О, как сладостен был этот первый поток нектара, заполнившего мой рот!
– Переверните ее, – приказала я своим женщинам, – пусть Теодора сожмет бедрами ее голову и напоит своими соками, а я в это время буду целовать ее жопку; Лаис то же самое будет делать со мной, две других задницы я поласкаю руками.
Новый приступ экстаза, и снова я извергнулась; больше выдержать я не могла: я схватила Фонтанж, подмяла ее под себя, прижала свой клитор к ее хоботку и, энергично двигая тазом, впилась в ее губы; тем временем мои наперсницы щекотали мне зад, звонко шлепали по нему ладонями, пощипывали и покусывали его, дотягивались руками до моего влагалища и не давали ему передышки; одним словом, они погрузили меня в океан наслаждения, и я выжала из себя все в момент десятого своего оргазма, залив горячей жидкостью маленькую куночку самой очаровательной и непорочной из девиц.
Спазмы кончились, и иллюзия рассеялась. Как бы ни была прекрасна Фонтанж, теперь я смотрела на нее со злобным безразличием, которое скоро перешло в жестокость, и в глубине моего сердца проклюнулся голос, решивший ее участь.
– Оденьте ее, – приказала я, поднимаясь.
Я также оделась, отослала служанок, и мы остались вдвоем.
– Мадемуазель, – грубо начала я, – не обращайте внимания и не делайте ложных выводов из мимолетного опьянения, в которое погрузила меня Природа против моей воли, и не тешьте себя напрасной надеждой; я люблю женщин, всех женщин вообще; вы меня удовлетворили, но теперь все закончилось. Теперь я скажу вам, что ваша мать дала мне пятьсот тысяч франков на ваше приданое; лучше, если вы узнаете об этом от меня, нежели от кого-то другого.
– Я уже знаю это, мадам.
– Ах вот как, мадемуазель, вы уже это знаете, тогда примите мои поздравления. Однако вам еще неизвестно, что ваша родительница задолжала такую же сумму некоему господину де Нуарсею, которому я отдала эти деньги и который теперь, по своему усмотрению, может вернуть их вам или же оставить себе, ибо и деньги и право решения принадлежат ему. Завтра я сведу вас с этим господином и рекомендую вам проявить к нему крайнее почтение и постараться исполнить любое его желание.
– Мадам, я должна предупредить вас, что этические и моральные нормы, которые я усвоила, противоречат вашим советам.
– И моим действиям – это вы хотели добавить, милочка, поскольку я вижу, что вы меня осуждаете. Осуждаете за всю мою доброту к вам и за добрый совет.
– Я не говорила этого, мадам.
– Так скажите это, ибо ваши упреки мне так же безразличны, как и ваши похвалы: я забавляюсь с такими девицами, а когда пыл проходит, я их презираю.
– Презираете, мадам! Я считала, что презирать следует только порок.
– Порок забавляет, добродетель – вот что скучнее всего. Согласно моим убеждениям, то, что способствует нашим удовольствиям, всегда предпочтительнее того, что не приносит ничего, кроме головной боли и неприятных ощущений… Но вы откровенно ответили, дорогая моя, и я заявляю с той же откровенностью, что вы своенравны, капризны и нахальны, и при всем этом вы далеки от тех совершенств, которые делают эти свойства извинительными. Однако довольно об этом, мадемуазель, если вы не возражаете; все дело в том, что я ничего вам не должна, что вашими деньгами я расплатилась с кредитором вашей матери и что, наконец, кредитор должен решить, отдать вам полмиллиона или нет; но я вас предупреждаю, что если вы хотите вернуть свое приданое, вы должны отнестись к этому господину со всем почтением.
– О какого рода почтении вы говорите, мадам?
– О том самом, какого я требовала от вас; мне кажется, вы понимаете, что я имею в виду.
– В таком случае, мадам, пусть ваш господин де Нуарсей оставит деньги себе. Я не из тех людей, кто может польститься на столь бесчестную карьеру, которую вы мне предлагаете; если из уважения к вам, из своей детской неопытности я несколько минут назад позабыла все, чему меня учили, позабыла все приличия, то теперь вы открыли мне глаза, и я приму наказание за свой невольный грех.
И из ее глаз, самых прекрасных глаз в мире, полились слезы.
– О, как это трогательно, – процедила я сквозь зубы, – сейчас я упаду к ногам мадемуазель! Боже мой, что было бы с нами, распутными людьми, если бы нам приходилось кланяться каждой шлюхе, которая нас удовлетворила?
Слово «шлюха» прозвучало как сигнал к настоящей буре: девушка билась о стол головой, стонала от отчаяния, разбрызгивала слезы по всей комнате; и если хотите знать правду, я с острым, щекочущим удовольствием продолжала унижать Фонтанж, ту самую Фонтанж, от которой была в экстазе совсем недавно. Гордыню исцеляет крушение иллюзий, и презрение к идолу вознаграждает нас за все унижения, которые мы претерпеваем, простираясь перед ним ниц. Теперь эта глупая гусыня раздражала меня сверх всякой меры.
– И еще, дитя мое, – добавила я, если господин де Нуарсей не вернет ваше приданое, вы можете поступить ко мне в услужение, к вашему счастью мне как раз нужна работница на кухне, думаю, с кастрюлями и горшками вы справитесь.
Эти слова вызвали новый приступ слез и рыданий, и я испугалась, что она задохнется.
– С другой стороны, – не унималась я, – если вам не нравится кухня, вы можете просить милостыню или попробовать торговать своим телом. Я думаю, проституция вам подойдет: у вас смазливая мордашка, к тому же вы не представляете себе, как много можно заработать, лаская мужские члены.
– Мадам, – заговорила Фонтанж сквозь слезы, – я не гожусь ни для того, ни для другого. Я хочу оставить этот дом и покорнейше прошу вас отпустить меня. Я раскаиваюсь в том, что делала здесь, и буду всю жизнь молить Всевышнего о прощении. Мне хочется вернуться в монастырь.
– Неужели? Но вас больше туда не примут. За пребывание в монастыре надо платить. А денег у вас нет.
– Зато у меня там есть подруги.
– И подруг у вас больше нет, потому что вы бедны.
– Я буду работать.
– Довольно, глупышка, успокойся и вытри слезы; сегодня за тобой присмотрят мои служанки, а завтра я отведу тебя к Нуарсею, и если ты не будешь строптивой, возможно, он будет к тебе не столь строг, как я.
Я дернула за сонетку и поручила девушку заботам своих лесбиянок, потом велела заложить карету и помчалась в дом Нуарсея. Он попросил рассказать все подробности, и мой правдивый, без всяких преувеличений рассказ не замедлил возбудить его.
– Взгляни, – сказал он, доставая отвердевший член, – взгляни, Жюльетта, что натворил твой талант рассказчицы.
С этими словами он увел меня в будуар, и вовлек в разного рода забавы, которые еще сильнее разожгли его похоть, ибо у такого распутника, как Нуарсей, они представляли собой не наслаждение ума или плоти, но попрание всех священных уз Гименея и Любви. Я не отпускала его в течение двух часов, так как мне до безумия нравятся эти маленькие праздники бесстыдства; я с радостью дарю их мужчинам, с такой же радостью они их принимают. Итак, после двухчасовых утех, которые, впрочем, нисколько нас не утомили, Нуарсей обратился ко мне с такими словами:
– В душе моей, Жюльетта, очень давно живет одна, в высшей степени необычная, страсть, или, если хочешь, прихоть; я с нетерпением ожидал твоего возвращения, так как удовлетворить ее могу только вместе с тобой. Я хочу сыграть свадьбу… даже две свадьбы в один и тот же день: в десять часов утра, одевшись женщиной, я хочу выйти замуж за мужчину, в полдень, в мужской одежде, я буду жениться. Но это еще не все: другая женщина должна сделать то же самое, и кто, кроме тебя, сможет участвовать в этой фантастической комедии? Ты оденешься в мужское платье и сочетаешься браком с лесбиянкой в одно время со мной, когда я, одетый женщиной, возьму кого-нибудь в мужья; после чего, уже в женском платье, ты поженишься с другой шлюхой, облаченной в мужской костюм, и в тот же момент я, в обычном своем облачении, вступлю в священный брак с педерастом, одетым девицей.
– Да, дорогой, вам действительно пришла в голову беспрецедентная прихоть.
– Разумеется, но вспомни, как Нерон вышел замуж за Тигеллина и одновременно женился на Спорусе, так что не я придумал заключать сразу два брака в один день; нас с тобой связывают давние отношения, и я полагаю, мы в этом смысле превзойдем Нерона. Фонтанж мы оденем в мужское платье, и она будет твоим женихом, затем твоя дочь выйдет за тебя замуж. А как ты думаешь, кто будет моим мужем и моей супругой? Это будут двое моих детей, Жюльегта. Да, двое детей, зачатых мною, о существовании которых ты даже не подозревала, и никто не знал об этом. Одному из них около восемнадцати, он будет моим женихом, это настоящий Геркулес. Второму двенадцать лет, он живое воплощение Эрота. Оба родились в законном браке; старшего родила моя первая жена, младшего – шестая. Всего у меня было восемь жен, надеюсь, об этом ты знаешь.
– Но вы мне не говорили, что у вас есть дети.
– Эти двое умерли для всех окружающих, оба воспитывались в самом строгом соответствии с моими распоряжениями в одном из замков в Бретани. Ни один не видел мир, не видел ничего, кроме высоких стен. Их доставили сюда в закрытой карете. Они настоящие дикари, они даже говорят с грехом пополам. Но это не имеет никакого значения: мы их научим, что делать, остальное – наша забота.
– И это необычное бракосочетание закончится, как я полагаю, чудовищной вакханалией?
– Ты угадала.
– Стало быть, Нуарсей, вы хотите сделать мою маленькую обожаемую Марианну одной из жертв?
– Нет, она не будет жертвой, но ее присутствие необходимо, этого требует моя похоть. Я не причиню ей никакого вреда, в этом ты можешь быть уверена: пока мы развлекаемся, твои служанки будут отвлекать ее; вот и все.
Нуарсей получил мое согласие. И скоро вы узнаете, как подлец сдержал свое слово.
Не сразу и не без труда мне удалось объяснить мадемуазель Донис суть предстоящей церемонии, ведь добродетель, как правило, трудно приспосабливается к капризам порока. Частью из страха, частью из желания угодить мне, несчастная девушка наконец согласилась, но только после того, как я клятвенно заверила, что эта скандальная свадьба ничем не повредит ее невинности. Первая церемония происходила в маленьком городке в двух лье от великолепного замка Нуарсея, который находился неподалеку от Орлеана и в котором должны были состояться свадебные торжества; местом второй церемонии стала часовня этого же замка.
Не буду утруждать вас подробностями, отмечу лишь, что все было пристойно, в точном соответствии е традицией; за религиозным ритуалом последовал гражданский, который также был разыгран самым достойным образом. Были обручальные кольца, были мессы, благословения, предъявление приданого и, конечно, свидетели: было все, что требуется в подобных случаях. Костюмы и грим были безупречны, и непосвященные ничего не заподозрили.
К двум часам пополудни чудовищный замысел Нуарсея был приведен в исполнение: он стал женой одного из своих сыновей, мужем второго сына, а я оказалась супругом своей дочери и женой Фонтанж. Когда закончилась официальная часть, тяжелые ворота замка были закрыты на все запоры. Было очень холодно, и в роскошном зале, где мы собрались, ярко горели камины; хозяин отдал строжайший приказ, чтобы никто не смел мешать нам. Нас было двенадцать человек.
Мы с Нуарсеем, как герои дня, восседали на троне из черного бархата, установленном в центре огромного зала; ниже трона, увенчанные коронами из кипарисовых листьев, располагались: старший сын Нуарсея по имени Фаон, восемнадцати лет от роду; двенадцатилетний младший сын, которого звали Эфорб; моя дочь Марианна и мадемуазель Донис; оба шафера на свадебной церемонии – соратники Нуарсея по содомистским утехам и одновременно наемные убийцы, одному из которых хозяин дал имя Дерю, другому – Картуш; обоим было около тридцати лет, оба были разряжены как каннибалы и обвешаны розгами и кинжалами, оба держали в руках живых змей; справа и слева от нас сидели две мои лесбиянки Теодора и Лаис; у наших ног в почтительном ожидании застыли еще две девицы, взятые мною из публичного дома, восемнадцати и двадцати лет, с очаровательнейшими мордашками.
Наблюдая за приготовлениями, я обратила внимание на мою бесценную Марианну и поспешила напомнить Нуарсею о его торжественном обещании.
– Дорогая моя, – прозвучал его ответ, – тебе следовало бы понять, что я страшно возбужден. Ты же знаешь, в каком состоянии я был сегодня утром, как я жаждал утолить свою фантастическую мечту, которая не давала мне покоя много лет. Она до сих пор сжигает мой мозг, Жюльетта, и я боюсь, что ты выбрала неподходящий момент, чтобы напомнить мне о моем обещании совершить добродетельный поступок, ведь стоит только подбросить хвороста в огонь безумной похоти, и все наши прежние благие намерения рассеиваются как дым. Давай будем наслаждаться, давай развлекаться, может быть, я и сдержу свое слово – кто знает? Но если нет, если сладострастие ввергнет нас в пучину жестокостей, постарайся найти силы пережить несчастье, которого ты так опасаешься и которое, впрочем, для нас с тобой не такая уж страшная вещь. Вспомни, милая Жюльетта, что для развращенных умов, наподобие наших, чем более священен какой-нибудь предмет, тем больше имеется оснований оскорбить его: чем больше претензий предъявляет добродетель, тем скорее беспощадный порок уничтожает ее.
Между тем в зале одновременно вспыхнули сотни свечей, и спектакль начался.
– Картуш, Дерю, – торжественно заявил Нуарсей, обращаясь к заплечных дел мастерам, – будьте достойны знаменитостей, чьи имена я позволил вам носить, чьи великие деяния история будет передавать из поколения в поколение; надеюсь, вы, как и прежде, послужите благороднейшему делу злодейства, так ступайте и разденьте этих четверых, предназначенных для бойни, чело которых увенчано листьями древа смерти, сбросьте с них все тряпье – оно им больше не понадобится, – и исполняйте все, что вам было поручено.
Подручные выступили вперед, раздели четверых жертв и бросили их одежды в гудевшее пламя одного из каминов, которые обогревали зал.
– Что это за странный ритуал? – встревоженно спросила Фонтанж, глядя, как огонь пожирает ее платье, юбки и нижнее белье. – Зачем жечь одежду?
– Милая девочка, – ответил Нуарсей, – скоро, очень скоро, тебе, чтобы прикрыть наготу, понадобится только немного сырой земли и еще меньше дерна.
– Великий Боже! Что я слышу! В чем моя вина?
– Приведите ко мне эту девицу, – приказал Нуарсей.
Пока Лаис сосала его, пока одна из проституток лобзала ему зад, а я подбадривала его словесно, распутник, прильнув губами к губам прелестной девы, жадно целовал ее в продолжение четверти часа несмотря на сопротивление Фонтанж, столь же отчаянное, сколько бесполезное. Потом он обратил свое похотливое внимание на ее ягодицы, пришел в экстаз и воскликнул:
– Ах, Жюльетта, у нее, оказывается, есть и жопка! Какая у нее чудная попка, как приятно, наверное, прочистить этот восхитительный предмет и изувечить его…
При этом его язык погрузился в маленькое трепещущее отверстие, а я начала одной рукой вырывать шелковистые волоски, прикрывавшие вагину девочки, другой – щипать ее упругие груди. Через некоторое время Нуарсей поставил ее на колени, заставил своих подручных целовать ее самые укромные места, прижал свое седалище к нежному девичьему лицу и приказал облизывать себе анус.
Такое неожиданное начало стало тяжким испытанием для стыдливости непорочного существа, но сильнее чувства стыда и отвращения был дикий ужас, который совершенно парализовал ее волю.
Воспитанная в духе скромности, усвоившая самые добронравные принципы в своей обители, мадемуазель Донис оказалась в ужасном положении, и больше всего нас забавляла жесточайшая борьба, которая происходила на наших глазах между благопристойностью и ощущением безысходности.
– Прекрати свои вопли и не дергайся, – грубо прикрикнул на нее Нуарсей, – разве ты не знаешь, насколько трепетны и ранимы чувства такого распутника, как я? Даже мелочь, самый маленький пустяк может спугнуть их, и все пойдет насмарку, все рухнет в один момент; пойми, дура, что самые лучшие прелести ничего для меня не значат, если не подкрепляются покорностью и повиновением.
Произнося свою тираду, злодей гладил и тискал восхитительные ягодицы этого ангельского создания своими мерзкими жестокими руками.
– Клянусь своим фаллосом, Жюльетта! Клянусь, что эта маленькая тварь будет страдать так, как не страдало еще ни одно живое существо. Взгляни на эти прелести, они так и взывают об ужасных истязаниях!
Потом он велел ей взять член Картуша и ласкать его, наслаждаясь тем, как самые невинные ручки в мире творят бесстыдство; бедная девочка, не перестававшая лить слезы, делала это с неописуемым отвращением и с такой неловкостью, что Нуарсей велел одной из проституток преподать ей урок, а бедняжку заставил униженно благодарить свою учительницу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72