Действительно, в эшафоте, когда он воздвигнут и стоит перед вами, есть что
-то от галлюцинации. До тех пор, пока вы не видели гильотину своими глазам
и, вы можете более или менее равнодушно относиться к смертной казни, може
те не высказывать своего мнения, можете говорить и «да» и «нет», но если ва
м пришлось увидеть ее Ч потрясение слишком глубоко, и вы должны окончат
ельно решить: против нее вы или за нее. Одни восхищаются ею, как де Местр; др
угие, подобно Беккарии, проклинают ее. Гильотина Ч это сгусток закона, им
я ее Ч vindicta На
казание (лат.)
, она сама не нейтральна и не позволяет оставаться нейтральным вам.
Увидев ее, человек содрогается, он испытывает самое непостижимое из всех
чувств. Каждая социальная проблема ставит перед ножом гильотины свой зн
ак вопроса. Эшафот-это видение. Эшафот Ч не помост, эшафот Ч не машина, эш
афот Ч не бездушный механизм, сделанный из дерева, железа и канатов. Каже
тся, что это живое существо, обладающее непонятной зловещей инициативой
, можно подумать, что этот помост видит, что эта машина слышит, что этот мех
анизм понимает, что это дерево, это железо и эти канаты обладают волей. Душ
е, охваченной смертельным ужасом при виде эшафота, он представляется гро
зным и сознательным участником того, что делает. Эшафот Ч это сообщник п
алача. Он пожирает человека, ест его плоть, пьет его кровь Эшафот Ч это чу
довище, созданное судьей и плотником, это призрак, который живет какой-то
страшной жизнью, порождаемой бесчисленными смертями его жертв.
Итак, впечатление было страшное и глубокое; на следующий день после казн
и и еще много дней спустя епископ казался удрученным. Почти неестественн
ее спокойствие, владевшее им в роковой момент, исчезло; образ общественн
ого правосудия неотступно преследовал его. Этот священнослужитель, кот
орый, выполнив любую свою обязанность, испытывал обычно радость удовлет
ворения, на этот раз словно упрекал себя в чем-то. Временами он начинал го
ворить сам с собой и вполголоса произносил мрачные монологи. Вот один из
них, который как-то вечером услышала и запомнила его сестра:
Ч Я не думал, что это так чудовищно. Преступно до такой степени углублять
ся в божественные законы, чтобы уже не замечать законов человеческих. В с
мерти волен только бог. По какому праву люди посягают на то, что непостижи
мо?
С течением времени эти впечатления потеряли свою остроту и, по-видимому,
изгладились из его памяти. Однако люди заметили, что с того дня епископ из
бегал проходить по площади, где совершались казни.
Каждый мог в любое время дня и ночи позвать епископа Мириэля к изголовью
больного или умирающего. Он понимал, что это и есть важнейшая его обязанн
ость и важнейший его труд. Осиротевшим семьям не приходилось просить его
, он являлся к ним сам. Он целыми часами молча просиживал рядом с мужем, пот
ерявшим любимую жену, или с матерью, потерявшей ребенка. Но, зная, когда на
до молчать, он знал также, когда надо говорить. О чудесный утешитель! Он не
стремился изгладить скорбь забвением, напротив, он старался углубить и п
росветлить ее надеждой. Он говорил:
Ч Относитесь к мертвым, как должно. Не думайте о тленном. Вглядитесь прис
тальней, и вы увидите живой огонек в небесах Ч то душа вашего дорогого ус
опшего.
Он знал, что вера целительна. Он старался наставить и успокоить человека
в отчаянии, приводя ему в пример человека, покорившегося судьбе, и преобр
азить скорбь, вперившую взор в могилу, указав на скорбь, взирающую на звез
ды.

Глава пятая.
О том, что монсеньор Бьенвеню слишком долго носил свои сутаны

Домашняя жизнь Мириэля так же полно отражала его взгляды, как и его жизнь
вне дома. Добровольная бедность, в которой жил епископ Диньский, предста
вила бы привлекательное и в то же время поучительное зрелище для каждого
, кто имел бы возможность наблюдать ее вблизи.
Как все старики и как большинство мыслителей, он спал мало. Зато этот коро
ткий сон был глубок. Утром епископ в течение часа предавался размышления
м, потом служил обедню в соборе или у себя дома. После обедня съедал за зав
траком ржаного хлеба и запивал его молоком от своих коров. Потом работал.

Епископ Ч очень занятой человек. Он должен ежедневно принимать секрета
ря епархии (обычно это каноник) н почти каждый день Ч старт их викариев. Е
му приходится наблюдать за деятельностью конгрегаций, раздавать приви
легии, просматривать целые тома духовной литературы Ч молитвенники, ка
техизисы, часословы и т.д. и т.д., писать пастырские послания, утверждать пр
оповеди, мирить между собой приходских священников и Ч мэров, вести кор
респонденцию с духовными особами, вести корреспонденцию с гражданским
и властями: с одной стороны Ч государство, с другой Ч папский престол. Сл
овом, у него тысяча дел.
Время, которое оставалось у него от этой тысячи дел, церковных служб и отп
равления треб, он в первую очередь отдавал неимущим, больным и скорбящим;
время, которое оставалось от скорбящих, больных и неимущих, он отдавал ра
боте: вскапывал свой сад или же читал и писал. Для той и для другой работы у
него было одно название Ч «садовничать». Ум Ч это сад», Ч говорил он.
В полдень, если погода была хорошая, он выходил из дома и пешком гулял по г
ороду или его окрестностям, часто заходил в бедные лачуги. Он бродил один,
погруженный в свои мысли, с опущенными глазами, опираясь на длинную палк
у, в фиолетовой мантии, подбитой ватой и очень теплой, в грубых башмаках и
фиолетовых чулках, в плоской треугольной шляпе, украшенной на всех трех
углах толстыми золотыми кистями.
Всюду, где бы он ни появлялся, наступал праздник. Казалось, он приносил с с
обою свет и тепло. Дети и старики выходили на порог навстречу епископу, сл
овно навстречу солнцу. Он благословлял, и его благословляли. Каждому, кто
нуждался в чем-либо, указывали на его дом.
Время от времени он останавливался, беседовал с мальчиками и девочками и
улыбался матерям. Пока у него были деньги, он посещал бедных, когда деньги
иссякали, он посещал богатых.
Так как он подолгу носил своя сутаны и не хотел, чтобы люди заметили их вет
хость, он никогда не выходил в город без теплой фиолетовой мантии. Летом э
то несколько тяготило его.
По возвращении с прогулки он обедал. Обед был похож на завтрак.
Вечером, в половине девятого, он ужинал вместе с сестрой, а Маглуар прислу
живала им за столом. Это были в высшей степени скромные трапезы. Однако, ес
ли у епископа оставался к ужину кто-нибудь из приходских священников, Ма
глуар, пользуясь этим, подавала его преосвященству превосходную озерну
ю рыбу или какую-нибудь вкусную горную дичь. Любой священник служил пред
логом для хорошего ужина, и епископ не препятствовал этому. Обычно же его
вечерняя еда состояла из вареных овощей и постного супа. Поэтому в город
е говорили: «Когда наш епископ не угощает священника, сам он ест, как монах
и.
После ужина он с полчаса беседовал с Батистиной и Маглуар, потом уходил к
себе и снова принимался писать то на листках бумаги, то на полях какого-ни
будь фолианта. Он был человек образованный, даже в известной степени уче
ный. После него осталось пять или шесть рукописей, довольно любопытных, и
среди них рассуждение на стих из книги Бытия «Вначале дух божий носился
над водами». Он сопоставляет этот стих с тремя текстами-с арабским стихо
м, который гласит: «Дули ветры господни»; со словами Иосифа Флавия: «Горни
й ветер устремился на землю»; и, наконец, с халдейским толкованием Онкело
са: «Ветер, исходивший от бога, дул над лоном вод». В другом рассуждении он
разбирает богословские труды епископа Птолемаидского Гюго, двоюродног
о прадеда автора настоящей книги, и устанавливает, что небольшие произве
дения, опубликованные в прошлом столетии под псевдонимом Барлейкур, так
же принадлежат перу этого епископа.
Иногда во время чтения, независимо от того, какая именно книга была у него
в руках, епископ вдруг впадал в глубокое раздумье, очнувшись от которого
писал несколько строк тут же, на страницах книги. Зачастую эти строки не и
мели никакого отношения к книге, в которую они были вписаны. Перед нами за
метка, сделанная им на полях тома, озаглавленного: Переписка лорда Жерме
на с генералами Клинтоном и Корнвалисом и с адмиралами американского во
енного флота. Продается в Версале у книгопродавца Пуэнсо и в Париже у кни
гопродавца Писо, набережная Августинцев.
Вот эта заметка:
«О ты, Сущий!
Екклезиаст именует тебя Всемогущим, Книга Маккавеев Ч Творцом, Послани
е к ефесянам Ч Свободой, Барух Ч Необъятностью, Псалтирь Ч Мудростью и
Истиной, Иоанн Ч Светом, Книга Царств Ч Господом, Исход называет тебя Пр
овидением, Левит Ч Святостью, Ездра Ч Справедливостью, вселенная Ч Бо
гом, человек Ч Отцом, но Соломон дал тебе имя Милосердие, и это самое прек
расное из всех твоих имен».
Около девяти часов вечера обе женщины уходили к себе наверх, и епископ до
утра оставался в нижнем этаже один.
Здесь необходимо дать точное представление о жилище епископа Диньског
о.

Глава шестая.
Кому он поручил охранять свой дом

Дом, в котором он жил, как мы уже говорили, был двухэтажный: три комнаты вни
зу, три наверху, под крышей Ч чердак. За домом Ч сад в четверть арпана. Жен
щины занимали второй этаж, епископ жил внизу. Первая комната, дверь котор
ой отворялась прямо на улицу, служила ему столовой, вторая Ч спальней, тр
етья Ч молельней. Выйти из молельни можно было только через спальню, а из
спальни Ч только через столовую. В молельне была скрытая перегородкой н
иша, где стояла кровать для гостей. Кровать эту епископ предоставлял сел
ьским священникам, приезжавшим в Динь по делам и нуждам своих приходов.
Бывшая больничная аптека Ч небольшое строение, которое примыкало к дом
у и выходило в сад. Ч превратилась в кухню и в кладовую.
Кроме того, в саду стоял хлев, где прежде была больничная кухня, а теперь п
омещались две коровы епископа. Независимо от количества молока, которое
давали коровы, епископ каждое утро половину отсылал в больницу. «Я плачу
свою десятину», Ч говорил он.
Спальня у него была довольно большая, и зимой натопить ее было нелегко. Та
к как дрова в Дине стоили очень дорого, епископ придумал сделать в коровн
ике дощатую перегородку и устроил там себе комнатку. В сильные морозы он
проводил там все вечера. Он называл эту комнатку своим «зимним салоном».

Как в этом «зимнем салоне», так и в столовой мебель состояла из простого ч
етырехугольного деревянного стола и четырех соломенных стульев. В стол
овой стоял еще старенький буфет, выкрашенный розовой клеевой краской. Та
кой же буфет, накрытый белыми салфетками и дешевыми кружевами, епископ п
ревратил в алтарь, который придавал нарядный вид его молельне.
Богатые прихожанки, исповедовавшиеся у епископа, и другие богомольные ж
ительницы города Диня неоднократно устраивали складчину на устройство
нового красивого алтаря для молельни его преосвященства; епископ брал д
еньги и раздавал их бедным.
Ч Лучший алтарь, Ч говорил он, Ч это душа несчастного, который утешилс
я и благодарит бога.
В молельне стояли две соломенные скамеечки для коленопреклонений; одно
кресло, тоже соломенное, стояло в спальне епископа. Если случалось, что он
одновременно принимал семь или восемь человек гостей Ч префекта, генер
ала, начальника штаба полка местного гарнизона, нескольких учеников дух
овного училища, то приходилось брать стулья из «зимнего салона», приноси
ть скамеечки из молельни и кресло из спальни епископа. Таким образом наб
иралось до одиннадцати сидений. Для каждого нового гостя опустошалась о
дна из комнат.
Бывало и так, что собиралось сразу двенадцать человек; тогда епископ спа
сал положение, становясь у камина, если это было зимой, или прогуливаясь п
о саду, если это было летом.
В нише за перегородкой стоял еще один стул, но солома на сиденье искрошил
ась, да и держался он на трех ножках, так что сидеть на нем можно было, тольк
о прислонив его к стене. В комнате у м Ч ль Батистины было, правда, громадн
ое деревянное кресло, некогда позолоченное и обитое цветной китайской т
афтою, но поднять его на второй этаж пришлось через окно, так как лестница
оказалась слишком узкой: на него, следовательно, также нельзя было рассч
итывать.
Когда-то Батистина лелеяла честолюбивую мечту приобрести для гостиной
мебель с диваном гнутого красного дерева, покрытую желтым утрехтским ба
рхатом в веночках. Однако это должно было стоить по меньшей мере пятьсот
франков; увидев, что за пять лет ей удалось отложить только сорок два фран
ка и десять су, она в конце концов отказалась от своей мечты. Впрочем, кто ж
е достигает своего идеала?
Нет ничего легче, как представить себе спальню епископа. Стеклянная двер
ь, выходящая в сад; напротив двери Ч кровать, железная больничная кроват
ь с пологом из зеленой саржи; у кровати, за занавеской, Ч изящные туалетн
ые принадлежности, свидетельствующие о том, что здесь живет человек, не у
тративший светских привычек; еще две двери: одна возле камина Ч в молель
ню, другая возле книжного шкафа Ч в столовую; набитый книгами шкаф со сте
клянными дверцами; облицованный деревом камин, выкрашенный под мрамор, о
бычно нетопленный, в камине две железные подставки для дров, украшенные
сверху двумя вазами в гирляндах и бороздках, некогда покрытыми серебром
и считавшимися образцом роскоши в епископском доме; над камином, на черн
ом потертом бархате, Ч распятие, прежде посеребренное, а теперь медное, в
деревянной рамке с облезшей позолотой. Возле стеклянной двери большой с
тол с чернильницей, заваленный грудой бумаг и толстых книг. Перед столом
кресло с соломенным сиденьем. Перед кроватью скамеечка из молельни.
На стене, по обе стороны кровати, висели два портрета в овальных рамах. Кор
откие надписи, золотыми буквами на тусклом фоне холста, уведомляли о том,
что портреты изображают; один Ч епископа Сен Ч Клодского Шалио, а друго
й Ч Турто, главного викария Агдского, аббата Граншанокого, принадлежавш
его к монашескому ордену Цистерианцев Шартрской епархии. Унаследовав э
ту комнату от лазаретных больных, епископ нашел здесь эти портреты и ост
авил их. Это были священнослужители и, по всей вероятности. жертвователи
Ч два основания для того, чтобы он отнесся к ним с уважением. Об этих двух
особах ему было известно лишь то, что король их назначил Ч первого еписк
опом, а второго викарием Ч в один и тот же день, 27 апреля 1785 года. Когда Маглу
ар сняла портреты, чтобы стереть с них пыль, епископ узнал об этом, прочтя
надпись, сделанную выцветшими чернилами на пожелтевшем от времени лист
очке бумаги, приклеенном с помощью четырех облаток к оборотной стороне п
ортрета аббата Граншанского.
На окне в спальне епископа висела старомодная, из грубой шерстяной матер
ии, занавеска, которая с течением времени пришла в такую ветхость, что, во
избежание расхода на новую, Маглуар вынуждена была сделать на самой ее с
ередине большой шов. Этот шов напоминал крест. Епископ часто показывал н
а него.
Ч Как хорошо получилось! Ч говорил он.
Все комнаты и в первом и во втором этаже были чисто выбелены, как это приня
то в казармах и больницах.
Правда, в последующие годы, как мы увидим в дальнейшем, Маглуар обнаружил
а под побелкой на стенах в комнате Батистины какую-то живопись. Прежде че
м стать больницей, этот дом служил местом собраний диньских горожан. Так
ово происхождение этой росписи стен. Полы во всех комнатах были выложены
красным кирпичом, и мыли их каждую неделю; перед каждой кроватью лежал со
ломенный коврик. Вообще надо сказать, что весь дом сверху донизу содержа
лся женщинами в образцовой чистоте. Чистота была единственной роскошью,
которую допускал епископ.
Ч Это ничего не отнимает у бедных, Ч говаривал он.
Следует, однако, заметить, что от прежних богатств у него оставалось еще ш
есть серебряных столовых приборов и разливательная ложка, ослепительн
ый блеск которых на грубой холщовой скатерти каждый день радовал взор Ма
глуар. И так как мы изображаем здесь епископа Диньского таким, каким он бы
л в действительности, то мы должны добавить, что он не раз говорил:
Ч Мне было бы не легко отказаться от привычки есть серебряной ложкой и в
илкой.
Кроме этого серебра, у епископа уцелели еще два массивных серебряных под
свечника, доставшиеся ему по наследству от двоюродной бабушки. Подсвечн
ики с двумя вставленными в них восковыми свечами обычно красовались на к
амине в спальне епископа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11