Теперь вернутся домой и Джад, и Элиот, и Род Олдвик, радостно думал Нийл. Будет с кем поговорить, посоветоваться. Он уже уверил себя, что только потому и принял всерьез «эту индейскую чепуху», что заскучал без друзей.
А Джейми Уоргейт не вернется домой. Он навсегда остался где-то в Германии, погребенный под мотором своего самолета, красивые его руки раздроблены и перемешались с обломками стали.
И не вернется домой капитан Эллертон, с которым Нийл подружился на пути в Италию. Капитан Эллертон, самый нестандартный из людей, лежит в стандартной позе под стандартным крестом на кладбище, скучном, как городской палисадник.

Закончив переговоры с миннеаполисскими банкирами и политиками, Нийл в среду утром отправился в Сент-Пол к доктору Вервейсу, научному сотруднику Исторического общества Миннесоты, здание которого высилось рядом с круглой шапкой Капитолия штата.
Доктор Вервейс оказался у себя в кабинете; это был любезный, профессорского вида человек; и Нийл заговорил с ним легко и естественно, не вполне сознавая, что приготовился лгать:
— Я командовал ротой в Италии, а сейчас вернулся с фронта один мой солдат, раненый, и просит меня разузнать здесь что-нибудь о его предке-пионере Ксавье Пике; жил в этих краях лет сто назад, торговал с индейцами.
— Что-то не припоминаю. Как пишется, с двумя «к»?
— Нет, кажется, просто П-И-К. Может, это имеет отношение к Пикардии? — спросил Нийл с надеждой.
— Д-да, возможно.
— Так вот, этот мой солдат очень интересуется, нет ли в ваших архивах достоверных записей об этом самом Ксавье. Родился он, по-видимому, около тысяча семьсот девяностого года, может быть, во Франции. Насколько я понимаю, моему солдату особенно интересно узнать, был ли Ксавье чистокровным французом или с примесью индейской крови, иначе говоря — кем ему считать себя.
— А как вам показалось, мистер Кингсблад, ваш солдат был бы доволен, если бы выяснилось, что в нем есть индейская кровь, или он принадлежит к числу узколобых расистов типа «Огненных крестов»?
— К числу кого? Ах да, он… Что? Право, не знаю. Мы с ним, сколько помнится, этого не обсуждали, во всяком случае, не вдавались в подробности.
— Можете вы немного подождать, мистер Кингсблад?
Доктор Вервейс вернулся, неся в руках старинную рукописную книгу:
— Кажется, я напал на след мсье Пика.
— Да? — Так подсудимый ждет приговора.
Доктор Вервейс не торопился.
— Я разыскал его в дневниках Талиаферро. Да. Ксавье Пик. Возможно, что этот самый, вот видите — помог арестовать непокорного индейца. Но майор Талиаферро не упоминает о том, был ли сам Пик метисом. Конечно, если он родился во Франции, это маловероятно, разве что его отец вывез из Канады жену-индианку. Такие случаи бывали, но редко.
Нийл почувствовал облегчение, и устыдился этого, и снова вздохнул свободно при мысли, что Бидди и отец Бидди — чистокровные арийцы.
— Впрочем, — продолжал доктор Вервейс, — кем бы ни был этот Пик, женился он на индианке чиппева.
«О черт! Я и позабыл о краснокожей прапрапрабабушке, будь она неладна. Ну что бы этому Ксавье сидеть дома, во Франции или в Новом Орлеане, так нет же, понадобилось ему странствовать! Что я ему сделал сто двадцать лет назад, что он вздумал мне так отомстить?»
И тут благожелательный доктор Вервейс, сам того не подозревая, ударил его обухом по голове.
— Нет, едва ли в жилах Ксавье Пика текла индейская кровь, потому что… вот не знаю, сочтете ли вы нужным говорить это вашему любознательному ветерану; в расовых вопросах столько еще всякой косности и предрассудков; но так или иначе, майор Талиаферро пишет, что предок вашего знакомого, Ксавье Пик, был чистокровный негр.
Очевидно, Нийл не изменился в лице, потому что доктор Вервейс продолжал бодрым тоном:
— Вы, конечно, знаете, что в большинстве Южных штатов и в некоторых Северных негром по закону считается всякий, в ком есть хоть «одна капля негритянской крови», и по этой варварской логике выходит, что ваш приятель-ветеран и его дети, если они у него есть, как бы они ни были белокожи, являются в глазах закона стопроцентными неграми.
Нийл думал не столько о себе, сколько о своей золотистой Бидди.
13
Каким-то образом он очутился в закусочной — он сидел и внимательно разглядывал плохо вытертый столик, банку кетчупа, узорный металлический стаканчик с бумажными салфетками. В голове у него стоял туман, но все же он помнил, что доктор Вервейс обещал поискать для него еще материалов, что нужно зайти к нему в два часа и что он ничем себя не выдал.
Ничто уже не могло его удивить: он был во власти безмолвного ужаса, как лунатик, узнавший, что накануне вечером он во сне убил человека и что его ищет полиция.
В руке у него был надкусанный сандвич. Он с удивлением посмотрел на него. Зачем он заказал эту гадость — кусок лежалой ветчины между двумя грязными ломтями хлеба? И закусочная премерзкая — какая-то насмешка над богом и ясным майским днем.
«Как я сюда попал? А впрочем, надо привыкать. Теперь это для меня самое подходящее место. Да нет, наверно, здесь считают, что и это заведение слишком хорошо для нас — ниггеров».
Впервые он дал название тому, чем он теперь стал, и ему было так тошно, что даже не пришла на ум более мягкая форма «негры», да и что значило слово по сравнению с фактом? Все в нем возмущалось при мысли, что его можно назвать черным, желтым, или зеленым, или еще каким-нибудь, когда он, Нийл Кингсблад, всегда был и всегда будет самым обыкновенным, разноцветным человеком.
Но они скажут, что он черный человек, негр.
Негры, думал Нийл, это Белфрида Грэй и Борус Багдолл; это проводник Мак, лебезящий перед белыми ростовщиками; это потный черный грузчик в неапольском порту, он носит американский мундир, но ему запрещено носить оружие, ему разрешается только таскать огромные ящики, от которых дрожат колени и ноет спина; это батрак под палящим солнцем Луизианы и в свете факелов на молитвенных оргиях; это животное, но не свободное, как другие животные, от чувства стыда; это убийца с Бил-стрит или шут, за гроши танцующий в кабаке на потеху людям.
Негры — это те, что живут в дырявых лачугах или в полусгнивших бараках, тесных, как ящик для яиц, и носят разбитые, стоптанные башмаки или остроносые штиблеты сводника; они спят на вонючих простынях, которых никогда не меняют, а духовным пастырем имеют распутного горлодера и жулика.
Других негров не бывает. Разве не так говорил ему военный врач из Джорджии?
Негры, если светлая кожа не спасла их от разоблачения, работают в кухнях — в чужих, неприветливых кухнях, — или в душных прачечных, или в раскаленном воздухе литейных, или чистят на улицах обувь, готовые к тому, что белый господин презрительно сплюнет им на голову.
Негры не способны — биологически, органически, непоправимо не способны постичь какую-либо науку, кроме сложения и вычитания, немудреной стряпни и управления автомобилем, а вся их философия укладывается в сонник. По каким-то таинственным причинам они также не способны мыться и поэтому — противнее животных, ведь те как-никак вылизывают свою шкуру.
У всех без исключения негров такие скверные манеры, что их никогда не приглашают ни в приличные дома, ни на собрания большинства рабочих союзов, ибо даже в этих организациях, к которым Нийл, как добропорядочный банковский деятель, относился с неодобрением, и то каждому ясно, что негры — это сплошь бездельники, штрейкбрехеры и шпионы.
Негры — это животные в физическом смысле. И в культурном смысле — для них все равно, что Бетховен, что св.Августин. И в нравственном смысле — они не могут удержаться от воровства и насилия, от лжи и предательства. Да, это самые настоящие животные — нечто среднее между человеком и обезьяной.
Если ты негр, ты знаешь, что и твои дети — как бы ты их ни любил и ни заботился о них, как бы ни были они белокуры и светлокожи — обречены стать такими же уродами и обманщиками, тупицами и кретинами, как и ты, и их дети тоже, и дети их детей — до скончания века, по проклятию Иезекииля.
«Но я же не такой, и мама не такая, и Бидди, и бабушка Жюли. Мы обыкновенные порядочные люди. Значит, это ошибка. Мы вовсе не негры, просто было два разных Ксавье Пика.
Не валяй дурака, Кингсблад. В глубине души ты отлично знаешь, что он был твоим предком. А, будь он проклят за его черную кожу! Бедная маленькая Бидди!
Пусть так. Но если Бидди — негритянка, значит, все, что я слышал о неграх, ну да, и о евреях, о японцах, о русских, о религии и политике, — все это тоже, может быть, ложь?
Раз уж ты негр, так и будь негром и борись, как негр. Проверь себя и, если можешь, — борись.
Но я должен узнать, что такое негр; я должен досконально узнать, что я такое!»
Его попытки додумать что бы то ни было разбивались о видение задорного и наивного личика Бидди — маленькой герцогини Пикардийской, наследницы королевы Екатерины Арагонской — и глумящихся над нею соседей; да она, оказывается, негритянка, отвратительная карикатура на ребенка, с плоским черепом, с непристойными ужимками, — гнать таких надо, а туда же, лезут с парадного крыльца!
«Она не такая. Мы не такие. Негры не такие. Или я ошибаюсь?»

Доктор Вервейс рассказал, что нашлось письмо Ксавье Пика генералу Генри Сибли, и тут же передал письмо Нийлу.
Бумага сильно пожелтела, но чернила не выцвели, и почерк был ровный и изящный — почерк образованного человека. Нийл подумал, что, если не считать доктора Вервейса с его помощником и генерала Сибли, он, может быть, первым прикоснулся к этому письму с тех пор, как сто лет назад Ксавье писал его при свете свечи или северного солнца на грубом дощатом столе или на борту челна.
«Когда Вы были здесь, высокоуважаемый генерал, и оказали мне честь откушать у меня рыбы и чая, поскольку в нашей глуши я не имел возможности предложить Вам более достойное угощение, я рассказывал Вам, что я чистокровный негр и родился на Мартинике и что если во мне есть примесь французской, или испанской, или португальской крови, то очень незначительная.
Жена моя была индианкой из племени оджибвеев, а дорогая моя дочь Сидони недавно вышла замуж за француза Луи Пезо, и хотя сам я горжусь неграми, потому что это такой мужественный и сердечный народ, но в Южных штатах жизнь их превратили в невыносимую пытку, и я не хочу, чтобы Сидони и ее детей считали неграми и чтобы они страдали так, как страдают там мои соплеменники, которых в лицо называют грязными животными. Мне хотелось бы уберечь внуков от этой участи. Поэтому прошу Вас отныне числить меня французом.
Староват я стал для работы в глуши и почти все выполнил, что наметил себе в жизни, и страшно мне думать, что моих внуков, может быть, ждут плети, так прошу Вас, высокоуважаемый генерал Сибли, никому не рассказывайте, какая черная у меня кожа.
Должен добавить, что индейским дамам этот цвет, видимо, очень нравится, а здешние воины в один голос уверяют, что я первый белый человек, побывавший в их краю. Mes estimes les plus distinguees.
Кс.Пик».
Доктор Вервейс заговорил:
— Замечательный, видно, был старик — куда благороднее, чем сеньер де Сен-Люсон или другие парижские царедворцы, которых судьба забрасывала на границу. Если у вашего приятеля-военного хватит на то смелости и силы воображения, — он может гордиться своим предком. А знаете, в том, что он говорит, много правды. Индейцы на северной границе делили людей на краснокожих и белых, так что негры, подобные Ксавье, действительно были первыми «белыми людьми», принесшими бедным язычникам блага цивилизации — бутылку, бомбу и библию. Они сыграли ту же роль, что адмирал Перри, когда он заставил Японию отворить свои двери внешнему миру, и если результаты оказались столь же плачевными, то не по их вине… А взгляните, какие все королевские имена: Сидони вышла замуж за Луи, а их сына, о котором ничего, кроме имени, нам не известно, звали Александр!
Та самая цепь, о которой говорила ему бабушка Жюли: Ксавье, Сидони, Луи Пезо, Александр, а если он раскроет тайну, этой цепью будут скованы и он и Бидди.
Если…
«А я так ясно себе представлял, — думал он, возвращаясь местным поездом в Миннеаполис, — что у Ксавье была золотистая бородка!
Это я, с моей рыжей шевелюрой, потомок негров? Или Бидди? Бабушка Жюли — та, правда, смуглая. О господи, и зачем я должен думать об этом?
Говорят, цветные иногда сходят за белых, если кожа у них достаточно светлая. Я-то, конечно, сойду. Что за самомнение, с чего я взял, что бог предназначил мне быть мучеником? Да и хорош мученик, который готов принести мать и дочь в жертву своему идиотскому тщеславию! Все может остаться, как было. Должно остаться, хотя бы ради Бидди! Ты что же, родную мать готов обречь на участь парии, а?
Не может человек так поступить!
А что если это уже многим известно? Если во мне можно распознать негра? Южане уверяют, что это всегда видно. Вот тот пассажир, что уставился на меня из угла, — видит он, что я негр? Или все всегда об этом догадывались?»
14
В Миннеаполисе он шел по вестибюлю своей гостиницы, не отрывая глаз от черно-белых шашек мраморного пола, с раздражением отмечая, что пол именно черный с белым, шагая напряженно, как пьяный, который выдает себя тем, что слишком старается не шататься. Он гадал, много ли людей смотрит на него, подозревая в нем негра. Уилбур Федеринг, который торговал съестными продуктами в Гранд-Рипаблик, но родился в штате Миссисипи, нередко утверждал, что может безошибочно распознать негра, который пытается сойти за белого, даже если в нем всего одна шестьдесят четвертая черной крови. Если Уилбур догадается, от него пощады не жди.
Дойдя до середины вестибюля, он чуть не остановился, чтобы взглянуть на свои руки. Он где-то слышал, что негра в любом колене, будь он белолиц, как Нарцисс, всегда выдают синеватые лунки ногтей. Ему не терпелось взглянуть на свои ногти. Но он заставил себя держать руки по швам (так что люди и в самом деле удивленно поглядывали на сердитого человека с деревянной походкой) и так дошагал до лифта. С изощренной небрежностью (как ему казалось) он ухитрился опереться рукой о стенку лифта и посмотреть на свои ногти.
Нет! Лунки были такие же светлые, как у Бидди.
«Зато теперь я знаю, что должен испытывать неузнанный негр, если он остановится в таком отеле: дрожать, как бы какой-нибудь чванный турист не заметил его и не велел управляющему вышвырнуть его вон. И так всегда? Всю жизнь?»

При изучении всех тонкостей сложного Искусства Быть Негром Нийлу предстояло узнать, что во многих Северных штатах, включая его родную Миннесоту, имеется Закон о гражданских правах, запрещающий удалять негров и представителей других непривилегированных народностей из гостиниц, ресторанов, театров, и что он проводится в жизнь столь же успешно, как в свое время пресловутый Сухой закон.
Белые постояльцы ворчали: «Всюду они суются, эти ниггеры. Могли бы, кажется, знать свое место». Эти умники не пытались задуматься над тем, каким образом негру, прибывшему в полночь в чужой город, узнать, где именно его место. Обнаружив, что за десять комнат от них спит негр, они чувствовали, что такое соседство таит в себе заразу, чуть ли не смертельную опасность, и набрасывались на управляющего, а тот, исходя из положения, что жить ему нужно, вырабатывал технику леденяще-вежливого обращения с неграми и уклончивых ответов относительно свободных номеров.
Уже сейчас, в первую ночь, которую он прожил негром, Нийл помнил, что в любую минуту снизу может позвонить ночной дежурный: «Я очень сожалею, сэр, но, оказывается, номер, который мы вам дали, был заказан заранее».
Помнил уже сейчас. Так мучительно и остро, как никогда не помнил сложных правил поведения «офицера и джентльмена».
За крепкими стенами своего номера он, здоровяк и атлет, прислушиваясь к телефону, ощущал себя сгорбленным и жалким. Телефон не звонил, но ему слышались десятки звонков.
А если ему не место в этом отеле, думал он, то тем более нечего соваться в пульмановский вагон «Борап». Арестовать его за это не арестуют, но никогда уже он не сможет дарить своей благосклонностью черного Мака, который оказался теперь чем-то вроде его старшего родича. Будущее темно — не пришлось бы ему самому благодарить Мака за снисходительно протянутый доллар.
Его место — с другими прокаженными, в бесплацкартном вагоне, в южном бесплацкартном вагоне для негров, ободранном и грязном, чтобы его «обезьяний запах» не оскорбил чувствительных белых ноздрей Кертиса Хавока.
Обо всем этом он думал, но он не решался думать о том, как вернется к Вестл и скажет, что подарил ей дочь-негритянку.

Вечером он собирался пойти подстричься в парикмахерскую отеля «Суонсон-Гранд».
Он сидел у стола в своем номере в глубокой задумчивости, постукивая ногтем по зубам, время от времени беспокойно взглядывая на этот ноготь. Собственно говоря, ему не так уж необходимо подстричься, но он должен пойти в парикмахерскую ради самоутверждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40