Я помогал угнетенным и утешал страждущих. Правда, я разорвал а
лтарный покров, но лишь для того, чтобы перевязать раны отечества. Я всегд
а приветствовал шествие человечества вперед, к свету, но порой противоде
йствовал прогрессу, если он был безжалостен. Сличалось и так, что я оказыв
ал помощь вам, моим противникам. Во Фландрии, в Петегеме, там, где была летн
яя резиденция меровингских королей, существует монастырь урбанисток, а
ббатство святой Клары в Болье, Ч в тысяча семьсот девяносто третьем год
у я спас этот монастырь. Я исполнял свой долг по мере сил и делал добро где
только мог. Меня стали преследовать, мучить, меня очернили, осмеяли, оплев
али, прокляли, осудили на изгнание. Несмотря на свои седины, я давно уже чу
вствую, что есть много людей, считающих себя вправе презирать меня, что в г
лазах бедной невежественной толпы я Ч проклятый богом преступник. И я п
риемлю одиночество, созданное ненавистью, хотя ни к кому не питаю ненави
сти. Теперь мне восемьдесят шесть лет. Я умираю. Чего вы от меня хотите?
Ч Вашего благословения, Ч сказал епископ и опустился на колени.
Когда епископ поднял голову, лицо члена Конвента было величаво-спокойно
. Он скончался.
Епископ вернулся домой, погруженный в глубокое раздумье. Всю ночь он про
вел в молитве. На другой день несколько любопытных отважились заговорит
ь с ним о члене Конвента Ж.; вместо ответа епископ указал на небо. С той поры
его любовь и братская забота о малых сих и страждущих еще усилились.
Малейшее упоминание о «старом нечестивце Ж.» приводило его в состояние к
акой-то особенной задумчивости. Никто не мог бы сказать, какую роль в приб
лижении епископа к совершенству сыграло соприкосновение этого ума с ег
о умом и воздействие этой великой души на его душу.
Само собой разумеется, что это «пастырское посещение» доставило местны
м сплетникам повод для пересудов. «Разве епископу место у изголовья тако
го умирающего? Ч говорили они. Ч Ведь тут нечего было и ждать обращения.
Все эти революционеры Ч закоренелые еретики. Так зачем ему было ездить
туда? Чего он там не видел? Верно, уж очень любопытно было поглядеть, как дь
явол уносит человеческую душу».
Как-то раз одна знатная вдовушка, принадлежавшая к разновидности наглых
людей, мнящих себя остроумными, позволила себе такую выходку.
Ч Ваше преосвященство, Ч сказала она епископу. Ч Все спрашивают, когд
а вам будет пожалован красный колпак.
Ч О, это грубый цвет, Ч ответил епископ. Ч Счастье еще, что люди, которые
презирают его в колпаке якобинца, глубоко чтят его в кардинальской шапке
.

Глава одиннадцатая.
Оговорка

Тот, кто заключит из вышеизложенного, что монсеньор Бьенвеню был «еписко
пом-философом» или «священником-патриотом», рискует впасть в большую о
шибку. Его встреча с членом Конвента Ж., которую, быть может, позволительно
сравнить с встречей двух небесных светил, оставила в его душе недоумени
е, придавшее еще большую кротость его характеру. И только.
Хотя монсеньор Бьенвеню меньше всего был политическим деятелем, все же,
пожалуй, уместно в нескольких словах рассказать здесь, каково было его о
тношение к современным событиям, если предположить, что монсеньор Бьенв
еню когда-либо проявлял к ним какое-то отношение.
Итак, вернемся на несколько лет назад.
Немного времени спустя после возведения Мириэля в епископский сан импе
ратор пожаловал ему, так же как и нескольким другим епископам, титул баро
на Империи. Как известно, арест папы состоялся в ночь с 5 на 6 июля 1809 года; по э
тому случаю Мириэль был приглашен Наполеоном на совет епископов Франци
и и Италии, созванный в Париже. Синод этот заседал в Соборе Парижской Бого
матери и впервые собрался 15 июня 1811 года под председательством кардинала
Феша. В числе девяноста пяти явившихся туда епископов был и Мириэль. Одна
ко он присутствовал всего лишь на одном заседании и на нескольких частны
х совещаниях. Епископ горной епархии, человек привыкший к непосредствен
ной близости к природе, к деревенской простоте и к лишениям, он, кажется, в
ысказал в обществе этих высоких особ такие взгляды, которые охладили тем
пературу собрания. Очень скоро он вернулся в Динь. На вопросы о причине ст
оль быстрого возвращения он ответил:
Ч Я там мешал. Вместе со мной туда проник свежий ветер. Я произвел впечат
ление распахнутой настежь двери.
В другой раз он сказал:
Ч Что же тут удивительного? Все эти высокопреосвященства Ч князья цер
кви, а я Ч всего лишь бедный сельский епископ.
Он пришелся не ко двору. Он наговорил там немало странных вещей, а как-то в
ечером, когда он находился у одного из самых именитых своих собратьев, у н
его вырвались, между прочим, такие слова:
Ч Какие красивые стенные часы! Какие красивые ковры! Какие красивые лив
реи! До чего это утомительно! Нет, я бы не хотел иметь у себя всю эту бесполе
зную роскошь. Она бы все время кричала мне в уши: «Есть люди, которые голод
ают! Есть люди, которым холодно. Есть бедняки! Есть бедняки!»
Скажем мимоходом, что ненависть к роскоши Ч ненависть неразумная. Она в
лечет за собой ненависть к искусству. Однако у служителей церкви, если не
говорить о торжественных службах и обрядах, роскошь является пороком. Он
а как бы изобличает привычки, говорящие о недостатке истинного милосерд
ия. Богатый священник-это нелепо, место священника Ч подле бедняков. Но м
ожно ли постоянно, днем и ночью, соприкасаться со всякими невзгодами, со в
сякими лишениями и нищетой, не приняв на себя какой-то доли всех этих бедс
твий, не запачкавшись, если можно так выразиться, этой трудовой пылью? Мож
но ли представить себе человека, который, находясь у пылающего костра, не
ощущал бы его жара? Можно ли представить себе постоянно работающего у ра
скаленной печи человека, у которого не было бы ни одного опаленного воло
са, ни одного почерневшего ногтя, ни капли пота, ни пятнышка сажи на лице? П
ервое доказательство милосердия священника, а епископа в особенности,
Ч это его бедность.
По-видимому, именно так думал и епископ Диньский
Впрочем, не следует предполагать, чтобы по отношению к некоторым щекотли
вым пунктам он разделял так называемые «идеи века». Он редко вмешивался
в богословские распри своего времени и не высказывался по вопросам, роня
ющим престиж церкви и государства; однако, если бы оказать на него достат
очно сильное давление, он, по всей вероятности, скорее оказался бы ультра
монтаном, нежели галликанцем. Так как мы пишем портрет с натуры и не имеем
желания что-либо скрывать, мы вынуждены добавить, что Мириэль выказал кр
айнюю холодность к Наполеону в период его заката. Начиная с 1813 года он одоб
рял или даже приветствовал все враждебные императору выступления. Он не
пожелал видеть Наполеона, когда тот возвращался с острова Эльбы, и не отд
ал распоряжение по епархии о служении в церквах молебнов о здравии импер
атора во время Ста дней.
Кроме сестры Батистины, у него было два брата: один Ч генерал, другой Ч п
рефект. Он довольно часто писал обоим. Однако он несколько охладел к перв
ому после того, как, командуя войсками в Провансе и приняв под свое начало
отряд в тысячу двести человек, генерал во время высадки в Канне преследо
вал императора так вяло, словно желал дать ему возможность ускользнуть.
Переписка же епископа с другим братом, отставным префектом, достойным и
честным человеком, который уединенно жил в Париже на улице Касет, остава
лась более сердечной.
Итак, монсеньора Бьенвеню тоже коснулся дух политических разногласий, у
него тоже были свои горькие минуты, свои мрачные мысли. Тень страстей, вол
новавших эпоху, задела и этот возвышенный и кроткий ум, поглощенный тем, ч
то нетленно и вечно. Такой человек бесспорно был бы достоин того, чтобы во
все не иметь политических убеждений. Да не поймут превратно нашу мысль,
Ч мы не смешиваем так называемые «политические убеждения» с возвышенн
ым стремлением к прогрессу, с высокой верой в отечество, в народ и в челове
ка, которая в наши дни должна лежать в основе мировоззрения всякого благ
ородного мыслящего существа. Не углубляя вопросов, имеющих лишь косвенн
ое отношение к содержанию данной книги, скажем просто было бы прекрасно,
если бы монсеньор Бьенвеню не был роялистом и если бы его взор ни на мгнов
енье не отрывался от безмятежного созерцания трех чистых светочей Ч ис
тины, справедливости и милосердия, Ч ярко сияющих над бурной житейской
суетойю.
Признавая, что бог создал моньсеньора Бьенвеню отнюдь не для политическ
ой деятельности, мы тем не менее поняли и приветствовали бы его протест в
о имя права и свободы, гордый отпор, чреватое опасностями, но справедливо
е сопротивление всесильному Наполеону. Однако то, что похвально по отнош
ению к восходящему светилу, далеко не так похвально по отношению к свети
лу нисходящему. Борьба привлекает нас тогда, когда она сопряжена с риско
м, и уж, конечно, право на последний удар имеет лишь тот, кто нанес первый. То
т, кто не выступал с настойчивым обвинением в дни благоденствия, обязан м
олчать, когда произошел крах. Только открытый враг преуспевавшего являе
тся законным мстителем после его падения. Что касается нас, то, когда вмеш
ивается и наказует провидение, мы уступаем ему поле действия. 1812 год начин
ает нас обезоруживать. В 1813 году Законодательный корпус, до той поры безмо
лвный и осмелевший после ряда катастроф, подло нарушил свое молчание: эт
о не могло вызвать ничего, кроме негодования, и рукоплескать ему было бы о
шибкой; в 1814 году при виде предателей-маршалов, при виде сената, который, пе
реходя от низости к низости, оскорблял того, кого он обожествлял, при виде
идолопоклонников, трусливо пятившихся назад и оплевывавших недавнего
идола, каждый счел своим долгом отвернуться; в 1815 году, когда в воздухе появ
ились предвестники страшных бедствий, когда вся Франция содрогалась, чу
вствуя их зловещее приближение, когда уже можно было различить смутное в
идение разверстого перед Наполеоном Ватерлоо, в горестных приветствия
х армии и народа, встретивших осужденного роком, не было ничего достойно
го осмеяния, и, при всей неприязни к деспоту, такой человек, как епископ Ди
ньский, пожалуй, не должен был закрывать глаза на все то величественное и
трогательное, что таилось в этом тесном объятии великой нации и великого
человека на краю бездны.
За этим исключением епископ был и оставался во всем праведным, искренним
, справедливым, разумным, смиренным и достойным; он творил добро и был добр
ожелателен, что является другой формой того же добра. Это был пастырь, муд
рец и человек. Даже в своих политических убеждениях, за которые мы только
что упрекали его и которые мы склонны осуждать весьма сурово, он был Ч эт
ого у него отнять нельзя Ч снисходителен и терпим, быть может, более, чем
мы сами, пишущие эти строки. Привратник диньской ратуши, когда-то назначе
нный на эту должность самим императором, был старый унтер-офицер старой
гвардии, награжденный крестом за Аустерлиц и не менее рьяный бонапартис
т, чем императорский орел. У этого бедняги вырывались порой не совсем обд
уманные слова, которые по тогдашним законам считались «бунтовскими реч
ами». После того как профиль императора исчез с ордена Почетного легиона
, старик никогда не одевался «по уставу» Ч таково было его выражение, Ч
чтобы не быть вынужденным надевать и свой крест. Он с благоговением, собс
твенными руками, вынул из креста, пожалованного ему Наполеоном, изображе
ние императора, вследствие чего в кресте появилась дыра, и ни за что не хот
ел вставить что-либо на его место. «Лучше умереть, Ч говорил он, Ч чем но
сить на сердце трех жаб!» Он любил во всеуслышание издеваться над Людови
ком XVIII. «Старый подагрик в английских гетрах? Пусть убирается в Пруссию со
своей пудреной косицей!» Ч говаривал он, радуясь, что может в одном ругат
ельстве объединить две самые ненавистные для него вещи: Пруссию и Англию
. В конце концов он потерял место. Вместе с женой и детьми он очутился на ул
ице без куска хлеба. Епископ послал за ним, мягко побранил его и назначил н
а должность привратника собора.
За девять лет монсеньор Бьенвеню добрыми делами и кротостью снискал себ
е любовное и как бы сыновнее почтение обитателей Диня. Даже его неприязн
ь к Наполеону была принята молча и прощена народом: слабовольная и добро
душная паства боготворила своего императора, но любила и своего епископ
а.

Глава двенадцатая.
Одиночество монсеньора Бьенвеню

Подобно тому, как вокруг генерала почти всегда толпится целый выводок мо
лодых офицеров, вокруг каждого епископа вьется стая аббатов. Именно этих
аббатов очаровательный св. Франциск Сальский и назвал где-то «желторот
ыми священниками». Всякое поприще имеет своих искателей фортуны, которы
е составляют свиту того, кто уже преуспел на нем. Нет власть имущего, у кот
орого не было бы своих приближенных; нет баловня фортуны, у которого не бы
ло бы своих придворных. Искатели будущего вихрем кружатся вокруг велико
лепного настоящего. Всякая епархия имеет свой штаб. Каждый сколько-нибу
дь влиятельный епископ окружен стражей херувимчиков-семинаристов, кот
орые обходят дозором епископский дворец, следят за порядком и караулят у
лыбку его преосвященства. Угодить епископу Ч значит стать на первую сту
пень, ведущую к иподьяконству. Надо же пробить себе дорогу, Ч апостольск
ое звание не брезгует доходным местечком. Как в миру, так и в церкви есть с
вои тузы. Это епископы в милости, богатые, с крупными доходами, ловкие, при
нятые в высшем обществе, несомненно, умеющие молиться, но умеющие также д
омогаться того, что им нужно; епископы, которые, олицетворяя собой целую е
пархию, заставляют ждать себя в передней и являются соединительным звен
ом между ризницей и дипломатией, Ч скорее аббаты, нежели священники, ско
рее прелаты, нежели епископы. Счастлив тот, кто сумеет приблизиться к ним!
Люди влиятельные, они щедро раздают своим приспешникам, фаворитам и всей
этой умеющей подделаться к ним молодежи богатые приходы, каноникаты, ме
ста архидиаконов, попечителей и другие выгодные должности, постепенно в
едущие к епископскому сану. Продвигаясь сами, эти планеты движут вперед
и своих спутников, Ч настоящая солнечная система в движении! Их сияние б
росает пурпурный отсвет и на их свиту. С их пиршественного стола перепад
ают крохи и их приближенным в виде теплых местечек. Чем больше епархия по
кровителя, тем богаче приход фаворита. А Рим так близко! Епископ, сумевший
сделаться архиепископом, архиепископ, сумевший сделаться кардиналом, б
ерет вас с собой в качестве кардинальского служки в конклав, вы входите в
римское судилище, вы получаете омофор, и вот вы уже сами член судилища, вы
камерарий, вы монсеньор, а от преосвященства до эминенции только один ша
г, а эминенцию и святейшество разделяет лишь дымок сжигаемого избирател
ьного листка. Каждая скуфья может мечтать превратиться в тиару. В наши дн
и священник Ч это единственный человек, который может законным путем вз
ойти на престол, и на какой престол! Престол державнейшего из владык! Зато
каким питомником упований является семинария! Сколько краснеющих певч
их, сколько юных аббатов ходят с кувшином Перетты на голове! Как охотно че
столюбие именует себя призванием, и Ч кто знает? Ч быть может, даже искр
енне, поддаваясь самообману. Блажен надеющийся!
Монсеньор Бьенвеню, скромный, бедный, чудаковатый, не был причислен к «зн
ачительным особам». На это указывало полное отсутствие вокруг него моло
дых священников. Все видели, что в Париже он «не принялся». Ни одно будущее
не стремилось привиться к этому одинокому старику. Ни одно незрелое чес
толюбие не было столь безрассудно, чтобы пустить ростки под его сенью. Ег
о каноники и старшие викарии были добрые старики, грубоватые, как и он сам
, так же как он, замуровавшие себя в этой епархии, которая не имела никаког
о общения с кардинальским двоpoм, и похожие на своего епископа, с той лишь р
азницей, что они были люди конченые, а он был человеком завершенным. Невоз
можность расцвести возле монсеньора Бьенвеню была так очевидна, что, едв
а закончив семинарию, молодые люди, рукоположенные им в священники, запа
сались рекомендациями к архиепископам Экса или Оша и немедленно уезжал
и. Повторяем: люди хотят, чтобы им помогли пустить ростки. Праведник, чья ж
изнь полна самоотречения, Ч опасное соседство: он может заразить вас не
излечимой бедностью, параличом сочленений, необходимых, чтобы продвига
ться вперед, к успеху, и вообще слишком большой любовью к самопожертвова
нию;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11