— Что ты знаешь о войне? Ни фига. Тебе бы только поиграть в нее со своими пацанами.
Иван почувствовал, что разговор становится резким. Он замолчал и задумался. Только теперь он начал понимать, что добровольно попал в ловушку, из которой никогда не выбраться. Вместе с этими людьми будет умирать он медленной смертью, если удастся выжить в этом забитом до отказа вагоне. Уставший от погони, Иван хотел было присесть, но сделать это не было никакой возможности: люди тесно упирались друг в друга.
Кажется, подали паровоз. Вагоны лязгнули буферами, дернулись и поплыли. «Вот и все, — подумал Иван, — прощайте, ребята, ах как глупо все это получилось. Надо было бежать в сторону депо, там было пустынно. Авось охранник промахнулся бы. Зато там начинался угольный склад, за складом в овраге поселок, а за поселком спасительный Печорский лес».
Он смотрел на этих измученных озлобленных людей, и ему хотелось сделать что-то такое, чтобы помочь им, чтоб они снова почувствовали себя участниками этой грандиозной битвы с врагом.
— Товарищи! — громко сказал Иван, и голос его дрогнул. — Товарищи! На днях под Москвой разгромлены отборные гитлеровские части и Красная Армия перешла в решительное контрнаступление!
В вагоне установилась такая тишина, что слышно было тяжелое дыхание людей.
— Ребята, вы слышали, что сказал этот парень с воли? — громко спросил небритый.
— Що вин там бормоче? Хай скаже як трэба, каб уси чулы!
И опять слышно было только дыхание.
— Ну, — ласково подтолкнул Ивана небритый. — Объяви еще раз. Только так, чтобы все мы поняли. Иван пожал плечами — кажется, в том, что он говорил, было все понятно, но люди, наверное, были оглушены этим сообщением и никак не могли прийти в себя.
— На днях мы приняли сообщение Московского радио о том, что в первых числах декабря в ожесточенных боях под Москвой разгромлены отборные гитлеровские дивизии и Красная Армия перешла в контрнаступление... — Иван говорил громко, медленно, чеканя каждое слово, будто давал диктант этому необычному классу.
В вагоне стояла гнетущая тишина, такая напряженная, что Ивану стало страшно.
— Тихо! — приказал небритый. — Давайте тихо крикнем «ура».
— А почему тихо? — спросил из угла басовитый голос. — Пусть этим гадам станет известно, что мы знаем о победе под Москвой.
— Зачем? Чтоб они обнаружили нашего паренька и бросили его в тюрьму?
Иван заметил, как по небритой щеке соседа скатилась слеза. Иван посмотрел в его веселые повлажневшие глаза и улыбнулся.
— Спасибо тебе, парень. Кстати, как тебя зовут?
— Иван.
— Запомните, ребята, — обратился к пленным командир. — Зовут его Ваня.
— Гарное имя, хлопче, — сказал украинец.
— А меня зовут Михаил, — представился небритый командир. — Я перед войной Минское пехотное окончил. Служил в Бобруйске. Дрался за переправу на Березине. Кто уцелел из наших — добрались до Могилева, а тут влились в 388-й полк.
— Кутеповский... — сказал Иван.
— А ты откуда знаешь? — спросил Михаил.
— Оттуда, что я дрался в ополчении, потом был ранен, потом мать забрала домой из госпиталя.
— Еще раз прости... — попросил Михаил. — Знаешь, я думал, ты так...
Наступило молчание.
— Хто казав, що бога немае? — заговорил украинец. — А хто нам послав этого хлопца, этого парубка дорогого. Ось гналы нас до станции — жить не хотелось, хай бы кончалы конвоиры просто на майдани, а теперь...
— Надо что-то придумать, — тоном приказа произнес
Михаил. — Посмотрите там вдоль стен. Может, доска послабее найдется.
Вдоль стен прошло движение.
— Черта с два, — сказал из угла басовитый голос.
— Ломик бы какой-нибудь... — сказал кто-то.
— От дурень, — незлобно упрекнул украинец. — Какой ломик, когда в кармане даже гвоздя нету.
«В, кармане?» Ивану стало жарко при одной мысли. У него в кармане был перочинный ножик. Он носил его при себе с той поры, как пошел работать в бригаду путейцев вместе с Сергеем. Он со страхом ощупал карман— а вдруг потерял, когда бегал, пригибаясь, под вагонами? Нет, ножик был на месте.
Иван с трудом пошевелился, сунул руку в карман, взял нож, теплый и гладкий, и протянул его Михаилу.
— Сгодится?
Михаил стиснул Ивана в объятиях, щекоча своей рыжеватой небритой бородой.
— Ребята! — объявил он, чтобы всем было слышно. — У нас на всех есть один перочинный нож. Давайте помозгуем, что можно им сделать.
— Распороть брюхо Гитлеру, — зло произнес басовитый голос.
— А еще?
— Воткнуть его себе в задницу, — проворчал украинец.
— В нашем положении такими кусками не бросаются, — рассердился Михаил. — А ну-ка, Ваня, отодвинься от двери.
— Легко сказать...
— Ребята, пожмитесь немного, дайте глянуть, что на этих дверях творится... — Михаил уцепился за болт, который проходил стенку насквозь и крепился в середине вагона гайкой и контргайкой. — Как думаешь, что это за штука? — спросил он Ивана.
Иван посмотрел на дверь. На уровне болта, продетого сквозь стену, находился второй, закрепленный на двери.
— Это крюк, на который опускается задвижка...
Михаил задумался. В вагоне было тихо. Все прислушивались к разговору Ивана и Михаила. Прислушивались затаив дыхание, боясь помешать осуществлению чего-то важного, что может решить их судьбу раз и навсегда. — А если этот крюк, к примеру, вытолкнуть?
— Дверь откроется, — улыбнулся Иван.
— Вот именно. Дверь откроется, — задумчиво повторил Михаил. — Но для того чтобы его вытолкнуть, надо вырезать толстый слой дерева вокруг болта, на котором держится крюк... Слыхали, ребята?
— Слыхали... — пришел в движение вагон.
Михаил повертел в руках ножик, раскрыл его, обнажив два довольно крепких лезвия, и крякнул:
— Ну, ребята, за работу. Начнем мы с Иваном, а потом каждый кто сколько сумеет. Кроме раненых и больных. Главное, чтоб мы работали день и ночь, день и ночь без отдыха. Иначе нам хана...
Они решили поменяться местами с Иваном. Сделать это было нелегко. Для того чтобы уступить свое место Михаилу, Иван должен был упереться руками в дверь, чтобы отодвинуть своих соседей. Послышался стон, кто-то громко и матерно выругался.
— Ничего, браток, потерпи, — мягко сказал Михаил. — Ради такого дела...
Иван увидел, как Михаил ловко обвел лезвием поле вокруг болта, как начал резать наискось, как первые мелкие стружки упали на пол. Дерево оказалось твердым и темным, словно его пропитали каким-то составом.
Михаил отломал щепочку и пустил ее по рукам.
— Кто угадает, знатоки, что за дерево?
Вагоны дернулись и покатились. Сперва в одну сторону, потом в другую, потом снова дернулись, и колеса покатились по стрелкам со скрежетом и визгом.
«Готовят эшелон к отправке, — подумал Иван. — А где-то тут на путях ходит с бригадой Сергей и не знает, что Иван катается мимо него в вагоне военнопленных, что скоро, наверное, его отправят в какой-то Освенцим, и если даже удастся бежать, то встретится ли он когда-нибудь снова со своими друзьями, дороже которых, кажется, нет никого на свете. Подать бы сейчас, пока состав формируется, какую-нибудь весточку о себе. Выбросить в зарешеченное окно какую-нибудь свою вещь, чтобы Сергей догадался, что это знак, оставленный для него... Ну и что? Просто подумает, что бежал и потерял нечаянно. Никому в голову не придет, как прежде не приходило Ивану, что он попадет в добровольный страшный плен и навсегда покинет родной город и друзей».
Михаил медленно снимал стружку за стружкой и ждал от товарищей ответа. Те передавали щепочку из рук в руки.
— Обыкновенная сосна, — сказал басовитый голос, который принадлежал худому, среднего роста человеку в рваной грязной стеганке. На голове у него была комсоставская фуражка без козырька. Продолговатое лицо от худобы казалось еще длиннее. На лице выделялся большой крючковатый, как у птицы, нос.
— Это ты, Семенов? — спросил, не прекращая работы, Михаил. — А почему ж эта сосна твердая, как дуб, и такая же темная?
— Видно, ножик липовый, — спокойно сказал Семенов, — а темная сосна от красок, да и масло было вокруг этого болта, пока его завинчивали.
— Зараз один черт — дуб чи береза. Главное, абы швидче резалось...
— Правильно толкует Гречиха, — сказал Семенов. — Нам эти исследования что мертвому клизма.
— А я, слышите... не хочу умирать... Я есть хочу... есть... А что, кухня еще не приезжала?
Иван впервые услышал этот дрожащий голос, и мурашки побежали по его спине.
— Хороший парень, старший лейтенант-танкист, — сказал Ивану Михаил, — но немного того... Мы скрываем его от лагерного начальства, а то расстреляют.
— Я есть, есть хочу, — снова послышался голос старшего лейтенанта, и кто-то рядом с ним тихо сказал:
— Ты успокойся Славик, приедет кухня, мы сбегаем с твоим котелком. Потерпи...
Славик умолк. Иван посмотрел на Михаила — капельки пота свисали на рыжеватой щетине. Он работал тяжело, нож уже едва слушался. «Сил нет у людей», — подумал Иван и сказал Михаилу:
— Моя очередь.
Михаил поднял глаза, охотно протянул нож Ивану и вздохнул:
— Так мы год будем резать.
Они снова поменялись местами с Иваном, и опять кто-то застонал и матерно выругался. Иван не обратил на это никакого внимания. Он держал нагревшийся в руках Михаила нож и думал о том, как бы ускорить работу. Он открыл лезвие покороче и стал им, как стамеской, откалывать кусочки дерева. При этом был слышен легкий, но все-таки стук, и Михаил забеспокоился:
— Нет, Ваня, так мы можем засыпаться раньше времени. Давай по-прежнему, пусть потихоньку, но все-таки вперед.
По примеру Михаила Иван начал срезать мелкую темную стружку все глубже и глубже, и почему-то в этот момент ему припомнился вечер из далекого детства, когда его брат Виктор выстругивал для Виталика ту самую палочку, из-за которой им пришлось бежать с польской стороны на советскую. Стружка сначала была ярко-зеленой, потом вялой и беленькой. Она цеплялась за лезвие ножа, и Виктор пальцами снимал ее. В хате пахло свежим резаным деревом. А здесь сосна была твердой и упругой, лезвие с трудом входило в нее, но Иван отыскивал уязвимые места, чтобы поддеть тонкий слой и отколоть щепочку. Но вот на пути лезвия попалось что-то твердое, похожее па гвоздь. Иван расчистил это место и увидел тонкий и острый сучок. Пустив по сторонам смолистые жилки, он уходил в глубь доски. Резать стало еще труднее. Иван почувствовал, что если будет работать с таким напряжением, на руке быстро нагонит мозоли. Он снял с головы старую ушанку и попытался завернуть рукоятку ножа в шапку, чтобы стало мягче руке. От этого стало не легче. Клапаны шапки болтались под лезвием. Иван рассердился, оторвал один клапан, завернул в него нож, а шапку нахлобучил на голову.
— Замерзнешь с одним ухом, — заметил Михаил.
— Сейчас не об этом забота, — спокойно сказал Иван. — Перегрызть бы это проклятое дерево...
Эшелон долго стоял на путях. Потом где-то далеко послышался паровозный гудок, вагоны дернуло, они звякнули буферными тарелками и медленно покатились, постукивая на стыках. Этот стук становился все чаще и чаще.
Вагоны начало раскачивать из стороны в сторону. Вместе с ним покачивались плотно прижатые друг к другу люди. Это движение мешало Ивану. Он злился, и нож переставал слушаться его. Нож соскакивал со злополучного сучка, не сняв даже мелкой стружки.
Иван поднял голову и встретился с глазами Михаила. Он смотрел сочувственно и спокойно. Это спокойствие подействовало на Ивана ободряюще. Он ударил лезвием по сучку раз, второй и услышал хруст. Обрадовавшись, он рукою ощупал сучок — тот, по-прежнему крепкий и острый, стоял на месте. Сломалось лезвие. Ровно наполовину. Обломок уже не мог так снимать стружку, как снимало лезвие, и Иван утопил его в рукоятку.
Михаил не заметил этого — в вагоне стоял полумрак, стучали колеса, вагон трясло, и он громыхал, как пустая бочка, которую катили по булыжнику.
Потом принялся за работу Михаил, а Иван, стоя у стены, забылся коротким сном. Очнувшись, он увидел украинца Гречиху, который сменил Михаила, а потом снова уснул.
Странен был этот сон на ногах. Ивану казалось, что он не засыпал вовсе, так явственно различал он все, что происходило в вагоне. Он слышал слабые стоны раненых, слышал голос танкиста Славика, который по-прежнему просил есть, а сам покачивался то ли в вагоне, то ли в лодке на Днепре. А в лодке сидела Виктория и весело смеялась. Иван хотел спросить, как же она, погибшая, снова вернулась в родной город, а Виктория отворачивалась и, озоруя, раскачивала лодку все больше и больше. Иван хотел крикнуть, чтоб она этого не делала, потому что лодка опрокинется и они могут утонуть посреди реки и... проснулся.
В вагоне сумрак понемногу рассеялся, люди не знали, сколько прошло времени с той поры, как поезд тронулся. Эшелон замедлил ход. Удары колес на стыках становились все реже. Потом состав дернуло, и поезд остановился.
В вагоне светилось только одно, основательно зарешеченное и оплетенное колючей проволокой окно. Кто-то кому-то взобрался на спину, чтобы узнать, какая станция, но за вагонами, стоящими рядом, ничего не увидел. Потом, постукивая молоточком по колесам, стал приближаться осмотрщик вагонов, и когда он ударил по колесу совсем близко, Михаил крикнул:
— Скажи, пожалуйста, где стоим?
Стук молоточка прекратился, но ответа не было.
— Где стоим? — ещё раз спросил Михаил.
Некоторое время человек молчал — то ли не расслышал вопроса, то ли оглядывался, нет ли поблизости охраны. — В Жлобине, — произнес наконец приглушенный голос пожилого человека.
— А кухня еще не приезжала? — дребезжащим голосом спросил Славик. — Так хочется есть, подохнуть можно... Ребята, что же вы молчите? А может, вы уже поели, а меня не разбудили, а? Что же вы молчите?...
— Успокойся, Славик, — сказал, наверное, его сосед, — еще никому ничего не давали.
Михаил оттеснил от двери низенького и крепкого еще человека и сказал Ивану:
— Подбери стружки, чтоб не валялись тут. Вдруг охрана откроет дверь... А работы нам еще суток на трое.
Иван попытался присесть, но не мог. Люди стояли так плотно, что он мог опуститься на корточки только вместе со своими соседями. А один из них, кажется, еще спал. Он стоял, зажатый своими товарищами, свесив голову, и почти не дышал. Спал спокойно и глубоко.
Боясь разбудить его, Иван заглянул в лицо человеку и замер. Глаза его были широко раскрыты, испуганные и неподвижные.
— Он умер? — не веря себе, не то воскликнул, не то спросил Иван, и услышал в ответ гневный голос Михаила:
— Это они так задумали, гады. Задушить и заморить нас голодом на колесах.
— Кто там умер? — крикнул Семенов.
— Капитан Феоктистов, — ответил Михаил.
— Добрый був мужик, — сказал Гречиха. — Знимитэ, хлопци, шапки...
— Может, крикнем конвой, пусть заберут умершего и по глотку воды дадут... — Этот голос Иван услышал впервые.
— Не смейте, — строго предупредил Михаил. — Они будут стрелять.
— Как стрелять? — возмутился тот же пленный. — За что? Мы только просим снять труп товарища и выдать по глотку воды.
— Вы слышали, что я сказал? — крикнул Михаил, но люди уже стучали в дверь и настойчиво требовали:
— Эй, вы, оглоеды, снимите нашего товарища и дайте воды... Васер, васер, васер!
Послышался скрип шагов, а потом автоматная очередь в дверь.
— Убили, сволочи. Петьку Злобина убили! — простонал кто-то у двери.
— Тихо вы! — громким шепотом прошипел Гречиха. — Щоб без Михала ничого такого не робылы. Вин лагерную жизнь добре знае и хвашистов тоже...
Чуть ли не весь день стояли на запасных путях или в тупике.
Царила такая тишина, что слышно было, как скрипел снег под ногами конвойных, которые прогуливались вдоль состава.
Иван стал ощущать голод. Он противно подкатывался под ложечку, вызывал тошноту. Сначала обильно выделялась слюна, которую Иван проглатывал с удовольствием.
Потом во рту пересохло, и к вечеру появилась жажда...
Подали паровоз, и вагоны, покатавшись взад и вперед по станции, снова закачались и загремели в пути.
За работу взялись еще злее. Первым приступил Иван. Он углублял выемку вокруг болта, стараясь не оглядываться на труп капитана Феоктистова, который по-прежнему стоял, зажатый между своими товарищами.
Ночью его сменил Михаил. Иван снова забывался коротким сном, но Виктории больше не видел. Падал в какую-то черную пропасть и ничего не помнил. Разве что боль, вызываемую судорожными глотками, жесткими и безводными.
Потом был еще день, который странно ворочался и. кружился у него перед глазами, потом еще ночь. А поезд уже не останавливался. Он неистово гремел, словно боялся опоздать к месту назначения, а сердце Ивана сжималось от тревоги, что они не успеют открыть эту проклятую дверь и пропадут в каком-то неизвестном лагере не то с немецким, не то с польским названием.
Он уже потерял счет времени и больше не оглядывался на капитана Феоктистова, потому что таких Феоктистовых в вагоне было уже много. Иногда ему казалось, что и он уже Феоктистов и голова его тоже безжизненно опускается на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
Иван почувствовал, что разговор становится резким. Он замолчал и задумался. Только теперь он начал понимать, что добровольно попал в ловушку, из которой никогда не выбраться. Вместе с этими людьми будет умирать он медленной смертью, если удастся выжить в этом забитом до отказа вагоне. Уставший от погони, Иван хотел было присесть, но сделать это не было никакой возможности: люди тесно упирались друг в друга.
Кажется, подали паровоз. Вагоны лязгнули буферами, дернулись и поплыли. «Вот и все, — подумал Иван, — прощайте, ребята, ах как глупо все это получилось. Надо было бежать в сторону депо, там было пустынно. Авось охранник промахнулся бы. Зато там начинался угольный склад, за складом в овраге поселок, а за поселком спасительный Печорский лес».
Он смотрел на этих измученных озлобленных людей, и ему хотелось сделать что-то такое, чтобы помочь им, чтоб они снова почувствовали себя участниками этой грандиозной битвы с врагом.
— Товарищи! — громко сказал Иван, и голос его дрогнул. — Товарищи! На днях под Москвой разгромлены отборные гитлеровские части и Красная Армия перешла в решительное контрнаступление!
В вагоне установилась такая тишина, что слышно было тяжелое дыхание людей.
— Ребята, вы слышали, что сказал этот парень с воли? — громко спросил небритый.
— Що вин там бормоче? Хай скаже як трэба, каб уси чулы!
И опять слышно было только дыхание.
— Ну, — ласково подтолкнул Ивана небритый. — Объяви еще раз. Только так, чтобы все мы поняли. Иван пожал плечами — кажется, в том, что он говорил, было все понятно, но люди, наверное, были оглушены этим сообщением и никак не могли прийти в себя.
— На днях мы приняли сообщение Московского радио о том, что в первых числах декабря в ожесточенных боях под Москвой разгромлены отборные гитлеровские дивизии и Красная Армия перешла в контрнаступление... — Иван говорил громко, медленно, чеканя каждое слово, будто давал диктант этому необычному классу.
В вагоне стояла гнетущая тишина, такая напряженная, что Ивану стало страшно.
— Тихо! — приказал небритый. — Давайте тихо крикнем «ура».
— А почему тихо? — спросил из угла басовитый голос. — Пусть этим гадам станет известно, что мы знаем о победе под Москвой.
— Зачем? Чтоб они обнаружили нашего паренька и бросили его в тюрьму?
Иван заметил, как по небритой щеке соседа скатилась слеза. Иван посмотрел в его веселые повлажневшие глаза и улыбнулся.
— Спасибо тебе, парень. Кстати, как тебя зовут?
— Иван.
— Запомните, ребята, — обратился к пленным командир. — Зовут его Ваня.
— Гарное имя, хлопче, — сказал украинец.
— А меня зовут Михаил, — представился небритый командир. — Я перед войной Минское пехотное окончил. Служил в Бобруйске. Дрался за переправу на Березине. Кто уцелел из наших — добрались до Могилева, а тут влились в 388-й полк.
— Кутеповский... — сказал Иван.
— А ты откуда знаешь? — спросил Михаил.
— Оттуда, что я дрался в ополчении, потом был ранен, потом мать забрала домой из госпиталя.
— Еще раз прости... — попросил Михаил. — Знаешь, я думал, ты так...
Наступило молчание.
— Хто казав, що бога немае? — заговорил украинец. — А хто нам послав этого хлопца, этого парубка дорогого. Ось гналы нас до станции — жить не хотелось, хай бы кончалы конвоиры просто на майдани, а теперь...
— Надо что-то придумать, — тоном приказа произнес
Михаил. — Посмотрите там вдоль стен. Может, доска послабее найдется.
Вдоль стен прошло движение.
— Черта с два, — сказал из угла басовитый голос.
— Ломик бы какой-нибудь... — сказал кто-то.
— От дурень, — незлобно упрекнул украинец. — Какой ломик, когда в кармане даже гвоздя нету.
«В, кармане?» Ивану стало жарко при одной мысли. У него в кармане был перочинный ножик. Он носил его при себе с той поры, как пошел работать в бригаду путейцев вместе с Сергеем. Он со страхом ощупал карман— а вдруг потерял, когда бегал, пригибаясь, под вагонами? Нет, ножик был на месте.
Иван с трудом пошевелился, сунул руку в карман, взял нож, теплый и гладкий, и протянул его Михаилу.
— Сгодится?
Михаил стиснул Ивана в объятиях, щекоча своей рыжеватой небритой бородой.
— Ребята! — объявил он, чтобы всем было слышно. — У нас на всех есть один перочинный нож. Давайте помозгуем, что можно им сделать.
— Распороть брюхо Гитлеру, — зло произнес басовитый голос.
— А еще?
— Воткнуть его себе в задницу, — проворчал украинец.
— В нашем положении такими кусками не бросаются, — рассердился Михаил. — А ну-ка, Ваня, отодвинься от двери.
— Легко сказать...
— Ребята, пожмитесь немного, дайте глянуть, что на этих дверях творится... — Михаил уцепился за болт, который проходил стенку насквозь и крепился в середине вагона гайкой и контргайкой. — Как думаешь, что это за штука? — спросил он Ивана.
Иван посмотрел на дверь. На уровне болта, продетого сквозь стену, находился второй, закрепленный на двери.
— Это крюк, на который опускается задвижка...
Михаил задумался. В вагоне было тихо. Все прислушивались к разговору Ивана и Михаила. Прислушивались затаив дыхание, боясь помешать осуществлению чего-то важного, что может решить их судьбу раз и навсегда. — А если этот крюк, к примеру, вытолкнуть?
— Дверь откроется, — улыбнулся Иван.
— Вот именно. Дверь откроется, — задумчиво повторил Михаил. — Но для того чтобы его вытолкнуть, надо вырезать толстый слой дерева вокруг болта, на котором держится крюк... Слыхали, ребята?
— Слыхали... — пришел в движение вагон.
Михаил повертел в руках ножик, раскрыл его, обнажив два довольно крепких лезвия, и крякнул:
— Ну, ребята, за работу. Начнем мы с Иваном, а потом каждый кто сколько сумеет. Кроме раненых и больных. Главное, чтоб мы работали день и ночь, день и ночь без отдыха. Иначе нам хана...
Они решили поменяться местами с Иваном. Сделать это было нелегко. Для того чтобы уступить свое место Михаилу, Иван должен был упереться руками в дверь, чтобы отодвинуть своих соседей. Послышался стон, кто-то громко и матерно выругался.
— Ничего, браток, потерпи, — мягко сказал Михаил. — Ради такого дела...
Иван увидел, как Михаил ловко обвел лезвием поле вокруг болта, как начал резать наискось, как первые мелкие стружки упали на пол. Дерево оказалось твердым и темным, словно его пропитали каким-то составом.
Михаил отломал щепочку и пустил ее по рукам.
— Кто угадает, знатоки, что за дерево?
Вагоны дернулись и покатились. Сперва в одну сторону, потом в другую, потом снова дернулись, и колеса покатились по стрелкам со скрежетом и визгом.
«Готовят эшелон к отправке, — подумал Иван. — А где-то тут на путях ходит с бригадой Сергей и не знает, что Иван катается мимо него в вагоне военнопленных, что скоро, наверное, его отправят в какой-то Освенцим, и если даже удастся бежать, то встретится ли он когда-нибудь снова со своими друзьями, дороже которых, кажется, нет никого на свете. Подать бы сейчас, пока состав формируется, какую-нибудь весточку о себе. Выбросить в зарешеченное окно какую-нибудь свою вещь, чтобы Сергей догадался, что это знак, оставленный для него... Ну и что? Просто подумает, что бежал и потерял нечаянно. Никому в голову не придет, как прежде не приходило Ивану, что он попадет в добровольный страшный плен и навсегда покинет родной город и друзей».
Михаил медленно снимал стружку за стружкой и ждал от товарищей ответа. Те передавали щепочку из рук в руки.
— Обыкновенная сосна, — сказал басовитый голос, который принадлежал худому, среднего роста человеку в рваной грязной стеганке. На голове у него была комсоставская фуражка без козырька. Продолговатое лицо от худобы казалось еще длиннее. На лице выделялся большой крючковатый, как у птицы, нос.
— Это ты, Семенов? — спросил, не прекращая работы, Михаил. — А почему ж эта сосна твердая, как дуб, и такая же темная?
— Видно, ножик липовый, — спокойно сказал Семенов, — а темная сосна от красок, да и масло было вокруг этого болта, пока его завинчивали.
— Зараз один черт — дуб чи береза. Главное, абы швидче резалось...
— Правильно толкует Гречиха, — сказал Семенов. — Нам эти исследования что мертвому клизма.
— А я, слышите... не хочу умирать... Я есть хочу... есть... А что, кухня еще не приезжала?
Иван впервые услышал этот дрожащий голос, и мурашки побежали по его спине.
— Хороший парень, старший лейтенант-танкист, — сказал Ивану Михаил, — но немного того... Мы скрываем его от лагерного начальства, а то расстреляют.
— Я есть, есть хочу, — снова послышался голос старшего лейтенанта, и кто-то рядом с ним тихо сказал:
— Ты успокойся Славик, приедет кухня, мы сбегаем с твоим котелком. Потерпи...
Славик умолк. Иван посмотрел на Михаила — капельки пота свисали на рыжеватой щетине. Он работал тяжело, нож уже едва слушался. «Сил нет у людей», — подумал Иван и сказал Михаилу:
— Моя очередь.
Михаил поднял глаза, охотно протянул нож Ивану и вздохнул:
— Так мы год будем резать.
Они снова поменялись местами с Иваном, и опять кто-то застонал и матерно выругался. Иван не обратил на это никакого внимания. Он держал нагревшийся в руках Михаила нож и думал о том, как бы ускорить работу. Он открыл лезвие покороче и стал им, как стамеской, откалывать кусочки дерева. При этом был слышен легкий, но все-таки стук, и Михаил забеспокоился:
— Нет, Ваня, так мы можем засыпаться раньше времени. Давай по-прежнему, пусть потихоньку, но все-таки вперед.
По примеру Михаила Иван начал срезать мелкую темную стружку все глубже и глубже, и почему-то в этот момент ему припомнился вечер из далекого детства, когда его брат Виктор выстругивал для Виталика ту самую палочку, из-за которой им пришлось бежать с польской стороны на советскую. Стружка сначала была ярко-зеленой, потом вялой и беленькой. Она цеплялась за лезвие ножа, и Виктор пальцами снимал ее. В хате пахло свежим резаным деревом. А здесь сосна была твердой и упругой, лезвие с трудом входило в нее, но Иван отыскивал уязвимые места, чтобы поддеть тонкий слой и отколоть щепочку. Но вот на пути лезвия попалось что-то твердое, похожее па гвоздь. Иван расчистил это место и увидел тонкий и острый сучок. Пустив по сторонам смолистые жилки, он уходил в глубь доски. Резать стало еще труднее. Иван почувствовал, что если будет работать с таким напряжением, на руке быстро нагонит мозоли. Он снял с головы старую ушанку и попытался завернуть рукоятку ножа в шапку, чтобы стало мягче руке. От этого стало не легче. Клапаны шапки болтались под лезвием. Иван рассердился, оторвал один клапан, завернул в него нож, а шапку нахлобучил на голову.
— Замерзнешь с одним ухом, — заметил Михаил.
— Сейчас не об этом забота, — спокойно сказал Иван. — Перегрызть бы это проклятое дерево...
Эшелон долго стоял на путях. Потом где-то далеко послышался паровозный гудок, вагоны дернуло, они звякнули буферными тарелками и медленно покатились, постукивая на стыках. Этот стук становился все чаще и чаще.
Вагоны начало раскачивать из стороны в сторону. Вместе с ним покачивались плотно прижатые друг к другу люди. Это движение мешало Ивану. Он злился, и нож переставал слушаться его. Нож соскакивал со злополучного сучка, не сняв даже мелкой стружки.
Иван поднял голову и встретился с глазами Михаила. Он смотрел сочувственно и спокойно. Это спокойствие подействовало на Ивана ободряюще. Он ударил лезвием по сучку раз, второй и услышал хруст. Обрадовавшись, он рукою ощупал сучок — тот, по-прежнему крепкий и острый, стоял на месте. Сломалось лезвие. Ровно наполовину. Обломок уже не мог так снимать стружку, как снимало лезвие, и Иван утопил его в рукоятку.
Михаил не заметил этого — в вагоне стоял полумрак, стучали колеса, вагон трясло, и он громыхал, как пустая бочка, которую катили по булыжнику.
Потом принялся за работу Михаил, а Иван, стоя у стены, забылся коротким сном. Очнувшись, он увидел украинца Гречиху, который сменил Михаила, а потом снова уснул.
Странен был этот сон на ногах. Ивану казалось, что он не засыпал вовсе, так явственно различал он все, что происходило в вагоне. Он слышал слабые стоны раненых, слышал голос танкиста Славика, который по-прежнему просил есть, а сам покачивался то ли в вагоне, то ли в лодке на Днепре. А в лодке сидела Виктория и весело смеялась. Иван хотел спросить, как же она, погибшая, снова вернулась в родной город, а Виктория отворачивалась и, озоруя, раскачивала лодку все больше и больше. Иван хотел крикнуть, чтоб она этого не делала, потому что лодка опрокинется и они могут утонуть посреди реки и... проснулся.
В вагоне сумрак понемногу рассеялся, люди не знали, сколько прошло времени с той поры, как поезд тронулся. Эшелон замедлил ход. Удары колес на стыках становились все реже. Потом состав дернуло, и поезд остановился.
В вагоне светилось только одно, основательно зарешеченное и оплетенное колючей проволокой окно. Кто-то кому-то взобрался на спину, чтобы узнать, какая станция, но за вагонами, стоящими рядом, ничего не увидел. Потом, постукивая молоточком по колесам, стал приближаться осмотрщик вагонов, и когда он ударил по колесу совсем близко, Михаил крикнул:
— Скажи, пожалуйста, где стоим?
Стук молоточка прекратился, но ответа не было.
— Где стоим? — ещё раз спросил Михаил.
Некоторое время человек молчал — то ли не расслышал вопроса, то ли оглядывался, нет ли поблизости охраны. — В Жлобине, — произнес наконец приглушенный голос пожилого человека.
— А кухня еще не приезжала? — дребезжащим голосом спросил Славик. — Так хочется есть, подохнуть можно... Ребята, что же вы молчите? А может, вы уже поели, а меня не разбудили, а? Что же вы молчите?...
— Успокойся, Славик, — сказал, наверное, его сосед, — еще никому ничего не давали.
Михаил оттеснил от двери низенького и крепкого еще человека и сказал Ивану:
— Подбери стружки, чтоб не валялись тут. Вдруг охрана откроет дверь... А работы нам еще суток на трое.
Иван попытался присесть, но не мог. Люди стояли так плотно, что он мог опуститься на корточки только вместе со своими соседями. А один из них, кажется, еще спал. Он стоял, зажатый своими товарищами, свесив голову, и почти не дышал. Спал спокойно и глубоко.
Боясь разбудить его, Иван заглянул в лицо человеку и замер. Глаза его были широко раскрыты, испуганные и неподвижные.
— Он умер? — не веря себе, не то воскликнул, не то спросил Иван, и услышал в ответ гневный голос Михаила:
— Это они так задумали, гады. Задушить и заморить нас голодом на колесах.
— Кто там умер? — крикнул Семенов.
— Капитан Феоктистов, — ответил Михаил.
— Добрый був мужик, — сказал Гречиха. — Знимитэ, хлопци, шапки...
— Может, крикнем конвой, пусть заберут умершего и по глотку воды дадут... — Этот голос Иван услышал впервые.
— Не смейте, — строго предупредил Михаил. — Они будут стрелять.
— Как стрелять? — возмутился тот же пленный. — За что? Мы только просим снять труп товарища и выдать по глотку воды.
— Вы слышали, что я сказал? — крикнул Михаил, но люди уже стучали в дверь и настойчиво требовали:
— Эй, вы, оглоеды, снимите нашего товарища и дайте воды... Васер, васер, васер!
Послышался скрип шагов, а потом автоматная очередь в дверь.
— Убили, сволочи. Петьку Злобина убили! — простонал кто-то у двери.
— Тихо вы! — громким шепотом прошипел Гречиха. — Щоб без Михала ничого такого не робылы. Вин лагерную жизнь добре знае и хвашистов тоже...
Чуть ли не весь день стояли на запасных путях или в тупике.
Царила такая тишина, что слышно было, как скрипел снег под ногами конвойных, которые прогуливались вдоль состава.
Иван стал ощущать голод. Он противно подкатывался под ложечку, вызывал тошноту. Сначала обильно выделялась слюна, которую Иван проглатывал с удовольствием.
Потом во рту пересохло, и к вечеру появилась жажда...
Подали паровоз, и вагоны, покатавшись взад и вперед по станции, снова закачались и загремели в пути.
За работу взялись еще злее. Первым приступил Иван. Он углублял выемку вокруг болта, стараясь не оглядываться на труп капитана Феоктистова, который по-прежнему стоял, зажатый между своими товарищами.
Ночью его сменил Михаил. Иван снова забывался коротким сном, но Виктории больше не видел. Падал в какую-то черную пропасть и ничего не помнил. Разве что боль, вызываемую судорожными глотками, жесткими и безводными.
Потом был еще день, который странно ворочался и. кружился у него перед глазами, потом еще ночь. А поезд уже не останавливался. Он неистово гремел, словно боялся опоздать к месту назначения, а сердце Ивана сжималось от тревоги, что они не успеют открыть эту проклятую дверь и пропадут в каком-то неизвестном лагере не то с немецким, не то с польским названием.
Он уже потерял счет времени и больше не оглядывался на капитана Феоктистова, потому что таких Феоктистовых в вагоне было уже много. Иногда ему казалось, что и он уже Феоктистов и голова его тоже безжизненно опускается на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47