Если моему сыну случитс
я встретить Тенардье, пусть он сделает для него все, что может».
Отнюдь не из благоговения к памяти отца, а лишь из смутного чувства почте
ния к смерти, всегда столь властного над сердцем человека, Мариус взял и с
прятал записку.
Из имущества полковника ничего не сохранилось. Жильнорман распорядилс
я продать старьевщику его шпагу и мундир. Соседи разграбили сад и растащ
или редкие цветы. Остальные растения одичали, заглохли и погибли.
Мариус провел в Верноне двое суток. После похорон он вернулся в Париж и за
сел за учебники, не вспоминая об отце, словно отец и не жил на свете. Через д
ва дня полковника похоронили, а через три забыли.
Мариус носил на шляпе креп. Вот и все.
Глава пятая.
Чтобы стать революционером, иногда полезно ходить к обедне
У Мариуса осталась от детства привычка к религии. Как-то в воскресенье, от
правившись к обедне в церковь Сен Ч Сюльпис, он прошел в придел Пресвято
й девы, куда ребенком водила его тетка. В тот день он был рассеяннее и мечт
ательнее, чем обычно; остановившись за колонной, он машинально стал на ко
лени на обитую утрехтским бархатом скамейку с надписью на спинке: «Госпо
дин Мабеф, церковный староста». Служба только началась, как вдруг незнак
омый старик со словами: «Это мое место, сударь» Ч подошел к Мариусу.
Мариус поспешил подняться, и старик занял свою скамейку.
По окончании обедни Мариус в раздумье остановился в нескольких шагах от
скамейки. Старик снова приблизился к нему.
Ч Извините, сударь, я уже побеспокоил вас и вот беспокою опять, Ч сказал
он. Ч Но вы, по всей вероятности, сочли меня нехорошим человеком. Мне нужн
о объясниться с вами.
Ч Это совершенно излишне, сударь, Ч ответил Мариус.
Ч Нет, нет, Ч возразил старик, Ч я не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали.
Видите ли, я очень дорожу этим местом. Отсюда и обедня кажется мне лучше. В
ы спросите, почему? Извольте, я вам расскажу. На этом самом месте в течение
десяти лет я наблюдал одного благородного, но несчастного отца, который,
будучи по семейным обстоятельствам лишен иной возможности и иного спос
оба видеть свое дитя, исправно приходил сюда раз в два-три месяца. Он прих
одил, когда, как ему было известно, сына приводили к обедне. Ребенок и не по
дозревал, что здесь его отец. Возможно, он, глупенький, и не знал, что у него
есть отец. А отец прятался за колонну, чтобы его не видели. Он смотрел на св
ое дитя и плакал. Он обожал малютку, бедняга! Мне это было ясно. Это место ст
ало для меня как бы священным, и у меня вошло в привычку сидеть именно здес
ь во время обедни. Я предпочитаю мою скамью скамьям причта, а занимать их м
ог бы по праву как церковный староста. Я даже знал немного этого несчастн
ого человека. У него был тесть, богатая тетка Ч словом, какая-то родня, гро
зившая лишить ребенка наследства, если отец будет видеться с ним. Он прин
ес себя в жертву ради того, чтобы сын стал впоследствии богат и счастлив. Е
го разлучили с ним из-за политических убеждений. Разумеется, я уважаю пол
итические убеждения, но есть люди, не знающие ни в чем меры. Господи помилу
й! Ведь нельзя же считать человека чудовищем только потому, что он дрался
под Ватерлоо! За это не разлучают ребенка с отцом. При Бонапарте он дослуж
ился до полковника. А теперь как будто уже и умер. Он жил в Верноне, Ч там у
меня брат священник, Ч звали его не то Понмари… не то Монперси… у него бы
л, как сейчас вижу, огромный шрам от удара саблей.
Ч Понмерси? Ч произнес Мариус, бледнея.
Ч Да, да. Понмерси. А разве вы его знали?
Ч Это мой отец, сударь, Ч ответил Мариус.
Престарелый церковный староста всплеснул руками.
Ч Так вы тот мальчик! Ч воскликнул он. Ч Да, конечно, ведь теперь он долж
ен быть уже взрослым мужчиной. Ну, бедное мое дитя, вы можете смело сказать
, что у вас был горячо любящий отец!
Мариус взял старика под руку и проводил до дома. На следующий день он сказ
ал Жильнорману:
Ч Мы с друзьями собираемся на охоту. Можно мне съездить на три дня?
Ч Хоть на четыре! Ч ответил дед. Ч Поезжай, развлекись.
И, подмигнув, шепнул дочери:
Ч Какая-нибудь интрижка!
Глава шестая.
К чему может привести встреча с церковным старостой
Куда ездил Мариус, станет ясно дальше.
Мариус отсутствовал три дня; по возвращении в Париж он отправился в библ
иотеку юридического факультета и потребовал комплект Монитера.
Он прочитал от корки до корки весь Монитер, все исторические сочинения о
Республике и Империи, Мемориал святой Елены, воспоминания, дневники, бюл
летени, воззвания, Ч он проглотил все. Встретив впервые имя отца на стран
ицах бюллетеней великой армии, он целую неделю потом был как в лихорадке.
Он побывал у генералов, под начальством которых служил Жорж Понмерси, в т
ом числе у графа Г. Церковный староста Мабеф, которого он посетил вторичн
о, описал ему образ жизни полковника, не имевшего ничего, кроме пенсии, рас
сказал ему о его цветах и уединении в Верноне. Так Мариусу удалось узнать
до конца этого редкостного, возвышенной и кроткой души человека, это соч
етание льва и ягненка, каким был его отец.
Между тем, погруженный в свои изыскания, поглощавшие его время и мысли, он
почти перестал видеться с Жильнорманами. В положенные часы он появлялся
к столу, а потом его было не сыскать. Тетка ворчала, а дедушка Жильнорман п
осмеивался: «Эге Ч ге! Пришла пора девчонок!» Иногда старик прибавлял: «Я
-то думал, черт побери, что это интрижка, а это, кажется, настоящая страсть».
Это и в самом деле была настоящая страсть. Мариус начинал боготворить от
ца.
Во взглядах его также совершался переворот. Переворот этот имел множест
во последовательно сменявшихся фазисов. Поскольку описываемое нами яв
ляется историей многих умов нашего времени, мы считаем небесполезным пе
речислить и шаг за шагом проследить эти фазисы.
Прошлое, в которое он заглянул, ошеломило его.
Он был прежде всего ослеплен им.
До тех пор Республика, Империя были для него лишь отвратительными словам
и. Республика Ч гильотиной, встающей из полутьмы. Империя Ч саблею в ноч
и. Бросив туда взгляд, он с беспредельным изумлением, смешанным со страхо
м и радостью, увидел там, где ожидал найти лишь хаос и мрак, сверкающие зве
зды Ч Мирабо, Верньо, Сен-Жюста, Робеспьера, Камилла Демулена, Дантона и в
осходящее солнце-Наполеона. Он не понимал, что с ним, и пятился назад, ниче
го не видя, ослепленный блеском. Когда первое чувство удивления прошло, о
н, понемногу привыкнув к столь яркому свету, стал воспринимать описываем
ые события, не чувствуя головокружения, и рассматривать действующих лиц
без содрогания; Революция, Империя отчетливо предстали теперь перед его
умственным взором. Обе эти группы событий, вместе с людьми, которые в них у
частвовали, свелись для него к двум фактам величайшего значения: Республ
ика Ч к суверенитету прав гражданина, возвращенных народу; Империя Ч к
суверенитету французской мысли, установленному в Европе. Он увидел за Ре
волюцией великий образ народа, за Империей Ч великий образ Франции. И он
признал в душе, что все это прекрасно.
Мы не считаем нужным перечислять здесь все, что при этом первом, слишком о
бщем суждении ускользнуло от ослепленного взора Мариуса. Мы хотим показ
ать лишь ход развития его мысли. Все сразу не дается. Сделав эту оговорку,
относящуюся как к сказанному выше, так и к тому, что последует ниже, продол
жим наш рассказ.
Мариус убедился, что до сих пор он так же плохо понимал свою родину, как и о
тца. Он не знал ни той, ни другого, добровольно опустив на глаза темную зав
есу. Теперь он прозрел и испытывал два чувства: восхищение и обожание.
Его мучили сожаления и раскаяние, и он с горестной безнадежностью думал
о том, что только могиле можно передать ныне все то, что переполняло его ду
шу. Ах, если бы отец был еще жив, если бы он не лишился его, если бы господь по
своему милосердию и благости не дозволил отцу умереть, как бы он бросилс
я, как бы кинулся к нему, как бы крикнул: «Отец, я здесь! Это я! У нас с тобой в г
руди бьется одно сердце! Я твой сын!» Как горячо обнял бы он его побелевшую
голову, сколько слез пролил бы на его седины! Как любовался бы шрамом на е
го лице, как жал бы ему руки, как поклонялся бы его одеждам, лобызал бы его с
топы! Ах, почему отец скончался так рано, до срока, не дождавшись ни правос
удия, ни любви сына! Грудь Мариуса непрестанно теснили рыдания, сердце по
минутно твердило: «Увы!» Он становился Ч и теперь уже по-настоящему Ч вс
е серьезнее и строже, все тверже в своих убеждениях и взглядах. Ум его, оза
ряемый лучами истины, поминутно обогащался. В Мариусе происходил процес
с внутреннего роста. Он чувствовал, что возмужал благодаря двум сделанны
м открытиям: он нашел отца и родину.
Теперь все раскрывалось перед ним, как если бы он владел ключом. Он находи
л объяснения тому, что ранее ненавидел; постигал то, что ранее презирал. От
ныне ему стало ясно провиденциальное значение Ч божественное и челове
ческое Ч великих событий, проклинать которые его учили, и великих людей,
в ненависти к которым его воспитали. Едва успев отказаться от своих преж
них воззрений, он считал их уже устаревшими и, вспоминая о них, то возмущал
ся, то посмеивался.
От оправдания отца он, естественно, перешел к оправданию Наполеона.
Надо заметить, что последнее далось ему нелегко.
С раннего детства его пичкали суждениями о Бонапарте, которых придержив
алась партия 1814 года. А все предрассудки, интересы и инстинкты Реставраци
и стремились исказить образ Наполеона. Наполеон вселял этой партии еще б
ольший ужас, чем Робеспьер. Она довольно ловко воспользовалась усталост
ью нации и ненавистью матерей. Бонапарта она превратила в почти сказочно
е чудовище. Чтобы сильнее поразить воображение народа, в котором, как мы у
же отмечали, было много ребяческого, партия 1814 года показывала Бонапарта
под всевозможными страшными масками, от Тиберия до нелепого пугала, начи
ная с тех, что нагоняют страх, сохраняя все же величественность, и кончая т
еми, что вызывают смех. Итак, говоря о Бонапарте, каждый был волен рыдать и
ли хохотать, лишь бы только в основе лежала ненависть. Никаких иных мысле
й по поводу «этого человека», как было принято его называть, никогда и не п
риходило в голову Мариусу. Он утверждался в них благодаря упорству, свой
ственному его натуре. В нем сидел ненавидящий Наполеона маленький упрям
ец.
Однако чтение исторических книг, а в особенности знакомство с историчес
кими событиями по документам и материалам, мало-помалу разорвали завесу
, скрывавшую Наполеона от Мариуса. Он почувствовал, что перед ним нечто гр
омадное, и заподозрил, что в отношении Бонапарта ошибался не менее, чем в о
тношении всего остального. С каждым днем он все прозревал и прозревал. На
первых порах почти с неохотой, а затем с упоением, словно влекомый неотра
зимыми чарами, начал он медленное восхождение, поднимаясь шаг за шагом, с
перва по темным, далее по слабо освещенным и, наконец, по залитым сияющим с
ветом ступеням энтузиазма.
Как-то ночью он был один в своей комнатке под кровлей. Горела свеча. Он чит
ал, облокотившись на стол у открытого окна. Простиравшаяся перед ним дал
ь навевала мечты, и они смешивались с его думами. Как дивно твое зрелище, н
очь! Слышатся глухие, неведомо откуда доносящиеся звуки, раскаленным уго
льком мерцает Юпитер, в двенадцать раз превышающий по величине земной ша
р; небо черно, звезды сверкают, мир кажется необъятным.
Он читал бюллетени великой армии Ч эти героические строфы, написанные н
а полях битв; имя отца он встречал там время от времени, имя императора Ч
постоянно; вся великая Империя открывалась его взору. Он чувствовал, как
душа его переполняется и вздымается, словно прилив; минутами ему чудилос
ь, будто призрак отца, проносясь мимо как легкое дуновение, что-то шепчет
ему на ухо. Им все сильнее овладевало какое-то странное состояние: ему слы
шались барабаны, пушки, трубы, размеренный шаг батальонов, глухой, отдале
нный кавалерийский галоп. Он подымал глаза к небу и глядел на сиявшие в бе
здонной глубине громады созвездий, потом снова опускал их на книгу, и тут
перед ним вставали беспорядочно движущиеся громады иных образов. Сердц
е его сжималось. Он был в исступлении, он весь дрожал, он задыхался. Вдруг, с
ам не понимая, что с ним и кто им повелевает, он встал, протянул руки в окно и
, устремив взгляд во мрак, в тишину, в туманную бесконечность, в беспредель
ный простор, воскликнул: «Да здравствует император!»
В эту минуту со старым было покончено. Корсиканское чудовище, узурпатор,
тиран, нравственный урод, возлюбленный своих родных сестер, комедиант, б
равший уроки у Тальма, яффский отравитель, тигр, Буонапарте Ч все это исч
езло, уступив место в его уме загадочному, всепоглощающему, ослепительно
му сиянию, в котором на недосягаемой высоте сверкал бледный призрак мрам
орного Цезаря. Для его отца император был лишь любимым полководцем, кото
рым восхищаются н которому со всей преданностью служат. Для Мариуса он п
редставлял собой нечто большее. Он являлся избранным судьбой зодчим гос
ударства французской формации, унаследовавшего от государства римской
формации владычество над миром, мастером чудодейственного разрушения,
продолжателем дела Карла Великого, Людовика XI, Генриха IV, Ришелье, Людовик
а XIV и Комитета общественного спасения. Разумеется, у него были недостатки
, он совершал ошибки, даже преступления, иными словами Ч был человеком, но
царственным в своих ошибках, блистательным в своих недостатках, могущес
твенным в своих преступлениях. Он был избранником, заставившим все народ
ы заговорить о великой нации; больше того Ч олицетворением самой Франци
и; побеждая Европу своим мечом, он побеждал мир своим светом. Для Мариуса Б
онапарт был лучезарным видением, которому суждено, охраняя грядущее, веч
но стоять на страже границ. Он видел в нем деспота, но и диктатора; деспота,
выдвинутого Республикой и явившегося завершением Революции. Подобно т
ому как Иисус был богочеловеком, Наполеон стал для него народочеловеком.
Как всякий неофит, опьяненный новой верой, Мариус стремился приобщиться
к ней Ч и хватал через край. Это было в его натуре. Стоило ему отдаться как
ому-нибудь чувству, и он уже не мог остановиться. Им овладело фанатическо
е увлечение наполеоновским мечом, сочетавшееся с восторженной приверж
енностью наполеоновской идее. Он не замечал, что, восторгаясь гением, зао
дно восторгается и грубой силой, Ч иными словами, создает двойной культ:
божественного и звериного начала. Он допускал много других ошибок. Он пр
инимал все безоговорочно. В поисках истины можно выйти и на ложную дорог
у. Преисполненный безграничного доверия, он соглашался со всем. Осуждая
ли преступления старого режима, оценивая ли славу Наполеона, он, однажды
вступив на новый путь, уже не признавал никаких поправок.
Как бы то ни было, шаг чрезвычайной важности был сделан. Там, где раньше он
видел падение монархии, он увидел возвышение Франции. Угол зрения его из
менился. Теперь то, что казалось закатом, стало восходом. Он повернулся в п
ротивоположную сторону.
Родные Мариуса и не подозревали о совершавшемся в нем перевороте.
Когда же в процессе этой скрытой работы над собой ему удалось, наконец, ок
ончательно сбросить с себя старую бурбонскую и ультраправую оболочку, с
овлечь одежды аристократа, якобита и роялиста и превратиться в революци
онера, демократа и почти республиканца, он отправился к граверу на набер
ежную Орфевр и заказал сотню визитных карточек, на которых стояло: Барон
Мариус Понмерси.
Все это явилось следствием происшедшей в нем перемены, всецело определя
вшейся его тяготением к отцу. Но так как у Мариуса не было знакомых и он не
мог оставлять карточки у портье, он положил их в карман.
Другим естественным результатом этой перемены явилось следующее: чем б
лиже делался Мариусу отец, чем дороже ему становилась память о нем и все, з
а что в течение двадцати пяти лет боролся полковник, тем больше внук отда
лялся от деда. Нрав Жильнормана, как указывалось выше, давно был не по душе
Мариусу. В их отношениях замечался разлад, обычный между серьезными мол
одыми людьми и фривольными стариками. Легкомыслие Жеронта всегда оскор
бляет и раздражает меланхолию Вертера. Пока оба придерживались одинако
вых политических взглядов, это служило для Мариуса своего рода мостом, п
ереброшенным от него к Жильнорману. Стоило мосту рухнуть, как между ними
образовалась пропасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
я встретить Тенардье, пусть он сделает для него все, что может».
Отнюдь не из благоговения к памяти отца, а лишь из смутного чувства почте
ния к смерти, всегда столь властного над сердцем человека, Мариус взял и с
прятал записку.
Из имущества полковника ничего не сохранилось. Жильнорман распорядилс
я продать старьевщику его шпагу и мундир. Соседи разграбили сад и растащ
или редкие цветы. Остальные растения одичали, заглохли и погибли.
Мариус провел в Верноне двое суток. После похорон он вернулся в Париж и за
сел за учебники, не вспоминая об отце, словно отец и не жил на свете. Через д
ва дня полковника похоронили, а через три забыли.
Мариус носил на шляпе креп. Вот и все.
Глава пятая.
Чтобы стать революционером, иногда полезно ходить к обедне
У Мариуса осталась от детства привычка к религии. Как-то в воскресенье, от
правившись к обедне в церковь Сен Ч Сюльпис, он прошел в придел Пресвято
й девы, куда ребенком водила его тетка. В тот день он был рассеяннее и мечт
ательнее, чем обычно; остановившись за колонной, он машинально стал на ко
лени на обитую утрехтским бархатом скамейку с надписью на спинке: «Госпо
дин Мабеф, церковный староста». Служба только началась, как вдруг незнак
омый старик со словами: «Это мое место, сударь» Ч подошел к Мариусу.
Мариус поспешил подняться, и старик занял свою скамейку.
По окончании обедни Мариус в раздумье остановился в нескольких шагах от
скамейки. Старик снова приблизился к нему.
Ч Извините, сударь, я уже побеспокоил вас и вот беспокою опять, Ч сказал
он. Ч Но вы, по всей вероятности, сочли меня нехорошим человеком. Мне нужн
о объясниться с вами.
Ч Это совершенно излишне, сударь, Ч ответил Мариус.
Ч Нет, нет, Ч возразил старик, Ч я не хочу, чтобы вы плохо обо мне думали.
Видите ли, я очень дорожу этим местом. Отсюда и обедня кажется мне лучше. В
ы спросите, почему? Извольте, я вам расскажу. На этом самом месте в течение
десяти лет я наблюдал одного благородного, но несчастного отца, который,
будучи по семейным обстоятельствам лишен иной возможности и иного спос
оба видеть свое дитя, исправно приходил сюда раз в два-три месяца. Он прих
одил, когда, как ему было известно, сына приводили к обедне. Ребенок и не по
дозревал, что здесь его отец. Возможно, он, глупенький, и не знал, что у него
есть отец. А отец прятался за колонну, чтобы его не видели. Он смотрел на св
ое дитя и плакал. Он обожал малютку, бедняга! Мне это было ясно. Это место ст
ало для меня как бы священным, и у меня вошло в привычку сидеть именно здес
ь во время обедни. Я предпочитаю мою скамью скамьям причта, а занимать их м
ог бы по праву как церковный староста. Я даже знал немного этого несчастн
ого человека. У него был тесть, богатая тетка Ч словом, какая-то родня, гро
зившая лишить ребенка наследства, если отец будет видеться с ним. Он прин
ес себя в жертву ради того, чтобы сын стал впоследствии богат и счастлив. Е
го разлучили с ним из-за политических убеждений. Разумеется, я уважаю пол
итические убеждения, но есть люди, не знающие ни в чем меры. Господи помилу
й! Ведь нельзя же считать человека чудовищем только потому, что он дрался
под Ватерлоо! За это не разлучают ребенка с отцом. При Бонапарте он дослуж
ился до полковника. А теперь как будто уже и умер. Он жил в Верноне, Ч там у
меня брат священник, Ч звали его не то Понмари… не то Монперси… у него бы
л, как сейчас вижу, огромный шрам от удара саблей.
Ч Понмерси? Ч произнес Мариус, бледнея.
Ч Да, да. Понмерси. А разве вы его знали?
Ч Это мой отец, сударь, Ч ответил Мариус.
Престарелый церковный староста всплеснул руками.
Ч Так вы тот мальчик! Ч воскликнул он. Ч Да, конечно, ведь теперь он долж
ен быть уже взрослым мужчиной. Ну, бедное мое дитя, вы можете смело сказать
, что у вас был горячо любящий отец!
Мариус взял старика под руку и проводил до дома. На следующий день он сказ
ал Жильнорману:
Ч Мы с друзьями собираемся на охоту. Можно мне съездить на три дня?
Ч Хоть на четыре! Ч ответил дед. Ч Поезжай, развлекись.
И, подмигнув, шепнул дочери:
Ч Какая-нибудь интрижка!
Глава шестая.
К чему может привести встреча с церковным старостой
Куда ездил Мариус, станет ясно дальше.
Мариус отсутствовал три дня; по возвращении в Париж он отправился в библ
иотеку юридического факультета и потребовал комплект Монитера.
Он прочитал от корки до корки весь Монитер, все исторические сочинения о
Республике и Империи, Мемориал святой Елены, воспоминания, дневники, бюл
летени, воззвания, Ч он проглотил все. Встретив впервые имя отца на стран
ицах бюллетеней великой армии, он целую неделю потом был как в лихорадке.
Он побывал у генералов, под начальством которых служил Жорж Понмерси, в т
ом числе у графа Г. Церковный староста Мабеф, которого он посетил вторичн
о, описал ему образ жизни полковника, не имевшего ничего, кроме пенсии, рас
сказал ему о его цветах и уединении в Верноне. Так Мариусу удалось узнать
до конца этого редкостного, возвышенной и кроткой души человека, это соч
етание льва и ягненка, каким был его отец.
Между тем, погруженный в свои изыскания, поглощавшие его время и мысли, он
почти перестал видеться с Жильнорманами. В положенные часы он появлялся
к столу, а потом его было не сыскать. Тетка ворчала, а дедушка Жильнорман п
осмеивался: «Эге Ч ге! Пришла пора девчонок!» Иногда старик прибавлял: «Я
-то думал, черт побери, что это интрижка, а это, кажется, настоящая страсть».
Это и в самом деле была настоящая страсть. Мариус начинал боготворить от
ца.
Во взглядах его также совершался переворот. Переворот этот имел множест
во последовательно сменявшихся фазисов. Поскольку описываемое нами яв
ляется историей многих умов нашего времени, мы считаем небесполезным пе
речислить и шаг за шагом проследить эти фазисы.
Прошлое, в которое он заглянул, ошеломило его.
Он был прежде всего ослеплен им.
До тех пор Республика, Империя были для него лишь отвратительными словам
и. Республика Ч гильотиной, встающей из полутьмы. Империя Ч саблею в ноч
и. Бросив туда взгляд, он с беспредельным изумлением, смешанным со страхо
м и радостью, увидел там, где ожидал найти лишь хаос и мрак, сверкающие зве
зды Ч Мирабо, Верньо, Сен-Жюста, Робеспьера, Камилла Демулена, Дантона и в
осходящее солнце-Наполеона. Он не понимал, что с ним, и пятился назад, ниче
го не видя, ослепленный блеском. Когда первое чувство удивления прошло, о
н, понемногу привыкнув к столь яркому свету, стал воспринимать описываем
ые события, не чувствуя головокружения, и рассматривать действующих лиц
без содрогания; Революция, Империя отчетливо предстали теперь перед его
умственным взором. Обе эти группы событий, вместе с людьми, которые в них у
частвовали, свелись для него к двум фактам величайшего значения: Республ
ика Ч к суверенитету прав гражданина, возвращенных народу; Империя Ч к
суверенитету французской мысли, установленному в Европе. Он увидел за Ре
волюцией великий образ народа, за Империей Ч великий образ Франции. И он
признал в душе, что все это прекрасно.
Мы не считаем нужным перечислять здесь все, что при этом первом, слишком о
бщем суждении ускользнуло от ослепленного взора Мариуса. Мы хотим показ
ать лишь ход развития его мысли. Все сразу не дается. Сделав эту оговорку,
относящуюся как к сказанному выше, так и к тому, что последует ниже, продол
жим наш рассказ.
Мариус убедился, что до сих пор он так же плохо понимал свою родину, как и о
тца. Он не знал ни той, ни другого, добровольно опустив на глаза темную зав
есу. Теперь он прозрел и испытывал два чувства: восхищение и обожание.
Его мучили сожаления и раскаяние, и он с горестной безнадежностью думал
о том, что только могиле можно передать ныне все то, что переполняло его ду
шу. Ах, если бы отец был еще жив, если бы он не лишился его, если бы господь по
своему милосердию и благости не дозволил отцу умереть, как бы он бросилс
я, как бы кинулся к нему, как бы крикнул: «Отец, я здесь! Это я! У нас с тобой в г
руди бьется одно сердце! Я твой сын!» Как горячо обнял бы он его побелевшую
голову, сколько слез пролил бы на его седины! Как любовался бы шрамом на е
го лице, как жал бы ему руки, как поклонялся бы его одеждам, лобызал бы его с
топы! Ах, почему отец скончался так рано, до срока, не дождавшись ни правос
удия, ни любви сына! Грудь Мариуса непрестанно теснили рыдания, сердце по
минутно твердило: «Увы!» Он становился Ч и теперь уже по-настоящему Ч вс
е серьезнее и строже, все тверже в своих убеждениях и взглядах. Ум его, оза
ряемый лучами истины, поминутно обогащался. В Мариусе происходил процес
с внутреннего роста. Он чувствовал, что возмужал благодаря двум сделанны
м открытиям: он нашел отца и родину.
Теперь все раскрывалось перед ним, как если бы он владел ключом. Он находи
л объяснения тому, что ранее ненавидел; постигал то, что ранее презирал. От
ныне ему стало ясно провиденциальное значение Ч божественное и челове
ческое Ч великих событий, проклинать которые его учили, и великих людей,
в ненависти к которым его воспитали. Едва успев отказаться от своих преж
них воззрений, он считал их уже устаревшими и, вспоминая о них, то возмущал
ся, то посмеивался.
От оправдания отца он, естественно, перешел к оправданию Наполеона.
Надо заметить, что последнее далось ему нелегко.
С раннего детства его пичкали суждениями о Бонапарте, которых придержив
алась партия 1814 года. А все предрассудки, интересы и инстинкты Реставраци
и стремились исказить образ Наполеона. Наполеон вселял этой партии еще б
ольший ужас, чем Робеспьер. Она довольно ловко воспользовалась усталост
ью нации и ненавистью матерей. Бонапарта она превратила в почти сказочно
е чудовище. Чтобы сильнее поразить воображение народа, в котором, как мы у
же отмечали, было много ребяческого, партия 1814 года показывала Бонапарта
под всевозможными страшными масками, от Тиберия до нелепого пугала, начи
ная с тех, что нагоняют страх, сохраняя все же величественность, и кончая т
еми, что вызывают смех. Итак, говоря о Бонапарте, каждый был волен рыдать и
ли хохотать, лишь бы только в основе лежала ненависть. Никаких иных мысле
й по поводу «этого человека», как было принято его называть, никогда и не п
риходило в голову Мариусу. Он утверждался в них благодаря упорству, свой
ственному его натуре. В нем сидел ненавидящий Наполеона маленький упрям
ец.
Однако чтение исторических книг, а в особенности знакомство с историчес
кими событиями по документам и материалам, мало-помалу разорвали завесу
, скрывавшую Наполеона от Мариуса. Он почувствовал, что перед ним нечто гр
омадное, и заподозрил, что в отношении Бонапарта ошибался не менее, чем в о
тношении всего остального. С каждым днем он все прозревал и прозревал. На
первых порах почти с неохотой, а затем с упоением, словно влекомый неотра
зимыми чарами, начал он медленное восхождение, поднимаясь шаг за шагом, с
перва по темным, далее по слабо освещенным и, наконец, по залитым сияющим с
ветом ступеням энтузиазма.
Как-то ночью он был один в своей комнатке под кровлей. Горела свеча. Он чит
ал, облокотившись на стол у открытого окна. Простиравшаяся перед ним дал
ь навевала мечты, и они смешивались с его думами. Как дивно твое зрелище, н
очь! Слышатся глухие, неведомо откуда доносящиеся звуки, раскаленным уго
льком мерцает Юпитер, в двенадцать раз превышающий по величине земной ша
р; небо черно, звезды сверкают, мир кажется необъятным.
Он читал бюллетени великой армии Ч эти героические строфы, написанные н
а полях битв; имя отца он встречал там время от времени, имя императора Ч
постоянно; вся великая Империя открывалась его взору. Он чувствовал, как
душа его переполняется и вздымается, словно прилив; минутами ему чудилос
ь, будто призрак отца, проносясь мимо как легкое дуновение, что-то шепчет
ему на ухо. Им все сильнее овладевало какое-то странное состояние: ему слы
шались барабаны, пушки, трубы, размеренный шаг батальонов, глухой, отдале
нный кавалерийский галоп. Он подымал глаза к небу и глядел на сиявшие в бе
здонной глубине громады созвездий, потом снова опускал их на книгу, и тут
перед ним вставали беспорядочно движущиеся громады иных образов. Сердц
е его сжималось. Он был в исступлении, он весь дрожал, он задыхался. Вдруг, с
ам не понимая, что с ним и кто им повелевает, он встал, протянул руки в окно и
, устремив взгляд во мрак, в тишину, в туманную бесконечность, в беспредель
ный простор, воскликнул: «Да здравствует император!»
В эту минуту со старым было покончено. Корсиканское чудовище, узурпатор,
тиран, нравственный урод, возлюбленный своих родных сестер, комедиант, б
равший уроки у Тальма, яффский отравитель, тигр, Буонапарте Ч все это исч
езло, уступив место в его уме загадочному, всепоглощающему, ослепительно
му сиянию, в котором на недосягаемой высоте сверкал бледный призрак мрам
орного Цезаря. Для его отца император был лишь любимым полководцем, кото
рым восхищаются н которому со всей преданностью служат. Для Мариуса он п
редставлял собой нечто большее. Он являлся избранным судьбой зодчим гос
ударства французской формации, унаследовавшего от государства римской
формации владычество над миром, мастером чудодейственного разрушения,
продолжателем дела Карла Великого, Людовика XI, Генриха IV, Ришелье, Людовик
а XIV и Комитета общественного спасения. Разумеется, у него были недостатки
, он совершал ошибки, даже преступления, иными словами Ч был человеком, но
царственным в своих ошибках, блистательным в своих недостатках, могущес
твенным в своих преступлениях. Он был избранником, заставившим все народ
ы заговорить о великой нации; больше того Ч олицетворением самой Франци
и; побеждая Европу своим мечом, он побеждал мир своим светом. Для Мариуса Б
онапарт был лучезарным видением, которому суждено, охраняя грядущее, веч
но стоять на страже границ. Он видел в нем деспота, но и диктатора; деспота,
выдвинутого Республикой и явившегося завершением Революции. Подобно т
ому как Иисус был богочеловеком, Наполеон стал для него народочеловеком.
Как всякий неофит, опьяненный новой верой, Мариус стремился приобщиться
к ней Ч и хватал через край. Это было в его натуре. Стоило ему отдаться как
ому-нибудь чувству, и он уже не мог остановиться. Им овладело фанатическо
е увлечение наполеоновским мечом, сочетавшееся с восторженной приверж
енностью наполеоновской идее. Он не замечал, что, восторгаясь гением, зао
дно восторгается и грубой силой, Ч иными словами, создает двойной культ:
божественного и звериного начала. Он допускал много других ошибок. Он пр
инимал все безоговорочно. В поисках истины можно выйти и на ложную дорог
у. Преисполненный безграничного доверия, он соглашался со всем. Осуждая
ли преступления старого режима, оценивая ли славу Наполеона, он, однажды
вступив на новый путь, уже не признавал никаких поправок.
Как бы то ни было, шаг чрезвычайной важности был сделан. Там, где раньше он
видел падение монархии, он увидел возвышение Франции. Угол зрения его из
менился. Теперь то, что казалось закатом, стало восходом. Он повернулся в п
ротивоположную сторону.
Родные Мариуса и не подозревали о совершавшемся в нем перевороте.
Когда же в процессе этой скрытой работы над собой ему удалось, наконец, ок
ончательно сбросить с себя старую бурбонскую и ультраправую оболочку, с
овлечь одежды аристократа, якобита и роялиста и превратиться в революци
онера, демократа и почти республиканца, он отправился к граверу на набер
ежную Орфевр и заказал сотню визитных карточек, на которых стояло: Барон
Мариус Понмерси.
Все это явилось следствием происшедшей в нем перемены, всецело определя
вшейся его тяготением к отцу. Но так как у Мариуса не было знакомых и он не
мог оставлять карточки у портье, он положил их в карман.
Другим естественным результатом этой перемены явилось следующее: чем б
лиже делался Мариусу отец, чем дороже ему становилась память о нем и все, з
а что в течение двадцати пяти лет боролся полковник, тем больше внук отда
лялся от деда. Нрав Жильнормана, как указывалось выше, давно был не по душе
Мариусу. В их отношениях замечался разлад, обычный между серьезными мол
одыми людьми и фривольными стариками. Легкомыслие Жеронта всегда оскор
бляет и раздражает меланхолию Вертера. Пока оба придерживались одинако
вых политических взглядов, это служило для Мариуса своего рода мостом, п
ереброшенным от него к Жильнорману. Стоило мосту рухнуть, как между ними
образовалась пропасть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11