Каждое слово, произносимое Мари
усом, оказывало такое же действие на лицо старого роялиста, как воздушна
я струя кузнечных мехов на горящий уголь. Из темного оно стало красным, из
красного Ч пунцовым, из пунцового Ч багровым.
Ч Мариус! Мерзкий мальчишка! Ч воскликнул он. Ч Я не знаю, каков был тво
й отец! И знать не хочу! Я о нем ничего не знаю и его самого не знаю! Но зато я х
орошо знаю, что все эти люди были негодяи! Голодранцы, убийцы, каторжники,
воры! Все, говорят тебе! Все без исключения! Все! Запомни, Мариус! А ты такой
же барон, как моя туфля! Робеспьеру служили одни грабители! Бу Ч о Ч на Ч
парту Ч одни разбойники! Одни изменники, только и знавшие, что изменять, и
зменять, изменять! Законному своему королю! Одни трусы, бежавшие от прусс
аков и англичан под Ватерлоо! Вот это мне известно. А ежели почтенный ваш р
одитель, чего я до сих пор не знал, Ч принадлежит к их числу… Ну что ж, очен
ь жаль, тем хуже для него!
Теперь наступила очередь Маркуса играть роль угля, а Жильнормана Ч мехо
в. Мариус весь дрожал; он не знал, что делать, голова его пылала. Он испытыва
л то же, что должен был бы испытывать священник, на глазах которого выкиды
вают его облатки, или факир, на глазах у которого прохожий плюет на его идо
ла. Может ли он допустить, чтобы такие слова безнаказанно произносились
при нем? Но как тут быть? В его присутствии над отцом надругались, топтали
его ногами. И кто? Дед. Как отомстить за одного, не обидев другого? Нельзя ос
корбить деда, но нельзя оставить неотомщенным отца. С одной стороны Ч св
ященная могила, с другой Ч седины. Под влиянием этих мыслей, вихрем кружи
вшихся в его голове, он был как хмельной и не знал, на что решиться. Потом по
днял глаза, пристально взглянул на деда и закричал громовым голосом:
Ч Долой Бурбонов! И этого жирного борова Людовика Восемнадцатого!
Людовика XVIII уже четыре года не было в живых, но Мариусу это было совершенно
безразлично.
Старик из багрового сразу стал белее собственных волос. Он повернулся к
стоявшему на камине бюсту герцога Беррийского и с какой-то необычайной
торжественностью отвесил ему низкий поклон. Затем, медленно и молча, два
жды прошелся от камина к окну и от окна к камину, тяжело, словно каменное и
зваяние, ступая по трещавшему под его ногами паркету. Проходя во второй р
аз, он нагнулся к дочери, которая присутствовала при столкновении, держа
сь оробевшей старой овцой, сказал, улыбаясь, почти спокойно:
Ч Барон, каковым является милостивый государь, и буржуа, каковым являюс
ь я, не могут оставаться под одной кровлей.
И вдруг, выпрямившись, бледный, дрожащий от ярости, страшный, с надувшимис
я на лбу жилами, он простер в сторону Мариуса руку и крикнул:
Ч Вон!
Мариус покинул дом деда.
На другой день Жильнорман сказал дочери:
Ч Посылайте каждые полгода шестьдесят пистолей этому кровопийце и при
мне никогда о нем не упоминайте.
Сохранив огромный запас неизлитого гнева, не зная, куда его девать, он про
должал в течение трех с лишним месяцев обращаться к дочери на «вы».
Мариус удалился, кипя негодованием. Одно заслуживающее упоминания обст
оятельство еще усилило его раздражение. Семейные драмы сплошь и рядом ос
ложняются мелочами. И хотя вины от этого не прибавляется, обида возраста
ет. Торопясь, по приказанию деда, отнести «хлам» Мариуса в его комнату. Ник
олетта, должно быть, обронила на темной лестнице в мансарду медальон из ч
ерной шагреневой кожи с запиской полковника. Ни записка, ни медальон так
и не нашлись. Мариус был уверен, что «господин Жильнорман» Ч с этого дня о
н иначе не называл его Ч бросил в огонь «завещание отца». Он знал наизуст
ь немногие строки, написанные полковником, Ч в сущности, ничто не было по
теряно. Но самая бумага, почерк являлись для него реликвией, все это соста
вляло частицу его души. Что с ними сделали?
Мариус ушел, не сказав, куда он идет, да и не зная, куда пойдет. При нем было т
ридцать франков, часы и дорожный мешок с кое-какими пожитками. Он сел в на
емный кабриолет, взяв его почасно, и отправился в Латинский квартал.
Что станется с Мариусом?
Книга четвертая
Друзья азбуки
Глава первая.
Кружок, чуть было не вошедший в историю
В ту эпоху, казалось бы, полного ко всему безразличия уже чувствовались п
ервые дуновения революции. В воздухе веяло вырвавшимся из глубин дыхани
ем 1789 и 1792 годов. Молодежь, Ч да простят нам это выражение! Ч начала линять.
Люди менялись почти незаметно для себя, просто в силу движения времени. С
трелка, совершая свой путь по циферблату, совершает его и в душах. Каждый д
елал положенный ему шаг вперед. Роялисты становились либералами, либера
лы Ч демократами.
Это был как бы прилив, сдерживаемый тысячей отливов; отливам свойственно
все смешивать; отсюда самые неожиданные сочетания идей; преклонялись и
перед Наполеоном и перед свободой. Мы строго придерживаемся здесь истор
ических фактов, но таковы миражи того времени. Политические взгляды имею
т свои стадии развития. Причудливая разновидность роялизма, вольтериан
ский роялизм нашел себе не менее странного партнера в бонапартистском л
иберализме.
Направление мыслей других групп отличалось большей серьезностью. Там д
оискивались первопричин, ратовали за право и справедливость. Там увлека
лись учением об абсолютном, провидя бесчисленные возможности его прояв
ления; абсолютное, уже в силу своей неумолимости заставлять умы устремля
ться к лазурным высям и витать в беспредельности. Ничто так не благоприя
тствует возникновению мечты, как догма, и ничто так не способствует рожд
ению будущего, как мечта. Сегодняшняя утопия завтра облечется в плоть и к
ровь.
Но у передовых течений было как бы двойное дно. Уже обнаруживалась склон
ность к тайне, создававшая угрозу «существующему порядку», подозритель
ному и лицемерному. Это весьма показательный революционный признак. Скр
ытые помыслы власти, подводившей подкоп, столкнулись со скрытыми помысл
ами народа. Назревающие восстания явились ответом на замышляемый госуд
арственный переворот.
В ту пору во Франции еще не было таких крупных тайных обществ, как немецки
й тугендбунд или итальянский союз карбонариев; но тут и там, разветвляяс
ь, шла невидимая подземная работа. В Эксе уже намечалось возникновение К
угурды, в Париже, среди прочих объединений подобного рода, существовало
общество «Друзей азбуки».
Что представляли собой эти Друзья азбуки? Судя по названию, общество ста
вило себе целью обучение детей. В действительности оно стремилось помоч
ь взрослым людям распрямиться.
Члены общества объявили себя Друзьями азбуки, подразумевая под этим, что
они друзья униженных и обездоленных, то есть народа
По-французски слово «азбу
ка» (А Б С) звучит, как abaisse Ч униженный, обездоленный.
. Его хотели поднять. Каламбур, отнюдь не заслуживающий насмешки. Ка
ламбуры играют подчас заметную роль в политике: например Castratus ad castra
Кастрат у лагерного
костра (лат.)
, благодаря которому Нарсес стал командующим армией; например
Barbari et Barberini Варва
ры и Барберини (лат.)
, например Fueros у Fuegos
Фуэрос Ч особые права некоторых средневековых
испанских городов; фуэгос Ч огни (исп.)
; например Тu es Petrus et super hanc petram
…ты Петр, и на сем камне <Я создам церковь Мою
…> (Евангелие от Матфея, XVI, 18). Петр Ч по-гречески Ч камень.
и т.д. и т.п.
Друзья азбуки были немногочисленны. Они представляли собою тайное обще
ство в зачаточном состоянии, мы бы даже сказали Ч котерию, будь в возможн
остях котерий выдвигать героев. Члены общества собирались в Париже в дву
х местах: близ Рынка, в кабачке «Коринф», о котором речь будет впереди, и бл
из Пантеона, на площади Сен Ч Мишель, в маленьком кафе «Мюзен», ныне снесе
нном. До первого сборного пункта было недалеко рабочим, до второго Ч сту
дентам.
Тайные собрания Друзей азбуки происходили в дальней комнате кафе «Мюзе
н».
В этой зале, достаточно отдаленной от самого кафе, с которым ее соединял д
линнейший коридор, было два окна и выход по потайной лестнице на улочку Г
ре. Здесь курили, пили, играли в игры, смеялись. Здесь во всеуслышание гово
рили о всякой всячине, а шепотом об иных делах. К стене Ч этого обстоятель
ства было вполне достаточно, чтобы заставить насторожиться полицейско
го агента, Ч была прибита старая карта республиканской Франции.
Большинство Друзей азбуки составляли студенты, заключившие сердечный
союз кое с кем из рабочих. Вот имена главарей Ч они до некоторой степени п
ринадлежат истории: Анжольрас, Комбефер, Жан Прувер, Фейи, Курфейрак, Баор
ель, Легль или л'Эгль, Жоли, Грантер.
Молодые люди, связанные между собой дружбой, составляли как бы одну семь
ю. Все, за исключением Легля, были южане.
Это был замечательный кружок. Он исчез в безднах, оставшихся позади. В нач
але драматических событий, к описанию которых мы подошли, пожалуй, будет
нелишним бросить луч света на эти юные головы, прежде чем читатель увиди
т, как они погрузятся во мрак своего трагического предприятия.
Анжольрас, которого мы назвали первым, Ч а почему именно его, станет ясно
впоследствии, Ч был единственным сыном богатых родителей.
Это был очаровательный молодой человек, способный, однако, внушать страх
. Он был прекрасен, как ангел, и походил на Антиноя, но только сурового. По бл
еску его задумчивых глаз можно было подумать, что в одном из предшествов
авших своих существований он уже пережил Апокалипсис революции. Он усво
ил ее традиции как очевидец. Знал до мельчайших подробностей все великие
ее дела. Как это ни странно для юноши, по натуре он был первосвященник и во
ин. Священнодействуя и воинствуя, он являлся солдатом демократии, если р
ассматривать его с точки зрения нынешнего дня, и жрецом идеала Ч если по
дняться над современностью. У него были глубоко сидящие глаза со слегка
красноватыми веками, рот с пухлой нижней губой, на которой часто мелькал
о презрительное выражение, большой лоб. Высокий лоб на лице Ч то же, что в
ысокое небо на горизонте. Подобно некоторым молодым людям начала нынешн
его и конца прошлого века, рано прославившимся, он весь сиял молодостью и,
хотя бледность порой покрывала его щеки, был свеж, как девушка. Достигнув
зрелости мужчины, он все еще выглядел ребенком. Ему было двадцать два год
а, а на вид Ч семнадцать. Он был строгого поведения и, казалось, не подозре
вал, что на свете есть существо, именуемое женщиной. Им владела одна страс
ть Ч справедливость и одна мысль Ч ниспровергнуть стоящие на пути к не
й препятствия. На Авентинском холме он был бы Гракхом, в Конвенте Ч Сен-Ж
юстом. Он почти не замечал цветения роз, не знал, что такое весна, не слышал
пенья птиц. Обнаженная грудь Эваднеи взволновала бы его не более, чем Ари
стогитона. Для него, как для Гармодия, цветы годились лишь на то, чтобы пря
тать в них меч. Серьезность не покидала его даже в часы веселья. Он целомуд
ренно опускал глаза перед всем, что не являлось республикой. Это был твер
дый, как гранит, возлюбленный свободы. Речь его дышала суровым вдохновен
ием и звучала гимном. Ему были свойственны неожиданные взлеты мыслей. За
тее завести с ним интрижку грозил неминуемый провал. Если гризетка с пло
щади Камбре или с улицы Сен-Жан-де-Бове, приняв его за вырвавшегося на вол
ю школьника и пленившись этим обликом пажа, этими длинными золотистыми р
есницами, этими голубыми глазами, этими развевающимися по ветру кудрями
, этими румяными ланитами, этими нетронутыми устами, этими чудесными зуб
ами, всем этим утром юности, вздумала бы испробовать над Анжольрасом чар
ы своей красы, его изумленный и грозный взгляд мгновенно разверз бы пере
д ней пропасть и научил бы не смешивать грозного херувима Езекииля с гал
антным Керубино Бомарше.
Рядом с Анжольрасом, воплощавшим логику революции, стоял Комбефер, вопло
щавший ее философию. Разница между логикой и философией революции состо
ит в том, что логика может высказаться за войну, меж тем как философия в св
оих выводах приводит только к миру. Комбефер дополнял и исправлял Анжоль
раса. Он смотрел на все с менее возвышенных позиций, но зато свободнее. Он
хотел воспитывать умы в духе широких общих идей. «Революция нужна, Ч гов
орил он, Ч но нужна и цивилизация»; вокруг крутой горы перед ним раскрыва
лся беспредельный голубой простор. Вот почему взгляды Комбефера отлича
лись известной доступностью и практичностью. Будь Комбефер во главе рев
олюции, при нем дышалось бы легче, чем при Анжольрасе. Анжольрас желал осу
ществить с ее помощью божественное право, Комбефер Ч естественное. Перв
ый был последователем Робеспьера, второй Ч сторонником Кондорсе. Комбе
фер в большей степени, чем Анжольрас, жил обычной жизнью обычных людей. Ес
ли бы обоим юношам было суждено войти в историю, один оставил бы по себе па
мять справедливого, другой Ч мудрого. Анжольрас был мужественнее, Комбе
фер Ч человечнее. Homo et Vir
Человек и муж (лат.)
, Ч в этом в сущности и заключалась вся тонкость различия их характ
еров. Мягкость Комбефера, равно как и строгость Анжольраса, являлась сле
дствием душевной чистоты. Комбефер любил слово «гражданин», но предпочи
тал ему «человек» и, наверно, охотно называл бы человека, вслед за испанца
ми, НотЬге. Он читал все, что выходило, посещал театры, публичные лекции, сл
ушал, как объясняет Араго явления поляризации света, восхищался сообщен
ием Жоффруа Сент Ч Илера о двойной функции внутренней и наружной сонной
артерии, питающих одна Ч лицо, другая Ч мозг, был в курсе всей жизни, не от
ставал от науки, сопоставлял теории «Сен-Симона и Фурье, расшифровывал и
ероглифы, любил, надломив поднятый камешек, порассуждать о геологии, мог
нарисовать на память бабочку шелкопряда, обнаруживал погрешности прот
ив французского языка в словаре Академии, штудировал Пюисегюра и Делеза
, воздерживался от всяких утверждений и отрицаний, до чудес и привидений
включительно, перелистывал комплекты Монитера и размышлял. Он утвержда
л, что будущность Ч в руках школьного учителя, и живо интересовался вопр
осами воспитания. Он требовал, чтобы общество неутомимо трудилось над по
днятием своего морального и интеллектуального уровня, над превращение
м науки в общедоступную ценность, над распространением возвышенных иде
й, над духовным развитием молодежи. Но он опасался, как бы скудость соврем
енных методов преподавания, убожество господствующих взглядов, ограни
чивающихся признанием двух-трех так называемых классических веков, тир
анический догматизм казенных наставников, схоластика и рутина не превр
атили бы в конце концов наши школы в искусственные рассадники тупоумия.
Это был ученый пурист, ясный ум, многосторонне образованный и трудолюбив
ый человек, склонный вместе с тем, по выражению друзей, к „несбыточным меч
таниям“. Он верил в любую фантазию: и в железные дороги, и в обезболивание
при хирургических операциях, и в возможность получения изображения пре
дмета через камеру-обскуру, и в электрический телеграф, и в управляемый в
оздушный шар. Его не пугали крепости, всюду воздвигнутые против человече
ства суеверием, деспотизмом и предрассудками. Он принадлежал к числу люд
ей, полагающих, что наука в конечном счете должна изменить существующее
положение вещей. Анжольрас был вождем, Комбефер Ч вожаком. С одним хорош
о было бы вместе идти в бой, с другим Ч пуститься в странствие. Это вовсе н
е означает, что Комбефер был не способен к борьбе. Нет, он всегда готов был
грудью встретить препятствия, дать сильный и страстный отпор. Но ему был
о больше по душе обучать истине, разъяснять позитивные законы, и так, пост
епенно, сделать человечество достойным его судьбы. Если бы он мог выбира
ть между двумя способами просвещения масс, он остановился бы скорее на л
учах познания, нежели на огнях восстаний. Разумеется, и пламя пожара озар
яет, но почему бы не дождаться восхода солнца? Огнедышащий вулкан светит,
но утренняя заря светит еще ярче. Очень возможно, что Комбеферу белизна п
рекрасного была милее, чем пурпур великолепного. Свет, застилаемый дымом
, прогресс, купленный ценой насилия, не могли всецело удовлетворить эту н
ежную и глубокую душу. Стремительный, крутой переход народа к правде, пов
торение 1793 года страшили его. Однако еще менее приемлем был для Комбефера
застой: он чувствовал в нем гниение и смерть. По существу, он предпочитал п
ену бурлящей воды миазмам неподвижного болота, поток Ч клоаке, Ниагарск
ий водопад Ч Монфоконскому озеру.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Отверженные. Том II'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
усом, оказывало такое же действие на лицо старого роялиста, как воздушна
я струя кузнечных мехов на горящий уголь. Из темного оно стало красным, из
красного Ч пунцовым, из пунцового Ч багровым.
Ч Мариус! Мерзкий мальчишка! Ч воскликнул он. Ч Я не знаю, каков был тво
й отец! И знать не хочу! Я о нем ничего не знаю и его самого не знаю! Но зато я х
орошо знаю, что все эти люди были негодяи! Голодранцы, убийцы, каторжники,
воры! Все, говорят тебе! Все без исключения! Все! Запомни, Мариус! А ты такой
же барон, как моя туфля! Робеспьеру служили одни грабители! Бу Ч о Ч на Ч
парту Ч одни разбойники! Одни изменники, только и знавшие, что изменять, и
зменять, изменять! Законному своему королю! Одни трусы, бежавшие от прусс
аков и англичан под Ватерлоо! Вот это мне известно. А ежели почтенный ваш р
одитель, чего я до сих пор не знал, Ч принадлежит к их числу… Ну что ж, очен
ь жаль, тем хуже для него!
Теперь наступила очередь Маркуса играть роль угля, а Жильнормана Ч мехо
в. Мариус весь дрожал; он не знал, что делать, голова его пылала. Он испытыва
л то же, что должен был бы испытывать священник, на глазах которого выкиды
вают его облатки, или факир, на глазах у которого прохожий плюет на его идо
ла. Может ли он допустить, чтобы такие слова безнаказанно произносились
при нем? Но как тут быть? В его присутствии над отцом надругались, топтали
его ногами. И кто? Дед. Как отомстить за одного, не обидев другого? Нельзя ос
корбить деда, но нельзя оставить неотомщенным отца. С одной стороны Ч св
ященная могила, с другой Ч седины. Под влиянием этих мыслей, вихрем кружи
вшихся в его голове, он был как хмельной и не знал, на что решиться. Потом по
днял глаза, пристально взглянул на деда и закричал громовым голосом:
Ч Долой Бурбонов! И этого жирного борова Людовика Восемнадцатого!
Людовика XVIII уже четыре года не было в живых, но Мариусу это было совершенно
безразлично.
Старик из багрового сразу стал белее собственных волос. Он повернулся к
стоявшему на камине бюсту герцога Беррийского и с какой-то необычайной
торжественностью отвесил ему низкий поклон. Затем, медленно и молча, два
жды прошелся от камина к окну и от окна к камину, тяжело, словно каменное и
зваяние, ступая по трещавшему под его ногами паркету. Проходя во второй р
аз, он нагнулся к дочери, которая присутствовала при столкновении, держа
сь оробевшей старой овцой, сказал, улыбаясь, почти спокойно:
Ч Барон, каковым является милостивый государь, и буржуа, каковым являюс
ь я, не могут оставаться под одной кровлей.
И вдруг, выпрямившись, бледный, дрожащий от ярости, страшный, с надувшимис
я на лбу жилами, он простер в сторону Мариуса руку и крикнул:
Ч Вон!
Мариус покинул дом деда.
На другой день Жильнорман сказал дочери:
Ч Посылайте каждые полгода шестьдесят пистолей этому кровопийце и при
мне никогда о нем не упоминайте.
Сохранив огромный запас неизлитого гнева, не зная, куда его девать, он про
должал в течение трех с лишним месяцев обращаться к дочери на «вы».
Мариус удалился, кипя негодованием. Одно заслуживающее упоминания обст
оятельство еще усилило его раздражение. Семейные драмы сплошь и рядом ос
ложняются мелочами. И хотя вины от этого не прибавляется, обида возраста
ет. Торопясь, по приказанию деда, отнести «хлам» Мариуса в его комнату. Ник
олетта, должно быть, обронила на темной лестнице в мансарду медальон из ч
ерной шагреневой кожи с запиской полковника. Ни записка, ни медальон так
и не нашлись. Мариус был уверен, что «господин Жильнорман» Ч с этого дня о
н иначе не называл его Ч бросил в огонь «завещание отца». Он знал наизуст
ь немногие строки, написанные полковником, Ч в сущности, ничто не было по
теряно. Но самая бумага, почерк являлись для него реликвией, все это соста
вляло частицу его души. Что с ними сделали?
Мариус ушел, не сказав, куда он идет, да и не зная, куда пойдет. При нем было т
ридцать франков, часы и дорожный мешок с кое-какими пожитками. Он сел в на
емный кабриолет, взяв его почасно, и отправился в Латинский квартал.
Что станется с Мариусом?
Книга четвертая
Друзья азбуки
Глава первая.
Кружок, чуть было не вошедший в историю
В ту эпоху, казалось бы, полного ко всему безразличия уже чувствовались п
ервые дуновения революции. В воздухе веяло вырвавшимся из глубин дыхани
ем 1789 и 1792 годов. Молодежь, Ч да простят нам это выражение! Ч начала линять.
Люди менялись почти незаметно для себя, просто в силу движения времени. С
трелка, совершая свой путь по циферблату, совершает его и в душах. Каждый д
елал положенный ему шаг вперед. Роялисты становились либералами, либера
лы Ч демократами.
Это был как бы прилив, сдерживаемый тысячей отливов; отливам свойственно
все смешивать; отсюда самые неожиданные сочетания идей; преклонялись и
перед Наполеоном и перед свободой. Мы строго придерживаемся здесь истор
ических фактов, но таковы миражи того времени. Политические взгляды имею
т свои стадии развития. Причудливая разновидность роялизма, вольтериан
ский роялизм нашел себе не менее странного партнера в бонапартистском л
иберализме.
Направление мыслей других групп отличалось большей серьезностью. Там д
оискивались первопричин, ратовали за право и справедливость. Там увлека
лись учением об абсолютном, провидя бесчисленные возможности его прояв
ления; абсолютное, уже в силу своей неумолимости заставлять умы устремля
ться к лазурным высям и витать в беспредельности. Ничто так не благоприя
тствует возникновению мечты, как догма, и ничто так не способствует рожд
ению будущего, как мечта. Сегодняшняя утопия завтра облечется в плоть и к
ровь.
Но у передовых течений было как бы двойное дно. Уже обнаруживалась склон
ность к тайне, создававшая угрозу «существующему порядку», подозритель
ному и лицемерному. Это весьма показательный революционный признак. Скр
ытые помыслы власти, подводившей подкоп, столкнулись со скрытыми помысл
ами народа. Назревающие восстания явились ответом на замышляемый госуд
арственный переворот.
В ту пору во Франции еще не было таких крупных тайных обществ, как немецки
й тугендбунд или итальянский союз карбонариев; но тут и там, разветвляяс
ь, шла невидимая подземная работа. В Эксе уже намечалось возникновение К
угурды, в Париже, среди прочих объединений подобного рода, существовало
общество «Друзей азбуки».
Что представляли собой эти Друзья азбуки? Судя по названию, общество ста
вило себе целью обучение детей. В действительности оно стремилось помоч
ь взрослым людям распрямиться.
Члены общества объявили себя Друзьями азбуки, подразумевая под этим, что
они друзья униженных и обездоленных, то есть народа
По-французски слово «азбу
ка» (А Б С) звучит, как abaisse Ч униженный, обездоленный.
. Его хотели поднять. Каламбур, отнюдь не заслуживающий насмешки. Ка
ламбуры играют подчас заметную роль в политике: например Castratus ad castra
Кастрат у лагерного
костра (лат.)
, благодаря которому Нарсес стал командующим армией; например
Barbari et Barberini Варва
ры и Барберини (лат.)
, например Fueros у Fuegos
Фуэрос Ч особые права некоторых средневековых
испанских городов; фуэгос Ч огни (исп.)
; например Тu es Petrus et super hanc petram
…ты Петр, и на сем камне <Я создам церковь Мою
…> (Евангелие от Матфея, XVI, 18). Петр Ч по-гречески Ч камень.
и т.д. и т.п.
Друзья азбуки были немногочисленны. Они представляли собою тайное обще
ство в зачаточном состоянии, мы бы даже сказали Ч котерию, будь в возможн
остях котерий выдвигать героев. Члены общества собирались в Париже в дву
х местах: близ Рынка, в кабачке «Коринф», о котором речь будет впереди, и бл
из Пантеона, на площади Сен Ч Мишель, в маленьком кафе «Мюзен», ныне снесе
нном. До первого сборного пункта было недалеко рабочим, до второго Ч сту
дентам.
Тайные собрания Друзей азбуки происходили в дальней комнате кафе «Мюзе
н».
В этой зале, достаточно отдаленной от самого кафе, с которым ее соединял д
линнейший коридор, было два окна и выход по потайной лестнице на улочку Г
ре. Здесь курили, пили, играли в игры, смеялись. Здесь во всеуслышание гово
рили о всякой всячине, а шепотом об иных делах. К стене Ч этого обстоятель
ства было вполне достаточно, чтобы заставить насторожиться полицейско
го агента, Ч была прибита старая карта республиканской Франции.
Большинство Друзей азбуки составляли студенты, заключившие сердечный
союз кое с кем из рабочих. Вот имена главарей Ч они до некоторой степени п
ринадлежат истории: Анжольрас, Комбефер, Жан Прувер, Фейи, Курфейрак, Баор
ель, Легль или л'Эгль, Жоли, Грантер.
Молодые люди, связанные между собой дружбой, составляли как бы одну семь
ю. Все, за исключением Легля, были южане.
Это был замечательный кружок. Он исчез в безднах, оставшихся позади. В нач
але драматических событий, к описанию которых мы подошли, пожалуй, будет
нелишним бросить луч света на эти юные головы, прежде чем читатель увиди
т, как они погрузятся во мрак своего трагического предприятия.
Анжольрас, которого мы назвали первым, Ч а почему именно его, станет ясно
впоследствии, Ч был единственным сыном богатых родителей.
Это был очаровательный молодой человек, способный, однако, внушать страх
. Он был прекрасен, как ангел, и походил на Антиноя, но только сурового. По бл
еску его задумчивых глаз можно было подумать, что в одном из предшествов
авших своих существований он уже пережил Апокалипсис революции. Он усво
ил ее традиции как очевидец. Знал до мельчайших подробностей все великие
ее дела. Как это ни странно для юноши, по натуре он был первосвященник и во
ин. Священнодействуя и воинствуя, он являлся солдатом демократии, если р
ассматривать его с точки зрения нынешнего дня, и жрецом идеала Ч если по
дняться над современностью. У него были глубоко сидящие глаза со слегка
красноватыми веками, рот с пухлой нижней губой, на которой часто мелькал
о презрительное выражение, большой лоб. Высокий лоб на лице Ч то же, что в
ысокое небо на горизонте. Подобно некоторым молодым людям начала нынешн
его и конца прошлого века, рано прославившимся, он весь сиял молодостью и,
хотя бледность порой покрывала его щеки, был свеж, как девушка. Достигнув
зрелости мужчины, он все еще выглядел ребенком. Ему было двадцать два год
а, а на вид Ч семнадцать. Он был строгого поведения и, казалось, не подозре
вал, что на свете есть существо, именуемое женщиной. Им владела одна страс
ть Ч справедливость и одна мысль Ч ниспровергнуть стоящие на пути к не
й препятствия. На Авентинском холме он был бы Гракхом, в Конвенте Ч Сен-Ж
юстом. Он почти не замечал цветения роз, не знал, что такое весна, не слышал
пенья птиц. Обнаженная грудь Эваднеи взволновала бы его не более, чем Ари
стогитона. Для него, как для Гармодия, цветы годились лишь на то, чтобы пря
тать в них меч. Серьезность не покидала его даже в часы веселья. Он целомуд
ренно опускал глаза перед всем, что не являлось республикой. Это был твер
дый, как гранит, возлюбленный свободы. Речь его дышала суровым вдохновен
ием и звучала гимном. Ему были свойственны неожиданные взлеты мыслей. За
тее завести с ним интрижку грозил неминуемый провал. Если гризетка с пло
щади Камбре или с улицы Сен-Жан-де-Бове, приняв его за вырвавшегося на вол
ю школьника и пленившись этим обликом пажа, этими длинными золотистыми р
есницами, этими голубыми глазами, этими развевающимися по ветру кудрями
, этими румяными ланитами, этими нетронутыми устами, этими чудесными зуб
ами, всем этим утром юности, вздумала бы испробовать над Анжольрасом чар
ы своей красы, его изумленный и грозный взгляд мгновенно разверз бы пере
д ней пропасть и научил бы не смешивать грозного херувима Езекииля с гал
антным Керубино Бомарше.
Рядом с Анжольрасом, воплощавшим логику революции, стоял Комбефер, вопло
щавший ее философию. Разница между логикой и философией революции состо
ит в том, что логика может высказаться за войну, меж тем как философия в св
оих выводах приводит только к миру. Комбефер дополнял и исправлял Анжоль
раса. Он смотрел на все с менее возвышенных позиций, но зато свободнее. Он
хотел воспитывать умы в духе широких общих идей. «Революция нужна, Ч гов
орил он, Ч но нужна и цивилизация»; вокруг крутой горы перед ним раскрыва
лся беспредельный голубой простор. Вот почему взгляды Комбефера отлича
лись известной доступностью и практичностью. Будь Комбефер во главе рев
олюции, при нем дышалось бы легче, чем при Анжольрасе. Анжольрас желал осу
ществить с ее помощью божественное право, Комбефер Ч естественное. Перв
ый был последователем Робеспьера, второй Ч сторонником Кондорсе. Комбе
фер в большей степени, чем Анжольрас, жил обычной жизнью обычных людей. Ес
ли бы обоим юношам было суждено войти в историю, один оставил бы по себе па
мять справедливого, другой Ч мудрого. Анжольрас был мужественнее, Комбе
фер Ч человечнее. Homo et Vir
Человек и муж (лат.)
, Ч в этом в сущности и заключалась вся тонкость различия их характ
еров. Мягкость Комбефера, равно как и строгость Анжольраса, являлась сле
дствием душевной чистоты. Комбефер любил слово «гражданин», но предпочи
тал ему «человек» и, наверно, охотно называл бы человека, вслед за испанца
ми, НотЬге. Он читал все, что выходило, посещал театры, публичные лекции, сл
ушал, как объясняет Араго явления поляризации света, восхищался сообщен
ием Жоффруа Сент Ч Илера о двойной функции внутренней и наружной сонной
артерии, питающих одна Ч лицо, другая Ч мозг, был в курсе всей жизни, не от
ставал от науки, сопоставлял теории «Сен-Симона и Фурье, расшифровывал и
ероглифы, любил, надломив поднятый камешек, порассуждать о геологии, мог
нарисовать на память бабочку шелкопряда, обнаруживал погрешности прот
ив французского языка в словаре Академии, штудировал Пюисегюра и Делеза
, воздерживался от всяких утверждений и отрицаний, до чудес и привидений
включительно, перелистывал комплекты Монитера и размышлял. Он утвержда
л, что будущность Ч в руках школьного учителя, и живо интересовался вопр
осами воспитания. Он требовал, чтобы общество неутомимо трудилось над по
днятием своего морального и интеллектуального уровня, над превращение
м науки в общедоступную ценность, над распространением возвышенных иде
й, над духовным развитием молодежи. Но он опасался, как бы скудость соврем
енных методов преподавания, убожество господствующих взглядов, ограни
чивающихся признанием двух-трех так называемых классических веков, тир
анический догматизм казенных наставников, схоластика и рутина не превр
атили бы в конце концов наши школы в искусственные рассадники тупоумия.
Это был ученый пурист, ясный ум, многосторонне образованный и трудолюбив
ый человек, склонный вместе с тем, по выражению друзей, к „несбыточным меч
таниям“. Он верил в любую фантазию: и в железные дороги, и в обезболивание
при хирургических операциях, и в возможность получения изображения пре
дмета через камеру-обскуру, и в электрический телеграф, и в управляемый в
оздушный шар. Его не пугали крепости, всюду воздвигнутые против человече
ства суеверием, деспотизмом и предрассудками. Он принадлежал к числу люд
ей, полагающих, что наука в конечном счете должна изменить существующее
положение вещей. Анжольрас был вождем, Комбефер Ч вожаком. С одним хорош
о было бы вместе идти в бой, с другим Ч пуститься в странствие. Это вовсе н
е означает, что Комбефер был не способен к борьбе. Нет, он всегда готов был
грудью встретить препятствия, дать сильный и страстный отпор. Но ему был
о больше по душе обучать истине, разъяснять позитивные законы, и так, пост
епенно, сделать человечество достойным его судьбы. Если бы он мог выбира
ть между двумя способами просвещения масс, он остановился бы скорее на л
учах познания, нежели на огнях восстаний. Разумеется, и пламя пожара озар
яет, но почему бы не дождаться восхода солнца? Огнедышащий вулкан светит,
но утренняя заря светит еще ярче. Очень возможно, что Комбеферу белизна п
рекрасного была милее, чем пурпур великолепного. Свет, застилаемый дымом
, прогресс, купленный ценой насилия, не могли всецело удовлетворить эту н
ежную и глубокую душу. Стремительный, крутой переход народа к правде, пов
торение 1793 года страшили его. Однако еще менее приемлем был для Комбефера
застой: он чувствовал в нем гниение и смерть. По существу, он предпочитал п
ену бурлящей воды миазмам неподвижного болота, поток Ч клоаке, Ниагарск
ий водопад Ч Монфоконскому озеру.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Отверженные. Том II'
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11