Все они то и дело оглядывались на Нийла и хихикали, и он явственно слышал слово «ниггер». Когда мисс Гарр принялась наконец обучать Нийла высшей математике чеков и умению отличать теннисный мяч от уключины, она все время заботливо отодвигалась, чтобы избежать его нечистого прикосновения.
Негры умеют молчать.
Если персонал магазина отнесся без внимания к прославленным заслугам Нийла, то чудовище, известное под названием Покупательницы, напротив, отнеслось к нему с величайшим вниманием, которое проявлялось в форме гримас и кокетливых взвизгиваний. Казалось, все женщины Гранд-Рипаблик, включая даже кое-кого из знакомых, прибежали в «Beaux Arts» поглядеть на него и сказать какую-нибудь фразу, слова которой имели отношение к спорту, но подразумеваемый смысл был примерно таков: «Верно ли, что вы негр, и верно ли, что вы наделены такой необыкновенной мужской силой, как мне говорили, и неужели все, что я тут могу, — это строить вам глазки и быть готовой закричать: „На помощь?!“ Их вздымающиеся груди, остановившиеся глаза, отвратительно подергивающиеся плечи — все выражало суеверное и непристойное любопытство.
Они разглядывали его негритянскую шевелюру (каштаново-рыжую), его негритянское лицо (докрасна выдубленное морозом), его крепкие негритянские руки (золотистые, в веснушках), его длинные негритянские ноги и крепкий негритянский торс. И поскольку все негры, как известно, туповаты и любят насмешки, они разбирали его по косточкам, не дав себе даже труда отойти, чтобы он не мог их слышать.
Его забросали кучей самых диких вопросов. На какую наживку лучше идет лосось в Новой Шотландии? Мог бы Джо Луис победить Джека Демпси? Какое место по теннису занял мой двоюродный брат Уильям В.Гетч из загородного клуба Милуоки? Похожи ли китайские шашки на ма-джонг? Сколько стоят шахматы с доской — ну-ну, такие, — все равно какие. Во сколько обойдется будущим летом семейству, состоящему из меня, мужа, двух мальчиков (девять с половиной и одиннадцать лет), девочки (шесть лет седьмой) и свекра, который любит играть в подкову, неделя жизни в рыболовном лагере «Нипписаг» на озере Уиннигигонабаш? Дороже, чем в 1939 году?
Но его настороженные уши пропустили в мозг один только вопрос, заданный сорокалетней матроной из породы меня-не-проведешь голосом, напоминающим колокольчик симментальской коровы: «Скажите-ка, вы все, цветная солдатня, очень были рады, когда дорвались до французских девочек?»
А одна престарелая молодая дама, довольно причудливой архитектуры, потребовала, чтобы он показал ей свитер, хотя они продавались совсем на другом прилавке, и кидала на него игривые взгляды, поглаживая рукой выпуклость, сооруженную, как он заподозрил, из носовых платков. Но его все же не стошнило.
В прежней своей жизни белого банковского дельца, персоны с весом и с положением, он никогда не встречал таких отвратительных женщин. Он уверял себя, что это исключения, — есть же категория людей, которые жадно сбегаются посмотреть на дом, где произошло убийство. Но быть в дальнейшем приманкой для их нездорового любопытства сулило ему мало радости.
Многие из них старались придвинуться к нему поближе; другие отскакивали в испуге, стоило ему взять в руку крокетный молоток. Но в одном все сходились: ни разу никто не назвал его «мистер». Он был Капитан, он был Послушайте, он был Эй-Вы.
Не лучше женщин были их мужья, которые нередко заглядывали в отдел и довольно громко бурчали: «Нет, не желаю я разговаривать с этой черной тварью!» — а еще хуже был добрый дружище Харли Бозард, похаживавший вокруг, мысленно потирая руки. Но несносней даже, чем Харли, были демобилизованные рядовые, которые приходили со своими девицами и, наслаждаясь возможностью унизить бывшего офицера, изощрялись: «Эй, капитан, помогите подобрать лыжные штаны для моей красотки. Только смотрите, чтобы хорошо сидели, не морщили сзади, понятно?»
В какие-то мучительные моменты он замечал в последних рядах Вайолет Кренуэй, Розу Пенлосс и Дайанту Марл, которые нарочито старались держаться подальше от его прилавка, а уж в самом крайнем случае торопливо шмыгали мимо, словно бы подобрав юбки. Один раз, следя глазами за Дайантой, он увидел майора Рода Олдвика; майор стоял у высокой белой колонны, выпятив грудь, скрестив руки, и наблюдал за ним даже без усмешки, просто с интересом. В эту минуту Нийл познал ту слепящую ярость унижения, которая добронравного раба обращает в свирепого убийцу.
Но ярость растворилась в тоске. Что ж, теперь всю жизнь стоять за прилавком и продавать свитеры и рыболовные снасти? Он не почувствовал гнева, только вялое безразличие, когда дома Вестл встретила его холодным: «Ну?»
Поток алчной до сенсаций толпы через день-два схлынул. Нийл теперь все время без дела простаивал за прилавком, отчего нестерпимо ныли ноги.
В субботу утром Харли Бозард напустился на него:
— Нельзя ли торговать побойчее? Я видел, какой был наплыв благодаря поддержке, которую мы так великодушно оказали вам нашей рекламой, — и тем не менее ваши цифры совершенно неудовлетворительны. Вам нужно поменьше думать о своей красоте, Кингсблад, и побольше о том, как угодить покупателям.
Нийл вернулся домой и застал Вестл уже не в тревоге, а в неистовстве.
— Оказывается, ты очень весело проводишь время там, в магазине, заигрываешь со всякими языкатыми дурами, хохочешь с ними и вдобавок пачкаешь меня разговорами о своей семейной жизни! — начала она.
— Откуда ты…
— Мне сообщил человек, который отлично знает нас обоих, вот откуда. Я тебе не скажу кто. Ей стало обидно за меня. Она тебя видела в магазине.
— Ты вот ни разу не пришла в магазин взглянуть, как я там…
— Еще недоставало!
— Ты даже не подумала, что, может быть, мне нелегко привыкать к…
— Ох, пожалуйста, только не читай мне лекцию о социальной несправедливости, которая кроется в торговле носками!
Он встал и вышел, не говоря ни слова. Он не вернулся домой к обеду. Он устремился в объятия Софи Конкорд.
Но пока он шагал по заснеженным улицам, его возмущение против Вестл, возмущение изгоя, улеглось.
«Ей тоже нелегко. Она очень дорожит так называемым „общественным положением“. Как и я когда-то. Может быть, для нее лучше было бы оставить меня, взять Бидди и вернуться к отцу. Он удалится от дел, уедет с ними в Калифорнию или еще куда-нибудь, и никто ничего не будет знать. Что ей и Бидди до моей борьбы? И лучше поспешить с этим, пока Вестл не ожесточилась еще больше, не сказала чего-нибудь еще страшней. Вестл, дорогая, я так любил тебя!»
Дом, где жила Софи, похож был на маленький шумный отель, где за каждой дверью гудели веселые голоса негритянского семейства, коротавшего вечер вокруг миски с гороховым супом. В холле черный дородный негр с увлечением читал проповедь пастве, состоявшей из него самого; это был Элдер Майес, пророк-одиночка, сапожник по ремеслу и основатель храма Наития Святейшего Синклита Божией Благодати, пока, к сожалению, не располагавшего помещением для молитвенных сборищ. В коридоре Нийлу попалось навстречу несколько прожигателей жизни, которые днем были дворниками и грузчиками зерна, а теперь, в шесть часов вечера, щеголяли в бежевых модных пальто и зеленых шляпах.
Он постучал и, услышав в ответ протяжное «войдите!», ввалился в одинокое холостяцкое обиталище Софи. Он уже бывал здесь раньше, но только в неловкие минуты прощаний.
Комната была угловая, квадратная, и следы нищеты смешивались в ней с остатками былой роскоши. Роль тахты исполняла колченогая койка, накрытая куском красной замши, опущенной потертым и облезлым леопардовым мехом от какого-то старого театрального костюма. На длинном столе соседствовали двухконфорочная керосинка, чепец медсестры, миниатюрная батарея флакончиков с косметикой и избранные сочинения Джона Дьюи. Стены украшал вермонтский пейзаж Лучони, какая-то заковыристая абстракция, фотография девушки-негритянки в бесстыдной сияющей наготе и большой табель-календарь с изображением котенка в корзине, испещренный отметками больничных дежурств. Посреди этого беспорядка, красноречиво говорящего о том, что владелица комнаты слишком занята, чтобы подумать о своем быте, слишком полна интереса ко всему живому, чтобы заботиться о создании обстановки, которая выгодно оттенила бы ее женские достоинства, — сидела Софи и полировала ногти перед туалетом, сооруженным из картотечного шкафчика.
При виде Нийла она поднялась, спокойная, безмятежная, такая же высокая, как Вестл, в распахнутом на груди длинном халате, лиловом с золотыми прожилками. Она сдвинула брови, заметив, что он почти шатается, она сказала шепотом:
— Ах, бедный ребенок! — и раскрыла ему объятия, и он спрятал лицо у нее на груди.
Когда они уселись на тахте, доверчиво обнявшись, она заговорила с нежностью в голосе:
— Досталось вам, бедняге, в этой попугайной лавке, а? Я нарочно не заходила, боялась, что вам будет еще тяжелее. Но зато вы уже достигли предела и ниже падать вам не придется. Вы первый раз заглянули людской злобе в глаза. В другой раз это будет уже не страшно. Теперь я могла бы полюбить вас, могла бы. Но — вы ведь сами сказали — слишком мало во мне осталось от диких джунглей. Со всем этим я покончила ради миссионерского долга. Да ведь и вы тоже. А потому поцелуйте меня и отправляйтесь домой. О господи, до чего ж я устала быть добродетельной и работящей! До чего устала!
Этому типичному представителю мужского пола до сих пор не приходило в голову, что и у Софи могут быть свои минуты уныния. Слегка удивленный, он положил ее голову к себе на плечо, вместо того чтобы сделать наоборот, и ласково погладил ее:
— Вы просто разнервничались.
Она из богоматери превратилась в младенца. Она протянула жалобно:
— Разнервничаешься… За что вы так любите эту женщину?
— Ну, во-первых, вы же сами сказали: она красива, как скаковая лошадка.
— Таких ног у нее нет! — Софи говорила без задора, но вытянула вперед блестящую бронзовую голую ногу, по-балетному выгнув подъем.
— У нее не хуже!
— Нет, серьезно, за что?
— Мне кажется, самое подходящее слово для Вестл — «молодец». Она очень честная; она всегда за то, чтоб каждый получил, что ему причитается.
— В том числе и она сама.
— А почему же нет?
— Слушайте, дурачок вы мой маленький, я совсем не сержусь, что вы так обожаете Вестл. Уж если она должна отнять вас у меня, — а, видимо, так оно и будет, — так я хочу, чтобы она была как можно лучше. Я не желаю знать, что меня оттерла какая-то бесхвостая мартышка. — Софи теснее прижалась к его плечу. — Ладно, ладно. Она — восьмое чудо света. Ее единственный недостаток в том, что она ходила в школу, вместо того чтобы учиться у жизни. Она никогда не принимала ребенка в такси, никогда не должна была думать о том, как бы выгнать из своей спальни хозяина кафе и при этом не потерять у него работу. Может быть, для вас она именно то, что надо, и…
Софи помолчала; потом сказала почти робко:
— Нийл, мне, правда, хотелось бы когда-нибудь с ней познакомиться. Едва ли это удастся, но бог с ней и бог с вами, и оставайтесь при ней… вы, плоть от плоти белых банкиров!.. питомец Йеля!
— Я вовсе не учился в Йеле.
— О господи!
— Софи, но что, если она не захочет со мной остаться?
— Так сумейте заставить ее, черт вас возьми! И не бегайте за советом и утешением к тетушке Конкорд! А то в ней есть еще очень много от легковоспламеняющейся девицы Софи. Возвращайтесь к своей маме Вестл, наследнице пилигримов, и пусть вас выберут в члены общества Сыновей Американской Революции! Чучело!
Он поцеловал ее сдержанным, пристойным поцелуем. По дороге домой он с чисто мужской неблагодарностью думал не о Софи, и не о Вестл, и не о женщинах вообще, а о хорошей, честной, зверской драке с мужчинами вроде Харли Бозарда, Уилбура Федеринга и орденоносного майора Роднея Олдвика.
Когда он пришел, Вестл сказала ему серьезным тоном:
— Я вела себя непростительно и очень жалею об этом — честное слово, жалею. Но не могу я со всем этим примириться. Что-то тут надо изменить.
Недавно повзрослевший Нийл ответил ей торопливым поцелуем, но разговаривать не стал. Его ждали не терпевшие отлагательства боевые подвиги.
46
В воскресенье он весь день раздумывал о своей работе в «Beaux Arts», об этой неделе унижений, которую он провел, точно большая хохлатая птица в тесной золоченой клетке, выставленная на посмешище любопытным. Он решил, что как негр-рабочий он не должен ни плыть по течению, ни мириться с вызывающей наглостью. Он отыщет путь и сумеет пойти этим путем.
В понедельник утром, не заходя в табельную, он сразу отправился к Харли в кабинет и сказал ему почти весело:
— Это была несерьезная затея, Харли. Позвоните мне летом, если захотите, чтобы я потренировал вас в гольф, а пока — всего хорошего.
В то время каждому негру, даже такому новоиспеченному, как Нийл, пора было делать выбор — бунтовать или дать себя сломить. В штате Теннесси уже разыгрались первые после окончания второй мировой войны серьезные расовые беспорядки — самые настоящие боевые действия одетых в форму полисменов против перепуганных темнолицых граждан, их жен и детей.
Нийл решил, что у него будет легче на душе, если он хоть раз со вкусом позавтракает, прежде чем вновь начнет гранить обледенелые мостовые в погоне за работой. Он отправился в «Пайнленд», в «Фьезоле», мысленно убеждая себя: «Я вовсе не ищу неприятностей; я просто отстаиваю свои права». Другими словами, он именно искал неприятностей и бравировал своими правами.
Дрексель Гришпо явно заколебался, допускать ли его в помпейское святилище, но в конце концов, ограничившись легким кивком, повел Нийла к третьеразрядному столику за колоннами, в глубине, из тех, что были отведены для фермеров, провинциального духовенства, святых и тому подобного сброда. Но негр-официант прислуживал ему проворно и вежливо, и Нийл, благодушествуя, подумывал уже, не спросить ли хорошую сигару. В это время он увидел Глена Тартана, управляющего, который, должно быть, появился из затейливого восточного сосуда и теперь стоял рядом, учтиво осведомляясь:
— Как вы, всем довольны? Жалоб нет?
Нийл сердечно ответил:
— Нет, Глен, все в порядке, спасибо.
— Тогда прошу вас отметить, что мы в точности выполнили предписания закона. Наши постоянные клиенты энергично протестуют против того, что вы, цветные джентльмены, являетесь сюда завтракать и портите им аппетит, но тем не менее мы вас приняли и обслужили. А теперь наша убедительная просьба — больше никогда сюда не являться.
Глен повернулся и быстро пошел прочь.
Нийл еще не успел опомниться, как Дрексель Гриншо, тот самый Дрексель Гриншо, который еще недавно с таким подобострастием кланялся молодому банкиру мистеру Кингсбладу, шагнул к нему и сказал весьма решительно:
— Позвольте дать вам добрый совет, Нийл. Найдите себе постоянную работу, будьте почтительны с белыми людьми, знайте свое место, не лезьте, куда вас не просят, и держитесь подальше от таких заведений, как наше. У белых власть и сила, и неразумно восстанавливать их против себя. Вот я отлично знаю, как себя вести с ними; у меня и неприятностей не бывает. Меня никогда не уволят с работы — как вас из «Beaux Arts».
— Откуда вы знаете?
— Мы, негры, все должны знать, чтобы как-то ужиться в этом подлом белом мире. Образумьтесь, сынок, и оставайтесь там, где вам положено оставаться. Может, если вы прослывете благоразумным негром, со временем ваша дочка опередит вас, как мои меня опередили, и сможет найти себе чистую приличную работу. Конечно, положение цветных должно измениться, но сейчас для этого не время . А все эти революционные разговоры и бессмысленны и вредны — и кстати, перестаньте вбивать всякие крамольные идеи в голову Филу Уиндеку. Фил — мой будущий зять, и я не хочу, чтобы вы его совращали!
— Я его совра…
— Да, вот именно. Вы себя ведете очень неразумно. Поймите, Нийл, — чем вы были раньше, теперь роли не играет. Сейчас вы негр, такой же, как все негры. Берите с меня пример и не искушайте судьбу. А сейчас ступайте. И так уже я рискую многим, стоя тут и разговаривая с вами.
«Моя дочь, моя ясная, быстроногая Бидди на „чистой, приличной работе“ — может быть, в кухне у Рода Олдвика!»
Повинуясь настояниям Софи, он в конце концов отправился на Майо-стрит, к мистеру Вандербильду Литчу, влиятельному цветному члену ордена Лосей, успешно занимавшемуся погребальным делом, страхованием и рулеткой. Мистер Литч принял его в красном с никелем кабинете, в присутствии изящной цветной стенографистки, и холодно разъяснил, что не расположен принимать на работу белых, которые нарочно прикидываются неграми, чтобы пролезть в страховой бизнес.
«Ну что ж, тем лучше, если кое-кто из цветных достиг уже такой высокой ступени культуры, что может отшить просителя с не меньшим блеском, чем дядюшка Оливер Бихаус».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Негры умеют молчать.
Если персонал магазина отнесся без внимания к прославленным заслугам Нийла, то чудовище, известное под названием Покупательницы, напротив, отнеслось к нему с величайшим вниманием, которое проявлялось в форме гримас и кокетливых взвизгиваний. Казалось, все женщины Гранд-Рипаблик, включая даже кое-кого из знакомых, прибежали в «Beaux Arts» поглядеть на него и сказать какую-нибудь фразу, слова которой имели отношение к спорту, но подразумеваемый смысл был примерно таков: «Верно ли, что вы негр, и верно ли, что вы наделены такой необыкновенной мужской силой, как мне говорили, и неужели все, что я тут могу, — это строить вам глазки и быть готовой закричать: „На помощь?!“ Их вздымающиеся груди, остановившиеся глаза, отвратительно подергивающиеся плечи — все выражало суеверное и непристойное любопытство.
Они разглядывали его негритянскую шевелюру (каштаново-рыжую), его негритянское лицо (докрасна выдубленное морозом), его крепкие негритянские руки (золотистые, в веснушках), его длинные негритянские ноги и крепкий негритянский торс. И поскольку все негры, как известно, туповаты и любят насмешки, они разбирали его по косточкам, не дав себе даже труда отойти, чтобы он не мог их слышать.
Его забросали кучей самых диких вопросов. На какую наживку лучше идет лосось в Новой Шотландии? Мог бы Джо Луис победить Джека Демпси? Какое место по теннису занял мой двоюродный брат Уильям В.Гетч из загородного клуба Милуоки? Похожи ли китайские шашки на ма-джонг? Сколько стоят шахматы с доской — ну-ну, такие, — все равно какие. Во сколько обойдется будущим летом семейству, состоящему из меня, мужа, двух мальчиков (девять с половиной и одиннадцать лет), девочки (шесть лет седьмой) и свекра, который любит играть в подкову, неделя жизни в рыболовном лагере «Нипписаг» на озере Уиннигигонабаш? Дороже, чем в 1939 году?
Но его настороженные уши пропустили в мозг один только вопрос, заданный сорокалетней матроной из породы меня-не-проведешь голосом, напоминающим колокольчик симментальской коровы: «Скажите-ка, вы все, цветная солдатня, очень были рады, когда дорвались до французских девочек?»
А одна престарелая молодая дама, довольно причудливой архитектуры, потребовала, чтобы он показал ей свитер, хотя они продавались совсем на другом прилавке, и кидала на него игривые взгляды, поглаживая рукой выпуклость, сооруженную, как он заподозрил, из носовых платков. Но его все же не стошнило.
В прежней своей жизни белого банковского дельца, персоны с весом и с положением, он никогда не встречал таких отвратительных женщин. Он уверял себя, что это исключения, — есть же категория людей, которые жадно сбегаются посмотреть на дом, где произошло убийство. Но быть в дальнейшем приманкой для их нездорового любопытства сулило ему мало радости.
Многие из них старались придвинуться к нему поближе; другие отскакивали в испуге, стоило ему взять в руку крокетный молоток. Но в одном все сходились: ни разу никто не назвал его «мистер». Он был Капитан, он был Послушайте, он был Эй-Вы.
Не лучше женщин были их мужья, которые нередко заглядывали в отдел и довольно громко бурчали: «Нет, не желаю я разговаривать с этой черной тварью!» — а еще хуже был добрый дружище Харли Бозард, похаживавший вокруг, мысленно потирая руки. Но несносней даже, чем Харли, были демобилизованные рядовые, которые приходили со своими девицами и, наслаждаясь возможностью унизить бывшего офицера, изощрялись: «Эй, капитан, помогите подобрать лыжные штаны для моей красотки. Только смотрите, чтобы хорошо сидели, не морщили сзади, понятно?»
В какие-то мучительные моменты он замечал в последних рядах Вайолет Кренуэй, Розу Пенлосс и Дайанту Марл, которые нарочито старались держаться подальше от его прилавка, а уж в самом крайнем случае торопливо шмыгали мимо, словно бы подобрав юбки. Один раз, следя глазами за Дайантой, он увидел майора Рода Олдвика; майор стоял у высокой белой колонны, выпятив грудь, скрестив руки, и наблюдал за ним даже без усмешки, просто с интересом. В эту минуту Нийл познал ту слепящую ярость унижения, которая добронравного раба обращает в свирепого убийцу.
Но ярость растворилась в тоске. Что ж, теперь всю жизнь стоять за прилавком и продавать свитеры и рыболовные снасти? Он не почувствовал гнева, только вялое безразличие, когда дома Вестл встретила его холодным: «Ну?»
Поток алчной до сенсаций толпы через день-два схлынул. Нийл теперь все время без дела простаивал за прилавком, отчего нестерпимо ныли ноги.
В субботу утром Харли Бозард напустился на него:
— Нельзя ли торговать побойчее? Я видел, какой был наплыв благодаря поддержке, которую мы так великодушно оказали вам нашей рекламой, — и тем не менее ваши цифры совершенно неудовлетворительны. Вам нужно поменьше думать о своей красоте, Кингсблад, и побольше о том, как угодить покупателям.
Нийл вернулся домой и застал Вестл уже не в тревоге, а в неистовстве.
— Оказывается, ты очень весело проводишь время там, в магазине, заигрываешь со всякими языкатыми дурами, хохочешь с ними и вдобавок пачкаешь меня разговорами о своей семейной жизни! — начала она.
— Откуда ты…
— Мне сообщил человек, который отлично знает нас обоих, вот откуда. Я тебе не скажу кто. Ей стало обидно за меня. Она тебя видела в магазине.
— Ты вот ни разу не пришла в магазин взглянуть, как я там…
— Еще недоставало!
— Ты даже не подумала, что, может быть, мне нелегко привыкать к…
— Ох, пожалуйста, только не читай мне лекцию о социальной несправедливости, которая кроется в торговле носками!
Он встал и вышел, не говоря ни слова. Он не вернулся домой к обеду. Он устремился в объятия Софи Конкорд.
Но пока он шагал по заснеженным улицам, его возмущение против Вестл, возмущение изгоя, улеглось.
«Ей тоже нелегко. Она очень дорожит так называемым „общественным положением“. Как и я когда-то. Может быть, для нее лучше было бы оставить меня, взять Бидди и вернуться к отцу. Он удалится от дел, уедет с ними в Калифорнию или еще куда-нибудь, и никто ничего не будет знать. Что ей и Бидди до моей борьбы? И лучше поспешить с этим, пока Вестл не ожесточилась еще больше, не сказала чего-нибудь еще страшней. Вестл, дорогая, я так любил тебя!»
Дом, где жила Софи, похож был на маленький шумный отель, где за каждой дверью гудели веселые голоса негритянского семейства, коротавшего вечер вокруг миски с гороховым супом. В холле черный дородный негр с увлечением читал проповедь пастве, состоявшей из него самого; это был Элдер Майес, пророк-одиночка, сапожник по ремеслу и основатель храма Наития Святейшего Синклита Божией Благодати, пока, к сожалению, не располагавшего помещением для молитвенных сборищ. В коридоре Нийлу попалось навстречу несколько прожигателей жизни, которые днем были дворниками и грузчиками зерна, а теперь, в шесть часов вечера, щеголяли в бежевых модных пальто и зеленых шляпах.
Он постучал и, услышав в ответ протяжное «войдите!», ввалился в одинокое холостяцкое обиталище Софи. Он уже бывал здесь раньше, но только в неловкие минуты прощаний.
Комната была угловая, квадратная, и следы нищеты смешивались в ней с остатками былой роскоши. Роль тахты исполняла колченогая койка, накрытая куском красной замши, опущенной потертым и облезлым леопардовым мехом от какого-то старого театрального костюма. На длинном столе соседствовали двухконфорочная керосинка, чепец медсестры, миниатюрная батарея флакончиков с косметикой и избранные сочинения Джона Дьюи. Стены украшал вермонтский пейзаж Лучони, какая-то заковыристая абстракция, фотография девушки-негритянки в бесстыдной сияющей наготе и большой табель-календарь с изображением котенка в корзине, испещренный отметками больничных дежурств. Посреди этого беспорядка, красноречиво говорящего о том, что владелица комнаты слишком занята, чтобы подумать о своем быте, слишком полна интереса ко всему живому, чтобы заботиться о создании обстановки, которая выгодно оттенила бы ее женские достоинства, — сидела Софи и полировала ногти перед туалетом, сооруженным из картотечного шкафчика.
При виде Нийла она поднялась, спокойная, безмятежная, такая же высокая, как Вестл, в распахнутом на груди длинном халате, лиловом с золотыми прожилками. Она сдвинула брови, заметив, что он почти шатается, она сказала шепотом:
— Ах, бедный ребенок! — и раскрыла ему объятия, и он спрятал лицо у нее на груди.
Когда они уселись на тахте, доверчиво обнявшись, она заговорила с нежностью в голосе:
— Досталось вам, бедняге, в этой попугайной лавке, а? Я нарочно не заходила, боялась, что вам будет еще тяжелее. Но зато вы уже достигли предела и ниже падать вам не придется. Вы первый раз заглянули людской злобе в глаза. В другой раз это будет уже не страшно. Теперь я могла бы полюбить вас, могла бы. Но — вы ведь сами сказали — слишком мало во мне осталось от диких джунглей. Со всем этим я покончила ради миссионерского долга. Да ведь и вы тоже. А потому поцелуйте меня и отправляйтесь домой. О господи, до чего ж я устала быть добродетельной и работящей! До чего устала!
Этому типичному представителю мужского пола до сих пор не приходило в голову, что и у Софи могут быть свои минуты уныния. Слегка удивленный, он положил ее голову к себе на плечо, вместо того чтобы сделать наоборот, и ласково погладил ее:
— Вы просто разнервничались.
Она из богоматери превратилась в младенца. Она протянула жалобно:
— Разнервничаешься… За что вы так любите эту женщину?
— Ну, во-первых, вы же сами сказали: она красива, как скаковая лошадка.
— Таких ног у нее нет! — Софи говорила без задора, но вытянула вперед блестящую бронзовую голую ногу, по-балетному выгнув подъем.
— У нее не хуже!
— Нет, серьезно, за что?
— Мне кажется, самое подходящее слово для Вестл — «молодец». Она очень честная; она всегда за то, чтоб каждый получил, что ему причитается.
— В том числе и она сама.
— А почему же нет?
— Слушайте, дурачок вы мой маленький, я совсем не сержусь, что вы так обожаете Вестл. Уж если она должна отнять вас у меня, — а, видимо, так оно и будет, — так я хочу, чтобы она была как можно лучше. Я не желаю знать, что меня оттерла какая-то бесхвостая мартышка. — Софи теснее прижалась к его плечу. — Ладно, ладно. Она — восьмое чудо света. Ее единственный недостаток в том, что она ходила в школу, вместо того чтобы учиться у жизни. Она никогда не принимала ребенка в такси, никогда не должна была думать о том, как бы выгнать из своей спальни хозяина кафе и при этом не потерять у него работу. Может быть, для вас она именно то, что надо, и…
Софи помолчала; потом сказала почти робко:
— Нийл, мне, правда, хотелось бы когда-нибудь с ней познакомиться. Едва ли это удастся, но бог с ней и бог с вами, и оставайтесь при ней… вы, плоть от плоти белых банкиров!.. питомец Йеля!
— Я вовсе не учился в Йеле.
— О господи!
— Софи, но что, если она не захочет со мной остаться?
— Так сумейте заставить ее, черт вас возьми! И не бегайте за советом и утешением к тетушке Конкорд! А то в ней есть еще очень много от легковоспламеняющейся девицы Софи. Возвращайтесь к своей маме Вестл, наследнице пилигримов, и пусть вас выберут в члены общества Сыновей Американской Революции! Чучело!
Он поцеловал ее сдержанным, пристойным поцелуем. По дороге домой он с чисто мужской неблагодарностью думал не о Софи, и не о Вестл, и не о женщинах вообще, а о хорошей, честной, зверской драке с мужчинами вроде Харли Бозарда, Уилбура Федеринга и орденоносного майора Роднея Олдвика.
Когда он пришел, Вестл сказала ему серьезным тоном:
— Я вела себя непростительно и очень жалею об этом — честное слово, жалею. Но не могу я со всем этим примириться. Что-то тут надо изменить.
Недавно повзрослевший Нийл ответил ей торопливым поцелуем, но разговаривать не стал. Его ждали не терпевшие отлагательства боевые подвиги.
46
В воскресенье он весь день раздумывал о своей работе в «Beaux Arts», об этой неделе унижений, которую он провел, точно большая хохлатая птица в тесной золоченой клетке, выставленная на посмешище любопытным. Он решил, что как негр-рабочий он не должен ни плыть по течению, ни мириться с вызывающей наглостью. Он отыщет путь и сумеет пойти этим путем.
В понедельник утром, не заходя в табельную, он сразу отправился к Харли в кабинет и сказал ему почти весело:
— Это была несерьезная затея, Харли. Позвоните мне летом, если захотите, чтобы я потренировал вас в гольф, а пока — всего хорошего.
В то время каждому негру, даже такому новоиспеченному, как Нийл, пора было делать выбор — бунтовать или дать себя сломить. В штате Теннесси уже разыгрались первые после окончания второй мировой войны серьезные расовые беспорядки — самые настоящие боевые действия одетых в форму полисменов против перепуганных темнолицых граждан, их жен и детей.
Нийл решил, что у него будет легче на душе, если он хоть раз со вкусом позавтракает, прежде чем вновь начнет гранить обледенелые мостовые в погоне за работой. Он отправился в «Пайнленд», в «Фьезоле», мысленно убеждая себя: «Я вовсе не ищу неприятностей; я просто отстаиваю свои права». Другими словами, он именно искал неприятностей и бравировал своими правами.
Дрексель Гришпо явно заколебался, допускать ли его в помпейское святилище, но в конце концов, ограничившись легким кивком, повел Нийла к третьеразрядному столику за колоннами, в глубине, из тех, что были отведены для фермеров, провинциального духовенства, святых и тому подобного сброда. Но негр-официант прислуживал ему проворно и вежливо, и Нийл, благодушествуя, подумывал уже, не спросить ли хорошую сигару. В это время он увидел Глена Тартана, управляющего, который, должно быть, появился из затейливого восточного сосуда и теперь стоял рядом, учтиво осведомляясь:
— Как вы, всем довольны? Жалоб нет?
Нийл сердечно ответил:
— Нет, Глен, все в порядке, спасибо.
— Тогда прошу вас отметить, что мы в точности выполнили предписания закона. Наши постоянные клиенты энергично протестуют против того, что вы, цветные джентльмены, являетесь сюда завтракать и портите им аппетит, но тем не менее мы вас приняли и обслужили. А теперь наша убедительная просьба — больше никогда сюда не являться.
Глен повернулся и быстро пошел прочь.
Нийл еще не успел опомниться, как Дрексель Гриншо, тот самый Дрексель Гриншо, который еще недавно с таким подобострастием кланялся молодому банкиру мистеру Кингсбладу, шагнул к нему и сказал весьма решительно:
— Позвольте дать вам добрый совет, Нийл. Найдите себе постоянную работу, будьте почтительны с белыми людьми, знайте свое место, не лезьте, куда вас не просят, и держитесь подальше от таких заведений, как наше. У белых власть и сила, и неразумно восстанавливать их против себя. Вот я отлично знаю, как себя вести с ними; у меня и неприятностей не бывает. Меня никогда не уволят с работы — как вас из «Beaux Arts».
— Откуда вы знаете?
— Мы, негры, все должны знать, чтобы как-то ужиться в этом подлом белом мире. Образумьтесь, сынок, и оставайтесь там, где вам положено оставаться. Может, если вы прослывете благоразумным негром, со временем ваша дочка опередит вас, как мои меня опередили, и сможет найти себе чистую приличную работу. Конечно, положение цветных должно измениться, но сейчас для этого не время . А все эти революционные разговоры и бессмысленны и вредны — и кстати, перестаньте вбивать всякие крамольные идеи в голову Филу Уиндеку. Фил — мой будущий зять, и я не хочу, чтобы вы его совращали!
— Я его совра…
— Да, вот именно. Вы себя ведете очень неразумно. Поймите, Нийл, — чем вы были раньше, теперь роли не играет. Сейчас вы негр, такой же, как все негры. Берите с меня пример и не искушайте судьбу. А сейчас ступайте. И так уже я рискую многим, стоя тут и разговаривая с вами.
«Моя дочь, моя ясная, быстроногая Бидди на „чистой, приличной работе“ — может быть, в кухне у Рода Олдвика!»
Повинуясь настояниям Софи, он в конце концов отправился на Майо-стрит, к мистеру Вандербильду Литчу, влиятельному цветному члену ордена Лосей, успешно занимавшемуся погребальным делом, страхованием и рулеткой. Мистер Литч принял его в красном с никелем кабинете, в присутствии изящной цветной стенографистки, и холодно разъяснил, что не расположен принимать на работу белых, которые нарочно прикидываются неграми, чтобы пролезть в страховой бизнес.
«Ну что ж, тем лучше, если кое-кто из цветных достиг уже такой высокой ступени культуры, что может отшить просителя с не меньшим блеском, чем дядюшка Оливер Бихаус».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40