Они встречались несколько дней назад при весьма неприятных обстоятельствах. Майор Кучер руководил группой захвата, которая разнесла Валдаеву стекла в большой комнате. Они искали какого-то Колю Турка и почему-то в его квартире.
— Я ни в чем не виноват, — в очередной раз заявил Валдаев. — Есть же, черт возьми, гражданские права!
— Есть, — с готовностью согласился майор. — В том числе право купаться в ванной без страха, что тебе перережут горло.
— Я не могу никому перерезать горло! — закричал с отчаянием в голосе Валдаев. — Неужели непонятно?!
— Действительно, глядя на вас, не скажешь, что вы можете хладнокровно перерезать женщине горло. Эх, если бы все люди были такими, какими кажутся, наша работа была бы легче легкого. Но у нас сложная работа, Валерий Васильевич.
— Меня это не интересует! Меня это не касается!
— Теперь уже касается.
— Я не убивал Наташу.
— Забудем пока о ней. — Майор Кучер расстегнул кожаную папку — ту самую, что и в прошлый раз, она почему-то запомнилась журналисту — и кинул на стол газету с подчеркнутыми фломастером строчками. Эту газету Валдаев только что видел в квартире Наташи.
Майор ткнул пальцем в строчку о маньяке, вырывающем сердца, который готовится выйти снова на охоту спросил:
— Узнаете?
— Газета лежала на столе…. Наташа почему-то испытывала слабость к статьям об этом маньяке.
— Ах слабость… Понятно.
Кучер выгнал всех из кабинета и начал допрос. Говорт он без агрессивного нажима, но с нешуточной угрозой. И Валдаев понял, что панически боится этого человека. Майор задавал, казалось, посторонние вопросы — о самом Валдаеве, о его жизни — и постепенно все туже опутывал сетями слов. И добивался своего — выводил из равновесия. Валдаев понимал — еще часик-другой такой беседы, и он признается во всем — хоть в убийстве Влада Листьева, хоть в покушении на Саддама Хусейна.
— Вам нужно мое признание, чтобы закрыть дело? Да?! — воскликнул Валдаев.
— Мне нужна правда.
— Чтобы я признался, что убил Наташу?
— Чтобы сняли груз с души, Валерий Васильевич.
— Давайте! Я подпишу! Все! — закричал Валдаев.
— Ну успокойтесь. У меня нет ни протокола. Ни диктофона, — Кучер похлопал себя по карманам. — Мы просто говорим как старые знакомые. Расскажите, как все было. Только откровенно. Это ни к чему не обязывает.
— Честно? Я пришел к ней. Долго трезвонил. Никто не открывал. Потом дверь открыли. И… И я ничего не помню. Меня будто отключили.
— Вас ударили?'
— Нет… Просто все уплыло.
— Так-так, — майор подался вперед. — И когда вы очнулись?
— Не знаю, сколько прошло времени. Я потерял ему счет. Я очнулся на полу. Сидящим на полу.
— А нож?
— Какой нож?
— Кривой. Острый.
— Он лежал рядом.
— Понятно.
— Но я не совершал этого!
— Я вам верю, Валерий Васильевич. Верю… Вы, — майор сделал нажим на это слово, — не совершали. — Он многозначительно улыбнулся.
— Что за намеки? — напрягся Валдаев.
— Да какие там намеки… Мы осознаем только часть нашего Я. А что там? Что в остальном пространстве сознания?
— В темной зоне?
— Пусть так. В темной зоне бессознательного.
— Нет… Я не мог… Это не я…
— Вы когда-нибудь теряли время, Валерий Васильевич? Выпадали из действительности?
— Нет!
— Так уж и нет?
— Я совершенно нормален… Пусть я слабовольный интеллигентишка, как любят выражаться ваши… Пусть. Но я не псих.
— Ну конечно, — с видом врача, который хочет только успокоить больного, произнес майор.
— Нет! Оставьте меня! — заорал Валдаев.
В кабинет заглянул здоровяк оперативник и осведомился:
— Чего он тут орет? Навалять ему, товарищ майор?
— Исчезни, — резко кинул майор, и дверь закрылась. — Ну так как, Валерий Васильевич?
— Я не скажу больше ни слова. Это все ложь. Инсинуации! Я никого в жизни пальцем не тронул, ясно?
— Конечно, ясно… Нам еще встречаться и встречаться. Кучер вышел из комнаты, и за Валдаева опять взялись оперативники. На этот раз на него не давили. Началась канцелярия — ему дали подписать казенные бумаги, разъяснили права, он пропускал все мимо ушей и лишь успевал ставить росписи на заполненных бланках. Его еще раз обыскали. Потом в комнату вошли двое милиционеров в форме. Они повели его по коридору. Куда-то в подвал.
— Стоять, — властно приказал милиционер. Мог бы и не говорить. Идти все равно было некуда — коридор перегораживала зарешеченная дверь, за ней стояла тумбочка на стуле скучал сержант. — Принимай задержанного.
— Примем. Лишь бы человек был достойный, — улыбнулся сержант, отворяя дверь.
— Это что? — слабо спросил Валдаев, которого поставили лицом к стене.
— Гостиница, — хмыкнул сопровождавший милиционер.
— Изолятор временного содержания, — пояснил сержант, беря из рук сопровождавшего бумаги и делая отметки в книге.
Коридор вильнул под прямым углом. Он шел дальше метров на двадцать, и по обе стороны его были металлические двери с окошками.
Валдаева подвели к одной из дверей. Открыли ее ключом. За ней было помещение где-то три на три метра. Там стояли нары. И там царил запах карболки и пота.
— Получайте новенького, — сказал сержант и легонько подтолкнул в спину.
Валдаев нерешительно шагнул за порог. Лампочка светила тускло. Казалось, здесь обитают какие-то ночные существа, которым вреден яркий свет. Притом существа эти хищные. Их было четверо.
— Братва, говорят, этот задохлик бабу зарезал, — улыбнулся похожий на татарина, низкорослый, голый по пояс субъект.
— А по виду не скажешь, — хмыкнул второй, шагнув навстречу Валдаеву и коснувшись пальцами его, будто хотел проверить, существует ли тот на самом деде.
— Крутой, — еще шире улыбнулся татарин. — У меня аж поджилки затряслись.
Валдаев прижмурился. На него напал ступор. Он понял, что теперь для него начинается настоящий кошмар — происшедшее раньше было только предисловием к этой книге ужасов…
«Все начинает рушится. Мир ополчается против тебя. А я защищена, я отдана ему», — так, кажется, говорила сатанистка. Что ж, она была права. Но права только наполовину. Мир действительно обрушился на Валдаева. Но вот только саму Наташу не защитил тот, кому она посвятила себя…
Что могло быть хуже? Он за решеткой, обвиняемый в убийстве. Что дальше? Дальше только боль, унижение, погибель…
Татарин напротив него качнулся и неожиданно протянул руку:
— Здорово, убивец. Я — Мусса. Это — Гога. Вон тот — Колян. Это — Клык… Спать там будешь… Не боись, ты тут ненадолго.
— Почему? — спросил Валдаев, ощущая, что тягучая атмосфера вокруг него начинает разряжаться.
— По убийству сидишь, — пояснил миниатюрный, чахоточный Гога, сидящий с ногами на нарах. — Особо тяжкое преступление. Под подписку тебя никакой следователь не выпустит. В сизо поедешь.
— Куда? — не понял Валдаев.
— Чего, сегодня на свет народился? — хмыкнул Мусса. — В следственный изолятор. Здесь так — только задержанные на трое суток сидят. А потом — или воля. Или сизо.
— Передачку-то есть кому принести? — причмокнув, осведомился татуированный бугай Клык.
— Некому, — вздохнул Валдаев.
Все родичи Валдаева жили в Оренбургской области. Мать была учительница, отец — инженер, крепкий, властный, почти непьющий. Двое братьев и сестра все в них — Учитель, председатель колхоза и врачиха. Еще давно маленького Валерика, как подававшего надежды, игравшего на пианино, с абсолютным слухом (вот уж что в жизни вообще не пригодилось!), отличника направили к бабушке в Москву, чтобы сделать из него интеллигента. Действительно, лучше, чем бабушка, с этой задачей не справился бы никто.
Доцент института культуры, старая интеллигентка, она взялась за воспитание пухленького, умненького внука водила его за ручку. Мальчишки из класса называли его маменькиным сыночком — правильнее было бы бабушкиным внучком, но маменькин сынок было обиднее. Бабушка умерла, оставив ему квартиру и множество старых вещей. Рана эта для него была незаживающая.
Родственники к нему относились как к большому чудаку, изредка наезжали, но не особенно напрягали. Сам он в Оренбуржье наезжал раз в два года. Он не любил те места. Они его раздражали, поскольку от семейного спокойного провинциализма у него не осталось ничего, за последние двадцать пять лет своей жизни он стал типичным москвичом, который не мыслит себя вне гигантского муравейника, который болеет Москвой и сидит на ней, как наркоман на героине…
Он подумал, что надо попросить приехать старшего брата. Тот поможет с адвокатом и вообще подскажет, как и что. Брат хваткий, деловой, создан для того, чтобы решать труднорешаемые вопросы…
— За дело хоть девку пришил? — спросил Мусса.
— А вы откуда знаете? — спросил Валдаев.
— Тут «телефон» быстро все разносит. Так за дело?
— Не убивал я ее!
— Э, так все говорят… Вообще, если убил, это еще не значит, что ты убийца, — рассудительно произнес Мусса, усаживаясь в позе лотоса на нары. — Захотелось убить, убил. Потом раскаялся. Через час ты уже изменился внутренне Ты уже другой человек, который никого бы не убил. Значит, ты уже не убийца. За что судить, спрашивается?
— Ну, Мусса, даешь. Философ, — с уважением хмыкнул Клык.
— Бродячий философ, — поддакнул татарин. — Был порыв — я украл. А сейчас не украду, оставь хоть двести тысяч рублей передо мной. Правда, братва?
— Ага, — кивнул Клык.
— Значит, я не вор. И нечего тут — следствие, суд.
— Только почему у тебя три ходки? — спросил Клык.
— Люди меняются, — развел руками Мусса. — Признаю, иногда я становлюсь вором. Но сейчас я не вор. Сейчас хороший мужик. Так что, если и убил ее, не стесняйся, лысый. Дело житейское.
— Никого я не убивал!
— Не убивал так не убивал. Все равно меньше чем десять лет не дадут.
— Десять? — переспросил Валдаев почти шепотом.
— А то и больше. Хотя за бабу многовато…
Валдаев пристроился на краешке нар. И оцепенел. Мыслей почти не было. Клубком ворочались страхи и ожидания. И вертелось в голове — десять лет, десять лет. Эта цифра была как гигантская глыба, готовая погрести его под себя.
Местные обитатели о чем-то рассказывали, гоготали, но Валдаев к ним не прислушивался. Он благодарил судьбу, что на него не обращают внимания. Он слышал, что бывает гораздо хуже. Что этот путь начинается с издевательств над людьми, с избиений. От мысли, что его могут избить, унизить, стало совсем дурно. И Валдаеву вдруг захотелось умереть. Вырваться из этого такого недружественного ему мира… Десять лет! Да ему не выжить здесь и месяца!
Сколько так прошло времени? Часа три. Валдаев так и просидел на краешке нар. Он сидел бы дальше, если бы дверь со скрипом не открылась.
— Валдаев, на выход, — сказал выводной. Валдаев поднялся. Мусса напутствовал:
— Ты, лысый, лучше во всем признайся. Меньше дадут. Валдаев кивнул. Он знал, что сейчас все пойдет уже по второму кругу — допросы, вопросы, угрозы. Но все равно, когда вышел из камеры, ощутил себя так, будто выбрался из тесной одежды. Сразу стало легче дышать.
Его провели в кабинет в том же здании. Это был другой кабинет, более просторный, с длинным столом, с телевизором в углу. На стене висел «План расстановки патрульных нарядов на территории, обслуживаемой ОВД муниципального округа». Это был кабинет какого-то местного начальника.
Во главе стола сидел майор Кучер. Он был чем-то сильно недоволен.
Он протянул Валдаеву распухший от вещей большой бумажный пакет и какой-то документ на ломкой желтой бумаге.
— Вот здесь распишитесь. В пакете проверьте, все ли вещи на месте.
Валдаев послушно расписался, еще не осознав, что при исходит. Тупо открыл конверт, посмотрел на паспорт, карточку Союза журналистов, ключи, деньги, которые пару часов назад извлекли при обыске из его карманов.
— Это что? — вяло спросил он.
— Отпускаем вас, — устало произнес майор.
— Нашли убийцу?
— Нет. Не нашли… Прокурор считает, что основании для вашего задержания нет.
— Правильно. Я никого не убивал.
— Не будем возвращаться к пройденному… Следователь прокуратуры полагает, что вы не убивали. И решил, что у него есть основания для подобных выводов…
— Он все понял.
— Чушь все это, Валерий Васильевич. Чушь… Нам-то лучше знать, как это было, — он подался вперед и секунды три смотрел Валдаеву глаза в глаза. Он надеялся, что его взор прожжет до глубины души. Может, так бы оно и было еще несколько часов назад. Но сейчас Валдаеву было все равно. Он ощущал лишь опустошение.
— Я ничего плохо не делал.
— А, слышали уже. — Майор откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. — Из Москвы без нашего ведома не уезжать. Быть готовым прийти по повестке. Поняли?
— Понял.
— До встречи, — майор Кучер махнул рукой. Валдаев на подкашивающихся ногах вышел из комнаты. Там его ждал сопровождающий милиционер.
— Я провожу, — сказал он.
Он провел Валдаева на первый этаж, вывел на улицу и легонько подтолкнул в плечо:
— Свободен.
В лицо Валдаеву дохнул свежий прохладный ветер. Сегодня зима откуда-то из прошлого дохнула на город прохладой и столбик термометра рухнул до пяти градусов.
Действительно свободен — запело все внутри Валдаева.
Емy казалось, что оттолкнись он сейчас ногой от земли — и взлетит в воздух. Вокруг простор. Свобода. За спиной остались тесная камера и допросы.
Порыв ветра охладил его лицо, и Валдаев понял, что по щекам текут слезы.
Он как пьяный пошел по улице. Был уже первый час ночи. Он тормознул машину. Водитель заломил явно высокую цену, но Валдаев согласился. И через полчаса открывал металлическую дверь своей квартиры. Потом захлопнул ее. крыл на засов. Запер на все замки.
Все, теперь отсюда его не выкурить. «Мой дом — моя крепость».
Не раздеваясь, он завалился на диван. Ему сейчас хотелось одного — заснуть. И как можно дольше не выныривать из объятий Морфея. Но сон капризно не желал приходить.
Часы на стене отсчитывали минуты. А Валдаев лежал, прикрыв глаза. И в мозгу по кругу вращались картины и ощущения этого дня. Они отзывались дрожью, а иногда и слезами. Это была пытка, он никак не мог успокоиться, иногда тихо взвывал, как раненый пес. И больше всего ему было жалко сейчас себя. Наташу с перерезанным кривым ножом горлом ему тоже было жалко. Но эта жалость была пока больше абстрактная. Сейчас главный объект глубокой скорби — он сам, мирный и тихий корреспондент тихой газеты «Запределье».
Когда часы приблизились к трем, он решил глотать снотворное — то, что делал нечасто. Он подошел к буфету, выудил коробку с лекарствами. Достал пузырек со снотворным. уложил таблетку на ладонь.
Заснуть. Забыться. Хоть на немного сделать вид, что в в порядке. Ему нужна передышка. Чтобы собрать воедино разъезжающиеся чувства и мысли.
Он взял стакан с кипяченой водой, уже хотел проглоти таблетку…
Дзинь — прозвучал дверной звонок коротко, как пистолетный выстрел. И разрушил спасительное ощущение oдиночества.
— Нет, — взмолился Валдаев.
Дзинь — на этот раз звонок звучал длиннее, настойчиы
Валдаев понял — за ним пришли. И все засовы и запоры — лишь блеф. «Мой дом — моя крепость». Нет для не крепостей…
Ремень на лежащих в кресле его брюках был кожаный, испанский. Из дорогих. Отличный ремень. Валдаев нагнулся над ним, провел пальцами по блестящей в свете ночника поверхности. А что, семьдесят пять кило живого веса не выдержит. Один неприятный миг — узкая полоска кожи впивается в кожу живую. Говорят, висельники долго не мучаются. Сразу пережимаются нервные окончания. Болевой шок — а дальше… Никаких беспокойств. Никаких допросов. Никаких нар и камер. Никаких монстров большого города, которые жадно тянут к нему руки. И никакого ощущения загнанности вечной жертвы. Отличный выход. Прекрасный выход. И майор Кучер останется с носом. И вес останутся с носом…
Отбросив прочь брюки с ремнем, он вздохнул, пытаясь нормализовать дыхание. Кровь стучала в висках. Сердце барабанило.
Он набросил халат, подошел к двери. Глянул в «глазок» И начал отпирать дверь. Верхний запор. Нижний запор Щеколда…
— Я тебя обожаю, — Элла качнулась и прильнула к У груди. От нее пахло вином — притом вином хорошим.
— Ты откуда? — не веря своим глазам, произнес он.
— С гульбища, дорогой, — она сбросила туфли, стянула синий пиджак и осталась в узкой белой юбке и красной просвечивающей блузке.
— Три ночи, — сказал он.
— Без десяти. Во, — она протянула ему руку. На запястье свободно болтался золотой браслет с часами.
— Без десяти, — согласился он.
— То-то, — Элла прошла в комнату, упала в кресло.
— Всего только без десяти три. Пионерское время, — она зевнула. — Ты куда исчез?
— Как куда?
— Я тебе сегодня полдня названивала.
— Дела были.
— Дела… Роза пригласила меня на вечеринку к институтским знакомым. Я хотела взять тебя с собой — неприлично девушке ходить в одиночку по таким компаниям.
— И?
— И не нашла. У тебя дела-а, — она снова сладко зевнула. — Пришлось ехать одно-ой, — протянула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
— Я ни в чем не виноват, — в очередной раз заявил Валдаев. — Есть же, черт возьми, гражданские права!
— Есть, — с готовностью согласился майор. — В том числе право купаться в ванной без страха, что тебе перережут горло.
— Я не могу никому перерезать горло! — закричал с отчаянием в голосе Валдаев. — Неужели непонятно?!
— Действительно, глядя на вас, не скажешь, что вы можете хладнокровно перерезать женщине горло. Эх, если бы все люди были такими, какими кажутся, наша работа была бы легче легкого. Но у нас сложная работа, Валерий Васильевич.
— Меня это не интересует! Меня это не касается!
— Теперь уже касается.
— Я не убивал Наташу.
— Забудем пока о ней. — Майор Кучер расстегнул кожаную папку — ту самую, что и в прошлый раз, она почему-то запомнилась журналисту — и кинул на стол газету с подчеркнутыми фломастером строчками. Эту газету Валдаев только что видел в квартире Наташи.
Майор ткнул пальцем в строчку о маньяке, вырывающем сердца, который готовится выйти снова на охоту спросил:
— Узнаете?
— Газета лежала на столе…. Наташа почему-то испытывала слабость к статьям об этом маньяке.
— Ах слабость… Понятно.
Кучер выгнал всех из кабинета и начал допрос. Говорт он без агрессивного нажима, но с нешуточной угрозой. И Валдаев понял, что панически боится этого человека. Майор задавал, казалось, посторонние вопросы — о самом Валдаеве, о его жизни — и постепенно все туже опутывал сетями слов. И добивался своего — выводил из равновесия. Валдаев понимал — еще часик-другой такой беседы, и он признается во всем — хоть в убийстве Влада Листьева, хоть в покушении на Саддама Хусейна.
— Вам нужно мое признание, чтобы закрыть дело? Да?! — воскликнул Валдаев.
— Мне нужна правда.
— Чтобы я признался, что убил Наташу?
— Чтобы сняли груз с души, Валерий Васильевич.
— Давайте! Я подпишу! Все! — закричал Валдаев.
— Ну успокойтесь. У меня нет ни протокола. Ни диктофона, — Кучер похлопал себя по карманам. — Мы просто говорим как старые знакомые. Расскажите, как все было. Только откровенно. Это ни к чему не обязывает.
— Честно? Я пришел к ней. Долго трезвонил. Никто не открывал. Потом дверь открыли. И… И я ничего не помню. Меня будто отключили.
— Вас ударили?'
— Нет… Просто все уплыло.
— Так-так, — майор подался вперед. — И когда вы очнулись?
— Не знаю, сколько прошло времени. Я потерял ему счет. Я очнулся на полу. Сидящим на полу.
— А нож?
— Какой нож?
— Кривой. Острый.
— Он лежал рядом.
— Понятно.
— Но я не совершал этого!
— Я вам верю, Валерий Васильевич. Верю… Вы, — майор сделал нажим на это слово, — не совершали. — Он многозначительно улыбнулся.
— Что за намеки? — напрягся Валдаев.
— Да какие там намеки… Мы осознаем только часть нашего Я. А что там? Что в остальном пространстве сознания?
— В темной зоне?
— Пусть так. В темной зоне бессознательного.
— Нет… Я не мог… Это не я…
— Вы когда-нибудь теряли время, Валерий Васильевич? Выпадали из действительности?
— Нет!
— Так уж и нет?
— Я совершенно нормален… Пусть я слабовольный интеллигентишка, как любят выражаться ваши… Пусть. Но я не псих.
— Ну конечно, — с видом врача, который хочет только успокоить больного, произнес майор.
— Нет! Оставьте меня! — заорал Валдаев.
В кабинет заглянул здоровяк оперативник и осведомился:
— Чего он тут орет? Навалять ему, товарищ майор?
— Исчезни, — резко кинул майор, и дверь закрылась. — Ну так как, Валерий Васильевич?
— Я не скажу больше ни слова. Это все ложь. Инсинуации! Я никого в жизни пальцем не тронул, ясно?
— Конечно, ясно… Нам еще встречаться и встречаться. Кучер вышел из комнаты, и за Валдаева опять взялись оперативники. На этот раз на него не давили. Началась канцелярия — ему дали подписать казенные бумаги, разъяснили права, он пропускал все мимо ушей и лишь успевал ставить росписи на заполненных бланках. Его еще раз обыскали. Потом в комнату вошли двое милиционеров в форме. Они повели его по коридору. Куда-то в подвал.
— Стоять, — властно приказал милиционер. Мог бы и не говорить. Идти все равно было некуда — коридор перегораживала зарешеченная дверь, за ней стояла тумбочка на стуле скучал сержант. — Принимай задержанного.
— Примем. Лишь бы человек был достойный, — улыбнулся сержант, отворяя дверь.
— Это что? — слабо спросил Валдаев, которого поставили лицом к стене.
— Гостиница, — хмыкнул сопровождавший милиционер.
— Изолятор временного содержания, — пояснил сержант, беря из рук сопровождавшего бумаги и делая отметки в книге.
Коридор вильнул под прямым углом. Он шел дальше метров на двадцать, и по обе стороны его были металлические двери с окошками.
Валдаева подвели к одной из дверей. Открыли ее ключом. За ней было помещение где-то три на три метра. Там стояли нары. И там царил запах карболки и пота.
— Получайте новенького, — сказал сержант и легонько подтолкнул в спину.
Валдаев нерешительно шагнул за порог. Лампочка светила тускло. Казалось, здесь обитают какие-то ночные существа, которым вреден яркий свет. Притом существа эти хищные. Их было четверо.
— Братва, говорят, этот задохлик бабу зарезал, — улыбнулся похожий на татарина, низкорослый, голый по пояс субъект.
— А по виду не скажешь, — хмыкнул второй, шагнув навстречу Валдаеву и коснувшись пальцами его, будто хотел проверить, существует ли тот на самом деде.
— Крутой, — еще шире улыбнулся татарин. — У меня аж поджилки затряслись.
Валдаев прижмурился. На него напал ступор. Он понял, что теперь для него начинается настоящий кошмар — происшедшее раньше было только предисловием к этой книге ужасов…
«Все начинает рушится. Мир ополчается против тебя. А я защищена, я отдана ему», — так, кажется, говорила сатанистка. Что ж, она была права. Но права только наполовину. Мир действительно обрушился на Валдаева. Но вот только саму Наташу не защитил тот, кому она посвятила себя…
Что могло быть хуже? Он за решеткой, обвиняемый в убийстве. Что дальше? Дальше только боль, унижение, погибель…
Татарин напротив него качнулся и неожиданно протянул руку:
— Здорово, убивец. Я — Мусса. Это — Гога. Вон тот — Колян. Это — Клык… Спать там будешь… Не боись, ты тут ненадолго.
— Почему? — спросил Валдаев, ощущая, что тягучая атмосфера вокруг него начинает разряжаться.
— По убийству сидишь, — пояснил миниатюрный, чахоточный Гога, сидящий с ногами на нарах. — Особо тяжкое преступление. Под подписку тебя никакой следователь не выпустит. В сизо поедешь.
— Куда? — не понял Валдаев.
— Чего, сегодня на свет народился? — хмыкнул Мусса. — В следственный изолятор. Здесь так — только задержанные на трое суток сидят. А потом — или воля. Или сизо.
— Передачку-то есть кому принести? — причмокнув, осведомился татуированный бугай Клык.
— Некому, — вздохнул Валдаев.
Все родичи Валдаева жили в Оренбургской области. Мать была учительница, отец — инженер, крепкий, властный, почти непьющий. Двое братьев и сестра все в них — Учитель, председатель колхоза и врачиха. Еще давно маленького Валерика, как подававшего надежды, игравшего на пианино, с абсолютным слухом (вот уж что в жизни вообще не пригодилось!), отличника направили к бабушке в Москву, чтобы сделать из него интеллигента. Действительно, лучше, чем бабушка, с этой задачей не справился бы никто.
Доцент института культуры, старая интеллигентка, она взялась за воспитание пухленького, умненького внука водила его за ручку. Мальчишки из класса называли его маменькиным сыночком — правильнее было бы бабушкиным внучком, но маменькин сынок было обиднее. Бабушка умерла, оставив ему квартиру и множество старых вещей. Рана эта для него была незаживающая.
Родственники к нему относились как к большому чудаку, изредка наезжали, но не особенно напрягали. Сам он в Оренбуржье наезжал раз в два года. Он не любил те места. Они его раздражали, поскольку от семейного спокойного провинциализма у него не осталось ничего, за последние двадцать пять лет своей жизни он стал типичным москвичом, который не мыслит себя вне гигантского муравейника, который болеет Москвой и сидит на ней, как наркоман на героине…
Он подумал, что надо попросить приехать старшего брата. Тот поможет с адвокатом и вообще подскажет, как и что. Брат хваткий, деловой, создан для того, чтобы решать труднорешаемые вопросы…
— За дело хоть девку пришил? — спросил Мусса.
— А вы откуда знаете? — спросил Валдаев.
— Тут «телефон» быстро все разносит. Так за дело?
— Не убивал я ее!
— Э, так все говорят… Вообще, если убил, это еще не значит, что ты убийца, — рассудительно произнес Мусса, усаживаясь в позе лотоса на нары. — Захотелось убить, убил. Потом раскаялся. Через час ты уже изменился внутренне Ты уже другой человек, который никого бы не убил. Значит, ты уже не убийца. За что судить, спрашивается?
— Ну, Мусса, даешь. Философ, — с уважением хмыкнул Клык.
— Бродячий философ, — поддакнул татарин. — Был порыв — я украл. А сейчас не украду, оставь хоть двести тысяч рублей передо мной. Правда, братва?
— Ага, — кивнул Клык.
— Значит, я не вор. И нечего тут — следствие, суд.
— Только почему у тебя три ходки? — спросил Клык.
— Люди меняются, — развел руками Мусса. — Признаю, иногда я становлюсь вором. Но сейчас я не вор. Сейчас хороший мужик. Так что, если и убил ее, не стесняйся, лысый. Дело житейское.
— Никого я не убивал!
— Не убивал так не убивал. Все равно меньше чем десять лет не дадут.
— Десять? — переспросил Валдаев почти шепотом.
— А то и больше. Хотя за бабу многовато…
Валдаев пристроился на краешке нар. И оцепенел. Мыслей почти не было. Клубком ворочались страхи и ожидания. И вертелось в голове — десять лет, десять лет. Эта цифра была как гигантская глыба, готовая погрести его под себя.
Местные обитатели о чем-то рассказывали, гоготали, но Валдаев к ним не прислушивался. Он благодарил судьбу, что на него не обращают внимания. Он слышал, что бывает гораздо хуже. Что этот путь начинается с издевательств над людьми, с избиений. От мысли, что его могут избить, унизить, стало совсем дурно. И Валдаеву вдруг захотелось умереть. Вырваться из этого такого недружественного ему мира… Десять лет! Да ему не выжить здесь и месяца!
Сколько так прошло времени? Часа три. Валдаев так и просидел на краешке нар. Он сидел бы дальше, если бы дверь со скрипом не открылась.
— Валдаев, на выход, — сказал выводной. Валдаев поднялся. Мусса напутствовал:
— Ты, лысый, лучше во всем признайся. Меньше дадут. Валдаев кивнул. Он знал, что сейчас все пойдет уже по второму кругу — допросы, вопросы, угрозы. Но все равно, когда вышел из камеры, ощутил себя так, будто выбрался из тесной одежды. Сразу стало легче дышать.
Его провели в кабинет в том же здании. Это был другой кабинет, более просторный, с длинным столом, с телевизором в углу. На стене висел «План расстановки патрульных нарядов на территории, обслуживаемой ОВД муниципального округа». Это был кабинет какого-то местного начальника.
Во главе стола сидел майор Кучер. Он был чем-то сильно недоволен.
Он протянул Валдаеву распухший от вещей большой бумажный пакет и какой-то документ на ломкой желтой бумаге.
— Вот здесь распишитесь. В пакете проверьте, все ли вещи на месте.
Валдаев послушно расписался, еще не осознав, что при исходит. Тупо открыл конверт, посмотрел на паспорт, карточку Союза журналистов, ключи, деньги, которые пару часов назад извлекли при обыске из его карманов.
— Это что? — вяло спросил он.
— Отпускаем вас, — устало произнес майор.
— Нашли убийцу?
— Нет. Не нашли… Прокурор считает, что основании для вашего задержания нет.
— Правильно. Я никого не убивал.
— Не будем возвращаться к пройденному… Следователь прокуратуры полагает, что вы не убивали. И решил, что у него есть основания для подобных выводов…
— Он все понял.
— Чушь все это, Валерий Васильевич. Чушь… Нам-то лучше знать, как это было, — он подался вперед и секунды три смотрел Валдаеву глаза в глаза. Он надеялся, что его взор прожжет до глубины души. Может, так бы оно и было еще несколько часов назад. Но сейчас Валдаеву было все равно. Он ощущал лишь опустошение.
— Я ничего плохо не делал.
— А, слышали уже. — Майор откинулся на спинку кресла и посмотрел в окно. — Из Москвы без нашего ведома не уезжать. Быть готовым прийти по повестке. Поняли?
— Понял.
— До встречи, — майор Кучер махнул рукой. Валдаев на подкашивающихся ногах вышел из комнаты. Там его ждал сопровождающий милиционер.
— Я провожу, — сказал он.
Он провел Валдаева на первый этаж, вывел на улицу и легонько подтолкнул в плечо:
— Свободен.
В лицо Валдаеву дохнул свежий прохладный ветер. Сегодня зима откуда-то из прошлого дохнула на город прохладой и столбик термометра рухнул до пяти градусов.
Действительно свободен — запело все внутри Валдаева.
Емy казалось, что оттолкнись он сейчас ногой от земли — и взлетит в воздух. Вокруг простор. Свобода. За спиной остались тесная камера и допросы.
Порыв ветра охладил его лицо, и Валдаев понял, что по щекам текут слезы.
Он как пьяный пошел по улице. Был уже первый час ночи. Он тормознул машину. Водитель заломил явно высокую цену, но Валдаев согласился. И через полчаса открывал металлическую дверь своей квартиры. Потом захлопнул ее. крыл на засов. Запер на все замки.
Все, теперь отсюда его не выкурить. «Мой дом — моя крепость».
Не раздеваясь, он завалился на диван. Ему сейчас хотелось одного — заснуть. И как можно дольше не выныривать из объятий Морфея. Но сон капризно не желал приходить.
Часы на стене отсчитывали минуты. А Валдаев лежал, прикрыв глаза. И в мозгу по кругу вращались картины и ощущения этого дня. Они отзывались дрожью, а иногда и слезами. Это была пытка, он никак не мог успокоиться, иногда тихо взвывал, как раненый пес. И больше всего ему было жалко сейчас себя. Наташу с перерезанным кривым ножом горлом ему тоже было жалко. Но эта жалость была пока больше абстрактная. Сейчас главный объект глубокой скорби — он сам, мирный и тихий корреспондент тихой газеты «Запределье».
Когда часы приблизились к трем, он решил глотать снотворное — то, что делал нечасто. Он подошел к буфету, выудил коробку с лекарствами. Достал пузырек со снотворным. уложил таблетку на ладонь.
Заснуть. Забыться. Хоть на немного сделать вид, что в в порядке. Ему нужна передышка. Чтобы собрать воедино разъезжающиеся чувства и мысли.
Он взял стакан с кипяченой водой, уже хотел проглоти таблетку…
Дзинь — прозвучал дверной звонок коротко, как пистолетный выстрел. И разрушил спасительное ощущение oдиночества.
— Нет, — взмолился Валдаев.
Дзинь — на этот раз звонок звучал длиннее, настойчиы
Валдаев понял — за ним пришли. И все засовы и запоры — лишь блеф. «Мой дом — моя крепость». Нет для не крепостей…
Ремень на лежащих в кресле его брюках был кожаный, испанский. Из дорогих. Отличный ремень. Валдаев нагнулся над ним, провел пальцами по блестящей в свете ночника поверхности. А что, семьдесят пять кило живого веса не выдержит. Один неприятный миг — узкая полоска кожи впивается в кожу живую. Говорят, висельники долго не мучаются. Сразу пережимаются нервные окончания. Болевой шок — а дальше… Никаких беспокойств. Никаких допросов. Никаких нар и камер. Никаких монстров большого города, которые жадно тянут к нему руки. И никакого ощущения загнанности вечной жертвы. Отличный выход. Прекрасный выход. И майор Кучер останется с носом. И вес останутся с носом…
Отбросив прочь брюки с ремнем, он вздохнул, пытаясь нормализовать дыхание. Кровь стучала в висках. Сердце барабанило.
Он набросил халат, подошел к двери. Глянул в «глазок» И начал отпирать дверь. Верхний запор. Нижний запор Щеколда…
— Я тебя обожаю, — Элла качнулась и прильнула к У груди. От нее пахло вином — притом вином хорошим.
— Ты откуда? — не веря своим глазам, произнес он.
— С гульбища, дорогой, — она сбросила туфли, стянула синий пиджак и осталась в узкой белой юбке и красной просвечивающей блузке.
— Три ночи, — сказал он.
— Без десяти. Во, — она протянула ему руку. На запястье свободно болтался золотой браслет с часами.
— Без десяти, — согласился он.
— То-то, — Элла прошла в комнату, упала в кресло.
— Всего только без десяти три. Пионерское время, — она зевнула. — Ты куда исчез?
— Как куда?
— Я тебе сегодня полдня названивала.
— Дела были.
— Дела… Роза пригласила меня на вечеринку к институтским знакомым. Я хотела взять тебя с собой — неприлично девушке ходить в одиночку по таким компаниям.
— И?
— И не нашла. У тебя дела-а, — она снова сладко зевнула. — Пришлось ехать одно-ой, — протянула она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25