— Так что давай выручай. Я как-нибудь пробегаю до Ленинской амнистии, а потом вообще завяжу, пора браться за ум.
— Лады, — многозначительно произнес брат. — Жди в воскресенье. Перед обедом обязательно выходи на прогулку. Как увидишь, что подъехала тачка, так сразу же прыгай через забор и ломись в машину.
Все произошло по запланированному сценарию. На следующее воскресенье, когда больных вывели на прогулку, подъехало такси. Рядом с шофером сидел человек в черных очках.
Сережка, не долго мешкая, с размаху перескочил через забор, рывком открыл дверцу машины и плюхнулся на сиденье. Его бил нервный озноб, а всполошившиеся санитары бежали вслед за машиной и просили Сергея вернуться. Они думали, что это какое-то недоразумение, ведь Сережка был таким послушным и спокойным, помогая даже им мыть посуду.
— На, успокойся, — протянул ему брат начатую бутылку вина.
Он отхлебнул несколько глотков, но долго еще не мог прийти в себя.
Лишь когда машина выехала на трассу, по обе стороны которой возвышался сосновый лес, он немного очухался, не веря, что находится на свободе.
Проехав несколько километров, таксист остановил машину.
Его размышления прервал таксист.
— Ну что, все в ажуре? — спросил он, солидарно-угодливо ухмыляясь.
— Все о'кей!
— Еще будешь?
— Не мешало бы.
Но на этом Сережка не угомонился. Затем он отправился на плешку. К нему подошел молодой симпатичный парень с припудренным лицом, голубыми намалеванными глазами и с грустной поволокой в глазах.
— Чего ты хочешь? — грубо спросил у него Сергей.
— Скучно, — томно произнес он.
— Пошел… — бросил ему Сергей.
Он нашел молодую проститутку, работавшую на свой страх и риск в одиночку. Они зашли в ближайший троллейбусный парк, он зашел в первый попавшийся троллейбус, и они расположились прямо на сиденье.
В тот же вечер он спутался с одной воровкой, которую звали Ниной по кличке Волчица, и снял с ней комнату около Останкинской башни.
Воровка плакала от безысходного горя — ее хахаля, кошелечника, недавно повязали и вмазали «пятеру». Сережка, как мог, успокаивал ее и заодно рассказывал про свою беду — про то, что он в бегах и без ксивы.
Утром с ее помощью он насадил солидный лопатник у одного слегка подвыпившего москвича. Волчица отвлекала разговорами фраерюгу, а Сережка, подтолкнув мизинцем снизу бумажник, хотя и не совсем ловко, умудрился выудить его. Лопатник был очень толстым. Сережка не смог сдержать охватившего его волнения и быстро перебежал улицу. Через несколько минут он увидел подбежавшую Нинку.
— Ну, что там? — с нетерпением спросила, задыхаясь, Нинка. — Много лавья?
— Сейчас посмотрим.
Каково же было его удивление и разочарование, когда он увидел там одни документы — паспорт, военный билет и трудовую книжку.
— Ну, чего кисляк? Как раз то, что тебе надо, — деловито заметила Нинка. — Наклей на ксиву свою фотку, и будет все нормально.
Он так и поступил. У терпилы была московская проколка, да и возраст почти подходил.
— А с остальной ксиватурой как поступил? — спросил Лютый, прервав повествование молодого повесы-балбеса.
— Я их просто выкинул.
— Так не положено. Надо было вложить остальные документы в конверт и бросить в почтовый ящик, — нравоучительно заметил ему Михайлов.
Глава двадцать седьмая
— А, это опять вы пришли? — доброжелательно приветствовала Осинина дородная женщина в вестибюле, когда через несколько дней он снова явился в роддом с горячим желанием увидеть свое крошечное творение и родную Тонечку.
— Пойдемте, — ласково сказала она и повела его на второй этаж. — Я сейчас ее позову.
Через несколько минут вышла бледная Тоня. Она слабо улыбнулась и трогательно прижалась щекой к Виктору.
Он бережно и нежно поцеловал ее в глаза и сухие губы.
— Прости меня, дорогой. Я так ругала тебя, последними словами.
— За что?!
— Когда рожала, больно было очень, я была почти без памяти, мне соседка по койке потом рассказала. Говорят, что все женщины ругают мужей и проклинают их на чем свет стоит.
— Все бывает, родненькая. Теперь ты у нас мамуля. А где же наш сынок? Почему не вынесла?
— Нельзя пока, — с сожалением произнесла Антонина.
— А все же. Давай, мать, я очень хочу его увидеть.
— Да он такой страшненький. Ну ладно, я попробую уговорить врача.
— На, надень, — всучила ему белый халат вернувшаяся Тоня. — Еле уговорила.
Он с нетерпением подбежал к кроватке и с жадностью стал рассматривать запеленатого спящего ребенка.
Первым его желанием было узнать, похож ли он на него. В кроватке находилось крошечное забавное существо со сморщенным личиком. Точно с такими же мордочками лежали в кроватках и другие человечки. «Как цыплятки, все на одно лицо», — подумал он.
— Смотри, не разбуди, он спит, — заботливо засуетилась, словно квочка, Тоня.
«Неужели этот человечек мой сын, — подумал Виктор, — и из него вырастет здоровый и крепкий мужик, мое второе Я?»
Хотелось, чтобы он быстрее вырос, чтобы узнать, на кого он похож, ведь в нем заложены его гены, его клетки, его кровь, может быть, даже сынок будет его подобием, ведь как обидно, когда дети становятся духовно чужими, не похожими на тебя несмотря на внешнее сходство.
Почему же принято думать, что если человек умер, то навсегда, ведь он просто отмирает, переходя из одного состояния в другое. Душа покидает его и вселяется в другую, молодую и крепкую плоть. Человек, как дерево, пускает свои ростки. И когда он умирает, его ростки являются его продолжением.
Неужели люди не понимают этого? Что заставляет убивать брата, сестру или отца, ведь они уничтожают самих себя. Странные какие-то эти люди, просто безумцы, ведь даже волк или тигр редко уничтожает себе подобного. В природе все вечно. «Ничто из ничего не возникает и ничто не исчезает», — вспомнил он закон сохранения материи.
— А как там мама, Маринка?
— Все нормально. Маринка рвалась сегодня к тебе.
Что ж ты ее не прихватил, я ведь соскучилась по ней.
— В следующий раз, Тонечка. Я ее обязательно приведу. Вот, возьми, тут тебе передача.
— Ой, куда столько? И курицу целую положили, я же ведь столько не съем.
— Ешь, наедай животик, женщин угости, — добродушно улыбнулся Виктор.
Через несколько дней Тоню выписали. На радостях Осинин снова накупил цветов и с десяток бутылок шампанского, половину из которых отвез на работу и пораздавал сотрудникам и рабочим, чтобы они отметили появление нового человека в этом взбалмошном мире.
Глава двадцать восьмая
Сварганив себе ксиву, Сережка почувствовал себя увереннее. Воровать хорошо он не мог, да и боялся к тому же. Богатая фантазия подсказала ему воспользоваться чужим паспортом. Он прилично приоделся и отправился в первое попавшееся ателье проката.
— Мне надо взять у вас печатную машинку, — чтобы не внушать подозрений, зная о том, что печатные машинки не всегда бывают, а если и бывают, то всегда можно отказаться, сославшись на плохое качество шрифта.
Как он и предполагал, машинок не оказалось.
— Тогда дайте мне магнитофон для изучения английского языка.
— На сколько вам?
— На месяц.
— На месяц можно, — обрадовалась заведующая пунктом. — А ну-ка, снимите шляпу, — голосисто попросила она, подозрительно посмотрев на Сережку.
«Неужели выкупила? — подумал он. — Надо сваливать», — но вида не подал и спокойно снял головной убор.
Во! — обрадовалась чиновница, — совсем другое дело. А то в шляпе вы на гангстера смахиваете, — полушутливо-полуподозрительно произнесла она.
Сережка забрал магнитофон и в тот же день продал его за полцены.
На следующий день он объехал несколько пунктов проката столицы и понабирал несколько магнитофонов и аккордеонов. Шляпу он больше не надевал, и все проходило без сучка и задоринки, как по маслу.
Вот только со сбытом было тяжело и опасно. Около каждого комка крутилось по нескольку барыг, работавших нелегально на милицию. Он это знал по рассказам и интуитивно чувствовал это. Так и получилось. На пятом магнитофоне его чуть было не сцапали.
Хорошо, что он на стрелку с барыгой послал одного невменяемого, у которого ночевал. Менты немного поколотили дурачка, который, однако, не раскололся, и с большим удовольствием забрали радиоприбор себе.
Заимев деньги, он решил «разбежаться» с карманницей, потому как у нее снова начались запои.
Волчица решила отомстить ему за «поруганную любовь» и подговорила трех ребят, чтобы те его прессанули. Ему подпасли Сережку, когда он проходил по бану. Окружив его, они попытались отоварить Сережку. Ему, конечно, было бы несдобровать, если бы они не были бухими, словно сонные мухи. Они попадали, словно спиленные деревья, от его ударов; но больше всего досталось Нинке, он вложил в удар всю ненависть за то, что она так подло подставила его. Нинка, как тумба, шмякнулась на землю.
Но вдруг, откуда ни возьмись, появился еще один ханыга, здоровый «бычара» с налитыми бицепсами.
Тогда он вытащил отвертку и, когда ханыга попытался нанести ему удар, словчился и воткнул ему отвертку в лицо, пробив верхнюю губу. Кровь густо потекла по его лицу. Но «бык» продолжал наседать.
Несдобровать бы Сережке, забили бы его шарамыги насмерть ногами, если бы не блюстители порядка, подскочившие к нему сзади и отнявшие его хилое оружие.
Бычара тут же растворился в толпе. У Сережки потребовали документы. Он показал старшине поддельный паспорт. Тот внимательно посмотрел на него и вернул его Сережке.
«Кажись, прокатило», — с облегчением подумал он.
— Почему деремся? — строго спросил милиционер.
— Да у них здесь целая банда, пытались меня избить, — состроив невинное лицо, кротко проговорил Сережка.
— Ну ладно, мотай отсюда, да побыстрей.
И он сдернул со столицы, выбрав на первый случай Баку.
— Ну, ты, брат, совсем сдурел, — прервал Сережкино повествование Лютый.
— А что?! Ведь они сами на меня поперли.
— Все равно, бакланить нельзя. Все надо делать по уму. Ты вот что. Я смотрю, ты на мели. Давай лучше что-нибудь придумаем.
Они отправились в универмаг, чтобы купить костюм для Сережки, так как ему надо было иметь приличный вид. В универмаге была суета.
Продавщицы бегали, никому ничего не желая отпускать, на всех кричали, нервно жестикулируя. Им было не до покупателей, они принимали новый товар.
— Разрешите примерить костюм, — попросил Сережка продавщицу, издерганную азербайджанку, указав на дорогой креповый костюм-тройку.
— На, — почти швырнула она ему костюм. Зайдя в кабину, он, с молчаливого согласия Лютого, стянул с вешалки брюки и быстро сунул их в портфель. Затем снова застегнул пуговицы и, выйдя из кабины, с невинным видом подал пиджак прибежавшей продавщице.
— Не подходит, — с деланным сожалением проговорил он. — Большой.
— Я же говорила, что для вас нет ничего подходящего, — раздраженно проговорила продавщица, с презрением взглянув на Сережку, и, не проверив костюм, повесила его на место.
Брюки оказались действительно очень большого размера.
Лютый с Сережкой взяли такси и поехали на «Кубинку», злачный базарчик, где продавались из-под полы все и вся — от пистолета до танка.
Высунув из окна такси брюки, Сережка бросил клич по-азербайджански:
— Шалвар кимя лазымды? Кому брюки?
К нему подбежало несколько барыг, и он быстро с ними сторговался, продав одному пройдошливому парню со шрамом на лице брюки по дешевке — за 25 рублей.
— Только ты приволоки мне на червонец путевой дурцы, смотри, чтобы не туфта была, — попросил его Сережка.
Через пять — десять минут парень принес им наркотик, головку анаши размером с детский кулачок. Анаша была темно-зеленого цвета и издавала одурманивающий запах. Даже непосвященному Лютому стало ясно, что анаша настоящая, без примеси. Отпустив машину, Сережка туг же «забил косяк».
— На, пошаби, — передал он папиросу Лютому, сделав из нее две-три глубокие затяжки.
— Хороша! — показал он на папиросу, верхняя часть которой покрылась конопляным маслом, верный признак доброкачественного зелья.
Глава двадцать девятая
Оставаться в Баку больше не было смысла, и Лютый решил вместе с Сережкой отправиться в турне по России, куда глаза глядят.
По дороге они познакомились с двумя русскими проститутками, которые возвращались из путешествия по Армении. Решили путешествовать вместе. Остановились они в небольшом городке на Украине, у родственников Сережки. Люба, разбитная черноволосая девчонка, с полными грудями и вертким задом, пришлась Сережке по душе.
Лютый всю дорогу подтрунивал над ним. Ему досталась белокурая тамбовчанка Таня: скромная и послушная девушка. Правда, первое время она для вида поломалась, но Лютый пригрозил ей. К его удивлению, в постели с ней было приятно и хорошо. После этого Михайлов «зауважал» Танечку и даже подарил ей золотое колечко с изумрудом.
Правда, он потом сожалел об этом и даже хотел забрать его обратно, но девушка была так мила и нежна к нему, что Лютый, проскрипев зубами, пересилил себя.
Но… «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», и он на следующий же день организовал разбой, ограбив одного мужика. Для этой цели он дал задание Любе познакомиться в кафе или ресторане с каким-нибудь богатым мужиком и завести в темный переулок. Любка без колебаний согласилась. Ей даже понравилось это предложение. Она зашла в центральное кафе и через каких-то полчаса вывела полупьяного мужика.
Лютый в сердцах выругался. Он понял, что с такого «тощего гуся» навара будет мало, и оказался прав.
Как только Любка усадила мужика на скамейку, к нему тотчас же подошли Михайлов и Сережка. Они вытащили ножи и приставили их к бочине мужика, а Сергей грозно заорал:
— Где деньги?
У него появилось опьяняющее чувство власти над жертвой.
Мужик растерянно молчал.
— Где день-ги?! — раздельно и твердо проговорил он и с силой ударил мужика, хотя мог бы этого и не делать.
— Ребята, берите все, что хотите, — неожиданно предложил мужик.
Порывшись в его карманах, они нашли немного денег. Лютый со злостью сорвал позолоченные часы с мужика, подумав, что они золотые. Туфли с жертвы забирать не стали, благородно решив, что еще весна и мужик, не дай Бог, начнет хлюпать носом.
Потом все четверо дружно побежали к троллейбусной остановке.
На следующий день Лютый, трезво поразмыслив, решил отделаться от ненужных свидетелей, тем более что предельный срок по статье 146 УК РСФСР был внушительной цифрой: до 15 лет!
Он заявил погрустневшим девчатам, что им надо расстаться, что девочкам надо немедленно ехать к родным мамам и папам, и у них, мол, есть неотложные дела.
И вообще Лютый решил рвать когти один, куда-нибудь подальше на Север, где обычно на прошлое не обращают внимания. Главное, чтобы были какие-нибудь ксивы и хорошо пахать, а искать преступников — дело милиции.
Через несколько дней, когда Лютый и Сережка остановились на одной хате у старухи, Михайлов, забрав у спящего пацана почти все деньги и даже часы, сел на проходящий поезд Москва — Петрозаводск и был таков.
Глава тридцатая
Ребенка нарекли Данилом в честь его дедушки.
Уже с первых дней новый квартирантик громогласно давал о себе знать звонким и пронзительным плачем.
Виктора это вначале забавляло, но потом он стал к его реву равнодушен и спокоен, а через некоторое время ему это стало даже надоедать и раздражать, особенно когда очень хотелось спать.
Тщетно пытался он затыкать уши ватой или пальцами.
Детский крик, пронзительный и настойчивый, проникал во все уголки маленького дома.
Но все же присутствие в доме этого маленького человечка, его сына, приятно согревало душу и радовало.
Антонина усиленно кормила его грудью, стараясь умиротворить своего сынишку, а тот ненасытно впивался в ее еще полные, но уже начинающие обвисать груди, и сосал, сосал столь желанное материнское молоко.
Иногда его даже с силой приходилось отрывать от груди. Антонина часто жаловалась на это Виктору с вымученной горестно-радостной улыбкой, мол, что поделаешь, свой, хваткий малец.
Теперь Тоня почти целые сутки уделяла внимание младенцу, а о Викторе забыла, и, если он приходил к ней ночью, она его холодно встречала и только шептала: «Смотри, не разбуди нашего сыночка».
Бывали случаи, что, когда они нежились в постели, ребенок начинал безудержно орать, и Антонина, не обращая внимания на ласки мужа, кидалась к малышу.
«Нет, это не дело, — с горечью размышлял про себя Виктор, — сынишка отнял у меня жену!»
Он с удовольствием вспоминал те счастливые деньки, когда им никто не мешал и они нежились и наслаждались телами друг друга.
Но таковы уж законы природы: человек должен оставлять после себя наследство, поросль, а за все ведь надо платить…
Поразмыслив над этой истиной основательно, Виктор решил «взяться за ум» и начал помогать Антонине: стирать пеленки, гулять с малышом, а когда она изнемогала от бессонных ночей, сам укачивал в кроватке своего первенца;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
— Лады, — многозначительно произнес брат. — Жди в воскресенье. Перед обедом обязательно выходи на прогулку. Как увидишь, что подъехала тачка, так сразу же прыгай через забор и ломись в машину.
Все произошло по запланированному сценарию. На следующее воскресенье, когда больных вывели на прогулку, подъехало такси. Рядом с шофером сидел человек в черных очках.
Сережка, не долго мешкая, с размаху перескочил через забор, рывком открыл дверцу машины и плюхнулся на сиденье. Его бил нервный озноб, а всполошившиеся санитары бежали вслед за машиной и просили Сергея вернуться. Они думали, что это какое-то недоразумение, ведь Сережка был таким послушным и спокойным, помогая даже им мыть посуду.
— На, успокойся, — протянул ему брат начатую бутылку вина.
Он отхлебнул несколько глотков, но долго еще не мог прийти в себя.
Лишь когда машина выехала на трассу, по обе стороны которой возвышался сосновый лес, он немного очухался, не веря, что находится на свободе.
Проехав несколько километров, таксист остановил машину.
Его размышления прервал таксист.
— Ну что, все в ажуре? — спросил он, солидарно-угодливо ухмыляясь.
— Все о'кей!
— Еще будешь?
— Не мешало бы.
Но на этом Сережка не угомонился. Затем он отправился на плешку. К нему подошел молодой симпатичный парень с припудренным лицом, голубыми намалеванными глазами и с грустной поволокой в глазах.
— Чего ты хочешь? — грубо спросил у него Сергей.
— Скучно, — томно произнес он.
— Пошел… — бросил ему Сергей.
Он нашел молодую проститутку, работавшую на свой страх и риск в одиночку. Они зашли в ближайший троллейбусный парк, он зашел в первый попавшийся троллейбус, и они расположились прямо на сиденье.
В тот же вечер он спутался с одной воровкой, которую звали Ниной по кличке Волчица, и снял с ней комнату около Останкинской башни.
Воровка плакала от безысходного горя — ее хахаля, кошелечника, недавно повязали и вмазали «пятеру». Сережка, как мог, успокаивал ее и заодно рассказывал про свою беду — про то, что он в бегах и без ксивы.
Утром с ее помощью он насадил солидный лопатник у одного слегка подвыпившего москвича. Волчица отвлекала разговорами фраерюгу, а Сережка, подтолкнув мизинцем снизу бумажник, хотя и не совсем ловко, умудрился выудить его. Лопатник был очень толстым. Сережка не смог сдержать охватившего его волнения и быстро перебежал улицу. Через несколько минут он увидел подбежавшую Нинку.
— Ну, что там? — с нетерпением спросила, задыхаясь, Нинка. — Много лавья?
— Сейчас посмотрим.
Каково же было его удивление и разочарование, когда он увидел там одни документы — паспорт, военный билет и трудовую книжку.
— Ну, чего кисляк? Как раз то, что тебе надо, — деловито заметила Нинка. — Наклей на ксиву свою фотку, и будет все нормально.
Он так и поступил. У терпилы была московская проколка, да и возраст почти подходил.
— А с остальной ксиватурой как поступил? — спросил Лютый, прервав повествование молодого повесы-балбеса.
— Я их просто выкинул.
— Так не положено. Надо было вложить остальные документы в конверт и бросить в почтовый ящик, — нравоучительно заметил ему Михайлов.
Глава двадцать седьмая
— А, это опять вы пришли? — доброжелательно приветствовала Осинина дородная женщина в вестибюле, когда через несколько дней он снова явился в роддом с горячим желанием увидеть свое крошечное творение и родную Тонечку.
— Пойдемте, — ласково сказала она и повела его на второй этаж. — Я сейчас ее позову.
Через несколько минут вышла бледная Тоня. Она слабо улыбнулась и трогательно прижалась щекой к Виктору.
Он бережно и нежно поцеловал ее в глаза и сухие губы.
— Прости меня, дорогой. Я так ругала тебя, последними словами.
— За что?!
— Когда рожала, больно было очень, я была почти без памяти, мне соседка по койке потом рассказала. Говорят, что все женщины ругают мужей и проклинают их на чем свет стоит.
— Все бывает, родненькая. Теперь ты у нас мамуля. А где же наш сынок? Почему не вынесла?
— Нельзя пока, — с сожалением произнесла Антонина.
— А все же. Давай, мать, я очень хочу его увидеть.
— Да он такой страшненький. Ну ладно, я попробую уговорить врача.
— На, надень, — всучила ему белый халат вернувшаяся Тоня. — Еле уговорила.
Он с нетерпением подбежал к кроватке и с жадностью стал рассматривать запеленатого спящего ребенка.
Первым его желанием было узнать, похож ли он на него. В кроватке находилось крошечное забавное существо со сморщенным личиком. Точно с такими же мордочками лежали в кроватках и другие человечки. «Как цыплятки, все на одно лицо», — подумал он.
— Смотри, не разбуди, он спит, — заботливо засуетилась, словно квочка, Тоня.
«Неужели этот человечек мой сын, — подумал Виктор, — и из него вырастет здоровый и крепкий мужик, мое второе Я?»
Хотелось, чтобы он быстрее вырос, чтобы узнать, на кого он похож, ведь в нем заложены его гены, его клетки, его кровь, может быть, даже сынок будет его подобием, ведь как обидно, когда дети становятся духовно чужими, не похожими на тебя несмотря на внешнее сходство.
Почему же принято думать, что если человек умер, то навсегда, ведь он просто отмирает, переходя из одного состояния в другое. Душа покидает его и вселяется в другую, молодую и крепкую плоть. Человек, как дерево, пускает свои ростки. И когда он умирает, его ростки являются его продолжением.
Неужели люди не понимают этого? Что заставляет убивать брата, сестру или отца, ведь они уничтожают самих себя. Странные какие-то эти люди, просто безумцы, ведь даже волк или тигр редко уничтожает себе подобного. В природе все вечно. «Ничто из ничего не возникает и ничто не исчезает», — вспомнил он закон сохранения материи.
— А как там мама, Маринка?
— Все нормально. Маринка рвалась сегодня к тебе.
Что ж ты ее не прихватил, я ведь соскучилась по ней.
— В следующий раз, Тонечка. Я ее обязательно приведу. Вот, возьми, тут тебе передача.
— Ой, куда столько? И курицу целую положили, я же ведь столько не съем.
— Ешь, наедай животик, женщин угости, — добродушно улыбнулся Виктор.
Через несколько дней Тоню выписали. На радостях Осинин снова накупил цветов и с десяток бутылок шампанского, половину из которых отвез на работу и пораздавал сотрудникам и рабочим, чтобы они отметили появление нового человека в этом взбалмошном мире.
Глава двадцать восьмая
Сварганив себе ксиву, Сережка почувствовал себя увереннее. Воровать хорошо он не мог, да и боялся к тому же. Богатая фантазия подсказала ему воспользоваться чужим паспортом. Он прилично приоделся и отправился в первое попавшееся ателье проката.
— Мне надо взять у вас печатную машинку, — чтобы не внушать подозрений, зная о том, что печатные машинки не всегда бывают, а если и бывают, то всегда можно отказаться, сославшись на плохое качество шрифта.
Как он и предполагал, машинок не оказалось.
— Тогда дайте мне магнитофон для изучения английского языка.
— На сколько вам?
— На месяц.
— На месяц можно, — обрадовалась заведующая пунктом. — А ну-ка, снимите шляпу, — голосисто попросила она, подозрительно посмотрев на Сережку.
«Неужели выкупила? — подумал он. — Надо сваливать», — но вида не подал и спокойно снял головной убор.
Во! — обрадовалась чиновница, — совсем другое дело. А то в шляпе вы на гангстера смахиваете, — полушутливо-полуподозрительно произнесла она.
Сережка забрал магнитофон и в тот же день продал его за полцены.
На следующий день он объехал несколько пунктов проката столицы и понабирал несколько магнитофонов и аккордеонов. Шляпу он больше не надевал, и все проходило без сучка и задоринки, как по маслу.
Вот только со сбытом было тяжело и опасно. Около каждого комка крутилось по нескольку барыг, работавших нелегально на милицию. Он это знал по рассказам и интуитивно чувствовал это. Так и получилось. На пятом магнитофоне его чуть было не сцапали.
Хорошо, что он на стрелку с барыгой послал одного невменяемого, у которого ночевал. Менты немного поколотили дурачка, который, однако, не раскололся, и с большим удовольствием забрали радиоприбор себе.
Заимев деньги, он решил «разбежаться» с карманницей, потому как у нее снова начались запои.
Волчица решила отомстить ему за «поруганную любовь» и подговорила трех ребят, чтобы те его прессанули. Ему подпасли Сережку, когда он проходил по бану. Окружив его, они попытались отоварить Сережку. Ему, конечно, было бы несдобровать, если бы они не были бухими, словно сонные мухи. Они попадали, словно спиленные деревья, от его ударов; но больше всего досталось Нинке, он вложил в удар всю ненависть за то, что она так подло подставила его. Нинка, как тумба, шмякнулась на землю.
Но вдруг, откуда ни возьмись, появился еще один ханыга, здоровый «бычара» с налитыми бицепсами.
Тогда он вытащил отвертку и, когда ханыга попытался нанести ему удар, словчился и воткнул ему отвертку в лицо, пробив верхнюю губу. Кровь густо потекла по его лицу. Но «бык» продолжал наседать.
Несдобровать бы Сережке, забили бы его шарамыги насмерть ногами, если бы не блюстители порядка, подскочившие к нему сзади и отнявшие его хилое оружие.
Бычара тут же растворился в толпе. У Сережки потребовали документы. Он показал старшине поддельный паспорт. Тот внимательно посмотрел на него и вернул его Сережке.
«Кажись, прокатило», — с облегчением подумал он.
— Почему деремся? — строго спросил милиционер.
— Да у них здесь целая банда, пытались меня избить, — состроив невинное лицо, кротко проговорил Сережка.
— Ну ладно, мотай отсюда, да побыстрей.
И он сдернул со столицы, выбрав на первый случай Баку.
— Ну, ты, брат, совсем сдурел, — прервал Сережкино повествование Лютый.
— А что?! Ведь они сами на меня поперли.
— Все равно, бакланить нельзя. Все надо делать по уму. Ты вот что. Я смотрю, ты на мели. Давай лучше что-нибудь придумаем.
Они отправились в универмаг, чтобы купить костюм для Сережки, так как ему надо было иметь приличный вид. В универмаге была суета.
Продавщицы бегали, никому ничего не желая отпускать, на всех кричали, нервно жестикулируя. Им было не до покупателей, они принимали новый товар.
— Разрешите примерить костюм, — попросил Сережка продавщицу, издерганную азербайджанку, указав на дорогой креповый костюм-тройку.
— На, — почти швырнула она ему костюм. Зайдя в кабину, он, с молчаливого согласия Лютого, стянул с вешалки брюки и быстро сунул их в портфель. Затем снова застегнул пуговицы и, выйдя из кабины, с невинным видом подал пиджак прибежавшей продавщице.
— Не подходит, — с деланным сожалением проговорил он. — Большой.
— Я же говорила, что для вас нет ничего подходящего, — раздраженно проговорила продавщица, с презрением взглянув на Сережку, и, не проверив костюм, повесила его на место.
Брюки оказались действительно очень большого размера.
Лютый с Сережкой взяли такси и поехали на «Кубинку», злачный базарчик, где продавались из-под полы все и вся — от пистолета до танка.
Высунув из окна такси брюки, Сережка бросил клич по-азербайджански:
— Шалвар кимя лазымды? Кому брюки?
К нему подбежало несколько барыг, и он быстро с ними сторговался, продав одному пройдошливому парню со шрамом на лице брюки по дешевке — за 25 рублей.
— Только ты приволоки мне на червонец путевой дурцы, смотри, чтобы не туфта была, — попросил его Сережка.
Через пять — десять минут парень принес им наркотик, головку анаши размером с детский кулачок. Анаша была темно-зеленого цвета и издавала одурманивающий запах. Даже непосвященному Лютому стало ясно, что анаша настоящая, без примеси. Отпустив машину, Сережка туг же «забил косяк».
— На, пошаби, — передал он папиросу Лютому, сделав из нее две-три глубокие затяжки.
— Хороша! — показал он на папиросу, верхняя часть которой покрылась конопляным маслом, верный признак доброкачественного зелья.
Глава двадцать девятая
Оставаться в Баку больше не было смысла, и Лютый решил вместе с Сережкой отправиться в турне по России, куда глаза глядят.
По дороге они познакомились с двумя русскими проститутками, которые возвращались из путешествия по Армении. Решили путешествовать вместе. Остановились они в небольшом городке на Украине, у родственников Сережки. Люба, разбитная черноволосая девчонка, с полными грудями и вертким задом, пришлась Сережке по душе.
Лютый всю дорогу подтрунивал над ним. Ему досталась белокурая тамбовчанка Таня: скромная и послушная девушка. Правда, первое время она для вида поломалась, но Лютый пригрозил ей. К его удивлению, в постели с ней было приятно и хорошо. После этого Михайлов «зауважал» Танечку и даже подарил ей золотое колечко с изумрудом.
Правда, он потом сожалел об этом и даже хотел забрать его обратно, но девушка была так мила и нежна к нему, что Лютый, проскрипев зубами, пересилил себя.
Но… «любовь приходит и уходит, а кушать хочется всегда», и он на следующий же день организовал разбой, ограбив одного мужика. Для этой цели он дал задание Любе познакомиться в кафе или ресторане с каким-нибудь богатым мужиком и завести в темный переулок. Любка без колебаний согласилась. Ей даже понравилось это предложение. Она зашла в центральное кафе и через каких-то полчаса вывела полупьяного мужика.
Лютый в сердцах выругался. Он понял, что с такого «тощего гуся» навара будет мало, и оказался прав.
Как только Любка усадила мужика на скамейку, к нему тотчас же подошли Михайлов и Сережка. Они вытащили ножи и приставили их к бочине мужика, а Сергей грозно заорал:
— Где деньги?
У него появилось опьяняющее чувство власти над жертвой.
Мужик растерянно молчал.
— Где день-ги?! — раздельно и твердо проговорил он и с силой ударил мужика, хотя мог бы этого и не делать.
— Ребята, берите все, что хотите, — неожиданно предложил мужик.
Порывшись в его карманах, они нашли немного денег. Лютый со злостью сорвал позолоченные часы с мужика, подумав, что они золотые. Туфли с жертвы забирать не стали, благородно решив, что еще весна и мужик, не дай Бог, начнет хлюпать носом.
Потом все четверо дружно побежали к троллейбусной остановке.
На следующий день Лютый, трезво поразмыслив, решил отделаться от ненужных свидетелей, тем более что предельный срок по статье 146 УК РСФСР был внушительной цифрой: до 15 лет!
Он заявил погрустневшим девчатам, что им надо расстаться, что девочкам надо немедленно ехать к родным мамам и папам, и у них, мол, есть неотложные дела.
И вообще Лютый решил рвать когти один, куда-нибудь подальше на Север, где обычно на прошлое не обращают внимания. Главное, чтобы были какие-нибудь ксивы и хорошо пахать, а искать преступников — дело милиции.
Через несколько дней, когда Лютый и Сережка остановились на одной хате у старухи, Михайлов, забрав у спящего пацана почти все деньги и даже часы, сел на проходящий поезд Москва — Петрозаводск и был таков.
Глава тридцатая
Ребенка нарекли Данилом в честь его дедушки.
Уже с первых дней новый квартирантик громогласно давал о себе знать звонким и пронзительным плачем.
Виктора это вначале забавляло, но потом он стал к его реву равнодушен и спокоен, а через некоторое время ему это стало даже надоедать и раздражать, особенно когда очень хотелось спать.
Тщетно пытался он затыкать уши ватой или пальцами.
Детский крик, пронзительный и настойчивый, проникал во все уголки маленького дома.
Но все же присутствие в доме этого маленького человечка, его сына, приятно согревало душу и радовало.
Антонина усиленно кормила его грудью, стараясь умиротворить своего сынишку, а тот ненасытно впивался в ее еще полные, но уже начинающие обвисать груди, и сосал, сосал столь желанное материнское молоко.
Иногда его даже с силой приходилось отрывать от груди. Антонина часто жаловалась на это Виктору с вымученной горестно-радостной улыбкой, мол, что поделаешь, свой, хваткий малец.
Теперь Тоня почти целые сутки уделяла внимание младенцу, а о Викторе забыла, и, если он приходил к ней ночью, она его холодно встречала и только шептала: «Смотри, не разбуди нашего сыночка».
Бывали случаи, что, когда они нежились в постели, ребенок начинал безудержно орать, и Антонина, не обращая внимания на ласки мужа, кидалась к малышу.
«Нет, это не дело, — с горечью размышлял про себя Виктор, — сынишка отнял у меня жену!»
Он с удовольствием вспоминал те счастливые деньки, когда им никто не мешал и они нежились и наслаждались телами друг друга.
Но таковы уж законы природы: человек должен оставлять после себя наследство, поросль, а за все ведь надо платить…
Поразмыслив над этой истиной основательно, Виктор решил «взяться за ум» и начал помогать Антонине: стирать пеленки, гулять с малышом, а когда она изнемогала от бессонных ночей, сам укачивал в кроватке своего первенца;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30