— что Вестл перевела так: «Ну-ка, расскажите нам, как вы гоните от своей постели этого мерзкого обманщика теперь, когда всем уже известно, что он… ну, вы знаете кто».
Вестл в ответ на все это довольствовалась тем, что рисовала им Нийла по меньшей мере новым Аполлоном с отдельными чертами Аякса и св.Себастьяна.
Был ли такой скрытый смысл в вопросах собеседниц, таился ли за их участием злорадный интерес к ее трагедии или это только мерещилось ее больному воображению — Вестл все равно было не по себе от этого допроса, от эксцентрической роли жены негра, которую ей навязали, и она почувствовала облегчение, когда вошел Элиот и тотчас же воскликнул:
— Что это, девушки, вам даже не дали коктейлей! Пойдемте, Вестл, вы мне поможете исправить эту ошибку.
Отлично оборудованная буфетная этого изысканного, вполне современного особняка с ее белоэмалевым холодильником заменяла Элиоту кафе парижских бульваров, и здесь, над чуть липкой бутылкой итальянского вермута, зародилась не одна из его самых успешных интрижек. С важным видом встряхивая серебряный миксер с вмятиной, оставшейся от того раза, когда Дэзи запустила им супругу в голову, Элиот поглядел на Вестл, которая была на полдюйма выше его, и замурлыкал:
— Вы слышали анекдот про летчика, который установил у себя в самолете тахту?
— Нет — то есть да — то есть я не хочу его слушать.
— Не хотите? Вы лишаете себя удовольствия, детка. Скажите, а вы помните Брэдда Крайли, адвоката, который жил здесь, а потом переехал в Нью-Йорк?
— Да, я была знакома с ним.
— Док Келли был недавно в Нью-Йорке, и вот он рассказывает, что у Крайли сейчас любовница — настоящая профессиональная нью-йоркская актриса, и до чего ж он ее шикарно обставил! Кровать ей купил в шесть футов ширины с матрацем из губчатой резины — представляете?
Затем Элиот столь же последовательно упомянул о любовных похождениях американских офицеров в Европе и о домике, который он себе выстроил на Биг-Игл-Ривер и который среди его друзей на удивительном современном жаргоне именовался «приютом любви». В конце концов Вестл заключила, что он, со всей той изысканностью, какую вырабатывает оптовая торговля мороженым, старается намекнуть ей, что такие вещи бывали и бывают — так чем мы хуже других?
Она едва не задохнулась от сдавленного смеха и негодования.
«Никогда бы он не посмел, если б я не была женой цветного. Ну что ж, теперь я знаю подходец Элиота, знаю, как он действует, когда в его курином мозгу начинают звенеть любовные колокольцы… Мистер Хансен, если вы еще раз дотронетесь до моей руки, я проломлю вам череп вашим собственным миксером.
А самое смешное здесь то, что Борус Багдолл провел бы все это гораздо тоньше. Прохвост-то он прохвост, но лоску у него куда больше, чем у этого кабатчика-любителя; недаром он жил в Гарлеме.
А Нийлу я все выложу — пусть знает, чему мне приходится подвергаться из-за него. До сих пор я не жаловалась, но хватит — со всем этим надо покончить. Переехать в другой город и переменить фамилию, и тогда уж позаботиться о том, чтоб Нийл не затевал опять всю эту возню с доблестными негритянскими предками. Сегодня утром я проснулась с таким тяжелым чувством, точно у меня какой-то грех на душе, и только потом сообразила, что я замужем за негром и должна терпеть это. О господи боже!»
Так она думала, пока обворожительный Элиот встряхивал, пробовал, болтал и улыбался.
45
Он не знал до сих пор, что в жизни большинства людей поиски работы составляют занятие гораздо более постоянное, чем сама работа; занятие тягостное и унизительное и притом неоплачиваемое.
Пешком, чтобы сэкономить на автобусном билете, он тащился из учреждения в учреждение, с фабрики на склад, то и дело скользя на обледенелом тротуаре. В тот год февраль выдался такой морозный, что первая заповедь всякого благонамеренного гражданина и домовладельца — расчищай дорогу перед домом! — превратилась в свою противоположность, так как если сгребали снег, мягким ковром лежавший под ногой пешехода, то при малейшей оттепели, когда сугробы у обочины начинали таять, тротуар покрывался пластами прозрачного льда, на котором прохожий неминуемо либо ломал ногу, либо в лучшем случае хлопался с размаху оземь и сидел, поводя вокруг себя негодующим взглядом.
Ртуть в термометре спускалась все ниже — двадцать шесть, двадцать семь, тридцать два, — и горожане ходили в неуклюжих ботах с пряжками, пристраивали наушники под фетровые шляпы и горько сожалели, что в угоду моде отказались от котиковых шапок, завещанных им более благоразумными предками.
Чиппева-авеню, местное Корсо, в октябре почти по-столичному оживленная и нарядная, теперь представляла собой сплошной каток, по краям которого грязный, слежавшийся снег образовал сероватую насыпь, и через нее приходилось перелезать, расставшись с теплым уютом автобуса. Не было ярких маркиз над окнами, в витринах вместо пестрых летних платьев и красных байдарок были выставлены печки, фланель и лекарства от кашля. Гранд-Рипаблик утратил свой вид молодого, уверенно растущего города, дома стали низкими и убогими и одиноко жались под выцветшим небом, которое, казалось, никогда больше не засияет синевой. На улицах появились санки и лыжи и румяные ребятишки в красных вязаных шапочках, но ничего этого не было в унылых деловых кварталах, где в поисках работы скитался Нийл.
Никогда он не тосковал так по весне, по теплому воздуху, по благотворному солнцу. Он был точно старый старик, гадающий, много ли раз ему еще суждено увидеть цветущее лето.
Блуждая в этом царстве беспросветных сумерек от одной неприветливой двери к другой, он время от времени набредал на предложение работы, но предлагали ему все такие жалкие конторские должности, что принять одну из них значило (или во всяком случае так ему казалось) загубить свою дальнейшую карьеру. «Я теперь никакой работы не стыжусь, но это создаст невыгодный прецедент», — уверял он себя и плелся дальше.
Работы — работы — работы — зябни — броди — ищи.
Больше никаких высокомерных «могу принять солидное предложение». Никаких «ищу места на подходящих условиях». Никаких «оклад роли не играет». Оклад играет огромную, исполинскую роль! Оклад. Деньги, поступающие регулярно, каждую неделю, деньги!
Работы, работы, работы! С утра и до ночи, в холод и в грязь мерить тротуары, шагать больными ногами по неровному льду, черно-серому льду, ногами, уставшими от тяжести бот, устало вязнущими в рыхлом снегу, под нудный, назойливый ритм — работы, работы, работы.
И уже не для банковского дельца, но для усталого негра, вообразившего, что ему нужно жить.
Когда месяц назад он с тревогою думал, что нелегко будет стать нищим негром в этой христианской стране, что трудно будет вытерпеть хотя бы один день, когда угроза пренебрежения станет реальностью, он не представлял себе еще, какая боль его ждет, боль от зимнего холода, боль от оскорблений, боль при взгляде на тощий бумажник, тощий до того, что на завтрак берешь или кофе или суп, боль в натруженных мышцах раненой, искалеченной ноги, которой он едва не лишился, защищая право белых американцев отказывать черным американцам в работе.
Даже если бы когда-нибудь правительство расщедрилось и намного увеличило ему пенсию, едва ли он сможет примириться с праздной жизнью инвалида на пенсии, прозябающего в своем углу, где Вестл и Бидди, поникшие и молчаливые, будут делить с ним его покорное безделье.
Он спрашивал себя: «Бросил бы я этот вызов, объявил бы о своем негритянском происхождении, если б знал, как трудно мне будет получить работу, не скрывая того, что я негр?»
Но тут же гневное упорство овладевало им.
«Иначе я не мог поступить. Я должен был открыться. Работы… Я должен был открыться. Работы… Я должен был… Как болит нога, и как я промерз!»
И все же, заполняя очередную анкету, в графе «Раса» он ставил «Цветной».
В своих поисках он, разумеется, побывал и у Уоргейта, но к Люциану Файрлоку ему не хотелось обращаться, а незнакомый служащий в отделе найма мог предложить ему только место табельщика на двадцать шесть долларов — стариковская должность.
Рассказы приятельницы Вестл, миссис Тимберлейн, об игрушечном фабриканте Флигенде побудили Нийла сходить и туда, и старик принял его ласково, но, по-видимому, в игрушечном производстве не было для него никакого подходящего дела. Мало-помалу Нийл стал понимать, что он, считавший себя высокообразованным и полезным членом общества, в сущности, ничего не умеет, ни к чему не пригоден, кроме туристских походов, организации состязаний по гольфу и службы в банке. Да и в банковском деле он знал только самую простую конторскую рутину и служил украшением Второго Национального лишь потому, что обладал приятной улыбкой, приходился зятем Мортону Бихаусу и был известен всем как несомненный консерватор, христианин и белый.
Он умеет править лодкой, рассуждал он, но хуже любого индейца; умеет водить машину, но хуже любого шофера такси; а искусство жарить бифштексы на костре, в котором он действительно мастер, едва ли может дать ему заработок.
Аш и Софи представились ему в новом свете. При всей своей симпатии он еще недавно смотрел на них немножко сверху вниз. Теперь он понял, что в то время как сам он обречен чуть ли не на голодную смерть, Софи даже во вражеском белом мире не пропадет, найдет себе место, если не в больнице, так на эстраде, а доктор Аш Дэвис, если не получит работы в химической лаборатории, может быть упаковщиком, музыкантом, официантом, поваром, учителем, а пожалуй, — со вздохом подумал Нийл, — и актером шекспировского театра или председателем правления стального треста.
При ближайшей встрече с Софи, Ашем и Мартой бесхитростное дитя среднезападной природы, заметно сбавив тон, обратилось к умудренным опытом столичным жителям с вопросом — где найти работу.
— Деточка, придется мне, я вижу, заняться вами, — вздохнула Софи. — Отправляйтесь на Майо-стрит и берите в оборот Вандербильда Литча. Он и ростовщик, и страховой агент, и похоронных дел мастер, и вообще из тех, кому пальца в рот не клади, кроме того, он единственный у нас в черном городе шпион и сплетник, и он, пожалуй, не поскупится ради того, чтобы иметь у себя на службе цветного, состоящего в родстве с местной сквайрархией.
— Гм, вы так думаете? — сказал Нийл.
А про себя решил: «Нет, так низко я не паду», — и тут же с ужасом понял, что Майо-стрит и негры-дельцы для него все еще «низко» и что Хэк Райли был прав, когда упрекал его, что он просто играет в негра.
Но, хотя он еще не отдавал себе отчета во многом, эта непрестанная погоня за работой не была для него игрой.
Он наведался в типографию своего соседа Тома Кренуэя, но Том и не вышел к нему. На Лэвериковской Мукомольне Джей Лэверик, с которым он сыграл немало партий в покер, предложил ему выпить и спросил, есть ли на Майо-стрит подходящие девочки, но когда Нийл заикнулся насчет работы, Джей вскричал:
— Тебя? На работу? Ну уж, нет. Принципиально не нанимаем вашего брата.
И вот он поступил в «Beaux Arts», но вышло это чисто случайно.
Он брел мимо этого элегантного и дорогого магазина «дамских товаров» — платья, духи в золотых и хрустальных флаконах, поддельные драгоценности, джемперы, нежные, как дыхание непорочного младенца, — и вдруг ему пришло в голову попытать счастья у Харли Бозарда, давнишнего партнера по гольфу, толстого энергичного человека в очках, гордившегося тем, что его знают в нью-йоркских клубах, и кое-что смыслившего в живописи.
Нийл отказался от места продавца у Леви Тарра, но он еще наивно верил, что расхваливать качество нейлоновых чулок женам крупных лесопромышленников на палевых коврах «Beaux Arts» лучше, чем продавать те же чулки домохозяйкам в ситцевых платьях на голом паркете «Эмпориума».
Гранд-Рипаблик был, в сущности, небольшой город, и за исключением магнатов вроде Уоргейта владельцы местных предприятий обычно занимались наймом служащих сами, вместо того чтобы предоставить это какому-нибудь доктору философии, которому психотехнические тесты заменяли глаза. Харли Бозард в своем разделанном «под шелк» кабинете встретил Нийла мужественным, но весьма тактичным приветствием:
— А, здравствуйте, здравствуйте, дорогой! Не видел вас целых сто лет. Как дела?
— О делах-то я и хотел поговорить с вами, Харли. Как вам известно, я довольно хорошо умею считать…
— Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп!
Харли описал в воздухе магический круг своим фарфоровым мундштуком «и с трепетом веки смежил, ибо вспоен росою медвяною был» и давно одержим некоей Идеей. Он был похож в эту минуту на рекламного агента или специалиста по внутреннему убранству домов.
— Нийл! Я до сих пор не развернул как следует свой спортивный отдел, все ждал Человека с Инициативой — может быть, вы и есть этот человек? Поставить во главе отдела превосходного теннисиста, превосходного игрока в гольф, превосходного лыжника, превосходного рыболова, да еще притом заслуженного ветерана войны — ах ты черт! «Капитан Кингсблад овеян воздухом великих просторов — пользуйтесь его консультацией по вопросам спорта!» Потрясающе! Я мыслю себе вас в роли агента по закупкам и заведующего отделом, разворачивающего работу по своему вкусу и усмотрению, но для начала вам не мешает изучить на практике профессию продавца, и в период вашего ученичества я, пожалуй, не смогу платить вам больше чем сорок долларов в неделю — нет, хорошо, сорок пять! Но в дальнейшем вы, безусловно, будете зарабатывать не менее двухсот, и, кто знает, может быть, возникнет вопрос об участии б прибылях! Ну, Нийл, идет?
Нийл сказал:
— Да, идет, — и побежал звонить по телефону Вестл: — Нашел! Нашел работу!
— Милый, как я рада! ты так измучился, и… А что за работа?
— У Харли Бозарда, нечто вроде реорганизации спортивного отдела.
— О!
— Конечно, начать мне придется как бы продавцом…
— О!
Более минорного звука он в жизни не слышал. Не слишком жизнерадостным показался ему и последовавший вопрос:
— А что он сказал по поводу… ну, по поводу цветных кандидатур?
— Что? Ах, черт, он даже и не говорил об этом. И я сам начисто забыл, что я «цветная кандидатура».
— И правильно, потому что никакая ты не цветная кандидатура. Ты — знаменитый капитан К. и моя единственная любовь, и прости меня, что я сразу не выразила восторга. Просто это было для меня немножко неожиданно, вот и все. Мы всегда считали Харли грубоватым малым. Но я уверена, что все будет чудно.
Нийл теперь был уверен в этом гораздо меньше. Он вспомнил, что Харли никогда не вызывал у него особых симпатий. Грузная туша в сером костюме, неумело орудующая клюшкой, — вот как представлялся ему в свое время хозяин «Beaux Arts». Кроме того, Нийл сознавал, что сам он не такой уж знаменитый воин или путешественник, чтобы толпы вздыхающих дев искали его просвещенного совета относительно фасона корзинки для завтрака.
«Не справлюсь? Подумаешь! У меня снова есть работа. Вот что самое важное!»
Он приступил с понедельника. В воскресной газете среди объявлений «Beaux Arts» появился столбец, в котором мистер Харли Бозард почтительнейше уведомлял покупателей, что капитан Нийл Кингсблад, известный своими военными заслугами и спортивными достижениями, согласился принять участие в деятельности первоклассного Английского Магазина Игр и Спорта, входящего в систему «Beaux Arts», и готов предоставить свой богатый и разнообразный опыт в распоряжение всех любителей развлечений на свежем воздухе.
И в тот же вечер химик Коуп Андерсон и преподобный Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, позвонили и сказали Нийлу о том, что Харли Бозард и его адъютанты носятся по городу и шепчут всем: «Приходите к нам посмотреть Негра-Джентльмена за прилавком. Можете задавать ему любые вопросы».
Придя в первый день своей работы в «Beaux Arts», Нийл не увидел уже ни кабинета «под шелк», ни улыбающегося Харли; в темном сыром подъезде для служащих его встретил облаченный в альпаковый пиджак пожилой мизантроп с сальными волосами, который злобно сказал ему:
— Кингсблад, вы должны приходить вовремя и отмечаться вместе со всеми. Ступайте в спортивный отдел, там мисс Гарр покажет вам, как выписывать чеки, и научит вас вежливому обращению с покупателями — поскольку вы на это способны. Вот это будет ваш шкафчик, и, пожалуйста, чтобы он у вас всегда был заперт. И чтоб вы как можно дальше держались от чужих шкафчиков. Понять не могу, как это допускают черномазого одеваться и раздеваться рядом с порядочными людьми, но имейте в виду, если у нашей администрации мозги набекрень, это еще не значит, что и у нас всех тоже.
Его взгляд словно говорил: «А ну, ударь, если посмеешь!»
Мисс Гарр, инструкторша Нийла, сухощавая, раздражительная особа, заставила его десять минут дожидаться, пока она окончит беседу с тремя другими продавщицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Вестл в ответ на все это довольствовалась тем, что рисовала им Нийла по меньшей мере новым Аполлоном с отдельными чертами Аякса и св.Себастьяна.
Был ли такой скрытый смысл в вопросах собеседниц, таился ли за их участием злорадный интерес к ее трагедии или это только мерещилось ее больному воображению — Вестл все равно было не по себе от этого допроса, от эксцентрической роли жены негра, которую ей навязали, и она почувствовала облегчение, когда вошел Элиот и тотчас же воскликнул:
— Что это, девушки, вам даже не дали коктейлей! Пойдемте, Вестл, вы мне поможете исправить эту ошибку.
Отлично оборудованная буфетная этого изысканного, вполне современного особняка с ее белоэмалевым холодильником заменяла Элиоту кафе парижских бульваров, и здесь, над чуть липкой бутылкой итальянского вермута, зародилась не одна из его самых успешных интрижек. С важным видом встряхивая серебряный миксер с вмятиной, оставшейся от того раза, когда Дэзи запустила им супругу в голову, Элиот поглядел на Вестл, которая была на полдюйма выше его, и замурлыкал:
— Вы слышали анекдот про летчика, который установил у себя в самолете тахту?
— Нет — то есть да — то есть я не хочу его слушать.
— Не хотите? Вы лишаете себя удовольствия, детка. Скажите, а вы помните Брэдда Крайли, адвоката, который жил здесь, а потом переехал в Нью-Йорк?
— Да, я была знакома с ним.
— Док Келли был недавно в Нью-Йорке, и вот он рассказывает, что у Крайли сейчас любовница — настоящая профессиональная нью-йоркская актриса, и до чего ж он ее шикарно обставил! Кровать ей купил в шесть футов ширины с матрацем из губчатой резины — представляете?
Затем Элиот столь же последовательно упомянул о любовных похождениях американских офицеров в Европе и о домике, который он себе выстроил на Биг-Игл-Ривер и который среди его друзей на удивительном современном жаргоне именовался «приютом любви». В конце концов Вестл заключила, что он, со всей той изысканностью, какую вырабатывает оптовая торговля мороженым, старается намекнуть ей, что такие вещи бывали и бывают — так чем мы хуже других?
Она едва не задохнулась от сдавленного смеха и негодования.
«Никогда бы он не посмел, если б я не была женой цветного. Ну что ж, теперь я знаю подходец Элиота, знаю, как он действует, когда в его курином мозгу начинают звенеть любовные колокольцы… Мистер Хансен, если вы еще раз дотронетесь до моей руки, я проломлю вам череп вашим собственным миксером.
А самое смешное здесь то, что Борус Багдолл провел бы все это гораздо тоньше. Прохвост-то он прохвост, но лоску у него куда больше, чем у этого кабатчика-любителя; недаром он жил в Гарлеме.
А Нийлу я все выложу — пусть знает, чему мне приходится подвергаться из-за него. До сих пор я не жаловалась, но хватит — со всем этим надо покончить. Переехать в другой город и переменить фамилию, и тогда уж позаботиться о том, чтоб Нийл не затевал опять всю эту возню с доблестными негритянскими предками. Сегодня утром я проснулась с таким тяжелым чувством, точно у меня какой-то грех на душе, и только потом сообразила, что я замужем за негром и должна терпеть это. О господи боже!»
Так она думала, пока обворожительный Элиот встряхивал, пробовал, болтал и улыбался.
45
Он не знал до сих пор, что в жизни большинства людей поиски работы составляют занятие гораздо более постоянное, чем сама работа; занятие тягостное и унизительное и притом неоплачиваемое.
Пешком, чтобы сэкономить на автобусном билете, он тащился из учреждения в учреждение, с фабрики на склад, то и дело скользя на обледенелом тротуаре. В тот год февраль выдался такой морозный, что первая заповедь всякого благонамеренного гражданина и домовладельца — расчищай дорогу перед домом! — превратилась в свою противоположность, так как если сгребали снег, мягким ковром лежавший под ногой пешехода, то при малейшей оттепели, когда сугробы у обочины начинали таять, тротуар покрывался пластами прозрачного льда, на котором прохожий неминуемо либо ломал ногу, либо в лучшем случае хлопался с размаху оземь и сидел, поводя вокруг себя негодующим взглядом.
Ртуть в термометре спускалась все ниже — двадцать шесть, двадцать семь, тридцать два, — и горожане ходили в неуклюжих ботах с пряжками, пристраивали наушники под фетровые шляпы и горько сожалели, что в угоду моде отказались от котиковых шапок, завещанных им более благоразумными предками.
Чиппева-авеню, местное Корсо, в октябре почти по-столичному оживленная и нарядная, теперь представляла собой сплошной каток, по краям которого грязный, слежавшийся снег образовал сероватую насыпь, и через нее приходилось перелезать, расставшись с теплым уютом автобуса. Не было ярких маркиз над окнами, в витринах вместо пестрых летних платьев и красных байдарок были выставлены печки, фланель и лекарства от кашля. Гранд-Рипаблик утратил свой вид молодого, уверенно растущего города, дома стали низкими и убогими и одиноко жались под выцветшим небом, которое, казалось, никогда больше не засияет синевой. На улицах появились санки и лыжи и румяные ребятишки в красных вязаных шапочках, но ничего этого не было в унылых деловых кварталах, где в поисках работы скитался Нийл.
Никогда он не тосковал так по весне, по теплому воздуху, по благотворному солнцу. Он был точно старый старик, гадающий, много ли раз ему еще суждено увидеть цветущее лето.
Блуждая в этом царстве беспросветных сумерек от одной неприветливой двери к другой, он время от времени набредал на предложение работы, но предлагали ему все такие жалкие конторские должности, что принять одну из них значило (или во всяком случае так ему казалось) загубить свою дальнейшую карьеру. «Я теперь никакой работы не стыжусь, но это создаст невыгодный прецедент», — уверял он себя и плелся дальше.
Работы — работы — работы — зябни — броди — ищи.
Больше никаких высокомерных «могу принять солидное предложение». Никаких «ищу места на подходящих условиях». Никаких «оклад роли не играет». Оклад играет огромную, исполинскую роль! Оклад. Деньги, поступающие регулярно, каждую неделю, деньги!
Работы, работы, работы! С утра и до ночи, в холод и в грязь мерить тротуары, шагать больными ногами по неровному льду, черно-серому льду, ногами, уставшими от тяжести бот, устало вязнущими в рыхлом снегу, под нудный, назойливый ритм — работы, работы, работы.
И уже не для банковского дельца, но для усталого негра, вообразившего, что ему нужно жить.
Когда месяц назад он с тревогою думал, что нелегко будет стать нищим негром в этой христианской стране, что трудно будет вытерпеть хотя бы один день, когда угроза пренебрежения станет реальностью, он не представлял себе еще, какая боль его ждет, боль от зимнего холода, боль от оскорблений, боль при взгляде на тощий бумажник, тощий до того, что на завтрак берешь или кофе или суп, боль в натруженных мышцах раненой, искалеченной ноги, которой он едва не лишился, защищая право белых американцев отказывать черным американцам в работе.
Даже если бы когда-нибудь правительство расщедрилось и намного увеличило ему пенсию, едва ли он сможет примириться с праздной жизнью инвалида на пенсии, прозябающего в своем углу, где Вестл и Бидди, поникшие и молчаливые, будут делить с ним его покорное безделье.
Он спрашивал себя: «Бросил бы я этот вызов, объявил бы о своем негритянском происхождении, если б знал, как трудно мне будет получить работу, не скрывая того, что я негр?»
Но тут же гневное упорство овладевало им.
«Иначе я не мог поступить. Я должен был открыться. Работы… Я должен был открыться. Работы… Я должен был… Как болит нога, и как я промерз!»
И все же, заполняя очередную анкету, в графе «Раса» он ставил «Цветной».
В своих поисках он, разумеется, побывал и у Уоргейта, но к Люциану Файрлоку ему не хотелось обращаться, а незнакомый служащий в отделе найма мог предложить ему только место табельщика на двадцать шесть долларов — стариковская должность.
Рассказы приятельницы Вестл, миссис Тимберлейн, об игрушечном фабриканте Флигенде побудили Нийла сходить и туда, и старик принял его ласково, но, по-видимому, в игрушечном производстве не было для него никакого подходящего дела. Мало-помалу Нийл стал понимать, что он, считавший себя высокообразованным и полезным членом общества, в сущности, ничего не умеет, ни к чему не пригоден, кроме туристских походов, организации состязаний по гольфу и службы в банке. Да и в банковском деле он знал только самую простую конторскую рутину и служил украшением Второго Национального лишь потому, что обладал приятной улыбкой, приходился зятем Мортону Бихаусу и был известен всем как несомненный консерватор, христианин и белый.
Он умеет править лодкой, рассуждал он, но хуже любого индейца; умеет водить машину, но хуже любого шофера такси; а искусство жарить бифштексы на костре, в котором он действительно мастер, едва ли может дать ему заработок.
Аш и Софи представились ему в новом свете. При всей своей симпатии он еще недавно смотрел на них немножко сверху вниз. Теперь он понял, что в то время как сам он обречен чуть ли не на голодную смерть, Софи даже во вражеском белом мире не пропадет, найдет себе место, если не в больнице, так на эстраде, а доктор Аш Дэвис, если не получит работы в химической лаборатории, может быть упаковщиком, музыкантом, официантом, поваром, учителем, а пожалуй, — со вздохом подумал Нийл, — и актером шекспировского театра или председателем правления стального треста.
При ближайшей встрече с Софи, Ашем и Мартой бесхитростное дитя среднезападной природы, заметно сбавив тон, обратилось к умудренным опытом столичным жителям с вопросом — где найти работу.
— Деточка, придется мне, я вижу, заняться вами, — вздохнула Софи. — Отправляйтесь на Майо-стрит и берите в оборот Вандербильда Литча. Он и ростовщик, и страховой агент, и похоронных дел мастер, и вообще из тех, кому пальца в рот не клади, кроме того, он единственный у нас в черном городе шпион и сплетник, и он, пожалуй, не поскупится ради того, чтобы иметь у себя на службе цветного, состоящего в родстве с местной сквайрархией.
— Гм, вы так думаете? — сказал Нийл.
А про себя решил: «Нет, так низко я не паду», — и тут же с ужасом понял, что Майо-стрит и негры-дельцы для него все еще «низко» и что Хэк Райли был прав, когда упрекал его, что он просто играет в негра.
Но, хотя он еще не отдавал себе отчета во многом, эта непрестанная погоня за работой не была для него игрой.
Он наведался в типографию своего соседа Тома Кренуэя, но Том и не вышел к нему. На Лэвериковской Мукомольне Джей Лэверик, с которым он сыграл немало партий в покер, предложил ему выпить и спросил, есть ли на Майо-стрит подходящие девочки, но когда Нийл заикнулся насчет работы, Джей вскричал:
— Тебя? На работу? Ну уж, нет. Принципиально не нанимаем вашего брата.
И вот он поступил в «Beaux Arts», но вышло это чисто случайно.
Он брел мимо этого элегантного и дорогого магазина «дамских товаров» — платья, духи в золотых и хрустальных флаконах, поддельные драгоценности, джемперы, нежные, как дыхание непорочного младенца, — и вдруг ему пришло в голову попытать счастья у Харли Бозарда, давнишнего партнера по гольфу, толстого энергичного человека в очках, гордившегося тем, что его знают в нью-йоркских клубах, и кое-что смыслившего в живописи.
Нийл отказался от места продавца у Леви Тарра, но он еще наивно верил, что расхваливать качество нейлоновых чулок женам крупных лесопромышленников на палевых коврах «Beaux Arts» лучше, чем продавать те же чулки домохозяйкам в ситцевых платьях на голом паркете «Эмпориума».
Гранд-Рипаблик был, в сущности, небольшой город, и за исключением магнатов вроде Уоргейта владельцы местных предприятий обычно занимались наймом служащих сами, вместо того чтобы предоставить это какому-нибудь доктору философии, которому психотехнические тесты заменяли глаза. Харли Бозард в своем разделанном «под шелк» кабинете встретил Нийла мужественным, но весьма тактичным приветствием:
— А, здравствуйте, здравствуйте, дорогой! Не видел вас целых сто лет. Как дела?
— О делах-то я и хотел поговорить с вами, Харли. Как вам известно, я довольно хорошо умею считать…
— Стоп, стоп, стоп, стоп, стоп!
Харли описал в воздухе магический круг своим фарфоровым мундштуком «и с трепетом веки смежил, ибо вспоен росою медвяною был» и давно одержим некоей Идеей. Он был похож в эту минуту на рекламного агента или специалиста по внутреннему убранству домов.
— Нийл! Я до сих пор не развернул как следует свой спортивный отдел, все ждал Человека с Инициативой — может быть, вы и есть этот человек? Поставить во главе отдела превосходного теннисиста, превосходного игрока в гольф, превосходного лыжника, превосходного рыболова, да еще притом заслуженного ветерана войны — ах ты черт! «Капитан Кингсблад овеян воздухом великих просторов — пользуйтесь его консультацией по вопросам спорта!» Потрясающе! Я мыслю себе вас в роли агента по закупкам и заведующего отделом, разворачивающего работу по своему вкусу и усмотрению, но для начала вам не мешает изучить на практике профессию продавца, и в период вашего ученичества я, пожалуй, не смогу платить вам больше чем сорок долларов в неделю — нет, хорошо, сорок пять! Но в дальнейшем вы, безусловно, будете зарабатывать не менее двухсот, и, кто знает, может быть, возникнет вопрос об участии б прибылях! Ну, Нийл, идет?
Нийл сказал:
— Да, идет, — и побежал звонить по телефону Вестл: — Нашел! Нашел работу!
— Милый, как я рада! ты так измучился, и… А что за работа?
— У Харли Бозарда, нечто вроде реорганизации спортивного отдела.
— О!
— Конечно, начать мне придется как бы продавцом…
— О!
Более минорного звука он в жизни не слышал. Не слишком жизнерадостным показался ему и последовавший вопрос:
— А что он сказал по поводу… ну, по поводу цветных кандидатур?
— Что? Ах, черт, он даже и не говорил об этом. И я сам начисто забыл, что я «цветная кандидатура».
— И правильно, потому что никакая ты не цветная кандидатура. Ты — знаменитый капитан К. и моя единственная любовь, и прости меня, что я сразу не выразила восторга. Просто это было для меня немножко неожиданно, вот и все. Мы всегда считали Харли грубоватым малым. Но я уверена, что все будет чудно.
Нийл теперь был уверен в этом гораздо меньше. Он вспомнил, что Харли никогда не вызывал у него особых симпатий. Грузная туша в сером костюме, неумело орудующая клюшкой, — вот как представлялся ему в свое время хозяин «Beaux Arts». Кроме того, Нийл сознавал, что сам он не такой уж знаменитый воин или путешественник, чтобы толпы вздыхающих дев искали его просвещенного совета относительно фасона корзинки для завтрака.
«Не справлюсь? Подумаешь! У меня снова есть работа. Вот что самое важное!»
Он приступил с понедельника. В воскресной газете среди объявлений «Beaux Arts» появился столбец, в котором мистер Харли Бозард почтительнейше уведомлял покупателей, что капитан Нийл Кингсблад, известный своими военными заслугами и спортивными достижениями, согласился принять участие в деятельности первоклассного Английского Магазина Игр и Спорта, входящего в систему «Beaux Arts», и готов предоставить свой богатый и разнообразный опыт в распоряжение всех любителей развлечений на свежем воздухе.
И в тот же вечер химик Коуп Андерсон и преподобный Ллойд Гэд, священник конгрегационалистской церкви, позвонили и сказали Нийлу о том, что Харли Бозард и его адъютанты носятся по городу и шепчут всем: «Приходите к нам посмотреть Негра-Джентльмена за прилавком. Можете задавать ему любые вопросы».
Придя в первый день своей работы в «Beaux Arts», Нийл не увидел уже ни кабинета «под шелк», ни улыбающегося Харли; в темном сыром подъезде для служащих его встретил облаченный в альпаковый пиджак пожилой мизантроп с сальными волосами, который злобно сказал ему:
— Кингсблад, вы должны приходить вовремя и отмечаться вместе со всеми. Ступайте в спортивный отдел, там мисс Гарр покажет вам, как выписывать чеки, и научит вас вежливому обращению с покупателями — поскольку вы на это способны. Вот это будет ваш шкафчик, и, пожалуйста, чтобы он у вас всегда был заперт. И чтоб вы как можно дальше держались от чужих шкафчиков. Понять не могу, как это допускают черномазого одеваться и раздеваться рядом с порядочными людьми, но имейте в виду, если у нашей администрации мозги набекрень, это еще не значит, что и у нас всех тоже.
Его взгляд словно говорил: «А ну, ударь, если посмеешь!»
Мисс Гарр, инструкторша Нийла, сухощавая, раздражительная особа, заставила его десять минут дожидаться, пока она окончит беседу с тремя другими продавщицами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40