десятую часть задуманных Базурутом преобразований, и великой империи придет безвременный конец. За подтверждением этого очевидного факта далеко ходить не надо: стоило Маскеру — наместнику Чивилунга — начать, по настоянию Базурута, насаждать среди кочевников истинную веру, как в провинции вспыхнуло восстание, унесшее тысячи человеческих жизней. А ведь это только первые робкие ростки того чудовищного древа, которое может произрасти из семян, посеянных Хранителем веры!Погруженная в мысли о том, как хотя бы на первых порах обуздать Базурута, который в стремлении угодить Предвечному не остановится ни перед чем, девушка повернулась к большому серебряному зеркалу, чтобы закончить утренний туалет. Подняла глаза с полупрозрачного алебастрового столика, уставленного драгоценными шкатулками с красками и кисточками, щипчиками, ножничками и всевозможными ювелирными изделиями, на свое отражение и тяжело вздохнула, привычно подумав, что, сколько ни принаряжай и ни разукрашивай ослицу, все равно на дурбара похожа не будет.Напрасно старались придворные ювелиры и художники, изготовляя для нее всевозможные диковинные украшения и чудесные краски для лица. Напрасно придумывали потрясающей сложности прически и наряды, все их усилия, все их мастерство не могли превратить дурнушку в красавицу. А Тимилата, без сомнения, была дурнушкой, и все старания поэтов, направленные на то, чтобы уверить ай-дану, будто бы наделена она какой-то особой, не всякому видимой красотой, были тщетны — девушка прекрасно понимала: заставь этих сладкоязыких льстецов воспевать голягу — бесшерстую тварь с вечно шелушащейся кожей и длинным мерзким хвостом, наносящую страшные убытки земледельцам, — они бы и ее представили идеалом неземной красоты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54