)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Божественный наставник, разве вы откажетесь от подобного предложения? Разве не соблазняет вас этот восхитительный зад?
Смотрите, как он зияет, как он подмигивает вам!
ДОЛЬМАНСЕ. - Прошу прощения, прекрасная Эжени, но я не возьму на себя труд погасить пламя, которое я разжёг, если вы и впрямь того желаете. Милое дитя, в моих глазах вы обладаете огромным недостатком, ибо вы женщина. Я был настолько заботлив по отношению к вам, что пренебрёг этим во имя того, чтобы отведать плодов вашей девственности. Хочу надеяться, что Ваше доброе мнение обо мне не изменится из-за того, что я останавливаюсь на сём: за это дело возьмётся шевалье. Его сестра, оснащённая этим искусственным хуем, нанесёт жопе брата устрашающие удары, подставляя свой восхитительный зад Огюстэну, который выжопит её и которого я буду ебать в то же время. Я не хочу скрывать, что прекрасная жопа этого парня подаёт мне знаки уже целый час, и я хочу непременно расплатиться с ним за то, что он делал со мной.
ЭЖЕНИ. - Я соглашаюсь с этой поправкой. Но, по правде говоря, откровенность вашего признания не компенсирует его неделикатность.
ДОЛЬМАНСЕ. - Тысячу извинений, мадемуазель. Но мы, бугры, придаём большое значение честности и точности следования нашим принципам.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Однако, люди, имеющие обыкновение, подобно вам, брать только сзади, не пользуются репутацией честных.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, в нас есть немножко предательства и немножко лживости.
Но, мадам, я ведь вам продемонстрировал, что эти качества необходимы человеку в обществе. Мы обречены жить среди людей, которые всеми силами стараются утаить от нас свои пороки и выставить напоказ фальшивые добродетели, которые они в глубине души презирают, и поэтому нам было бы весьма опасно быть только откровенными, так как они, очевидно, этим бы пользовались и с лёгкостью нас надували. Необходимость притворства и лицемерия завещана нам обществом - уж давайте признаем этот факт. Уделите мне мгновение, мадам, чтобы я мог привести вам один пример: нет в мире, бесспорно, человека более растленного, чем я. Так вот, все мои знакомые обманываются во мне спросите их, что они обо мне думают - все скажут, что я честный человек, тогда как нет ни одного преступления, которое не приносило бы мне самые изысканные наслаждения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - О! Но вы ведь не пытаетесь убедить меня, будто вы совершали жестокости.
ДОЛЬМАНСЕ. - Жестокости... и вправду, мадам, мне случалось творить ужасные вещи.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Фи, вы - как человек, который сказал исповеднику:
Бесполезно вдаваться в детали, но можете быть уверены, что за исключением убийства и воровства, я совершил всё.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, мадам, я сказал бы то же самое, но опуская исключения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как! распутник, вы осмелились...
ДОЛЬМАНСЕ. - На всё, мадам, на всё. Разве с моим темпераментом и принципами можно в чем-либо себе отказать?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Давайте ебаться! Ебаться!.. Я больше не могу слышать этих слов, мы ещё поговорим об этом. Попридержите свои признания, Дольмансе. Внимать им надо только на свежую голову. А когда у вас эрекция, правдивость исчезает из ваших речей, вы говорите о каких-то ужасах, что является лишь правдоподобными фантазиями возбуждённого воображения. (Все встают в соответствующие позы.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Одну минутку, шевалье, одну минутку, я сам введу его, но для начала - и я хочу попросить прощения за это у прекрасной Эжени - она должна позволить мне высечь её, чтобы привести её в нужное состояние. (Он хлещет её.)
ЭЖЕНИ. - Бесполезное занятие, я уверяю вас... Признайтесь, Дольмансе, что оно удовлетворяет вашу похоть, но прошу вас, не притворяйтесь, будто вы стараетесь для меня.
ДОЛЬМАНСЕ, продолжая весело сечь. - О, скоро вы заговорите иначе!.. Вы ещё не вошли во вкус... Но погоди, сучка, я вас выпорю как следует!
ЭЖЕНИ. - О Боже! Как он загорелся... И мои ягодицы горят!.. Мне больно...
правда!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я отомщу за тебя, моя милая. Он получит сполна. (Она берёт хлыст и хлещет им Дольмансе.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Благодарю от всего сердца. Прошу только одной милости у Эжени: согласиться, чтобы я её хлестал так же сильно, как сам желаю быть высеченным - заметьте, что я легко остаюсь в пределах законов Природы. Но постойте, давайте примем нужные позы: пусть Эжени залезет вам на спину, мадам, и обнимет вас за шею, как дети, которых матери носят на спине. Таким образом, передо мной окажутся две жопы, и я буду их сечь вместе. Шевалье и Огюстэн будут трудиться надо мной и сечь мои ягодицы... Да, именно так...
Всё как надо... Какое наслажденье!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не жалейте эту негодницу, заклинаю вас. Раз уж я не прошу у вас пощады, хочу, чтобы и вы никого не щадили.
ЭЖЕНИ. - Ой!ой! Мне кажется, у меня течёт кровь!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Она украсит наши ягодицы, придавая им цвет... Смелее, мой ангел, смелее помни, что через боль мы приходим к наслаждению.
ЭЖЕНИ. - Я больше не могу!
ДОЛЬМАНСЕ, на мгновение останавливается, любуясь своей работой, и потом хлещет снова. - Ещё пятьдесят, Эжени, пятьдесят по любой ягодице и всё. О!
Суки! С каким наслаждением вы теперь будете ебаться! (Композиция распадается.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (рассматривая ягодицы Эжени.) - Бедняжка, её зад весь в крови! Бестия, какое наслаждение ты получаешь, целуя следы своей жестокости!
ДОЛЬМАНСЕ, (дроча себя.) - Да, я этого не скрываю, и моё наслаждение было бы куда жарче, если бы раны были более глубокими.
ЭЖЕНИ. - Вы настоящее чудовище!
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, действительно.
ШЕВАЛЬЕ. - Он хотя бы честно признаётся.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну-ка, поеби её в жопу, шевалье.
ШЕВАЛЬЕ. - Держи её, и я окажусь в ней в три толчка.
ЭЖЕНИ. - О господи! Он у вас толще, чем у Дольмансе... Шевалье, вы меня разрываете!.. Медленнее, умоляю вас!..
ШЕВАЛЬЕ. - Это невозможно, мой ангел. Я должен достичь цели... Поймите, на меня смотрит мой наставник, и я должен позаботиться как о его репутации, так и о своей.
ДОЛЬМАНСЕ. - Весь там... Обожаю созерцать как волосы хуя трутся о края ануса... Давайте, мадам, выебите своего брата в жопу... А вот хуй Огюстэна, готовый восхитительно в вас войти, а уж я, клянусь, не пощажу вашего ёбаря...
Отлично! Мне кажется, что мы славно нанизали чётки. А теперь - ни о чём не думать, кроме как о том, чтобы кончить.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Посмотрите на нашу маленькую блядь! Как она подмахивает!
ЭЖЕНИ. - Разве это моя вина? Я умираю от наслаждения! Эта порка... этот огромный хуй... и любезный шевалье, который дрочит меня всё это время! Моя дорогая, я больше не могу!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Господи Иисусе! И я кончаю!
ДОЛЬМАНСЕ. - Побольше сплочённости, друзья мои! Дайте мне ещё две минуты, я вас догоню, и мы кончим вместе!
ШЕВАЛЬЕ. - Поздно, моё семя течёт в жопу прекрасной Эжени... Я умираю! О Всемогущий, разъеби тебя в зад! Какое наслаждение!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Я вас нагоняю, друзья... Я прямо за вами... Малафья затмила мне свет...
ОГЮСТЭН. - И мне!.. и мне!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вот это действо!.. Этот бугр заполнил всю мою жопу...
ШЕВАЛЬЕ. - К биде, сударыни! К биде!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ну уж нет, я это люблю. Мне приятно чувствовать сперму у себя в жопе, и я стараюсь держать её там как можно дольше.
ЭЖЕНИ. - Хватит, больше не могу... Друзья мои, скажите мне, всегда ли женщина должна соглашаться на предложение ебаться?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Всегда, душечка, без исключений. Более того, она должна требовать от всякого, кого она использует, применять этот восхитительный способ ебли. Но если она зависит от того, с кем она развлекается, если она надеется получить от него услуги, подарки, благодарности, пусть она придержит своё желание и не даёт свою жопу задарма. Уступай только после настояний, молений, ублажений. Нет такого мужчины среди тех, кто обладает вкусом, который бы не отдал всё ради женщины, достаточно смышлёной, чтобы отказывать ему лишь для того, чтобы разжечь его ещё больше.
Она вытянет из него всё, что пожелает, поскольку она владеет искусством уступать только в нужный момент.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну как, ангелочек, вы уверовали? Вы уже не думаете, что содомия - преступление?
ЭЖЕНИ. - Даже если бы и была, какая разница? Разве вы не показали мне иллюзорность преступления? Отныне только редчайшие поступки я смогу назвать преступными.
ДОЛЬМАНСЕ. - Преступления нет ни в чём, дорогая девочка, что бы это ни было. Даже в самом чудовищном деянии есть какая-то польза, не так ли?
ЭЖЕНИ. - Кто ж это отрицает?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот с этой-то минуты оно и перестаёт быть преступлением, ибо для того, чтобы нанесение увечья стало преступлением, нужно прежде всего продемонстрировать, что человек, которому нанесено увечье, является более важным и ценным для Природы, чем человек, нанёсший увечье и служащий ей.
А так как все индивидуумы имеют в её глазах одинаковую значимость, то невозможно, чтобы у неё было к кому-нибудь предпочтение. Таким образом, деяние, которое приносит радость одному, принося страдание другому, является для Природы совершенно безразличным.
ЭЖЕНИ. - Но если бы это деяние нанесло вред очень большому количеству людей... и если бы оно дало нам очень незначительное удовольствие, разве не ужасно будет совершать его?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вовсе нет, поскольку невозможно сравнивать то, что ощущают другие, с тем, что чувствуешь ты. Самые жуткие муки других, конечно же, ничего не значат для нас, но самые слабые ощущения удовольствия, испытываемые нами, трогают нас. И поэтому мы, при любых обстоятельствах, должны предпочитать самое крохотное возбуждение, зачаровывающее нас, сколь угодно огромному количеству людских страданий, которые нас не касаются. И далее, если так случится, что специфика какого-либо нашего органа или какая-то необычность нашего характера возжелает, как это часто происходит, страданий наших ближних, то кто тогда посмеет сомневаться, что мы безусловно должны предпочесть мучения других, которые доставляют нам удовольствие, отсутствию мучений у них, ибо оно для нас выразится в нашей неудовлетворённости?
Источник ошибочности нашей морали лежит в нелепой идее уз братства, которую выдумали христиане в период их неудач и бедствий. Вынужденные молить других о сострадании, они хитро утверждали, что люди - братья, а если принять сию гипотезу, то кто же посмеет отказать во вспомоществовании? Но принять её разумом невозможно - разве мы все не рождены одинокими и обособленными? Скажу больше: разве мы все не враги друг другу, находящиеся в состоянии вечной войны между собой? А теперь позвольте спросить, происходило ли бы это, если эти, так сказать, узы братства и добродетели, которые они даруют, действительно бы существовали? Естественны ли они?
Если бы голос Природы вызывал их к жизни в человеке, то человек знал бы об их существовании с самого рождения. И тогда с этого времени сочувствие, добросовестность, великодушие были бы нашими исконными добродетелями, полностью завладевшими нами, и тогда образ жизни дикарей был бы полностью противоположен тому, что мы знаем.
ЭЖЕНИ. - Но несмотря на то, что, как вы говорите, Природа обрекла людей на одиночество с самого рождения, я думаю, что вы согласитесь, по крайней мере, что нужды человека сводят людей вместе, а в результате этого между ними неизбежно возникают отношения, будь то родственные по крови, любовные или дружеские, вызванные благодарностью. Я надеюсь, что хотя бы они вызывают у вас уважение.
ДОЛЬМАНСЕ. - Боюсь, что не более, чем другие. Но давайте проанализируем их острым взором, Эжени, каждое в отдельности. Согласитесь ли вы, например, что желание жениться или продолжить свой род, или позаботиться о своём имуществе, или обеспечить своё будущее должно образовать нерушимые или священные связи с объектом, с которым я вступаю в союз? Разве не безумие, спрашиваю я вас, спорить с этим? Пока акт совокупления длится, я буду поддерживать эти связи, так как я нуждаюсь в объекте для продолжения совокупления. Но как только оно закончено и я удовлетворён, что же сможет навязать мне последствия этого полового общения? Возникающие отношения являются результатом ужаса родителей перед тем, что о них не позаботятся в старости. Их расчётливая забота, которую они оказывают нам в детстве, имеет лишь одну цель - сделать их достойными подобного отношения, когда они состарятся. Не будем же одурачены этой чепухой: мы ничего не должны родителям... абсолютно ничего, Эжени, и поскольку все их труды были направлены не так на нашу пользу, как на свою, то мы можем правомерно подвергать их различным испытаниям или даже избавиться от них, если их поведение нас раздражает. Мы должны любить их, только если они ведут себя соответственно нашим желаниям, но и тогда наша нежность к ним не должна быть ничуть больше, чем та, что мы можем испытывать к нашим друзьям, ибо факт рождения ничего не определяет и не устанавливает, и после тщательного исследования и обдумывания этого факта мы не найдём ничего, кроме причин для ненависти к тем, кто, думая исключительно о собственном удовольствии, часто не даёт нам ничего, кроме несчастного и болезненного существования.
Вы упомянули, Эжени, любовные отношения - пусть никогда вам не будет дано узнать их! Ради вашего счастья, которого я вам желаю, пусть никогда это чувство не поселится в вашей груди! Что такое любовь? Я думаю, что любовью можно назвать эффект, который производят на нас свойства красивого объекта они приводят нас в смятение, они воспламеняют нас. Если бы мы могли обладать этим объектом, мы бы успокоились, но если это невозможно, то тогда мы глубоко несчастны. Что же является сутью этого чувства? Желание. Что за последствия этого чувства? - Безумие. Давайте же усвоим причину и предохраним себя от следствия. Причина - желание обладать объектом! Прекрасно, будем стараться этого достичь, но с помощью разума, а не теряя голову. Насладимся же им, когда овладеем, и утешим себя, если нам не удастся им овладеть: тысячи идентичных объектов, а часто и много лучших, существуют, чтобы ублажить нас и успокоить наше самолюбие все мужчины, все женщины подобны друг другу, и ни одна любовь не устоит перед доводами разума. Это великий обман и глупость, это опьянение, ввергающее нас в такое состояние, что мы лишаемся зрения и не можем существовать без объекта нашего безумного обожания! Разве это жизнь?
Разве это не добровольная изоляция от всех сладостей жизни? Разве это не желание отдаться жгучей лихорадке, которая поедает, поглощает нас, желание, дающее нам лишь метафизические радости, которые так напоминают сумасшествие? Если бы мы всегда продолжали любить этот объект восхищения, если бы мы никогда не покинули его, это было бы весьма странным действием, но хотя бы простительным. Однако, разве бывает такое? Найдётся ли множество примеров таких неумирающих связей, союзов, которые никогда не распадаются и не разрушаются? Несколько месяцев обожания - и охлаждение заставляет объект принять нормальные размеры и формы, и мы краснеем от мысли, что расточали фимиам на таком алтаре, и часто нас охватывает недоумение, что же нас так прельстило.
О сладострастные девушки! Отдавайте нам ваши тела столько, сколько пожелаете. Ебитесь, развлекайтесь - это самое главное, но старательно избегайте любви. В ней нет ничего хорошего, кроме физиологии, говаривал Бюффон, и, как всякий истинный философ, он основывал свои заключения на понимании Природы. Повторяю: забавляйтесь, но не любите и, тем более, не стремитесь, чтобы любили вас. К чему истощать себя в сетованиях, исходить слезами, унижаться тайными подглядываниями, влюблёнными взглядами, любовными письмами? - ебитесь, и почаще меняйте своих ёбарей! Это надёжное средство против порабощения вас каким-либо одним человеком. Ведь результатом постоянной любви, привязывающей вас к нему, будет то, что вы не сможете отдаться кому-нибудь другому, а это жестокий эгоизм, который погубит ваши наслаждения. Женщина не создана для единственного мужчины, Природа предназначила её для всех мужчин. Повинуясь этому вещему зову, женщины должны спокойно отдаваться всякому, кто их пожелает. Шлюхи всегда, возлюбленные - никогда, они должны тщательно избегать любви, боготворить наслаждение, и тогда их путь будет устлан розами, и нам они будут дарить только цветы. Спросите, Эжени, у очаровательной женщины, которая великодушно снизошла заняться вашим образованием, спросите её, как надо поступать с мужчиной, когда им насладишься. (Понизив голос, чтобы не услышал Огюстэн.)
Спросите её, шевельнёт ли она пальцем, чтобы сохранить этого Огюстэна, который сегодня приносит ей столько наслаждений. Если бы кто-то захотел похитить его, она бы завела другого и забыла бы думать об этом, но вскоре заскучав с новым, она сама пожертвует его кому-нибудь месяца через два, коль это посулит новые наслаждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Божественный наставник, разве вы откажетесь от подобного предложения? Разве не соблазняет вас этот восхитительный зад?
Смотрите, как он зияет, как он подмигивает вам!
ДОЛЬМАНСЕ. - Прошу прощения, прекрасная Эжени, но я не возьму на себя труд погасить пламя, которое я разжёг, если вы и впрямь того желаете. Милое дитя, в моих глазах вы обладаете огромным недостатком, ибо вы женщина. Я был настолько заботлив по отношению к вам, что пренебрёг этим во имя того, чтобы отведать плодов вашей девственности. Хочу надеяться, что Ваше доброе мнение обо мне не изменится из-за того, что я останавливаюсь на сём: за это дело возьмётся шевалье. Его сестра, оснащённая этим искусственным хуем, нанесёт жопе брата устрашающие удары, подставляя свой восхитительный зад Огюстэну, который выжопит её и которого я буду ебать в то же время. Я не хочу скрывать, что прекрасная жопа этого парня подаёт мне знаки уже целый час, и я хочу непременно расплатиться с ним за то, что он делал со мной.
ЭЖЕНИ. - Я соглашаюсь с этой поправкой. Но, по правде говоря, откровенность вашего признания не компенсирует его неделикатность.
ДОЛЬМАНСЕ. - Тысячу извинений, мадемуазель. Но мы, бугры, придаём большое значение честности и точности следования нашим принципам.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Однако, люди, имеющие обыкновение, подобно вам, брать только сзади, не пользуются репутацией честных.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, в нас есть немножко предательства и немножко лживости.
Но, мадам, я ведь вам продемонстрировал, что эти качества необходимы человеку в обществе. Мы обречены жить среди людей, которые всеми силами стараются утаить от нас свои пороки и выставить напоказ фальшивые добродетели, которые они в глубине души презирают, и поэтому нам было бы весьма опасно быть только откровенными, так как они, очевидно, этим бы пользовались и с лёгкостью нас надували. Необходимость притворства и лицемерия завещана нам обществом - уж давайте признаем этот факт. Уделите мне мгновение, мадам, чтобы я мог привести вам один пример: нет в мире, бесспорно, человека более растленного, чем я. Так вот, все мои знакомые обманываются во мне спросите их, что они обо мне думают - все скажут, что я честный человек, тогда как нет ни одного преступления, которое не приносило бы мне самые изысканные наслаждения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - О! Но вы ведь не пытаетесь убедить меня, будто вы совершали жестокости.
ДОЛЬМАНСЕ. - Жестокости... и вправду, мадам, мне случалось творить ужасные вещи.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Фи, вы - как человек, который сказал исповеднику:
Бесполезно вдаваться в детали, но можете быть уверены, что за исключением убийства и воровства, я совершил всё.
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, мадам, я сказал бы то же самое, но опуская исключения.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как! распутник, вы осмелились...
ДОЛЬМАНСЕ. - На всё, мадам, на всё. Разве с моим темпераментом и принципами можно в чем-либо себе отказать?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Давайте ебаться! Ебаться!.. Я больше не могу слышать этих слов, мы ещё поговорим об этом. Попридержите свои признания, Дольмансе. Внимать им надо только на свежую голову. А когда у вас эрекция, правдивость исчезает из ваших речей, вы говорите о каких-то ужасах, что является лишь правдоподобными фантазиями возбуждённого воображения. (Все встают в соответствующие позы.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Одну минутку, шевалье, одну минутку, я сам введу его, но для начала - и я хочу попросить прощения за это у прекрасной Эжени - она должна позволить мне высечь её, чтобы привести её в нужное состояние. (Он хлещет её.)
ЭЖЕНИ. - Бесполезное занятие, я уверяю вас... Признайтесь, Дольмансе, что оно удовлетворяет вашу похоть, но прошу вас, не притворяйтесь, будто вы стараетесь для меня.
ДОЛЬМАНСЕ, продолжая весело сечь. - О, скоро вы заговорите иначе!.. Вы ещё не вошли во вкус... Но погоди, сучка, я вас выпорю как следует!
ЭЖЕНИ. - О Боже! Как он загорелся... И мои ягодицы горят!.. Мне больно...
правда!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я отомщу за тебя, моя милая. Он получит сполна. (Она берёт хлыст и хлещет им Дольмансе.)
ДОЛЬМАНСЕ. - Благодарю от всего сердца. Прошу только одной милости у Эжени: согласиться, чтобы я её хлестал так же сильно, как сам желаю быть высеченным - заметьте, что я легко остаюсь в пределах законов Природы. Но постойте, давайте примем нужные позы: пусть Эжени залезет вам на спину, мадам, и обнимет вас за шею, как дети, которых матери носят на спине. Таким образом, передо мной окажутся две жопы, и я буду их сечь вместе. Шевалье и Огюстэн будут трудиться надо мной и сечь мои ягодицы... Да, именно так...
Всё как надо... Какое наслажденье!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Не жалейте эту негодницу, заклинаю вас. Раз уж я не прошу у вас пощады, хочу, чтобы и вы никого не щадили.
ЭЖЕНИ. - Ой!ой! Мне кажется, у меня течёт кровь!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Она украсит наши ягодицы, придавая им цвет... Смелее, мой ангел, смелее помни, что через боль мы приходим к наслаждению.
ЭЖЕНИ. - Я больше не могу!
ДОЛЬМАНСЕ, на мгновение останавливается, любуясь своей работой, и потом хлещет снова. - Ещё пятьдесят, Эжени, пятьдесят по любой ягодице и всё. О!
Суки! С каким наслаждением вы теперь будете ебаться! (Композиция распадается.)
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, (рассматривая ягодицы Эжени.) - Бедняжка, её зад весь в крови! Бестия, какое наслаждение ты получаешь, целуя следы своей жестокости!
ДОЛЬМАНСЕ, (дроча себя.) - Да, я этого не скрываю, и моё наслаждение было бы куда жарче, если бы раны были более глубокими.
ЭЖЕНИ. - Вы настоящее чудовище!
ДОЛЬМАНСЕ. - Да, действительно.
ШЕВАЛЬЕ. - Он хотя бы честно признаётся.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну-ка, поеби её в жопу, шевалье.
ШЕВАЛЬЕ. - Держи её, и я окажусь в ней в три толчка.
ЭЖЕНИ. - О господи! Он у вас толще, чем у Дольмансе... Шевалье, вы меня разрываете!.. Медленнее, умоляю вас!..
ШЕВАЛЬЕ. - Это невозможно, мой ангел. Я должен достичь цели... Поймите, на меня смотрит мой наставник, и я должен позаботиться как о его репутации, так и о своей.
ДОЛЬМАНСЕ. - Весь там... Обожаю созерцать как волосы хуя трутся о края ануса... Давайте, мадам, выебите своего брата в жопу... А вот хуй Огюстэна, готовый восхитительно в вас войти, а уж я, клянусь, не пощажу вашего ёбаря...
Отлично! Мне кажется, что мы славно нанизали чётки. А теперь - ни о чём не думать, кроме как о том, чтобы кончить.
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Посмотрите на нашу маленькую блядь! Как она подмахивает!
ЭЖЕНИ. - Разве это моя вина? Я умираю от наслаждения! Эта порка... этот огромный хуй... и любезный шевалье, который дрочит меня всё это время! Моя дорогая, я больше не могу!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Господи Иисусе! И я кончаю!
ДОЛЬМАНСЕ. - Побольше сплочённости, друзья мои! Дайте мне ещё две минуты, я вас догоню, и мы кончим вместе!
ШЕВАЛЬЕ. - Поздно, моё семя течёт в жопу прекрасной Эжени... Я умираю! О Всемогущий, разъеби тебя в зад! Какое наслаждение!..
ДОЛЬМАНСЕ. - Я вас нагоняю, друзья... Я прямо за вами... Малафья затмила мне свет...
ОГЮСТЭН. - И мне!.. и мне!..
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вот это действо!.. Этот бугр заполнил всю мою жопу...
ШЕВАЛЬЕ. - К биде, сударыни! К биде!
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ну уж нет, я это люблю. Мне приятно чувствовать сперму у себя в жопе, и я стараюсь держать её там как можно дольше.
ЭЖЕНИ. - Хватит, больше не могу... Друзья мои, скажите мне, всегда ли женщина должна соглашаться на предложение ебаться?
Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Всегда, душечка, без исключений. Более того, она должна требовать от всякого, кого она использует, применять этот восхитительный способ ебли. Но если она зависит от того, с кем она развлекается, если она надеется получить от него услуги, подарки, благодарности, пусть она придержит своё желание и не даёт свою жопу задарма. Уступай только после настояний, молений, ублажений. Нет такого мужчины среди тех, кто обладает вкусом, который бы не отдал всё ради женщины, достаточно смышлёной, чтобы отказывать ему лишь для того, чтобы разжечь его ещё больше.
Она вытянет из него всё, что пожелает, поскольку она владеет искусством уступать только в нужный момент.
ДОЛЬМАНСЕ. - Ну как, ангелочек, вы уверовали? Вы уже не думаете, что содомия - преступление?
ЭЖЕНИ. - Даже если бы и была, какая разница? Разве вы не показали мне иллюзорность преступления? Отныне только редчайшие поступки я смогу назвать преступными.
ДОЛЬМАНСЕ. - Преступления нет ни в чём, дорогая девочка, что бы это ни было. Даже в самом чудовищном деянии есть какая-то польза, не так ли?
ЭЖЕНИ. - Кто ж это отрицает?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вот с этой-то минуты оно и перестаёт быть преступлением, ибо для того, чтобы нанесение увечья стало преступлением, нужно прежде всего продемонстрировать, что человек, которому нанесено увечье, является более важным и ценным для Природы, чем человек, нанёсший увечье и служащий ей.
А так как все индивидуумы имеют в её глазах одинаковую значимость, то невозможно, чтобы у неё было к кому-нибудь предпочтение. Таким образом, деяние, которое приносит радость одному, принося страдание другому, является для Природы совершенно безразличным.
ЭЖЕНИ. - Но если бы это деяние нанесло вред очень большому количеству людей... и если бы оно дало нам очень незначительное удовольствие, разве не ужасно будет совершать его?
ДОЛЬМАНСЕ. - Вовсе нет, поскольку невозможно сравнивать то, что ощущают другие, с тем, что чувствуешь ты. Самые жуткие муки других, конечно же, ничего не значат для нас, но самые слабые ощущения удовольствия, испытываемые нами, трогают нас. И поэтому мы, при любых обстоятельствах, должны предпочитать самое крохотное возбуждение, зачаровывающее нас, сколь угодно огромному количеству людских страданий, которые нас не касаются. И далее, если так случится, что специфика какого-либо нашего органа или какая-то необычность нашего характера возжелает, как это часто происходит, страданий наших ближних, то кто тогда посмеет сомневаться, что мы безусловно должны предпочесть мучения других, которые доставляют нам удовольствие, отсутствию мучений у них, ибо оно для нас выразится в нашей неудовлетворённости?
Источник ошибочности нашей морали лежит в нелепой идее уз братства, которую выдумали христиане в период их неудач и бедствий. Вынужденные молить других о сострадании, они хитро утверждали, что люди - братья, а если принять сию гипотезу, то кто же посмеет отказать во вспомоществовании? Но принять её разумом невозможно - разве мы все не рождены одинокими и обособленными? Скажу больше: разве мы все не враги друг другу, находящиеся в состоянии вечной войны между собой? А теперь позвольте спросить, происходило ли бы это, если эти, так сказать, узы братства и добродетели, которые они даруют, действительно бы существовали? Естественны ли они?
Если бы голос Природы вызывал их к жизни в человеке, то человек знал бы об их существовании с самого рождения. И тогда с этого времени сочувствие, добросовестность, великодушие были бы нашими исконными добродетелями, полностью завладевшими нами, и тогда образ жизни дикарей был бы полностью противоположен тому, что мы знаем.
ЭЖЕНИ. - Но несмотря на то, что, как вы говорите, Природа обрекла людей на одиночество с самого рождения, я думаю, что вы согласитесь, по крайней мере, что нужды человека сводят людей вместе, а в результате этого между ними неизбежно возникают отношения, будь то родственные по крови, любовные или дружеские, вызванные благодарностью. Я надеюсь, что хотя бы они вызывают у вас уважение.
ДОЛЬМАНСЕ. - Боюсь, что не более, чем другие. Но давайте проанализируем их острым взором, Эжени, каждое в отдельности. Согласитесь ли вы, например, что желание жениться или продолжить свой род, или позаботиться о своём имуществе, или обеспечить своё будущее должно образовать нерушимые или священные связи с объектом, с которым я вступаю в союз? Разве не безумие, спрашиваю я вас, спорить с этим? Пока акт совокупления длится, я буду поддерживать эти связи, так как я нуждаюсь в объекте для продолжения совокупления. Но как только оно закончено и я удовлетворён, что же сможет навязать мне последствия этого полового общения? Возникающие отношения являются результатом ужаса родителей перед тем, что о них не позаботятся в старости. Их расчётливая забота, которую они оказывают нам в детстве, имеет лишь одну цель - сделать их достойными подобного отношения, когда они состарятся. Не будем же одурачены этой чепухой: мы ничего не должны родителям... абсолютно ничего, Эжени, и поскольку все их труды были направлены не так на нашу пользу, как на свою, то мы можем правомерно подвергать их различным испытаниям или даже избавиться от них, если их поведение нас раздражает. Мы должны любить их, только если они ведут себя соответственно нашим желаниям, но и тогда наша нежность к ним не должна быть ничуть больше, чем та, что мы можем испытывать к нашим друзьям, ибо факт рождения ничего не определяет и не устанавливает, и после тщательного исследования и обдумывания этого факта мы не найдём ничего, кроме причин для ненависти к тем, кто, думая исключительно о собственном удовольствии, часто не даёт нам ничего, кроме несчастного и болезненного существования.
Вы упомянули, Эжени, любовные отношения - пусть никогда вам не будет дано узнать их! Ради вашего счастья, которого я вам желаю, пусть никогда это чувство не поселится в вашей груди! Что такое любовь? Я думаю, что любовью можно назвать эффект, который производят на нас свойства красивого объекта они приводят нас в смятение, они воспламеняют нас. Если бы мы могли обладать этим объектом, мы бы успокоились, но если это невозможно, то тогда мы глубоко несчастны. Что же является сутью этого чувства? Желание. Что за последствия этого чувства? - Безумие. Давайте же усвоим причину и предохраним себя от следствия. Причина - желание обладать объектом! Прекрасно, будем стараться этого достичь, но с помощью разума, а не теряя голову. Насладимся же им, когда овладеем, и утешим себя, если нам не удастся им овладеть: тысячи идентичных объектов, а часто и много лучших, существуют, чтобы ублажить нас и успокоить наше самолюбие все мужчины, все женщины подобны друг другу, и ни одна любовь не устоит перед доводами разума. Это великий обман и глупость, это опьянение, ввергающее нас в такое состояние, что мы лишаемся зрения и не можем существовать без объекта нашего безумного обожания! Разве это жизнь?
Разве это не добровольная изоляция от всех сладостей жизни? Разве это не желание отдаться жгучей лихорадке, которая поедает, поглощает нас, желание, дающее нам лишь метафизические радости, которые так напоминают сумасшествие? Если бы мы всегда продолжали любить этот объект восхищения, если бы мы никогда не покинули его, это было бы весьма странным действием, но хотя бы простительным. Однако, разве бывает такое? Найдётся ли множество примеров таких неумирающих связей, союзов, которые никогда не распадаются и не разрушаются? Несколько месяцев обожания - и охлаждение заставляет объект принять нормальные размеры и формы, и мы краснеем от мысли, что расточали фимиам на таком алтаре, и часто нас охватывает недоумение, что же нас так прельстило.
О сладострастные девушки! Отдавайте нам ваши тела столько, сколько пожелаете. Ебитесь, развлекайтесь - это самое главное, но старательно избегайте любви. В ней нет ничего хорошего, кроме физиологии, говаривал Бюффон, и, как всякий истинный философ, он основывал свои заключения на понимании Природы. Повторяю: забавляйтесь, но не любите и, тем более, не стремитесь, чтобы любили вас. К чему истощать себя в сетованиях, исходить слезами, унижаться тайными подглядываниями, влюблёнными взглядами, любовными письмами? - ебитесь, и почаще меняйте своих ёбарей! Это надёжное средство против порабощения вас каким-либо одним человеком. Ведь результатом постоянной любви, привязывающей вас к нему, будет то, что вы не сможете отдаться кому-нибудь другому, а это жестокий эгоизм, который погубит ваши наслаждения. Женщина не создана для единственного мужчины, Природа предназначила её для всех мужчин. Повинуясь этому вещему зову, женщины должны спокойно отдаваться всякому, кто их пожелает. Шлюхи всегда, возлюбленные - никогда, они должны тщательно избегать любви, боготворить наслаждение, и тогда их путь будет устлан розами, и нам они будут дарить только цветы. Спросите, Эжени, у очаровательной женщины, которая великодушно снизошла заняться вашим образованием, спросите её, как надо поступать с мужчиной, когда им насладишься. (Понизив голос, чтобы не услышал Огюстэн.)
Спросите её, шевельнёт ли она пальцем, чтобы сохранить этого Огюстэна, который сегодня приносит ей столько наслаждений. Если бы кто-то захотел похитить его, она бы завела другого и забыла бы думать об этом, но вскоре заскучав с новым, она сама пожертвует его кому-нибудь месяца через два, коль это посулит новые наслаждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23