не забывайте, что сюда попадают либо рабы, либо жертвы.
Вы, Дюран, будете подводить ко мне служителей и запомните хорошенько: первым делом вы должны подставить мне для поцелуя свой зад.
– Ну а вы, – обратился он к старухам, которые были обнажены ниже пояса и держали в руках связки тонких зеленых прутьев, – вы будете находиться рядом со мной и обрабатывать мне бока и ягодицы, когда сочтете это нужным для моего возбуждения.
Теперь насчет вас, Кровопийца и Варвар: учтите, что вы не только палачи – вы должны позаботиться о моей заднице и прочищать ее, как только почувствуете, что она жаждет этого.
Он оглядел строгим взглядом детей, в почтительном молчании сидевших на стульях, и добавил:
– Единственная ваша обязанность – беспрекословно подчиняться. Вы все – мои отпрыски, хотя и от разных матерей, но не думайте, что кровные узы помешают мне отправить вас в долгое и мучительное путешествие к смерти: я подарил вам жизнь для того лишь, чтобы иметь возможность отобрать ее; детоубийство – одно из сладчайших моих удовольствий, а наше родство сделает ваши страдания еще более приятными для меня.
– Что касается до вас, милые девушки, – наконец обратился он к моим служанкам, свирепо глядя на них, – я за вас заплатил, и никто не лишит меня права сделать с вами все, что подскажет мое необыкновенно богатое воображение, поэтому готовьтесь к мучительной кончине. Хотя я еще не решил, каким образом буду истязать ваше нежное тело.
Услышав эти слова, несчастные создания бросились в ноги Корделли, омывая их слезами. Их лица, в обрамлении роскошных черных волос, разбросанных в беспорядке по алебастровой груди, являли собой незабываемый образ горя и отчаяния.
– Черт возьми мою грешную душу, – восхитился Корделли, опускаясь в кресло и небрежным движением приказав мне ласкать ему член, – я безумно люблю такие трагические сцены, они страшно возбуждают меня… А что, если я дам вам кинжалы, несчастные твари, и заставлю исколоть друг друга до смерти? Мне кажется, это неплохо будет выглядеть, а? – И монстр с удовольствием принялся щипать нежные соски несчастных, а жилистый фаллос, разбухавший в моих руках, свидетельствовал о восторге своего хозяина.
– Дайте-ка мне их задницы, – сказал он дуэньям, – поставьте их так, чтобы я мог щекотать языком их маленькие дырочки. А ты, Дюран, помоги Жюльетте.
За одну минуту он искусал до крови безупречные девичьи ягодицы, оставив в них глубокие следы зубов, потом просунул голову между ног Раймонды и с такой силой впился в ее клитор, что бедняжка лишилась чувств. Придя в восторг от такого результата, он сделал то же самое с Элизой, но она дернулась, и вместо клитора его зубы вцепились в ее нижние губки, от которых он оторвал внушительный кусок. Несмотря на разрушительные последствия его натиска, Корделли захотел тут же совокупиться с ними. Девушек уложили на длинный диван животом вниз, головой вплотную к трупам, развешанным на стене. После чего, с моей помощью, развратник в течение двадцати минут прочищал им задницы и влагалища. Потом поставил одну из них на четвереньки, другую посадил ей на плечи, взял розги и долго терзал божественные ягодицы Элизы и восхитительную грудь Раймонды, в то время как обе дуэньи аккуратно кололи его седалище серебряными булавками. Девушки сменили позицию, чтобы он мог превратить в окровавленные лохмотья еще нетронутые груди и ягодицы. Затем принесли тазы с водой, обмыли раны, и Корделли, демонстрируя чудовищную эрекцию, велел приблизиться одному из сыновей. Все дары щедрой Природы сочетались в этом очаровательном ребенке: прекрасное лицо, нежнейшая кожа, маленький ротик, вьющиеся волосы и несравненнейший зад.
– М-да, он действительно очень похож на свою мать, – заметил Корделли, поцеловав мальчика.
– А что стало с этой несчастной? – полюбопытствовала я.
– Стыдись, Жюльетта; ты так стараешься уличить меня в злодействе – я чувствую это. Но к твоему удивлению и, быть может, разочарованию я покажу тебе эту женщину прямо сейчас.
Заметив недоверие в моих глазах, он продолжал:
– Ну что ж, вот она. – И он указал на один из трупов, висевших на крючьях. – Вот его мать, если не веришь, спроси сама. Не прошло и тридцати шести часов, как я сорвал цветок невинности у этого парня здесь, в этой самой комнате, когда он лежал в объятиях своей любимой и еще живой матушки; вскоре после этого – он может подтвердить! – на его глазах я жестоко замучил ее и отправил туда, куда скоро, и способом не менее интересным, отправлю дорогого сынка этой прекрасной синьоры.
Старые женщины навалились на ребенка, я увлажнила ему задний проход и ввела туда необыкновенной твердости стержень; Дюран сосала ганимеда спереди, и итальянец совокупился с ним, лаская мой зад.
Сохраняя над собой удивительный контроль и демонстрируя потрясающее хладнокровие, несмотря на свое крайнее возбуждение, Корделли покинул потроха сына, не обронив ни капли спермы.
Между тем подвели второго юношу. После такой же церемонии и с тем же бережным отношением к собственному семени распутник жестоко выпорол обоих. В продолжение экзекуции он то и дело наклонялся пососать юношеские органы и в конце концов, в припадке жестокой похоти, укусил одному из них яичко, да с такой силой, что мальчик охнул и потерял сознание. С прежним хладнокровием Корделли принялся за дочерей; первая, которую к нему подвели, не была красавицей, но было в ней какое-то необъяснимое очарование в сочетании с умилительной скромностью и невинностью.
– Она – девственница, – заявил нам Корделли, – можете убедиться сами. Но ее куночка меня больше не прельщает, поэтому положите ее на софу попкой кверху и держите крепче.
Когда перед ним предстали трогательные в своей беззащитности ягодицы, злодей набросился на них и за несколько минут довел их до самого жалкого состояния, после чего совершил содомию. Потом, решив, что достаточно возбудил свой пыл, чтобы покуситься на влагалище, он велел перевернуть девочку и, подгоняемый нашими умелыми пальцами и губами, за два мощных толчка протаранил девственную плеву; вытащил свой багровый орган и вставил снова в святилище, которое было для него дороже всего, затем опять ворвался в зад одного из мальчиков и сбросил там свой заряд. Вот так, наконец, он испытал оргазм, который уместнее назвать ударом грома, и я испугалась, как бы от этого взрыва не рухнули стены. Мы столпились вокруг него; он целовал мои ягодицы, одна из женщин порола его, Дюран прочищала ему задний проход, Элиза щекотала яички, Раймонда подставила ему свой зад, который он яростно щипал; одним словом, все живое вокруг участвовало в этом неописуемом по мощи извержении.
– Готово! – тяжко выдохнул он, когда все кончилось. – Теперь я должен прийти в себя, для чего потребуются пытки.
– Сейчас вы увидите их, друг мой, сейчас увидите, – ласково утешила я смертельно уставшего итальянца, потом взяла его орган в рот и выдоила все до последней капли.
Корделли с благодарностью принял мои услуги; пока я восстанавливала его силы, присутствующие снова окружили его, и он с такой силой впился в губы девочки, которую только что лишил девственности, словно вознамерился с корнем вырвать у нее язык.
Постепенно он перешел на другие окружавшие его предметы и даже – поверите ли вы в подобную мерзость? – четверть часа облизывал зловонную утробу одной карги, потом, с неменьшим удовольствием, прильнул губами к губам одного из палачей. И я почувствовала, что чудо свершилось. В довершение всего он взял мою руку и возложил ее на кол этого головореза, и я с ужасом обнаружила, что предмет, оказавшийся в моей ладони, толще моего предплечья и длиннее, чем мое бедро.
– Возьми этот пенис, Жюльетта, – приказал итальянец, – и вставь его в вагину девочки. Но имей в виду, что он должен войти туда невзирая ни на какие последствия.
Первые попытки были безуспешны; не оставалось иного выхода, кроме как связать жертву и растянуть ее ноги в стороны таким образом, чтобы обеспечить доступ к обоим отверстиям – на тот случай, если копьеносец не сумеет проникнуть в одно из них, он сможет воспользоваться другим. Я ввела орудие в бой, Корделли занялся жилистой волосатой задницей своего подручного и неотрывно ее облизывал, ожидая момента, чтобы совершить содомию, когда огромный инструмент палача вломится в пещерку. Наконец наши усилия увенчались успехом: член проник во влагалище ребенка, и по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Однако Корделли, не спуская глаз с чудовищного орудия, велел подручному войти в другую гавань, и снова я была лоцманом. Отчаянно сопротивлявшаяся Природа скоро уступила решительному натиску человека, как она делает всегда; но, увы, анус разорвался, хлынула густая кровь, и итальянец, возносясь на седьмое небо, овладел задницей палача.
Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте маленькое очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое целовал отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и розы и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма, Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим подвигам.
– Вот я и снова в прекрасной форме, – объявил он. – И с одной тварью мы разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно, и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
– Оставь его, сволочь! – рявкнул торговец. – Эти останки возбуждают меня, разве ты забыла об этом? – И великий грешник, прижавшись лицом к лицу своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
– Эй, Дюран, – позвал он, оторвавшись от дочери, – подними-ка член этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
– Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, – рычал Корделли, брызжа слюной, – теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
– С кого же вы хотите начать, сударь? – осмелилась я.
– С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, – сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
– Вот так, – удовлетворенно крякнул каннибал, – сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
– Ну как ты там? – крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
– Скажи честно, ты испугался? – почти участливо спросил торговец. – Тебе было очень страшно?
– Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
– Ага, жалкое отродье, – злобно прошипел Корделли, – запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб – такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
– Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, – приказал итальянец.
– И снова бросим в море? – с надеждой спросила Дюран.
– Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
– Это самая возбуждающая страсть, – почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, – которую я когда-либо встречала в людях.
– Она возбуждает тебя, Жюльетта?
– Еще бы!
– Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
– О, госпожа моя! – взмолилась девушка, бросаясь ко мне. – Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли; он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
– Ха! Ха! Ха! – загрохотал Корделли и разразился градом невнятных ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. – Я-то думал, что с этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было, разрази гром мою задницу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Вы, Дюран, будете подводить ко мне служителей и запомните хорошенько: первым делом вы должны подставить мне для поцелуя свой зад.
– Ну а вы, – обратился он к старухам, которые были обнажены ниже пояса и держали в руках связки тонких зеленых прутьев, – вы будете находиться рядом со мной и обрабатывать мне бока и ягодицы, когда сочтете это нужным для моего возбуждения.
Теперь насчет вас, Кровопийца и Варвар: учтите, что вы не только палачи – вы должны позаботиться о моей заднице и прочищать ее, как только почувствуете, что она жаждет этого.
Он оглядел строгим взглядом детей, в почтительном молчании сидевших на стульях, и добавил:
– Единственная ваша обязанность – беспрекословно подчиняться. Вы все – мои отпрыски, хотя и от разных матерей, но не думайте, что кровные узы помешают мне отправить вас в долгое и мучительное путешествие к смерти: я подарил вам жизнь для того лишь, чтобы иметь возможность отобрать ее; детоубийство – одно из сладчайших моих удовольствий, а наше родство сделает ваши страдания еще более приятными для меня.
– Что касается до вас, милые девушки, – наконец обратился он к моим служанкам, свирепо глядя на них, – я за вас заплатил, и никто не лишит меня права сделать с вами все, что подскажет мое необыкновенно богатое воображение, поэтому готовьтесь к мучительной кончине. Хотя я еще не решил, каким образом буду истязать ваше нежное тело.
Услышав эти слова, несчастные создания бросились в ноги Корделли, омывая их слезами. Их лица, в обрамлении роскошных черных волос, разбросанных в беспорядке по алебастровой груди, являли собой незабываемый образ горя и отчаяния.
– Черт возьми мою грешную душу, – восхитился Корделли, опускаясь в кресло и небрежным движением приказав мне ласкать ему член, – я безумно люблю такие трагические сцены, они страшно возбуждают меня… А что, если я дам вам кинжалы, несчастные твари, и заставлю исколоть друг друга до смерти? Мне кажется, это неплохо будет выглядеть, а? – И монстр с удовольствием принялся щипать нежные соски несчастных, а жилистый фаллос, разбухавший в моих руках, свидетельствовал о восторге своего хозяина.
– Дайте-ка мне их задницы, – сказал он дуэньям, – поставьте их так, чтобы я мог щекотать языком их маленькие дырочки. А ты, Дюран, помоги Жюльетте.
За одну минуту он искусал до крови безупречные девичьи ягодицы, оставив в них глубокие следы зубов, потом просунул голову между ног Раймонды и с такой силой впился в ее клитор, что бедняжка лишилась чувств. Придя в восторг от такого результата, он сделал то же самое с Элизой, но она дернулась, и вместо клитора его зубы вцепились в ее нижние губки, от которых он оторвал внушительный кусок. Несмотря на разрушительные последствия его натиска, Корделли захотел тут же совокупиться с ними. Девушек уложили на длинный диван животом вниз, головой вплотную к трупам, развешанным на стене. После чего, с моей помощью, развратник в течение двадцати минут прочищал им задницы и влагалища. Потом поставил одну из них на четвереньки, другую посадил ей на плечи, взял розги и долго терзал божественные ягодицы Элизы и восхитительную грудь Раймонды, в то время как обе дуэньи аккуратно кололи его седалище серебряными булавками. Девушки сменили позицию, чтобы он мог превратить в окровавленные лохмотья еще нетронутые груди и ягодицы. Затем принесли тазы с водой, обмыли раны, и Корделли, демонстрируя чудовищную эрекцию, велел приблизиться одному из сыновей. Все дары щедрой Природы сочетались в этом очаровательном ребенке: прекрасное лицо, нежнейшая кожа, маленький ротик, вьющиеся волосы и несравненнейший зад.
– М-да, он действительно очень похож на свою мать, – заметил Корделли, поцеловав мальчика.
– А что стало с этой несчастной? – полюбопытствовала я.
– Стыдись, Жюльетта; ты так стараешься уличить меня в злодействе – я чувствую это. Но к твоему удивлению и, быть может, разочарованию я покажу тебе эту женщину прямо сейчас.
Заметив недоверие в моих глазах, он продолжал:
– Ну что ж, вот она. – И он указал на один из трупов, висевших на крючьях. – Вот его мать, если не веришь, спроси сама. Не прошло и тридцати шести часов, как я сорвал цветок невинности у этого парня здесь, в этой самой комнате, когда он лежал в объятиях своей любимой и еще живой матушки; вскоре после этого – он может подтвердить! – на его глазах я жестоко замучил ее и отправил туда, куда скоро, и способом не менее интересным, отправлю дорогого сынка этой прекрасной синьоры.
Старые женщины навалились на ребенка, я увлажнила ему задний проход и ввела туда необыкновенной твердости стержень; Дюран сосала ганимеда спереди, и итальянец совокупился с ним, лаская мой зад.
Сохраняя над собой удивительный контроль и демонстрируя потрясающее хладнокровие, несмотря на свое крайнее возбуждение, Корделли покинул потроха сына, не обронив ни капли спермы.
Между тем подвели второго юношу. После такой же церемонии и с тем же бережным отношением к собственному семени распутник жестоко выпорол обоих. В продолжение экзекуции он то и дело наклонялся пососать юношеские органы и в конце концов, в припадке жестокой похоти, укусил одному из них яичко, да с такой силой, что мальчик охнул и потерял сознание. С прежним хладнокровием Корделли принялся за дочерей; первая, которую к нему подвели, не была красавицей, но было в ней какое-то необъяснимое очарование в сочетании с умилительной скромностью и невинностью.
– Она – девственница, – заявил нам Корделли, – можете убедиться сами. Но ее куночка меня больше не прельщает, поэтому положите ее на софу попкой кверху и держите крепче.
Когда перед ним предстали трогательные в своей беззащитности ягодицы, злодей набросился на них и за несколько минут довел их до самого жалкого состояния, после чего совершил содомию. Потом, решив, что достаточно возбудил свой пыл, чтобы покуситься на влагалище, он велел перевернуть девочку и, подгоняемый нашими умелыми пальцами и губами, за два мощных толчка протаранил девственную плеву; вытащил свой багровый орган и вставил снова в святилище, которое было для него дороже всего, затем опять ворвался в зад одного из мальчиков и сбросил там свой заряд. Вот так, наконец, он испытал оргазм, который уместнее назвать ударом грома, и я испугалась, как бы от этого взрыва не рухнули стены. Мы столпились вокруг него; он целовал мои ягодицы, одна из женщин порола его, Дюран прочищала ему задний проход, Элиза щекотала яички, Раймонда подставила ему свой зад, который он яростно щипал; одним словом, все живое вокруг участвовало в этом неописуемом по мощи извержении.
– Готово! – тяжко выдохнул он, когда все кончилось. – Теперь я должен прийти в себя, для чего потребуются пытки.
– Сейчас вы увидите их, друг мой, сейчас увидите, – ласково утешила я смертельно уставшего итальянца, потом взяла его орган в рот и выдоила все до последней капли.
Корделли с благодарностью принял мои услуги; пока я восстанавливала его силы, присутствующие снова окружили его, и он с такой силой впился в губы девочки, которую только что лишил девственности, словно вознамерился с корнем вырвать у нее язык.
Постепенно он перешел на другие окружавшие его предметы и даже – поверите ли вы в подобную мерзость? – четверть часа облизывал зловонную утробу одной карги, потом, с неменьшим удовольствием, прильнул губами к губам одного из палачей. И я почувствовала, что чудо свершилось. В довершение всего он взял мою руку и возложил ее на кол этого головореза, и я с ужасом обнаружила, что предмет, оказавшийся в моей ладони, толще моего предплечья и длиннее, чем мое бедро.
– Возьми этот пенис, Жюльетта, – приказал итальянец, – и вставь его в вагину девочки. Но имей в виду, что он должен войти туда невзирая ни на какие последствия.
Первые попытки были безуспешны; не оставалось иного выхода, кроме как связать жертву и растянуть ее ноги в стороны таким образом, чтобы обеспечить доступ к обоим отверстиям – на тот случай, если копьеносец не сумеет проникнуть в одно из них, он сможет воспользоваться другим. Я ввела орудие в бой, Корделли занялся жилистой волосатой задницей своего подручного и неотрывно ее облизывал, ожидая момента, чтобы совершить содомию, когда огромный инструмент палача вломится в пещерку. Наконец наши усилия увенчались успехом: член проник во влагалище ребенка, и по ее лицу разлилась мертвенная бледность. Однако Корделли, не спуская глаз с чудовищного орудия, велел подручному войти в другую гавань, и снова я была лоцманом. Отчаянно сопротивлявшаяся Природа скоро уступила решительному натиску человека, как она делает всегда; но, увы, анус разорвался, хлынула густая кровь, и итальянец, возносясь на седьмое небо, овладел задницей палача.
Боже праведный! Как мне описать эту картину? Представьте маленькое очаровательное личико, такое трогательное, такое жалкое, которое целовал отвратительнейший из людей, царапая жесткими усищами нежнейшие лилии и розы и заглушая мерзкими ругательствами жалобные стоны невиннейшей души. Теперь представьте Корделли, который, отвергая окружившие его прелести, предпочел поганую задницу наемного убийцы. В тот миг, когда палач затрясся от оргазма, Дюран по приказу хозяина задушила уже потерявшую сознание жертву.
Все кончилось: несчастная девочка испустила дух. Итальянец с торжествующим видом показал нам свой неуемный член, готовый к дальнейшим подвигам.
– Вот я и снова в прекрасной форме, – объявил он. – И с одной тварью мы разделались. Думаю, вы обратили внимание, что я вел себя довольно сдержанно, и, как мне кажется, вряд ли можно было убить ее более милосердным образом.
Одна из дуэний засобиралась унести труп.
– Оставь его, сволочь! – рявкнул торговец. – Эти останки возбуждают меня, разве ты забыла об этом? – И великий грешник, прижавшись лицом к лицу своей мертвой дочери, начал покрывать мерзкими поцелуями искаженные смертью черты, пытаясь пробудить в них жизнь.
– Эй, Дюран, – позвал он, оторвавшись от дочери, – подними-ка член этому субъекту: я хочу, чтобы он прочистил мне зад, пока я буду ласкать эти останки.
Его желание было исполнено без промедления, его подручный овладел им без всякой смазки, впрочем, она была и не нужна для ануса столь внушительных размеров. Элиза и Раймонда подставили его поцелуям свои ягодицы, сам он гладил ягодицы обеих сыновей, чьи органы сосали мы с Дюран. Из заднего прохода мертвой девочки Корделли перебрался в ее влагалище; между тем палач сбросил семя, и Корделли позвал второго. Тот, оснащенный не хуже своего коллеги, но намного страшнее его, если только возможно быть страшнее, принялся с усердием содомировать хозяина и без перерыва сбросил в его потроха пару зарядов. Оргия начинала принимать серьезный оборот.
– Все хорошо, клянусь спермой Всевышнего, – рычал Корделли, брызжа слюной, – теперь дайте мне преступления! Побольше преступлений, самых ужасных! Чтобы испытать извержение, мне нужны жертвы, любые жертвы; я без колебаний прикончу любую из вас ради хорошего извержения.
– С кого же вы хотите начать, сударь? – осмелилась я.
– С тебя… с любого другого, мне все равно с кого, лишь бы это меня возбуждало. Неужели вы думаете, что жизнь одного человека мне дороже, чем жизнь другого? А ну-ка, давайте сюда эту маленькую стерву, – сказал варвар, хватая Элизу за грудь и швыряя ее к своим ногам. Он потребовал щипцы и, пока я его ласкала, а палачи держали жертву, неторопливо, с завидным упорством рвал белоснежные девичьи груди на кусочки до тех пор, пока от них ничего не осталось, кроме страшных зияющих ран.
Операция завершилась; жертву положили в другую позу, широко растянув ей ноги и выставив на обозрение зияющую вагину.
– Вот так, – удовлетворенно крякнул каннибал, – сейчас немного покопаемся в чреве и поглядим, что там есть.
Я сосала его орган, а его щипцы несколько минут орудовали в теле несчастной жертвы.
Потом он велел перевернуть ее, и взору его предстали самые очаровательные в мире ягодицы; он раздвинул их в сторону, и его смертоносные щипцы исчезли в маленькой норке, которую он разворотил с той же яростью, что и первую. И я, опьяненная этим зрелищем, подбадривала убийцу и помогала ему. Вот до чего доводят нас проклятые непостоянные наши страсти! Будь Элиза чужим для меня человеком, возможно, во мне бы шевельнулась хоть капля жалости к этому милому созданию, но мы придумываем и творим неслыханные мерзости, когда наш гнев с особой силой обрушивается на близкое нам создание и безжалостно срывает нежные лепестки цветка прежней любви.
Элиза плавала в собственной крови, но еще дышала; Корделли оставил свой инструмент и теперь восхищенными глазами наблюдал ее агонию, и я должна заметить, что в его деяниях большое место занимала гордыня. Корделли заставил меня натирать свой член об окровавленное тело, обмывать его кровью, которую пролила его рука, а потом одним ударом кинжала прекратил мучения Элизы.
Ее заменил один из его сыновей. Злодей раскрыл окно, выходившее на море. Ребенка привязали к длинной веревке, другой конец которой прикрепили к колонне, и сбросили несчастного вниз.
– Ну как ты там? – крикнул Корделли, перегнувшись через подоконник и высоко подняв нож: ему достаточно было сделать одно движение, чтобы перерезать последнюю нить и чтобы его сын исчез в морской пучине. Снизу донесся пронзительный крик мальчика; я снова принялась ласкать жестокосердного отца, тот целовал Раймонду и вдохновенно отвечал на ритмичные толчки палача, который его содомировал. Через некоторое время ребенка подняли.
– Скажи честно, ты испугался? – почти участливо спросил торговец. – Тебе было очень страшно?
– Ради Бога не надо больше, папа, умоляю тебя…
– Ага, жалкое отродье, – злобно прошипел Корделли, – запомни, что слово «папа» ничего для меня не значит, абсолютно ничего. Повернись, я должен насладиться тобой, прежде чем отдать на корм рыбам. Да, малыш, ты отправишься кормить рыб – такова твоя судьба! Теперь ты видишь, как я дорожу кровными узами.
Пока он совокуплялся с мальчиком, веревку удлинили, еще два или три толчка, и Корделли выбрался из детского ануса, кивнул палачам, и те швырнули жертву в окно, которое находилось на высоте шестидесяти метров над поверхностью моря; но веревка оказалась короче и, не долетев до воды, падавшее тело резко остановилось на лету, дернулось и расчленилось. Когда его подняли наверх, мы увидели бесформенную массу мертвой плоти.
– Отлично. Давайте сюда еще одну задницу, – приказал итальянец.
– И снова бросим в море? – с надеждой спросила Дюран.
– Непременно; только сделаем веревку подлиннее, чтобы тело погрузилось в воду.
После содомии второй ребенок полетел вслед за первым и был извлечен почти бездыханным. В таком состоянии отец повторил совокупление последний раз и перерезал веревку в тот момент, когда тело коснулось воды. Наконец море приняло несчастного ребенка в свое мягкое лоно.
– Это самая возбуждающая страсть, – почтительно заметила я, обращаясь к хозяину, – которую я когда-либо встречала в людях.
– Она возбуждает тебя, Жюльетта?
– Еще бы!
– Тогда подставляй свою жопку, я погашу твой пожар.
Через четверть часа Корделли оставил меня, придумав новое злодеяние. Жертвой его на сей раз стала Раймонда. Ее участь была написана в глазах чудовища, и бедняжка мгновенно ее прочла.
– О, госпожа моя! – взмолилась девушка, бросаясь ко мне. – Неужели вы отдадите меня в руки этого злодея? Ведь я так любила вас…
Моим ответом был громкий смех. Подручные подвели бедняжку к Корделли; он начал с обычных в таких случаях поцелуев, которыми осыпал каждую частичку прекрасного тела, затем несколько минут выворачивал наизнанку потроха Раймонды своим несгибаемым членом, после чего велел посадить ее в железную клетку, кишевшую жабами, змеями и прочими неизвестными мне рептилиями, а также отощавшими собаками и кошками, которых не кормили целую неделю. Трудно представить себе вопли и эксцентричные прыжки и антраша бедной моей служанки, на которую набросилась голодная свора. Я едва не лишилась чувств от восторга, чему немало способствовала Дюран, ласкавшая меня возле самой клетки; рядом с нами Корделли забавлялся со своими старыми дуэньями. Прошло совсем немного времени, и от Раймонды почти ничего не осталось, и первыми исчезли в клыкастых пастях ее груди и ягодицы. Самый потрясающий момент наступил, когда она в последний раз открыла рот, чтобы закричать, и в ее глотку нырнула здоровенная змея, подавившая только что родившийся вопль.
– Ха! Ха! Ха! – загрохотал Корделли и разразился градом невнятных ругательств, вытаскивая свой орган из седалища дуэньи. – Я-то думал, что с этой старой калошей избавлюсь от опасности оргазма, но не тут-то было, разрази гром мою задницу!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72