— Усы поменьше будут…
— У прапора?
— У таракана этого!
Замечание вызвало новый приступ хохота. Невозмутимый Голубев, обычно не отлучающийся от командира, присоединился к компании.
— И вправду, Ванька, забери паука домой! Посадишь на цепь у порога хату стеречь! — изнемогал от собственных приколов Серегин. — Никакой председатель за рыбой к батяне ходить не станет.
Тарантул наконец не выдержал и угрожающе встал на задние лапы.
— Ого, наглющий, паскуда! — отступил младший сержант. — Огрызается!
— «Черная вдова»! — авторитетно, словно профессор-энтомодог, определил присоединившийся к компании Скуридин. — Эпоксидным клеем его залить и в коробочку. Отвальный брелок для ключей получится!
Ребята галдели, подталкивали друг друга, забыв о трупе, о предстоящем пути, о возможной схватке.
«Детский сад, ей-богу! — думал Святой. — Зачем в армию с восемнадцати лет берут? Ладно бы не воевали, а так в каждой бочке затычка! Но ведь ты-то, старлей, из сапог с восемнадцати не вылезаешь!»
Дмитрий сидел на песке, укрывшись с наветренной стороны бархана. Хребет холма не закрывал от него панорамы пустынной равнины, на просторах которой скрылись преследуемые люди.
«Почему они не устроили здесь засаду? — задавал себе вопросы командир. — Среди них есть бывшие военные, это факт! Вон как четко распределили силы при нападении на завод, обезоружили часовых, выбрали пути отхода…»
Вытертая добела «афганка» Святого потемнела от пота на груди и на спине.
«Твердый дезодорант „Олд Спайс“ избавит вас от неприятного запаха.., придаст уверенности и освежит… „Олд Спайс“ для тех, кто любит приключения!» — вспомнил он почему-то рекламу, показанную по телевизору как раз тогда, когда посыльный вломился в дверь с приказом срочно прибыть к командиру батальона.
Отдельный десантно-штурмовой батальон спецназа, выделенный из состава Душанбинской дивизии воздушно-десантных войск, подчинялся непосредственно командованию Среднеазиатского военного округа.
Девяностые годы начинались для южной провинции советской империи страшными погромами в Ферганской долине, первыми нападениями на военнослужащих-славян, попытками разграбления армейских складов.
Батальон напоминал кочующий цыганский табор. До прибытия Святого две роты батальона участвовали в ферганских событиях.
Его непосредственный командир майор Виноградов, опираясь локтями на кухонный стол, застеленный прорезанной, истертой клеенкой, делился воспоминаниями. Свою жену майор под благовидным предлогом попросил выйти из комнаты.
— Едем, механик-водитель в триплексы смотрит и вдруг выть начинает! По-волчьи, знаешь, так, с подвыванием!
Я люк открыл, высунулся, а у дороги кол стоит, и на нем человек нанизан.
Командир потер лицо ладонью, словно хотел снять с него гримасу боли и отвращения.
— Скорчился бедолага, как бабочка, на иглу наколотая, грудь, живот до мяса раскровянил собственными руками.
Мучился страшно. Я спать лягу — все его вижу, а в ушах крик солдата!
— Из-за чего это происходит? — допытывался Святой.
— Погромы-то? Повод всегда найдется, а в причинах не нам разбираться!
— Осточертело воевать, не зная за что!
— Заваривается здесь каша. Принимай взвод, знакомься с людьми. Чует моя душа, еще навоюемся на родной землице…
Майор как в воду глядел…
* * *
— Построиться по полной боевой выкладке! — передал дневальный приказ комбата.
Лязгнули решетчатые двери оружейки. Руки солдат соприкасались с холодной вороненой сталью стволов, пальцы торопливо снаряжали магазины.
В казарму ворвался Виноградов, которого срочно вызвали из дома посыльным.
— Где комбат? — выдохнул он.
— У себя в штабе! Из округа приказ пришел: перебросить батальон в Ош! — ввел его в курс дела Святой.
— Куда? — недоуменно переспросил майор.
— Ош, Киргизия… Самолеты заправляются. К двадцати ноль-ноль мы должны погрузиться вместе с техникой!
— Взводные, ко мне! — скомандовал командир роты и принялся нервно расхаживать по коридору казармы. — Ну что вы там копаетесь?
— Товарищ майор, комбат к себе вызывает! — по-петушиному звонко прокричал дневальный, не опуская трубки телефона.
— Второй, третий взводы — крепить технику, первый — получите сухпай. Рогожин, командуй… — на ходу бросил Виноградов.
Роту он нагнал на аэродроме. Солдаты построились в колонну по двое и стояли, готовые погрузиться в самолет.
Была та самая доля секунды, когда все замирают перед тем, как сделать первый шаг, доверившись крылатой машине. Лица парней были сосредоточенны. Никто не произнес ни единого слова, не говоря уже о шутках. Солдаты придерживали оружие и подсумки, чтобы не дай бог звон металла не нарушил тишину.
* * *
Острые лучи прожекторов аэродрома прокладывали световые трассы по серому бетону, высвечивали серебристый бок самолета, проникали в его чрево. А надо всем этим нависла чернильная тьма азиатской ночи — молчаливая и загадочная.
Строй спецназовцев походил на фалангу древних воинов, готовых по приказу повелителя выступить в поход — покорять неведомые земли. Они подчинялись чужой воле, не задумывались, в какое пекло их собираются бросить.
Виноградов выглядел расстроенным. Правда, он лихо соскочил с командирского «уазика», уверенным шагом продефилировал по бетонке и нарушил тишину бодрым окликом:
— Как настроение, орлы?
— Нормалек.., отлично, товарищ майор! — откликнулся строй по-мальчишечьи радостными голосами.
Сам вид ротного — статного, широкоплечего мужика — вселял уверенность: с таким командиром не пропадешь, выдержишь и огонь, и медные трубы.
— Рота, слушай мою команду! — зычно крикнул Виноградов. — Повзводно шагом марш!
Колонна дрогнула. Первые спецназовцы, грохоча сапогами по металлу аппарели, вошли в самолет.
— Технику надежно закрепили? — спросил ротный у Святого.
— Я проверял…
— Растяжки натянуты?
— Я проверял, товарищ майор! — повторил Святой. — Что стряслось?
— Беда, Рогожин. В городе второй день погромы идут.
Киргизы узбеков, русских… — Майор закурил, сломав несколько спичек. — Под нож, в общем, пускают.
— А милиция где, краснопогонники?
— Ну что ты заладил? Какая, к лешему, милиция! Какие внутренние войска! Комбату округ приказал срочно перебазироваться в Ош. Взять под охрану объекты.
— Какие объекты? — непонимающе переспросил старлей.
— На месте укажут. Представитель округа с нами летит.
Давай, Рогожин, дуй к взводу!
Самолет летел уже несколько часов. Фонари светились тусклым молочным светом. Десантный отсек напоминал внутренности библейского кита, который пообедал множеством людей в придачу к пророку Ионе.
Святой прислонился головой к жесткому ребру остова корпуса и заснул. Проснулся он с тяжелой, словно налитой свинцом головой, одуревшей от надсадного рева двигателей.
Самолет оставлял позади все новые километры. Хитроумные электронные приспособления помогали ему не сбиться с пути в ночной мгле.
— Эй, кто курит? — Святой засек в глубине отсека огонек. — Курит кто? Правила напомнить?
— Я это, товарищ старший лейтенант!
— Кто я? — не узнал голоса взводный.
Поднявшаяся с места фигура заслонила проход.
— Голубев, — виновато пробасил командир первого отделения.
— Не ожидал от тебя, сержант! Нарушаешь… — назидательно начал Святой и, внезапно поняв, как глупо его наставления будут звучать сейчас, смущенно замолк. — Садись на место. Я сам к тебе подойду.
Пол самолета исходил мелкой дрожью, и лишь иногда его сильно встряхивало. Осторожно переступая через ноги спящих солдат. Святой пробрался к сержанту.
— Подвинься! — легонько потеснил он одного из отдыхавших спецназовцев.
— А по рогам?! — сквозь сон пробормотал тот.
Голубев легонько поддал плечом забияку, да так, что весь ряд покачнулся.
— Я тебе их пообломаю, Скуридин. Совсем нюх потерял!
Взводного не пускаешь!
— Извините, товарищ старший лейтенант. Я не разглядел в темноте! — встрепенулся радист первого отделения. — Слон, ты сказать не мог, да? Обязательно как бульдозер…
— Не ерепенься! Спи… — положил руку на плечо солдата Святой.
— Какой тут сон! Рядом с этим мамонтом! Придавит, — недовольно пробурчал Скуридин.
Из полумрака отсека донесся ехидный голос Серегина:
— Тебя задавишь, бобика московского…
— Глохни, пчелка дохлая! — огрызнулся Скуридин.
— Ребята, я вас чего-то не пойму. Слон, пчелка дохлая…
Вы что — ветеринары? — рассмеялся Святой. — Ну ладно, блатные с гражданки юшкухи приносят. Но вы…
— Все имеет под собой биографическую основу! — подался к нему Скуридин. — Вот Слон, к примеру…
— Что Слон? Про себя расскажи взводному, — глухо протрубил Голубев, пряча притушенный бычок.
— Мы одежду гражданскую сдавали, — не обращая внимания на сержанта, продолжал москвич. — Стоим рядком у склада, прапор по одному запускает, туфтяк гонит: мол, все запакуем и по домам отошлем. А у ворот «деды» собрались, отнимают у нас гражданку, кто артачится — в морду. Голубев подошел и тут же в пятак схлопотал: кроссовки отдавать не хотел. Кроссовки, товарищ старший лейтенант, хреновые, одно только название. А Голубев уперся рогом: не сниму, и все тут. Ну ему еще разок торец шлифанули. Тогда он лапищами за железяку какую-то схватился, вырвал ее с мясом и пошел «дедов» гвоздить! — От восторга Скуридин даже проиллюстрировал свой рассказ размашистыми жестами. — По хребтам, по чайникам… Молотит, блин, всех без разбора.
Куликово поле… «Деды» пищат: «Скотина, нам же домой, а не в госпиталь!..» К прапору на склад ломятся! Прапор перепугался, никого не пускает, караул, — орет, — вызывайте.
Слон носится, кричит: «Всем гробы красным обобью». Потеха! Насилу угомонился. Ну вот… Поуползали «деды», но пригрозили: «Вешайся, „дух“, мы тебе этого не простим!»
Мы в карантине курс молодого бойца проходили. Жили на первом этаже нашей казармы, да там и сейчас карантин…
Скуридин сделал паузу, давая понять, что переходит к самому интересному.
— Ночью пробралась компания «дедов» и к нам. Двери в карантине после отбоя запираются. С нами двое сержантиков только что из учебки и дневальный на тумбочке. «Деды» дверь долбают сапогами, вопят: «Отдайте нам этого Слона, иначе всех вас уроем». Сержанты, что салажата, испугались, дежурному звонить собрались.
— Ты, Скуридин, себя не забывай! — напомнил Серегин, пробравшийся поближе к командиру.
— Я про Слона…
— Сам уделался со свистом. Забился в сушилку! — перехватил повествование неуемный младший сержант Серегин. — Про челюсть сломанную что-то гугнил!
— Лажу прешь, Колян. Не было такого! — пытался перечить посрамленный Скуридин.
— Не впаивай старшему лейтенанту мозги! — оборвал его Серегин и перехватил эстафету. — Прут «деды», хай подняли, что дверь сломают. У нас душа в пятках. По рылу схлопотать не очень хочется. А Голубь в одних трусах по коридору рассекает, смотрит, как мы мечемся. Ходил, ходил, потом дневального с тумбочки снял. — Серегин переставил автомат, показывая, как это было. — Тумбочку приподнял, она здоровенная, не из фанеры, а из дерева, разогнался и ею в дверь! Точь-в-точь тараном…
— У меня был похожий случай! — неожиданно вставил Святой и усмехнулся. Вспомнился ему бравый солдат Швейк с его знаменитым: «Аналогичный случай был в нашем полку».
— Да ну! — искренне удивился Серегин. — Расскажите!
— Нет, давай ты до конца боевик свой доводи…
— Дверь Слон вынес! «Деды» врассыпную! Усекли, что тумбочкой по голове схлопотать — вовек не поправиться.
Кому на дембель придурком идти хочется. Вот Вася и стал Слоном. — Серегин похлопал Голубсва по плечу. — Строгий, но справедливый!
— Ты, Колька, про пчелок давай! — смутился укротитель «дедов».
— Офигели, зачем товарищу старшему лейтенанту стучать! — осекся Серегин.
— Давай выкладывай! Дорога долгая. Надо же мне знать, какими головорезами командую! — иронично заметил развеселившийся Святой. — Вот Голубева я дразнить уже не буду. Рэмбо!
Незаметно проснувшийся взвод собрался около своего командира. Солдаты сели в проходе, подложив под себя рюкзаки.
— Напился Серегин в увольнении, — нехотя начал Скуридин. — Вернулся в часть на полусогнутых. У КПП командир дивизии стоит. Сгреб Коляна, трясет: «Из какого подразделения? Позор! Пьяный спецназовец хуже свиньи…»
«Свинья — животное с наиболее развитым интеллектом, — авторитетно заметил Серегин. — Французы их обучают трюфеля рыть, а англичане на таможне наркотики искать натаскивают».
— Колошматит Коляна, — взахлеб тараторил Скуридин. — Посинел комдив от злости…
— Выбирай выражения, трещотка. О командире дивизии говоришь! — одернул Голубев — ..А Серегин ему: «Мертвые пчелы не жужжат!» И все!
Взрыв хохота потряс мрачные внутренности транспортника. Громче всех гоготал сам Серегин.
Святой понимал, что должен сказать нечто назидательное о недопустимости пьянства в войсках, но сам смеялся до колик в животе. Отдышавшись, он все-таки выдавил:
— Попадешься, Серегин, я тебе лично клизму литров на пять ввинчу и в клозет сутки пускать не буду!
— Заметано, товарищ старший лейтенант! С киром завязал. У меня трагедия в тот «увал» приключилась…
— Трагедия? Трави про трагедию! — В предвкушении очередного прикола Серегина Святой подобрел. — Курите, парни, кому невтерпеж! Одну сигарету на троих, не больше.
Щелкнули зажигалки, в сумраке затрепетали язычки пламени.
— Подругу я снял. Посылали нас в подшефный детский садик заборы красить… Лафа и расслабуха. День бичевали, а как уходить — начальница пайкой угостить нас решила. Детки распущенные, кашки армейской не пробовали… Мы в столовку. Слон своим чебуреком в тарелку уткнулся, а я барышню кадрить!..
Слушатели притихли. Эту эпопею Серегин, видимо, выдавал впервые.
— Такой экземпляр! — с восторгом выдохнул младший сержант. — Двадцать восемь лет…
— Пенсионерка!! — презрительно фыркнул Скуридин.
— Прикрой хлеборезку! — зашикали на него.
— Параметры по мировому стандарту: ноги от ушей, халат на груди не застегивается, глаза как триплексы. Я заторчал! Слон пайку детскую уминает, Пашка компота надулся и кемарит, а я цыпу обхаживаю! — чмокнул губами Серегин и сделал паузу.
— Ближе к делу, Колька! Конкретнее… — застонали ребята, предчувствуя развязку.
— Звали ее удивительным именем — Виолетта! «Павшая», между прочим, в переводе с греческого! — блеснул эрудицией Серегин. — Все в масть, пацаны, шло. Телефончик мне оставила, предупредила, что замужем. Но не стенка, отодвинуть можно. Короче, договорились: в «увал» очередной иду — сразу с ней контактируюсь! Слон, дай затянуться, дыхание сперло. Перехожу к драматическому финалу несостоявшейся любви… — Сержант облизал губы и пыхнул сигаретой, тяжело вздохнул. — Встретились мы в скверике. Время — полдень, впереди восемь часов сказки. Виолетта от меня балдеет…
— Во баки Колька заливает! — не выдержал кто-то накала рассказа.
— На скамейке впилась в меня! Клянусь, мужики, целует взасос, аж кислород перекрывает! Обмусолила всего. Потом говорит: «Пойдем к подруге. У нее муж водилой междугородных автобусов работает, сейчас в рейсе! На работу забегу, предупрежу напарницу, чтобы прикрыла, если мой благоверный названивать будет!» Братаны! Я горю! Такая женщина в руки плывет! Это вам не со шмарами подзаборными…
«Подожди меня на скамеечке», — говорит. Я к ней: «Давай поцелуемся, любимая! Хочу сохранить вкус твоих губ, чтобы не умереть с тоски, ожидая тебя…»
— Во дает! Я — не Лермонтов, не Пушкин, я блатной поэт Кукушкин, — вставил Голубев с явным неодобрением.
— Она в это время губы помадой красила. Я как сказал…
Виолетта на меня! — Серегин демонстративно вытер несуществующий пот со лба. — Минут десять.., как пиявка — отвечаю! Я весь в сердцах! Башка звенит, воздуха не хватает, гляделки под лоб закатились — полный отвал! Смотрю, подруга белугой как заревет! Что такое? Спрашиваю: «Любимая, кто тебя обидел? Мужа боишься, так я его, козла ревнивого, построю и по струнке ходить заставлю». А она мне в физиономию помадой тычет, сопли размазывает: "Смотри, что она сделала, пока мы целовались. Помада французская «Ив Роше». Глядь, а от этой чертовой помады огрызок остался, и тюбик пластмассовый покусан, весь в трещинках таких маленьких… — Серегин сузил глаза, а затем широко раскрыл их. — У ног моей герлы падла шелудивая стоит — псина вроде полысевшей болонки. Морда наглая, глаза хитрые, и обрубленным хвостом повиливает. Облизывается, зараза. Она к помаде подкралась — Виолетта ее в руках держала и, чтобы меня приобнять, опустила вниз руку — псина помаду и слопала. А говорят, косметику из собачьего жира делают. Вранье! — Серегин с сожалением вздохнул и горестно покачал головой. — Мне бы промолчать или посочувствовать.
Я ржать начал. Ой и болван я! Виолетта кипеж подняла.
Ножками топает, вопит на меня:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42