Нийла он счел заурядным, но Ашу сказал, что он похож на сурового молодого дожа. Вертлявый брюнетик, фотограф Лоренцо Гристад, шепнул Ашу:
— Все равно никакой пользы нет от этих белых, разве что работу дадут, верно?
Доктор химических наук Коуп Андерсон и его жена Пэйс, к удивлению любознательных туристов и безграмотных богачей, разговаривали с Ашем и Нийлом так, будто они — разумные человеческие существа; такую же позицию заняли доктор Камбер с женой и Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, хотя они все же считали, что негры — это люди, которых встречаешь на заседаниях комитетов. Но пятьдесят из шестидесяти гостей только приглядывались к Нийлу и Ашу и ждали, когда они сделают что-нибудь гадкое и смешное.
Не утешила Нийла и первая встреча Вестл с Ащем.
Она его ни разу не видала; она знала о нем только то, что Нийл его уважает. Но человека, которому Нийл так горячо пожимал руку при встрече, она могла бы описать примерно так: «симпатичный негр, очень опрятно одетый, возможно — превосходный лакей». Она страшно удивилась, когда Нийл обрадованно сообщил:
— Вестл, это мой большой друг — доктор Дэвис.
Она подумала: «Доктор? Впрочем, возможно. Говорят, что среди цветных есть и доктора».
Она сказала: «Добрый вечер», — не скрывая от Аша, что ей решительно все равно, добрым или недобрым окажется для него этот вечер, и вообще — с какой стати знакомить ее с цветными массажистами?
Аш поклонился, не слишком низко, и на том закончилось первое знакомство жены Нийла с его лучшим другом.

Виски подавалось в изобилии, куриного салата было вполне достаточно, но посетителям надоело разглядывать экспонаты. Вечер совсем было застыл на мертвой точке, и сдвинул его с этой точки, притом очень энергично и не в ту сторону, куда следовало, только Уилфрид Спод.
Вот имя и личность, достойные внимания: Уилфрид Спод, известный тысячам, и притом с самой нехорошей стороны, как Фридди Спод — человек, запросто якшавшийся с самыми неистовыми гениями, самыми непотребными пьяницами и самыми убежденными лесбиянками Таоса, Такско, Вудстока, Минорки, Мюнхена, Кармела, Челси, Гринвич-Вилледжа и Левого берега Сены. Человек, который в Гранд-Рипаблик чужероден, как ехидна, по сравнению с которым Кертис Хавок кажется порядочным, а доктор Дровер — мягкосердечным.
Фридди Спод родился в Канзас-Сити, но был писателем. И заметьте, он был не из тех писателей, которых не печатают. Его романы, — прейскуранты адюльтеров, по стилю весьма напоминавшие прейскуранты конторы «Товары почтой», причем все непечатные слова фигурировали в них в полном виде, — эти романы вплоть до второй мировой войны выходили в Париже в издании автора и на средства его жены.
У Фридди было испитое грязное лицо, лицо противной старой лошади; шея у него всегда была грязная, под ногтями залежи грязи, а волосы не то чтобы длинные, но никогда толком не подстриженные. Обычно он ходил в плисовой куртке, выглядевшей несколько молодо для сорокалетнего мужчины, а живописную черную шляпу с широкими полями не носил лишь потому, что от него этого ждали, а он любил все делать наперекор. Но он придумал нечто получше: он носил кепку, грязную-прегрязную.
А между тем его жена Сьюзен, моложе его на пять-шесть лет, была толстенькая и чистенькая, как курочка. Она была художницей, только не писала картин и не умела их писать. Кроме того, она была двоюродной сестрой Вестл Кингсблад — законной дочерью адвоката Оливера Бихауса.
С Фридди она познакомилась в Париже, где «изучала искусство» — занятие увлекательное, но мнимое. У нее не было друзей, по-французски она не говорила и вообще говорила немного. Фридди подцепил ее в кафе «Селект». Он жил тем, что занимал деньги; писал он спустя рукава, зато клянчил добросовестно; он не стеснялся ни выпрашивать самые крупные суммы, ни принимать самые мелкие. У американских дельцов, наезжавших в Париж, он просил пятьсот долларов и брал пятьдесят; у бедных девушек, обучавшихся пению, он просил десять франков и получал пятнадцать.
У Сью он при первом знакомстве занял сто франков и в тот же вечер от нечего делать овладел ею. Потом узнал, что она дочь богатого отца, и, не скрывая скуки, женился на ней. После этого он не испытывал к ней ни интереса, ни особого отвращения, а она обожала его, не замечала грязи и считала его завистливое критиканство проявлением ума, а его заборную лирику — литературой.
Перед самым вступлением немцев в Париж Споды бежали и с тех пор жили в Калифорнии, шантажируя Оливера Бихауса постоянными угрозами, что, если он будет скупиться, они приедут домой. Время от времени они и в самом деле приезжали, чтобы ему стало ясно, какой будет ужас, если они навсегда поселятся в Гранд-Рипаблик.
Сейчас они уже месяц как занимали квартиру-студию в здании «Таверны наяды». Сью бодро стряпала, и добывала деньги, и убирала постель в тех случаях, когда ей удавалось стащить с нее Фридди.
Именно потому, что у него был такой зять, как Фридди, Оливер взволновался, когда зять его брата Мортона оказался негром. Просвещенный юрист Оливер не делал разницы между неграми, индусами, американскими индейцами и преступниками, и на его взгляд, хуже и опаснее Фридди был только Нийл.
Фридди и Сью собирались вернуться в Париж, как только там станет полегче с питанием. Пока же они терпели отвратительные американские ванные и развлекались, как могли. Сегодня им повезло с развлечениями: представился случай заняться беззащитными черными варварами — Нийлом и Ащем.
До негров Фридди не было никакого дела, но он решил не отказывать себе в невинном удовольствии позлить гостей Дайанты.
Сегодня он был, как никогда, в форме. Он выпил стаканчик и попытался поцеловать в щеку свою кузину Вестл. Выпил еще стаканчик и во всеуслышание поздравил свою веселую и всегда довольную жену Сью с тем, что хотя бы в лице негра Нийла у нее есть родственник с головой на плечах. Потом выпил еще стаканчик, и еще несколько, и выступил с не предусмотренной расписанием публичной лекцией.
Он заявил, что в музыке, скульптуре, сценическом искусстве, боксе и сексуальном магнетизме негры оставили белых далеко позади, и закончил так:
— Если вы перестанете драть глотку, может быть, мне удастся уговорить одного из наших цветных гостей объяснить нам, почему люди его расы настолько тоньше и восприимчивее, чем вы, белые буржуа.
Аш тихо сказал Нийлу:
— Этот болван знает свое дело. Обычно такие сюрпризы нам преподносят женщины. Самый безошибочный способ повредить нам — это перехвалить нас устами какого-нибудь фигляра. Он, кажется, и мне способен внушить отвращение к неграм!
Однако Фридди Споду не суждено было безраздельно терзать уши гостей. Хозяйка дома, миссис Марл, правда, не получала закалку на Левом берегу Сены, но врожденная способность высказывать самые здравые мысли так, что людям становилось тошно, была у нее еще сильнее, чем у Фридди. Она просто немного запоздала сегодня, но, выпив малую толику, быстро наверстала упущенное.
В Гранд-Рипаблик не говорят про светскую даму, что она — горькая пьяница. Говорят, что она «изредка пропускает рюмочку». Пропустив изрядное количество рюмочек и рюмок, Дайанта вмиг обскакала Фридди.
Она умудрилась спугнуть двух своих гостей — судью Кэсса Тимберлейна и миссис Шелли Бансер, которые еще сохранили здравый рассудок, потому что тихо беседовали в уголке и не слушали Фридди. Дайанта подошла к ним и затянула, вложив в свой голос скорбь всего мира:
— Право же, я думала, что хоть вы-то проявите минимум вежливости к нашим бедным почетным гостям! Вон мистер Кингсблад и бедный доктор Даш, оба стоят, а вы тут расположились в креслах.
Кэсс отыскал свою жену и сейчас же уехал домой. Миссис Бансер обогнала его на две ступеньки и один негодующий возглас.
Тогда Дайанта завладела Ашем и стала ласково пенять ему в присутствии двадцати посторонних:
— Доктор Даш, я на вас в претензии! Почему вы не запретите цветным женщинам подражать в разговоре нам? Это страшно неудобно. Когда ваша жена подошла к телефону, — кстати, она довольно долго заставила меня ждать! — я подумала, что это какая-нибудь белая женщина, и совсем запуталась. Вы ведь знаете, я обожаю негритянок, они, по-моему, очень артистичны, но зачем, зачем они нас так подводят!
Потом она принялась за Нийла:
— Все вы, цветные, так изумительно поете спиричуэлс. Это вершина американского искусства. Вот вы, мальчики, и спойте нам какие-нибудь спиричуэлс… Замолчите все, тише! Сейчас наши цветные гости исполнят нам несколько спиричуэлс.
— Я их не знаю, — буркнул Нийл.
Аш Девис нежно любил негритянские песни и не собирался угощать ими подвыпивших белых. В этих песнях оживали для него те из его предков-индейцев и негров, что устало плелись по старой тропе жажды и страха и тихо пели, чтобы не плакать. Он сказал:
— Благодарю вас, миссис Марл, но едва ли я что-нибудь припомню, да к тому же мне пора домой.
Дайанта вдруг преисполнилась пьяной жалости к самой себе и стала всхлипывать, не замечая, что съезжает на речь своих предков из лачуги на городской окраине:
— А я-то, я-то нынче так старалась угодить вам, черненьким!..

Люциан Файрлок с женой тоже были среди гостей, и она первая не выдержала:
— Я настоящая южанка, мистер Кингсблад, но я хочу сказать, чтобы все слышали: доктор Дэвис — самый приятный из наших соседей в Гранд-Рипаблик, лучше всех относится к нашим детям, и меня просто бесит… Сама не знаю, в чем я оправдываюсь, но, честное слово, мне так стыдно!
Нийла больше всего беспокоило то, что Вестл и Аш ни слова не сказали друг с другом. По дороге домой он тревожно спросил Вестл:
— Ну как тебе понравился доктор Дэвис?
— Кто? Доктор Дэвис? Это который?
Единственным последствием Случая с Пьяной Благотворительницей было то, что Нийл весь без остатка отдался своей борьбе. Это была его любовь, его меч, его венец, его кара, его победа, его поражение. Это была его прихоть, и это была его молитва и его безумие, его крест и его слава.
48
Они сидели дома, надежно укрывшись от мартовской непогоды, в детской Бидди убаюкивала себя песенкой, и тут раздался звонок и в гостиную вступила Делегация Домовладельцев. То были четверо примерных граждан, всем своим решительным видом показывавших, что они постараются держаться в рамках вежливости, но мягкость проявлять не намерены.
В состав делегации входили бывший мэр Стопл, бывшие друзья Дон Пенлосс и Джад Браулер и, наконец, мистер У.С.Вандер, экс-лесоруб, применявший в оптовой торговле лесом испытанные методы дубины и подкованного сапога, — человек настолько же грубый и прямолинейный, насколько Уильям Стопл был нечестный и скользкий.
Все они пристроили на лица улыбки, и каждый, кроме плотного мистера Вандера, осторожно уселся на краешке стула. В этой веселой, уютной комнате они выглядели не у места, точно блестящие черные рыбины. Нийл стоял у камина, Вестл, сидя у своего белого столика, с невозмутимо холодным видом вертела в пальцах лиловую авторучку.
В качестве группенфюрера почтенный Стопл откашлялся и изрек:
— Я тут недавно говорил вам, друзья, что у меня есть для вас на примете домик в Кэну-хайтс. Не домик, а игрушечка, и какой вид!
— Что вам нужно? Говорите толком! — резко перебила его Вестл.
— К вашим услугам, мэм, и разрешите мне сказать, что я, как никто, ценю и уважаю вашего отца.
— Разрешаю, если вам непременно этого хочется.
Почтенного Стопла такая неблагодарность начинала сердить. Ведь он самоотверженно явился сюда ради общего блага. Никто не ставил общее благо выше, чем почтенный Стопл, но ему хотелось, чтобы люди это ценили. Однако внешне он сохранял исполненное достоинства спокойствие человека, который постоянно охотится за голосами избирателей и за выгодными сделками.
— Всегда готов слушаться вас, мэм. Так вот, последнее время меня тревожит то обстоятельство, что вы, может быть, не вполне хорошо чувствуете себя здесь. — Вандер выразительно кашлянул. — Мне кажется, что Сильван-парк можно без преувеличения назвать образцовым пригородом, но я должен с сожалением констатировать, что здесь очень сильны общественные предрассудки. Сам я следую девизу: «Живи и давай жить другим». Не берусь сказать, чем вызваны эти предрассудки, может быть, виной тому какой-то изъян в нашем религиозном воспитании. Я мирянин и чувствую, что нам не понять задач, стоящих перед духовенством, поэтому нам едва ли пристало…
— Довольно философствовать, переходите к делу, — отрезала Вестл. Нийл мысленно примеривался к большой, массивной вазе.
— Сию минуту, мэм! Многие в нашем районе не желают иметь соседями цветных, в этом вся соль, или, вернее, вся суть дела. Они не могут понять, что если Нийл цветной, то не по своей вине. И вот результат: растет, я бы сказал, неприязненное чувство по отношению к вам. Так что в другом районе вы, возможно, чувствовали бы себя лучше… и в большей безопасности!
Голос его звучал так убедительно, что Вестл перестала дерзить, и он продолжал уже мягче:
— Мистер Бертольд Эйзенгерц, некогда владевший всем этим районом, человек в высшей степени достойный, предлагает вам ту же цену, которую Нийл заплатил в свое время, считая, что амортизация дома примерно уравновешивается возросшей стоимостью участка. Я бы сказал, что это очень великодушное предложение, и разрешите мне дать вам совет…
— Мистер Стопл, все это мы уже слышали, — сказала Вестл. — Стоит ли опять повторять то же самое?
Заговорил Дон Пенлосс:
— Знаете, Вестл, мы пришли к вам скорее как ваши друзья, чем как уполномоченные домовладельцев. Но и как таковые тоже.
Джад Браулер выпалил:
— Нийл, ты представить себе не можешь, каких трудов нам стоит предотвращать — гм — демонстрации со стороны некоторых соседей. Они дошли до точки. Ты играешь с огнем. Они просто не потерпят, чтобы неариец жил здесь и портил общественное лицо всего района.
Почтенный Стопл сказал:
— Даже подумать страшно, что могут затеять некоторые буяны — устроят вам такой кошачий концерт, что напутают вашу милую дочурку, — а то и хуже.
— Мэр, я не люблю шантажа. И шантажистов тоже, — сказал Нийл, а Вестл кивнула.
Тогда за дело взялся Вандер. Мистер Вандер не учился с Нийлом в школе, не встречался с ним на вечеринках и не играл в хоккей. Он был старше Нийла на двадцать лет, юность его прошла в лесной глуши, где он питался солониной с фасолью и либо мерз, либо согревался драками, в которых оружием служили топорища. Он любил свою семью и свои капиталовложения, и он не любил негров, а также всех, кто не носил фамилию Вандер. У него был приплюснутый череп, грозный подбородок, жесткие голубые глаза и никаких сентиментальных предубеждений против дубинок, веревок, костров и острых щепок под ногти. Это был дельный лесоторговец, который с таким же успехом мог бы быть дельным капитаном корабля, премьер-министром, палачом или генерал-лейтенантом, и теперь он залаял так авторитетно, что Принц, спавший под диваном, проснулся и залаял в ответ, а Вестл поднялась и, перейдя к камину, стала рядом с Нийлом.
— Кой черт шантаж! — сказал мистер Вандер. — Тут не шантажом пахнет, а кое-чем похуже. Вам, видно, и невдомек, до чего люди обозлены, что у них под самым носом разгуливают ниггеры. Взять хотя бы меня. Хорошенькое дело — платишь налоги, как честный человек, а тут оказывается, что какие-то богом проклятые португашки, итальяшки, жиды или черномазые…
— Поаккуратнее надо бы выбирать слова, милейший, — пискнул Стопл.
— Да ну, эти ниггеры ко всяким словам привыкли.
Вестл за руку удерживала Нийла и вдруг, рассмеялась — в тоне мистера Вандера зазвенела грусть.
— Честное слово, сил больше нет, меня в городе совсем засмеяли! «Так вы, оказывается, живете в негритянском районе, может, вы и сами ниггер?» — этакие, знаете, милые шуточки. Я раз в Чикаго слышал, как один рабочий жаловался — он работал землекопом, а счетоводами у них были ниггеры, — так он говорил: «С души воротит, — ниггер сидит себе за столом, а ты изволь спину гнуть с лопатой!» И я его понимаю, ей-богу! Действительно, с души воротит, и неправильно это, чтобы вы, негры, жили не хуже меня, когда мне таких трудов стоило выбиться в люди. Как хотите — несправедливо это, и, как хотите, — я этого не потерплю!
Стопл опять заколыхался — надутый воздушный шар, который все взлетает и падает и сам этому удивляется:
— Полно, полно, брат Вандер, вы, верно, встали сегодня с левой ноги. Но и вам, Нийл, не стоило говорить о шантаже. Где это видано, чтобы шантажист сам навязывался с деньгами?
Вы, я вижу, не цените нашего расположения. Я еще сегодня говорил жене: «Полина, не ожидал я от мистера Эйзенгерца такого великодушия. Конечно, он дипломат и светский человек, но все ж таки, — говорю, — в глубине души всякий Эйзенгерц дрожит за свои денежки, сколько бы он ни покупал французских картин». Да сказать вам по правде, Нийл, я думаю, что здесь не обошлось без моего влияния, но я был просто поражен, когда он выразил готовность полностью вернуть вам покупную цену, наличными, немедленно, без всяких там «но» и «если».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40