VadikV
26
Виктор Гюго: «Отверженны
е. Том II»
Виктор Гюго
Отверженные. Том II
«Виктор Гюго. Собрание сочинений в 10-и том
ах»: Правда; Москва; 1972
Аннотация
Ореолом романтизма овеяны все
произведения великого французского поэта, романиста и драматурга Викт
ора Мари Гюго (1802Ч 1885). Идея животворной любви, милосердия, торжества добра н
ад злом Ч вот стержень его романа «Отверженные». Среди «отверженных» и
Жан Вальжан, осужденный на 20 лет каторги за то, что украл хлеб для своей гол
одающей семьи, и маленькая замарашка Козетта, превратившаяся в очароват
ельную девушку, и дитя парижских улиц Гаврош...
Виктор Гюго
ОТВЕРЖЕННЫЕ
Том II
ЧАСТЬ III
«МАРИУС»
Книга первая
Париж, изучаемый по его атому
Глава первая.
Parvulus Дитя
(лат.)
У Парижа есть ребенок, а у леса Ч птица; птица зовется воробьем, ребенок
Ч гаменом.
Сочетайте оба эти понятия Ч печь огненную и утреннюю зарю, дайте обеим э
тим искрам Ч Парижу и детству Ч столкнуться, Ч возникнет маленькое су
щество. Homuncio Че
ловечек (лат.)
, сказал бы Плавт.
Это маленькое существо жизнерадостно. Ему не каждый день случается поес
ть, но в театр, если вздумается, этот человечек ходит каждый вечер. У него н
ет рубашки на теле, башмаков на ногах, крыши над головой; он как птица небе
сная, у которой ничего этого нет. Ему от семи до тринадцати лет, он всегда в
компании, день-деньской на улице, спит под открытым небом, носит старые от
цовские брюки, спускающиеся ниже пят, старую шляпу какого-нибудь чужого
родителя, нахлобученную ниже ушей; на нем одна подтяжка с желтой каемкой;
он вечно рыщет, что-то выискивает, кого-то подкарауливает; бездельничает
, курит трубку, ругается на чем свет стоит, шляется по кабачкам, знается с в
орами, на «ты» с мамзелями, болтает на воровском жаргоне, поет непристойн
ые песни, но в сердце у него нет ничего дурного. И это потому, что в душе у не
го жемчужина Ч невинность, а жемчуг не растворяется в грязи. Пока челове
к еще ребенок, богу угодно, чтобы он оставался невинным.
Если бы спросили у огромного города: «Кто же это?» Ч он ответил бы: «Мое ди
тя».
Глава вторая.
Некоторые отличительные его признаки
Парижский гамен Ч это карлик при великане. Не будем преувеличивать: у на
шего херувима сточных канав иногда бывает рубашка, но в таком случае она
у него единственная; у него иногда бывают башмаки, но в таком случае они бе
з подметок; у него иногда есть дом, и он его любит, так как находит там свою м
ать, но он предпочитает улицу, так как находит там свободу. У него свои игр
ы, свои проказы, в основе которых лежит ненависть к буржуа; свои метафоры:
умереть на его языке называется «сыграть в ящик»; свои ремесла: приводит
ь фиакры, опускать подножки у карет, взимать с публики во время сильных до
ждей дорожную пошлину за переход с одной улицы на другую, что он называет
«сооружать переправы», выкрикивать содержание речей, произносимых пре
дставителями власти в интересах французского народа, шарить на мостово
й между камнями; у него свои деньги: подбираемый на улице мелкий медный ло
м. Эти необычные деньги именуются «пуговицами» и имеют у маленьких бродя
г хождение по строго установленному твердому курсу.
Есть у него также и своя фауна, за ней он прилежно наблюдает по закоулкам:
божья коровка, тля «мертвая голова», паук «коси Ч сено», «черт» Ч черное
насекомое, которое угрожающе вертит хвостом, вооруженным двумя рожками.
У него свое сказочное чудовище; брюхо чудовища покрыто чешуей Ч но это н
е ящерица, на спине бородавки Ч но это не жаба; живет оно в заброшенных ям
ах для гашения извести и пересохших сточных колодцах; оно черное, мохнат
ое, липкое, ползает то медленно, то быстро, не издает никаких звуков, а толь
ко смотрит, и такое страшное, что его еще никто никогда не видел; он зовет э
то чудовище «глухачом». Искать глухачей под камнями Ч удовольствие из к
атегории опасных. Другое удовольствие Ч быстро приподнять булыжник и п
оглядеть, нет ли мокриц. Каждый район Парижа славится своими интересными
находками. На дровяных складах монастыря урсулинок водятся уховертки, б
лиз Пантеона Ч тысяченожки, во рвах Марсова поля Ч головастики.
«Словечек» у этого ребенка не меньше, чем у Талейрана. Он не уступит после
днему в цинизме, но он порядочней его. Он подвержен неожиданным порывам в
еселости и может ни с того ни с сего ошарашить лавочника диким хохотом. Он
легко переходит от высокой комедии к фарсу.
Проходит похоронная процессия. Среди провожающих покойника Ч доктор. «
Гляди-ка! Ч кричит гамен. Ч С каких это пор доктора сами доставляют свою
работу?»
Другой затесался в толпу. Солидный мужчина с очках, при брелоках, возмуще
нно оборачивается: «Негодяй! Как ты посмел завладеть талией моей жены?»
Ч «Что вы, сударь! Можете обыскать меня».
Глава третья.
Он не лишен привлекательности
По вечерам, располагая несколькими су, которые он всегда находит способ
раздобыть, homuncio отправляется в театр. Переступив за волшебный его порог, он
преображается. Он был гаменом, он становится «тюти»
Мальчик из рабочей семьи, ж
итель парижских предместий. (Прим.авт.)
. Театры представляют собой подобие кораблей, перевернутых трюмам
и вверх. В эти трюмы и набиваются тюти. Между тюти и гаменом такое же соотн
ошение, как между ночной бабочкой и ее личинкой; то же существо, но только
летающее, парящее. Достаточно одного его присутствия, его сияющего счаст
ьем лица, его бьющих через край восторгов и радостей, его рукоплесканий, н
апоминающих хлопанье крыльев, чтобы этот тесный, смрадный, темный, грязн
ый, нездоровый, отвратительный, ужасный трюм превратился в парадиз.
Одарите живое существо всем бесполезным и отнимите у него все необходим
ое Ч и вы получите гамена.
Гамен не лишен художественного чутья. Однако, к крайнему нашему сожалени
ю, классический стиль не в его вкусе. По природе своей гамен не очень акаде
мичен. Так, например, мадмуазель Марс пользовалась у этих юных, буйных теа
тралов популярностью, сдобренной некоторой дозой иронии. Гамен называл
ее «мадмуазель Шептунья».
Это существо горланит, насмешничает, зубоскалит, дерется; оно обмотано в
тряпки, как грудной младенец, одето в рубище, как философ. Этот оборвыш что
-то удит в сточных водах, за чем-то охотится по клоакам; в нечистотах наход
ит предмет веселья; вдохновенно сыплет руганью на всех перекрестках; изд
евается, свистит, язвит и напевает; равно готов и обласкать и оскорбить; сп
особен умерить торжественность «Аллилуйи» какой-нибудь залихватской
«Матантюр Ч люретой»; поет на один лад все существующие мелодии, от «упо
кой господи» до озорных куплетов. Он за словом в карман не лезет, знает и т
о, чего не знает; он спартанец даже в мошенничестве, безумец даже в благора
зумии, лирик даже в сквернословии. С него сталось бы присесть под кустик и
на Олимпе; он мог бы вываляться в навозе, а встать осыпанным звездами. Пари
жский гамен Ч это Рабле в миниатюре.
Он недоволен своими штанами, если в них нет кармашка для часов.
Он редко бывает удивлен, еще реже Ч испуган. Высмеивает в песенках суеве
рия, разоблачает всякую ходульность и преувеличение, подтрунивает над т
аинственным, показывает язык привидениям, не находит прелести в пафосе,
смеется над эпической напыщенностью. Отсюда не следует, однако, что он со
всем лишен поэтической жилки; вовсе нет! Он просто склонен рассматривать
торжественные видения как шуточные фантасмагории. Предстань перед ним
Адамастор, гамен, наверное, сказал бы: «Вот так чучело!»
Глава четвертая.
Он может быть полезным
Париж начинается зевакой и кончается гаменом Ч двумя существами, каких
неспособен породить никакой другой город; пассивное восприятие, удовле
творявшееся созерцанием, и неиссякаемая инициатива; Прюдом и Фуйу. Тольк
о в истории Парижа и можно найти нечто подобное. Зевака Ч воплощение мон
архического начала. Гамен Ч анархического.
Это бледное дитя парижских предместий живет и развивается, «зацветает»
и «расцветает» в страданиях, в гуще социальной действительности и челов
еческих дел, вдумчивым свидетелем происходящего. Сам ребенок мнит себя б
еззаботным, но он не беззаботен. Он смотрит, готовый рассмеяться, но готов
ый и к другому. Кто бы вы ни были, вы, что зоветесь Предрассудком, Злоупотре
блением, Подлостью, Угнетением, Насилием, Деспотизмом, Несправедливость
ю, Фанатизмом, Тиранией, берегитесь гамена, хотя он и глазеет, разинув рот.
Этот малыш вырастет.
Из какого теста он вылеплен? Из первого попавшегося комка грязи. Берут пр
игоршню земли, дунут Ч и Адам готов. Нужно только божественное прикосно
вение. А в нем никогда не бывает отказано гамену. Сама судьба принимает на
себя заботу об этом маленьком создании. Под словом «судьба» мы подразуме
ваем отчасти случайность. Этот пигмей, вылепленный из грубой общественн
ой глины, темный, невежественный, ошеломленный окружающим, вульгарный, д
итя подонков, станет ли он ионийцем или беотийцем? Дайте срок, currit rota
Вертится колесо
(лат.)
, и дух Парижа, этот демон, создающий и людей жалкой судьбы, и людей вы
сокого жребия, в противоположность римскому горшечнику, превратит круж
ку в амфору.
Глава пятая.
Границы его владений
Гамен любит город, но, поскольку в гамене живет мудрец, он любит и уединени
е. Urbis amator Любите
ль столицы (лат.)
, как Фуск; ruris amator
Любитель села (лат.)
, как Гораций.
Задумчиво бродить, то есть прогуливаться прогулки ради, Ч самое подход
ящее времяпровождение для философа. В особенности бродить по этому подо
бию деревни, по этой ублюдочной, достаточно безобразной, но своеобычной
и обладающей двойственным характером местности, что окружает многие бо
льшие города и в частности Париж. Наблюдать окраины Ч все равно что набл
юдать амфибию. Конец деревьям Ч начало крышам, конец траве Ч начало мос
товой, конец полям Ч начало лавкам, конец мирному житью Ч начало страст
ям, конец божественному шепоту Ч начало людскому говору, Ч вот что прид
ает окраинам особый интерес.
Вот что заставляет мечтателя совершать свои с виду бесцельные прогулки
в эти малопривлекательные окрестности, раз и навсегда заклейменные про
хожими эпитетом «печальные».
Пишущий эти строки и сам когда-то любил бродить за парижскими заставами;
это оставило неизгладимый след в его памяти. Подстриженный газон, камени
стые тропинки, меловая, мергелевая или гипсовая почва, суровое однообраз
ие лежащих под паром или невозделанных полей, огороды с грядками ранних
овощей, неожиданно возникающие где-нибудь на заднем плане, смесь дикост
и с домовитостью, обширные и безлюдные задворки, где полковые барабаны, о
тбивая громкую дробь, пытаются напомнить о громах сражений, пустыри, пре
вращающиеся по ночам в разбойничьи притоны, неуклюжая мельница с вертящ
имися на ветру крыльями, подъемные колеса каменоломен, кабачки на углах
кладбищ, таинственная прелесть высоких мрачных стен, замыкающих в своих
квадратах огромные пустые пространства, залитые солнцем и полные бабоч
ек, Ч все это привлекало его.
Мало кому известны такие необычные места, как Гласьер, Кюнет, отвратител
ьная, испещренная пулями стена Гренель, Мон-Парнас, Фос-о-Лу, Обье на круто
м берегу Марны, Мон Ч Сури, Томб Ч Исуар, Пьер-Плат в Шатильоне, со старой
истощенной каменоломней, где теперь растут грибы и куда ведет откидной т
рап из сгнивших досок. Римская Кампанья есть некое обобщенное понятие; п
арижское предместье является таким же обобщенным понятием. Не видеть ни
чего, кроме полей, домов и деревьев, в открывающихся нашим взорам картина
х Ч значит скользить по поверхности. Все зримые предметы суть мысли бож
ий. Местность, где равнина сливается с городом, всегда проникнута какой-т
о скорбной меланхолией. Здесь слышатся и голос природы и голос человека,
Здесь все полно своеобразия.
Тем, кому, подобно нам, доводилось бродить по примыкающим к нашим предмес
тьям пустынным окрестностям, которые можно было бы назвать преддвериям
и Парижа, наверное не раз случалось видеть в самых укромных и неожиданны
х местах, за каким-нибудь ветхим забором, или в углу у какой-нибудь мрачно
й стены шумные ватаги дурно пахнущей, грязной, запыленной, оборванной, не
чесаной, но в венках из васильков, детворы, играющей в денежки. Все это Ч д
ети бедняков, покинувшие свой дом. За чертой города им легче дышится. Пред
местье Ч их стихия. Они пропадают здесь, болтаясь без дела. Здесь простод
ушно исполняют они весь свой репертуар непристойных песен. Это завсегда
таи предместья, вернее, тут, вдали от посторонних взоров, в легкой ясности
майского или июньского дня, и протекает по-настоящему их жизнь. Вырвавши
сь на волю, ни перед кем не обязанные держать ответ, свободные, счастливые
, они, собравшись в кружок, играют в камушки, загоняя их ударом большого па
льца в ямку, и препираются из-за поставленной на кон полушки. Завидя вас, о
ни тотчас же вспоминают, что у них есть ремесло, что им надо зарабатывать х
леб насущный, и предлагают вам купить у них то старый шерстяной чулок, наб
итый майскими жуками, то пучок сирени. Эти необычные встречи с детьми при
дают особую и вместе с тем горькую прелесть прогулкам по парижским окрес
тностям.
Иногда среди мальчиков попадаются и девочки Ч их сестры, быть может? Ч п
очти уже взрослые девушки, худенькие, возбужденные, с загорелыми руками
и веснушчатыми лицами, веселые, пугливые, босоногие, с колосьями ржи и мак
ами в волосах. Некоторые из них, забравшись в рожь, едят вишни. По вечерам м
ожно услышать их смех. Группы детей, то ярко освещенные знойными лучами п
олуденного солнца, то едва различимые в сумерках, надолго завладевают ме
чтателем, и эти картины примешиваются к его грезам.
Париж Ч центр, его предместья Ч окружность; вот, в представлении детей, и
весь земной шар. Ничто не заставит их переступить за эти пределы. Им так ж
е не обойтись без парижского воздуха, как рыбе без воды. За два лье от заст
авы для них начинается пустота; Иври, Жантильи, Аркейль, Бельвиль, Обервил
ье, Менильмонтан, Шуази Ч ле Ч Руа, Билянкур, Медон, Исси, Ванвр, Севр, Пюто,
Нельи, Женевилье, Коломб, Роменвиль, Шату, Аньер, Буживаль, Нантер, Энгьен, Н
аузиле Ч Сэк, Ножан, Гурне, Дранси, Гонес Ч этим кончается вселенная.
Глава шестая.
Немножко истории
В эпоху, когда происходят описываемые в нашей книге события, кстати сказ
ать, почти нам современную, Ч на углу каждой улицы не стоял, как ныне, пост
овой (принесло ли это пользу Ч об этом здесь не время распространяться), и
Париж кишел тогда маленькими бродягами. Из статистических данных явств
ует, что полицейскими облавами на неотгороженных пустырях, в строящихся
зданиях и под сводами мостов ежегодно задерживалось в среднем до двухсо
т шестидесяти бесприютных детей. В одном из таких стяжавших себе известн
ость гнезд вывелись «ласточки Аркольского моста». Вообще же говоря, это
самый грозный из симптомов всех общественных болезней. Все преступлени
я взрослых людей берут свое начало в бродяжничестве детей.
Однако для Парижа надо сделать исключение. Несмотря на вышеприведенную
справку, Париж до известной степени имеет на это право. Тогда как во всяко
м другом большом городе маленького бродягу можно уже заранее считать че
ловеком погибшим, тогда как почти везде ребенок, предоставленный самому
себе, как бы уже самой судьбой обречен погрязнуть в пороках нашего общес
тва, отнимающих у него честь и совесть, парижский гамен, такой искушенный
и испорченный с виду, остается Ч мы на этом настаиваем Ч внутренне почт
и нетронутым. Это замечательное явление особенно ярко выражено в изумит
ельной честности наших народных революций; как в водах океана Ч соль, та
к в воздухе Парижа растворены некие идеи, предохраняющие от порчи. Дышиш
ь парижским воздухом и сохраняешь душу.
Но, что бы мы ни говорили, сердце болезненно сжимается всякий раз, когда вс
тречаешь этих детей, за которыми, кажется, так и видишь концы оборванных н
итей, связывавших их с семьей. При нынешнем столь еще несовершенном сост
оянии цивилизации существование таких распадающихся семей, которые ст
араются потихоньку освободиться от лишних ртов, равнодушны к участи соб
ственных детей и выбрасывают свое потомство на улицу, не представляется
чем-то из ряда вон выходящим. Отсюда происхождение безродных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
26
Виктор Гюго: «Отверженны
е. Том II»
Виктор Гюго
Отверженные. Том II
«Виктор Гюго. Собрание сочинений в 10-и том
ах»: Правда; Москва; 1972
Аннотация
Ореолом романтизма овеяны все
произведения великого французского поэта, романиста и драматурга Викт
ора Мари Гюго (1802Ч 1885). Идея животворной любви, милосердия, торжества добра н
ад злом Ч вот стержень его романа «Отверженные». Среди «отверженных» и
Жан Вальжан, осужденный на 20 лет каторги за то, что украл хлеб для своей гол
одающей семьи, и маленькая замарашка Козетта, превратившаяся в очароват
ельную девушку, и дитя парижских улиц Гаврош...
Виктор Гюго
ОТВЕРЖЕННЫЕ
Том II
ЧАСТЬ III
«МАРИУС»
Книга первая
Париж, изучаемый по его атому
Глава первая.
Parvulus Дитя
(лат.)
У Парижа есть ребенок, а у леса Ч птица; птица зовется воробьем, ребенок
Ч гаменом.
Сочетайте оба эти понятия Ч печь огненную и утреннюю зарю, дайте обеим э
тим искрам Ч Парижу и детству Ч столкнуться, Ч возникнет маленькое су
щество. Homuncio Че
ловечек (лат.)
, сказал бы Плавт.
Это маленькое существо жизнерадостно. Ему не каждый день случается поес
ть, но в театр, если вздумается, этот человечек ходит каждый вечер. У него н
ет рубашки на теле, башмаков на ногах, крыши над головой; он как птица небе
сная, у которой ничего этого нет. Ему от семи до тринадцати лет, он всегда в
компании, день-деньской на улице, спит под открытым небом, носит старые от
цовские брюки, спускающиеся ниже пят, старую шляпу какого-нибудь чужого
родителя, нахлобученную ниже ушей; на нем одна подтяжка с желтой каемкой;
он вечно рыщет, что-то выискивает, кого-то подкарауливает; бездельничает
, курит трубку, ругается на чем свет стоит, шляется по кабачкам, знается с в
орами, на «ты» с мамзелями, болтает на воровском жаргоне, поет непристойн
ые песни, но в сердце у него нет ничего дурного. И это потому, что в душе у не
го жемчужина Ч невинность, а жемчуг не растворяется в грязи. Пока челове
к еще ребенок, богу угодно, чтобы он оставался невинным.
Если бы спросили у огромного города: «Кто же это?» Ч он ответил бы: «Мое ди
тя».
Глава вторая.
Некоторые отличительные его признаки
Парижский гамен Ч это карлик при великане. Не будем преувеличивать: у на
шего херувима сточных канав иногда бывает рубашка, но в таком случае она
у него единственная; у него иногда бывают башмаки, но в таком случае они бе
з подметок; у него иногда есть дом, и он его любит, так как находит там свою м
ать, но он предпочитает улицу, так как находит там свободу. У него свои игр
ы, свои проказы, в основе которых лежит ненависть к буржуа; свои метафоры:
умереть на его языке называется «сыграть в ящик»; свои ремесла: приводит
ь фиакры, опускать подножки у карет, взимать с публики во время сильных до
ждей дорожную пошлину за переход с одной улицы на другую, что он называет
«сооружать переправы», выкрикивать содержание речей, произносимых пре
дставителями власти в интересах французского народа, шарить на мостово
й между камнями; у него свои деньги: подбираемый на улице мелкий медный ло
м. Эти необычные деньги именуются «пуговицами» и имеют у маленьких бродя
г хождение по строго установленному твердому курсу.
Есть у него также и своя фауна, за ней он прилежно наблюдает по закоулкам:
божья коровка, тля «мертвая голова», паук «коси Ч сено», «черт» Ч черное
насекомое, которое угрожающе вертит хвостом, вооруженным двумя рожками.
У него свое сказочное чудовище; брюхо чудовища покрыто чешуей Ч но это н
е ящерица, на спине бородавки Ч но это не жаба; живет оно в заброшенных ям
ах для гашения извести и пересохших сточных колодцах; оно черное, мохнат
ое, липкое, ползает то медленно, то быстро, не издает никаких звуков, а толь
ко смотрит, и такое страшное, что его еще никто никогда не видел; он зовет э
то чудовище «глухачом». Искать глухачей под камнями Ч удовольствие из к
атегории опасных. Другое удовольствие Ч быстро приподнять булыжник и п
оглядеть, нет ли мокриц. Каждый район Парижа славится своими интересными
находками. На дровяных складах монастыря урсулинок водятся уховертки, б
лиз Пантеона Ч тысяченожки, во рвах Марсова поля Ч головастики.
«Словечек» у этого ребенка не меньше, чем у Талейрана. Он не уступит после
днему в цинизме, но он порядочней его. Он подвержен неожиданным порывам в
еселости и может ни с того ни с сего ошарашить лавочника диким хохотом. Он
легко переходит от высокой комедии к фарсу.
Проходит похоронная процессия. Среди провожающих покойника Ч доктор. «
Гляди-ка! Ч кричит гамен. Ч С каких это пор доктора сами доставляют свою
работу?»
Другой затесался в толпу. Солидный мужчина с очках, при брелоках, возмуще
нно оборачивается: «Негодяй! Как ты посмел завладеть талией моей жены?»
Ч «Что вы, сударь! Можете обыскать меня».
Глава третья.
Он не лишен привлекательности
По вечерам, располагая несколькими су, которые он всегда находит способ
раздобыть, homuncio отправляется в театр. Переступив за волшебный его порог, он
преображается. Он был гаменом, он становится «тюти»
Мальчик из рабочей семьи, ж
итель парижских предместий. (Прим.авт.)
. Театры представляют собой подобие кораблей, перевернутых трюмам
и вверх. В эти трюмы и набиваются тюти. Между тюти и гаменом такое же соотн
ошение, как между ночной бабочкой и ее личинкой; то же существо, но только
летающее, парящее. Достаточно одного его присутствия, его сияющего счаст
ьем лица, его бьющих через край восторгов и радостей, его рукоплесканий, н
апоминающих хлопанье крыльев, чтобы этот тесный, смрадный, темный, грязн
ый, нездоровый, отвратительный, ужасный трюм превратился в парадиз.
Одарите живое существо всем бесполезным и отнимите у него все необходим
ое Ч и вы получите гамена.
Гамен не лишен художественного чутья. Однако, к крайнему нашему сожалени
ю, классический стиль не в его вкусе. По природе своей гамен не очень акаде
мичен. Так, например, мадмуазель Марс пользовалась у этих юных, буйных теа
тралов популярностью, сдобренной некоторой дозой иронии. Гамен называл
ее «мадмуазель Шептунья».
Это существо горланит, насмешничает, зубоскалит, дерется; оно обмотано в
тряпки, как грудной младенец, одето в рубище, как философ. Этот оборвыш что
-то удит в сточных водах, за чем-то охотится по клоакам; в нечистотах наход
ит предмет веселья; вдохновенно сыплет руганью на всех перекрестках; изд
евается, свистит, язвит и напевает; равно готов и обласкать и оскорбить; сп
особен умерить торжественность «Аллилуйи» какой-нибудь залихватской
«Матантюр Ч люретой»; поет на один лад все существующие мелодии, от «упо
кой господи» до озорных куплетов. Он за словом в карман не лезет, знает и т
о, чего не знает; он спартанец даже в мошенничестве, безумец даже в благора
зумии, лирик даже в сквернословии. С него сталось бы присесть под кустик и
на Олимпе; он мог бы вываляться в навозе, а встать осыпанным звездами. Пари
жский гамен Ч это Рабле в миниатюре.
Он недоволен своими штанами, если в них нет кармашка для часов.
Он редко бывает удивлен, еще реже Ч испуган. Высмеивает в песенках суеве
рия, разоблачает всякую ходульность и преувеличение, подтрунивает над т
аинственным, показывает язык привидениям, не находит прелести в пафосе,
смеется над эпической напыщенностью. Отсюда не следует, однако, что он со
всем лишен поэтической жилки; вовсе нет! Он просто склонен рассматривать
торжественные видения как шуточные фантасмагории. Предстань перед ним
Адамастор, гамен, наверное, сказал бы: «Вот так чучело!»
Глава четвертая.
Он может быть полезным
Париж начинается зевакой и кончается гаменом Ч двумя существами, каких
неспособен породить никакой другой город; пассивное восприятие, удовле
творявшееся созерцанием, и неиссякаемая инициатива; Прюдом и Фуйу. Тольк
о в истории Парижа и можно найти нечто подобное. Зевака Ч воплощение мон
архического начала. Гамен Ч анархического.
Это бледное дитя парижских предместий живет и развивается, «зацветает»
и «расцветает» в страданиях, в гуще социальной действительности и челов
еческих дел, вдумчивым свидетелем происходящего. Сам ребенок мнит себя б
еззаботным, но он не беззаботен. Он смотрит, готовый рассмеяться, но готов
ый и к другому. Кто бы вы ни были, вы, что зоветесь Предрассудком, Злоупотре
блением, Подлостью, Угнетением, Насилием, Деспотизмом, Несправедливость
ю, Фанатизмом, Тиранией, берегитесь гамена, хотя он и глазеет, разинув рот.
Этот малыш вырастет.
Из какого теста он вылеплен? Из первого попавшегося комка грязи. Берут пр
игоршню земли, дунут Ч и Адам готов. Нужно только божественное прикосно
вение. А в нем никогда не бывает отказано гамену. Сама судьба принимает на
себя заботу об этом маленьком создании. Под словом «судьба» мы подразуме
ваем отчасти случайность. Этот пигмей, вылепленный из грубой общественн
ой глины, темный, невежественный, ошеломленный окружающим, вульгарный, д
итя подонков, станет ли он ионийцем или беотийцем? Дайте срок, currit rota
Вертится колесо
(лат.)
, и дух Парижа, этот демон, создающий и людей жалкой судьбы, и людей вы
сокого жребия, в противоположность римскому горшечнику, превратит круж
ку в амфору.
Глава пятая.
Границы его владений
Гамен любит город, но, поскольку в гамене живет мудрец, он любит и уединени
е. Urbis amator Любите
ль столицы (лат.)
, как Фуск; ruris amator
Любитель села (лат.)
, как Гораций.
Задумчиво бродить, то есть прогуливаться прогулки ради, Ч самое подход
ящее времяпровождение для философа. В особенности бродить по этому подо
бию деревни, по этой ублюдочной, достаточно безобразной, но своеобычной
и обладающей двойственным характером местности, что окружает многие бо
льшие города и в частности Париж. Наблюдать окраины Ч все равно что набл
юдать амфибию. Конец деревьям Ч начало крышам, конец траве Ч начало мос
товой, конец полям Ч начало лавкам, конец мирному житью Ч начало страст
ям, конец божественному шепоту Ч начало людскому говору, Ч вот что прид
ает окраинам особый интерес.
Вот что заставляет мечтателя совершать свои с виду бесцельные прогулки
в эти малопривлекательные окрестности, раз и навсегда заклейменные про
хожими эпитетом «печальные».
Пишущий эти строки и сам когда-то любил бродить за парижскими заставами;
это оставило неизгладимый след в его памяти. Подстриженный газон, камени
стые тропинки, меловая, мергелевая или гипсовая почва, суровое однообраз
ие лежащих под паром или невозделанных полей, огороды с грядками ранних
овощей, неожиданно возникающие где-нибудь на заднем плане, смесь дикост
и с домовитостью, обширные и безлюдные задворки, где полковые барабаны, о
тбивая громкую дробь, пытаются напомнить о громах сражений, пустыри, пре
вращающиеся по ночам в разбойничьи притоны, неуклюжая мельница с вертящ
имися на ветру крыльями, подъемные колеса каменоломен, кабачки на углах
кладбищ, таинственная прелесть высоких мрачных стен, замыкающих в своих
квадратах огромные пустые пространства, залитые солнцем и полные бабоч
ек, Ч все это привлекало его.
Мало кому известны такие необычные места, как Гласьер, Кюнет, отвратител
ьная, испещренная пулями стена Гренель, Мон-Парнас, Фос-о-Лу, Обье на круто
м берегу Марны, Мон Ч Сури, Томб Ч Исуар, Пьер-Плат в Шатильоне, со старой
истощенной каменоломней, где теперь растут грибы и куда ведет откидной т
рап из сгнивших досок. Римская Кампанья есть некое обобщенное понятие; п
арижское предместье является таким же обобщенным понятием. Не видеть ни
чего, кроме полей, домов и деревьев, в открывающихся нашим взорам картина
х Ч значит скользить по поверхности. Все зримые предметы суть мысли бож
ий. Местность, где равнина сливается с городом, всегда проникнута какой-т
о скорбной меланхолией. Здесь слышатся и голос природы и голос человека,
Здесь все полно своеобразия.
Тем, кому, подобно нам, доводилось бродить по примыкающим к нашим предмес
тьям пустынным окрестностям, которые можно было бы назвать преддвериям
и Парижа, наверное не раз случалось видеть в самых укромных и неожиданны
х местах, за каким-нибудь ветхим забором, или в углу у какой-нибудь мрачно
й стены шумные ватаги дурно пахнущей, грязной, запыленной, оборванной, не
чесаной, но в венках из васильков, детворы, играющей в денежки. Все это Ч д
ети бедняков, покинувшие свой дом. За чертой города им легче дышится. Пред
местье Ч их стихия. Они пропадают здесь, болтаясь без дела. Здесь простод
ушно исполняют они весь свой репертуар непристойных песен. Это завсегда
таи предместья, вернее, тут, вдали от посторонних взоров, в легкой ясности
майского или июньского дня, и протекает по-настоящему их жизнь. Вырвавши
сь на волю, ни перед кем не обязанные держать ответ, свободные, счастливые
, они, собравшись в кружок, играют в камушки, загоняя их ударом большого па
льца в ямку, и препираются из-за поставленной на кон полушки. Завидя вас, о
ни тотчас же вспоминают, что у них есть ремесло, что им надо зарабатывать х
леб насущный, и предлагают вам купить у них то старый шерстяной чулок, наб
итый майскими жуками, то пучок сирени. Эти необычные встречи с детьми при
дают особую и вместе с тем горькую прелесть прогулкам по парижским окрес
тностям.
Иногда среди мальчиков попадаются и девочки Ч их сестры, быть может? Ч п
очти уже взрослые девушки, худенькие, возбужденные, с загорелыми руками
и веснушчатыми лицами, веселые, пугливые, босоногие, с колосьями ржи и мак
ами в волосах. Некоторые из них, забравшись в рожь, едят вишни. По вечерам м
ожно услышать их смех. Группы детей, то ярко освещенные знойными лучами п
олуденного солнца, то едва различимые в сумерках, надолго завладевают ме
чтателем, и эти картины примешиваются к его грезам.
Париж Ч центр, его предместья Ч окружность; вот, в представлении детей, и
весь земной шар. Ничто не заставит их переступить за эти пределы. Им так ж
е не обойтись без парижского воздуха, как рыбе без воды. За два лье от заст
авы для них начинается пустота; Иври, Жантильи, Аркейль, Бельвиль, Обервил
ье, Менильмонтан, Шуази Ч ле Ч Руа, Билянкур, Медон, Исси, Ванвр, Севр, Пюто,
Нельи, Женевилье, Коломб, Роменвиль, Шату, Аньер, Буживаль, Нантер, Энгьен, Н
аузиле Ч Сэк, Ножан, Гурне, Дранси, Гонес Ч этим кончается вселенная.
Глава шестая.
Немножко истории
В эпоху, когда происходят описываемые в нашей книге события, кстати сказ
ать, почти нам современную, Ч на углу каждой улицы не стоял, как ныне, пост
овой (принесло ли это пользу Ч об этом здесь не время распространяться), и
Париж кишел тогда маленькими бродягами. Из статистических данных явств
ует, что полицейскими облавами на неотгороженных пустырях, в строящихся
зданиях и под сводами мостов ежегодно задерживалось в среднем до двухсо
т шестидесяти бесприютных детей. В одном из таких стяжавших себе известн
ость гнезд вывелись «ласточки Аркольского моста». Вообще же говоря, это
самый грозный из симптомов всех общественных болезней. Все преступлени
я взрослых людей берут свое начало в бродяжничестве детей.
Однако для Парижа надо сделать исключение. Несмотря на вышеприведенную
справку, Париж до известной степени имеет на это право. Тогда как во всяко
м другом большом городе маленького бродягу можно уже заранее считать че
ловеком погибшим, тогда как почти везде ребенок, предоставленный самому
себе, как бы уже самой судьбой обречен погрязнуть в пороках нашего общес
тва, отнимающих у него честь и совесть, парижский гамен, такой искушенный
и испорченный с виду, остается Ч мы на этом настаиваем Ч внутренне почт
и нетронутым. Это замечательное явление особенно ярко выражено в изумит
ельной честности наших народных революций; как в водах океана Ч соль, та
к в воздухе Парижа растворены некие идеи, предохраняющие от порчи. Дышиш
ь парижским воздухом и сохраняешь душу.
Но, что бы мы ни говорили, сердце болезненно сжимается всякий раз, когда вс
тречаешь этих детей, за которыми, кажется, так и видишь концы оборванных н
итей, связывавших их с семьей. При нынешнем столь еще несовершенном сост
оянии цивилизации существование таких распадающихся семей, которые ст
араются потихоньку освободиться от лишних ртов, равнодушны к участи соб
ственных детей и выбрасывают свое потомство на улицу, не представляется
чем-то из ряда вон выходящим. Отсюда происхождение безродных людей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11