Люди вдруг поняли, что Фолдер реально существует, что есть такие, как он, которые страдают от неизбывного одиночества, и это постепенно сводит их с ума. «Я не спал почти всю ночь, размышляя о том бедном юноше в одиночке, который рисует пальцем на стенах», – писал ему Джон Мейзфилд. «Я считаю, это прекрасно, что Вы так детально изучаете отвратительные стороны нашей жизни. Дай бог, чтобы у меня была Ваша зоркость, Ваша ненависть и Ваша правда».Но пресса не знала, как реагировать на пьесу: «Таймс» называла Голсуорси «трагическим писателем» со «страстным желанием покончить с тем, что, по его мнению, лежит в основе зла». «Дейли Мейл» считала реализм его пьесы «отвратительным и ошеломляющим». По мнению Голсуорси, «Глазго Геральд» (пьесу поставили одновременно в Лондоне и Глазго) отнеслась к его работе с большим пониманием. Газета сделала вывод, что «у пьесы есть своя цель... Но, помимо ее социального звучания, «Правосудие» представляет собой шедевр драматургии, и его строгая красота вызывает у нас чувства жалости и ужаса одновременно».Постановка «Правосудия» вызвала огромный общественный резонанс. На Уинстона Черчилля пьеса произвела настолько сильное впечатление, что он немедленно предпринял шаги в области тюремной реформы, включающей в себя и сокращение сроков одиночного заключения. Голсуорси с полным основанием мог написать Гилберту Мюррею о своей вере в то, что его статьи и пьеса «Правосудие» помогут «уменьшить сроки одиночного заключения на 1000 месяцев ежегодно». На что Мюррей ответил: «Это очень хороший результат, по-настоящему большое достижение. Разве реальная жизнь не кажется ужасной штукой по сравнению с искусством, если их сопоставить? Я хочу сказать: насколько благороднее спасти множество мужчин и женщин от двухмесячного одиночного заключения, чем вызвать восторг у горстки пресыщенных зрителей!»В этом Голсуорси как раз не был уверен. Он не мог не признать, что в некотором смысле был разочарован приемом «Правосудия». В своей записной книжке он отметил, что практический эффект от постановки пьесы превзошел все его ожидания, но он «во многом заслонил собой художественную концепцию пьесы». Эдди Марш, друг и биограф Руперта Брука Брук Руперт (1887–1915) – английский поэт, литературовед, принадлежал к группе поэтов-георгианцев. В 1914 г. ушел добровольцем на войну. Известность ему принес поэтический цикл "1914 и другие стихи" (1915). Стихи Брука отличает романтическая приподнятость, риторичность.
, присутствовавший на приеме, который дала мать Уинстона Черчилля, чтобы сблизить своего сына с Голсуорси, задал драматургу прямой вопрос:«Если бы с небес спустился архангел Гавриил и поставил вас перед выбором: хотите ли вы, чтобы пьеса вызвала тюремную реформу и вскоре была забыта или же чтобы она не имела практического результата, но через сто лет стала классикой, что бы вы предпочли?» Голсуорси ответил не сразу, а его сосед по столу, который видел в нем больше филантропа, чем художника, особенно в тот момент, был потрясен искренностью, с которой Голсуорси выбрал второй вариант.Мы благодарны Эдди Маршу, задавшему подобный вопрос, и его биографу, зафиксировавшему это. Нас должен был удивить ответ Голсуорси и поразить его прямота. Но был ли он искренен, или за этим ответом скрывалась его обычная застенчивость? Знал ли он сам себя?Для Голсуорси всегда было неразрешимой проблемой достигнуть гармонии между гуманистом и художником; в решении этой задачи в собственных произведениях он был абсолютно беспомощен. Он прекрасно различал эту грань в работах других писателей, например Толстого, который никогда не проигрывал «в войне между художником и моралистом, тщательно взвешивал каждый из этих компонентов и составлял единое целое». И в то же время для него самого это была мучительная проблема. «Что касается моих пьес: не стоит забывать, что я не реформатор, а художник, творец, который – совершенно искренне – придумывает свои книги на основании увиденного и пережитого. Социологический фактор появляется в моих пьесах оттого, что я не отрываю созданное мной от реальной жизни...»Он был отягощен своим общественным самосознанием: социальное неравенство и несправедливость лежали на нем таким тяжким грузом, будто он нес за них персональную ответственность; его пожертвования возрастали по мере роста его заработков, однако их все равно не хватало, чтобы смягчить боль и чувство вины, которые он постоянно ощущал. В политической сфере он не занимал определенной позиции: «Я не принадлежу ни к одной из политических партий – ни к тори, ни к либералам, ни к социалистам – и предпочитаю быть свободным в своих суждениях». Голсуорси считал, что принадлежность к какой-нибудь партии не поможет ему решить стоящие перед ним проблемы, но он предвидел и приветствовал социальную революцию, которая, по его мнению, была неизбежной, и которую общество впоследствии предало счастливому забвению. Он был «уверен, что через тридцать – сорок лет вся политическая жизнь в этой стране сведется к открытой борьбе «имущих» и «неимущих»», – так писал он Гилберту Мюррею.Столь сильные чувства не могли не найти отражение в произведениях писателя, более того, они становились главной темой его пьес и романов. Можно пойти дальше, утверждая, что по мере угасания его общественного пафоса книги Голсуорси становились все слабее. В его последних романах огонь погас совсем; как и Уилфрид Дезерт, герой его романа «Пустыня в цвету», написанного за два года до кончины, писатель обнаруживает, что заменить угасший огонь нечем. Глава 20МАНАТОН И «БРАТСТВО» Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя свободным и духовно, и физически.К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых впечатлений.Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта, по двору носились собаки, гуляли цыплята, там стояли повозки и другое имущество хозяев. Но Голсуорси и их гости всего этого не видели. Когда они приезжали в Манатон, экипажи подвозили их прямо к парадному крыльцу; здесь везде были разбиты цветочные клумбы, подступавшие к веранде и застекленным дверям, украшавшим фасад дома. Эта его часть, принадлежавшая Голсуорси, была очень элегантной; трудно было даже представить себе, что здесь же, с тыльной стороны здания, вовсю бурлит деревенская жизнь.Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам такую радость».Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – от частных обедов до общественных мероприятий.Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события: рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные «скачки»: возвращение домой, ванна, чай, письма, и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой – так сказать, не созидательной».Они вели самый простой образ жизни, особенно если учесть, что автомобиль в начале века был большой редкостью. Голсуорси и их гости поездом добирались до Ньютон-Эббота или Бови-Трейси, где их встречала крестьянская повозка или тележка, запряженная собакой; затем они с багажом ехали к ферме по узкой тенистой дороге. В доме не было удобств в их современном понятии: электрического освещения – только масляные светильники и свечи, – уборной и ванной комнат. Мылись они в сидячей ванне, которая ставилась перед зажженным камином, воду для нее носили снизу из кухни. Из-за всего этого они находились в большой зависимости от любезности местных жителей. Супруги Голсуорси гуляли, катались верхом и принимали участие в жизни деревенской общины. Вскоре после их приезда Джон организовал «Стрельбище Манатона», «что вызвало восторг у местной молодежи (мужчин)», – сообщает Ада. Они держали собственных лошадей – Пегги, любимую кобылу Джона, и Скипа, купленного для Ады и гостей. У них было много собак, и количество их постоянно увеличивалось. Они очень нуждались в общении и радовались, когда к ним приезжали гости; чаще всех у них бывал Ральф Моттрэм и родственники Джона. И, конечно, их друзья-литераторы, и среди них Эдвард Гарнет, который спас Криса от гадюки: «именно Эдвард Г. отфутболил Криса от змеи, как мяч... Мне ужасно интересно, как часто приходилось ему подбрасывать ногами собак – настолько ловко это у него получилось». Однажды осенью они отправились в небольшой поход с супругами Баркерами; те «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально «играет» на пианоле (!). Я слышала в его «исполнении» две токкаты Баха, и должна признаться – никогда не слыхала ничего подобного».Но, гостил ли у них кто-нибудь или они оставались одни, жизнь в Манатоне давала Голсуорси возможность трудиться постоянно – что ему редко удавалось где-нибудь еще. Той весной он работал над романом «Братство». «Это странная книга, – писал он Гарнету. – Более личная, чем любое другое мое произведение. Этим я хочу сказать, что в ней меньше литературной техники , меньше истории, но больше жизни».Это действительно очень личная книга: пожалуй, ни один из героев романов Голсуорси не наделен таким количеством автобиографических черт, как Хилери Даллисон. Как и его создатель, Хилери Даллисон – писатель, человек со средствами и примерно тех же лет, что и Голсуорси к тому времени: ему сорок два года. Но важнее этого внешнего сходства является его озабоченность чужими бедами: «В какой мере обязан человек отождествлять себя с другими людьми, особенно людьми слабыми, в какой мере имеет он право изолироваться от всех, держаться integer vitae Здесь: в стороне от жизни (лат.).
?»Проблемы Хилери – это проблемы самого Голсуорси. В заметках по поводу романа Голсуорси раскрывает суть характера Хилери:«В образе Хилери показано, каким роком тяготеет над ним его «сверхутонченность», каким бедствием для него она является....Особенность английской системы воспитания и образования заключается в том, что, получив хороший исходный материал, она формировала существо настолько подавленное, застенчивое, сдержанное и гипертрофированно-чувствительное, что, когда жизнь заставляет его столкнуться с неприкрытой человеческой плотью и кровью (а это случается в «самых добропорядочных семьях»), его просто парализует... Его трагедия состоит в его сверхчувствительности, и это настоящая трагедия».Главная тема романа была отражена в его первоначальном названии – «Тени». «Тенями» культурных, обеспеченных Даллисонов являются бедняки, живущие в трущобах на Ноттинг-Хилл-гейт – в районе, расположенном в непосредственной близости от фешенебельного района Кемпден-Хилл, где жили оба брата Даллисоны с семьями – Хилери и Стивен – и одно время жил сам Голсуорси. Через семью Хьюзов жизнь всех героев романа переплетается в один тесный клубок. Миссис Хьюз «помогает» жене Стивена Сесили; вместе с Хьюзами живет «маленькая натурщица», которая начинает позировать жене Хилери, художнице Бьянке. Ее крайняя нищета вызывает у Хилери сочувствие и заинтересованность в ее судьбе, и он покупает девушке комплект новой одежды, вплоть до нижнего белья, чем вызывает естественные подозрения у своей семьи, а также ревность у подвыпившего мистера Хьюза.Покой этих высокообразованных буржуа, которые умом признают существование социального неравенства, но не хотят принимать все это близко к сердцу, нарушают юные Мартин и Тайми, которые с присущей их возрасту наивностью пытаются заняться этими проблемами, и пожилой философ Сильванус Стоун, работающий над «Книгой о всемирном братстве». («Я отношусь к нему с любовью, – отмечает Голсуорси. – Он похож на пророка, который плачет, как «пеликан в пустыне», и питается акридами и диким медом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
, присутствовавший на приеме, который дала мать Уинстона Черчилля, чтобы сблизить своего сына с Голсуорси, задал драматургу прямой вопрос:«Если бы с небес спустился архангел Гавриил и поставил вас перед выбором: хотите ли вы, чтобы пьеса вызвала тюремную реформу и вскоре была забыта или же чтобы она не имела практического результата, но через сто лет стала классикой, что бы вы предпочли?» Голсуорси ответил не сразу, а его сосед по столу, который видел в нем больше филантропа, чем художника, особенно в тот момент, был потрясен искренностью, с которой Голсуорси выбрал второй вариант.Мы благодарны Эдди Маршу, задавшему подобный вопрос, и его биографу, зафиксировавшему это. Нас должен был удивить ответ Голсуорси и поразить его прямота. Но был ли он искренен, или за этим ответом скрывалась его обычная застенчивость? Знал ли он сам себя?Для Голсуорси всегда было неразрешимой проблемой достигнуть гармонии между гуманистом и художником; в решении этой задачи в собственных произведениях он был абсолютно беспомощен. Он прекрасно различал эту грань в работах других писателей, например Толстого, который никогда не проигрывал «в войне между художником и моралистом, тщательно взвешивал каждый из этих компонентов и составлял единое целое». И в то же время для него самого это была мучительная проблема. «Что касается моих пьес: не стоит забывать, что я не реформатор, а художник, творец, который – совершенно искренне – придумывает свои книги на основании увиденного и пережитого. Социологический фактор появляется в моих пьесах оттого, что я не отрываю созданное мной от реальной жизни...»Он был отягощен своим общественным самосознанием: социальное неравенство и несправедливость лежали на нем таким тяжким грузом, будто он нес за них персональную ответственность; его пожертвования возрастали по мере роста его заработков, однако их все равно не хватало, чтобы смягчить боль и чувство вины, которые он постоянно ощущал. В политической сфере он не занимал определенной позиции: «Я не принадлежу ни к одной из политических партий – ни к тори, ни к либералам, ни к социалистам – и предпочитаю быть свободным в своих суждениях». Голсуорси считал, что принадлежность к какой-нибудь партии не поможет ему решить стоящие перед ним проблемы, но он предвидел и приветствовал социальную революцию, которая, по его мнению, была неизбежной, и которую общество впоследствии предало счастливому забвению. Он был «уверен, что через тридцать – сорок лет вся политическая жизнь в этой стране сведется к открытой борьбе «имущих» и «неимущих»», – так писал он Гилберту Мюррею.Столь сильные чувства не могли не найти отражение в произведениях писателя, более того, они становились главной темой его пьес и романов. Можно пойти дальше, утверждая, что по мере угасания его общественного пафоса книги Голсуорси становились все слабее. В его последних романах огонь погас совсем; как и Уилфрид Дезерт, герой его романа «Пустыня в цвету», написанного за два года до кончины, писатель обнаруживает, что заменить угасший огонь нечем. Глава 20МАНАТОН И «БРАТСТВО» Самым счастливым местом для Голсуорси, безусловно, стал Уингстон, деревенский дом в Манатоне, что в Девоне, описанный в рассказе «Лютик и ночь», «прелестный уголок», расположенный в самом центре местности, из которой вышел его род. Уингстон был для него убежищем от бурной лондонской жизни; здесь он обретал покой и возможность размышлять и писать; его окружали поля, где Голсуорси мог гулять и кататься верхом; и, что самое главное, здесь он избавлялся от клаустрофобии, которая мучила его в городе. В Манатоне он чувствовал себя свободным и духовно, и физически.К несчастью, Ада не разделяла его любви к Уингстону. Она испытывала к нему некую сентиментальную привязанность – ведь сюда они приехали с Джоном на Рождество после смерти его отца, чтобы побыть вместе в первые дни их свободы, – но ее не устраивали ни его удаленность, ни климат. Условия жизни в Манатоне в те времена были достаточно примитивными, Аде не хватало городских удобств и развлечений; она здесь часто болела и скучала. Ей не терпелось вернуться в Лондон или отправиться за границу в поисках солнечного тепла и новых впечатлений.Манатон – небольшая деревушка на границе с Дартмуром, расположившаяся между Мортонхемпстедом и Бови-Трейси; в ней насчитывалось всего несколько домов, деревенская почта, лавка и характерный для тех времен трактирчик. Уингстон находился на окраине деревни, к нему вела узкая, обсаженная деревьями дорога, заканчивавшаяся у черного хода на заднем дворе; кухонная дверь была всегда открыта, через нее туда-сюда бегали дети хозяина, мистера Эндакотта, по двору носились собаки, гуляли цыплята, там стояли повозки и другое имущество хозяев. Но Голсуорси и их гости всего этого не видели. Когда они приезжали в Манатон, экипажи подвозили их прямо к парадному крыльцу; здесь везде были разбиты цветочные клумбы, подступавшие к веранде и застекленным дверям, украшавшим фасад дома. Эта его часть, принадлежавшая Голсуорси, была очень элегантной; трудно было даже представить себе, что здесь же, с тыльной стороны здания, вовсю бурлит деревенская жизнь.Голсуорси несколько раз приезжали в Уингстон в качестве «платных гостей» мистера Эндакотта и его жены, а теперь, начиная с весны 1908 года, они арендовали парадные комнаты дома, в то время как в остальной его части проживала хозяйская семья. Во время пребывания Голсуорси и их гостей миссис Эндакотт ухаживала за ними, а ее муж присматривал за их лошадьми.Внутреннее убранство дома описано Р. X. Моттрэмом; Голсуорси занимали две парадные комнаты с окнами на юг, выходившие на длинную веранду; одна из комнат служила столовой и одновременно кабинетом, где работал Джон; вторая была гостиной, где стояло новое пианино Ады – «маленький «Бехштейн», «опробованный» в Мортоне, а затем весной аккуратно доставленный сюда на телеге». Музыка была единственным ее утешением – «Джек пишет, я же бездельничаю, или печатаю, или пытаюсь играть на моем милом маленьком «Бехштейне», который доставляет нам такую радость».Судя по записям Ады, они приехали в Уингстон в начале апреля и провели там около трех месяцев, вернувшись в Лондон 20 июня. Для Голсуорси это был большой промежуток времени, когда он мог без перерыва работать над новым романом, получившим сначала название «Тени», но позже переименованным в «Братство». «Я слишком поглощен работой, чтобы писать еще и письма, – оправдывается он перед Эдвардом Гарнетом, которому долго не писал. – Но нам все же удалось насладиться весной и окрестными лугами. А в солнечные дни здесь просто великолепно».Ада была менее довольна их жизнью. В апреле она с завистью думает об отдыхе Моттрэмов на Луаре – «хочу шепнуть Вам на ушко, что для меня это совершенно не отдых – ведение домашнего хозяйства, все эти люди, заказы ужасных продуктов в местных лавках – совсем не отдых – тс-с-с!» В июне она радуется предстоящему отъезду в Лондон: «С меня довольно деревенской жизни, надоели этот уют и новизна ощущений и этот густой девонширский воздух, даже когда он хороший, что, впрочем, бывает нечасто... В субботу у нас был настоящий ураган, а в воскресенье рано утром к нам забрела овца и такое натворила! Хочу в свой маленький садик на Аддисон-роуд, где за всем можно уследить, да и уследить нужно за малым».Немного печально, что Джону и Аде нужны были в жизни столь разные вещи: Ада была очень утонченной женщиной в своих вкусах, разговорах, манере одеваться; она блистала в атмосфере жизни высшего лондонского света. Ей нравилось все, что она могла там получить, – концерты, театры и более всего – само светское общество. Ведь чем знаменитее становился Джон, тем чаще их повсюду приглашали – от частных обедов до общественных мероприятий.Все, кто знал Аду, подтверждают, что в деревне она скучала, а иногда чувствовала себя и просто несчастной. Тем не менее через много лет после того, как они перестали ездить в Манатон, будучи уже вдовой, она с чувством ностальгии вспоминала его в своих мемуарах «Через горы и дальше». Возможно, время стерло из ее памяти суровый местный климат и скуку, в которой она признавалась в письмах Ральфу Моттрэму.«В Дартмуре у нас почти не было развлечений, и эти периоды покоя и свободы, нарушаемые лишь приездом тех гостей, которых не смущали бытовые неудобства, были очень по душе писателю. Длительные пешие прогулки и прогулки верхом, пение птиц, звуки, доносящиеся с фермы, живописная смена времен года и сопутствующие им события: рождение ягнят, стрижка овец, сенокос, сбор урожая, изготовление сидра, молотьба – все эти простые занятия максимально приближали человека к земле и поэтому были для нас особенно ценными. Случайные крикетные матчи, конные состязания, спортивные игры, концерты местных талантов вносили в нашу жизнь большее оживление, чем можно было предположить. Обычно распорядок нашего летнего дня был следующим: до обеда он писал, я копалась в саду. Затем примерно часовая конная прогулка, после чего мы выбирали подходящее место, привязывали лошадей и обедали по-спартански. Затем более серьезные «скачки»: возвращение домой, ванна, чай, письма, и прочие разнообразные обязанности и маленькие удовольствия – ужин, для меня – занятия музыкой, пока он правил гранки, читал или занимался второстепенной литературной работой – так сказать, не созидательной».Они вели самый простой образ жизни, особенно если учесть, что автомобиль в начале века был большой редкостью. Голсуорси и их гости поездом добирались до Ньютон-Эббота или Бови-Трейси, где их встречала крестьянская повозка или тележка, запряженная собакой; затем они с багажом ехали к ферме по узкой тенистой дороге. В доме не было удобств в их современном понятии: электрического освещения – только масляные светильники и свечи, – уборной и ванной комнат. Мылись они в сидячей ванне, которая ставилась перед зажженным камином, воду для нее носили снизу из кухни. Из-за всего этого они находились в большой зависимости от любезности местных жителей. Супруги Голсуорси гуляли, катались верхом и принимали участие в жизни деревенской общины. Вскоре после их приезда Джон организовал «Стрельбище Манатона», «что вызвало восторг у местной молодежи (мужчин)», – сообщает Ада. Они держали собственных лошадей – Пегги, любимую кобылу Джона, и Скипа, купленного для Ады и гостей. У них было много собак, и количество их постоянно увеличивалось. Они очень нуждались в общении и радовались, когда к ним приезжали гости; чаще всех у них бывал Ральф Моттрэм и родственники Джона. И, конечно, их друзья-литераторы, и среди них Эдвард Гарнет, который спас Криса от гадюки: «именно Эдвард Г. отфутболил Криса от змеи, как мяч... Мне ужасно интересно, как часто приходилось ему подбрасывать ногами собак – настолько ловко это у него получилось». Однажды осенью они отправились в небольшой поход с супругами Баркерами; те «оказались великолепными спутниками; он был неистощим на анекдоты, всевозможные выдумки, веселые рассказы и так далее. К тому же он гениально «играет» на пианоле (!). Я слышала в его «исполнении» две токкаты Баха, и должна признаться – никогда не слыхала ничего подобного».Но, гостил ли у них кто-нибудь или они оставались одни, жизнь в Манатоне давала Голсуорси возможность трудиться постоянно – что ему редко удавалось где-нибудь еще. Той весной он работал над романом «Братство». «Это странная книга, – писал он Гарнету. – Более личная, чем любое другое мое произведение. Этим я хочу сказать, что в ней меньше литературной техники , меньше истории, но больше жизни».Это действительно очень личная книга: пожалуй, ни один из героев романов Голсуорси не наделен таким количеством автобиографических черт, как Хилери Даллисон. Как и его создатель, Хилери Даллисон – писатель, человек со средствами и примерно тех же лет, что и Голсуорси к тому времени: ему сорок два года. Но важнее этого внешнего сходства является его озабоченность чужими бедами: «В какой мере обязан человек отождествлять себя с другими людьми, особенно людьми слабыми, в какой мере имеет он право изолироваться от всех, держаться integer vitae Здесь: в стороне от жизни (лат.).
?»Проблемы Хилери – это проблемы самого Голсуорси. В заметках по поводу романа Голсуорси раскрывает суть характера Хилери:«В образе Хилери показано, каким роком тяготеет над ним его «сверхутонченность», каким бедствием для него она является....Особенность английской системы воспитания и образования заключается в том, что, получив хороший исходный материал, она формировала существо настолько подавленное, застенчивое, сдержанное и гипертрофированно-чувствительное, что, когда жизнь заставляет его столкнуться с неприкрытой человеческой плотью и кровью (а это случается в «самых добропорядочных семьях»), его просто парализует... Его трагедия состоит в его сверхчувствительности, и это настоящая трагедия».Главная тема романа была отражена в его первоначальном названии – «Тени». «Тенями» культурных, обеспеченных Даллисонов являются бедняки, живущие в трущобах на Ноттинг-Хилл-гейт – в районе, расположенном в непосредственной близости от фешенебельного района Кемпден-Хилл, где жили оба брата Даллисоны с семьями – Хилери и Стивен – и одно время жил сам Голсуорси. Через семью Хьюзов жизнь всех героев романа переплетается в один тесный клубок. Миссис Хьюз «помогает» жене Стивена Сесили; вместе с Хьюзами живет «маленькая натурщица», которая начинает позировать жене Хилери, художнице Бьянке. Ее крайняя нищета вызывает у Хилери сочувствие и заинтересованность в ее судьбе, и он покупает девушке комплект новой одежды, вплоть до нижнего белья, чем вызывает естественные подозрения у своей семьи, а также ревность у подвыпившего мистера Хьюза.Покой этих высокообразованных буржуа, которые умом признают существование социального неравенства, но не хотят принимать все это близко к сердцу, нарушают юные Мартин и Тайми, которые с присущей их возрасту наивностью пытаются заняться этими проблемами, и пожилой философ Сильванус Стоун, работающий над «Книгой о всемирном братстве». («Я отношусь к нему с любовью, – отмечает Голсуорси. – Он похож на пророка, который плачет, как «пеликан в пустыне», и питается акридами и диким медом».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39