— он нам рассказал, что его двоюродный брат живет здесь у нас, в Гранд-Рипаблик!
Но мистер Стаубермейер ввернул довольно кисло:
— Мы, когда вернулись домой, не стали разыскивать этого двоюродного брата, потому что я сильно подозреваю, что тот француз был евреем, а вы знаете, как я отношусь к евреям, вы сами бы так относились, если б вели с ними дела, и я так и сказал жене: «Черт с ним совсем! Я еще могу терпеть иностранцев в других странах, и тамошние туземцы мне, говорю, нравятся, только жить не умеют и дела с ними вести невозможно, а все же пусть лучше сидят у себя за границей».
Их интересы отнюдь не ограничивались путешествиями. Они подробно обсудили перспективы охоты на фазанов в предстоящем осеннем сезоне; продажность своего депутата, за которого, впрочем, снова собирались голосовать, чтобы в конгресс не пробрался какой-нибудь рабоче-фермерский демократ; и то обстоятельство, что мистер Джонс покупает дом у мистера Брауна, а мистер Браун слишком много пьет. После этого они со знанием дела сравнивали цены на дамские чулки в «Эмпориуме» у Тарра, в универмаге «Beauh Arts» и в магазинах Дулута, Миннеаполиса и Сент-Пола, пока миссис Денвер не воскликнула:
— Боже мой! Мы так хорошо разговорились, я и понятия не имела, что так поздно; но что это, Нийл, если я не ошибаюсь, вы хотите уходить?
Она не ошибалась.
26
Волны Верхнего озера плескались среди темных обнаженных корней прибрежных берез, кедров и сосен, в бревенчатой дачке пахло свежестью и влагой. Они окунались в холодную воду и выскакивали на берег, визжа от восторга, а на маленьких озерах в густом Эрроухедском лесу, где вода была теплее, они катались на лодке, ловили окуней и, забрасывая в воду банки от консервов, стреляли по ним в цель. Но и в этой мирной тишине Нийла ни на минуту не покидала тревога.
В этих краях когда-то жили чиппева. Ксавье Пик, наверно, проводил свой челн вон под теми скалами, когда держал путь на Тандер-Бэй. И сейчас еще вблизи их дачки была небольшая резервация, и Нийл тешил себя мыслью, что он внушит своей Бидди любовь к краснокожим братьям и со временем сможет ей сказать, что она не только очень славная белая девочка, но еще немножко чиппева и немножко негритянка, и как это просто и мило!
Подобно всем любящим родителям во все времена, Нийл утешал себя: «Мое поколение обанкротилось, но это, новое, поколение изменит мир, и будет добросовестно ходить на выборы даже под дождем, и не будет пить больше одного коктейля зараз, и навсегда покончит с войнами».
Он сидел с Бидди в машине у въезда в небольшое становище, где женщины и дети чиппева, поселившиеся на лето в вигвамах, продавали туристам корзины и игрушечные челны из бересты.
— Бидди! Посмотри на маленьких индейчиков, правда, они хорошенькие? Хочешь поиграть с ними в следопытов или еще во что-нибудь?
— Нет.
— Почему нет, моя хорошая?
— Они грязные.
— Маленькие индейские ребятки? Грязные?
— Да.
— Ну, может быть, и так, но зато подумай — они знают, как бобры строят плотины и… мм… у них головные уборы из перьев. Разве это не интересно?
— Нет.
— Что ж такого, если они немножко грязные? Они просто закоптились у костра. Ведь папина дочка тоже иногда приходит домой не очень-то чистенькая!
— Они похожи на ниггеров!
— А чем плохи… негры?
— Я их не люблю.
— А у тебя есть знакомые негры?
— Да.
— Кто же, кроме Белфриды?
— Девочка Ева.
— Она вовсе не негритянка. Она белая.
— Я ее не люблю.
— А знаешь ли ты, Элизабет, что ты ведешь себя, как очень скверный ребенок?
— Только что из пеленок?
— А, черт!
— Ага, папочка, ты что сказал? Ты сказал «черт». Черт, черт, черт, черт, черт!
Бидди, чисто по-женски сумевшая использовать его промах, была в эту минуту такая беленькая, розовая, веселая, такая очаровательная, что он задохнулся от любви к ней и с тяжелым отчаянием подумал, что мелкие, гаденькие предрассудки «порядочных людей» обладают куда большей разрушительной силой, чем бомбы и сверхмощные самолеты.
Оттого, что он две недели мог ничего не делать, оттого, что Вестл теперь была для него «белой женой цветного мужа», он стал приглядываться к ней во время прогулок среди устланных лишайниками скал. Она не так умна и хуже знает жизнь, чем медсестра Конкорд, думал он, она не такая горячая и красивая, зато в ней больше ясности, сдержанности. Вестл — «прелестный образец молодой замужней американки» — безупречная жена и мать, спортсменка, начитана (более или менее), интересуется тем, что творится на свете. Она достаточно благочестива для жительницы Сильван-парка и презирает сантименты. Короче говоря, в ней есть все, кроме индивидуальности.
За несколько коротких недель он познал, что без страданий и сомнений не может быть полноценной человеческой личности. Вестл никогда в жизни не страдала, кроме как во время родов, никогда не испытывала никаких потрясений и сомнений, кроме как в брачную ночь.
В одном она, бесспорно, была выше многих и многих добродетельных женщин: ей не доставляла удовольствия сознательная жестокость. Но Нийл начинал понимать, что и бессознательная жестокость может причинить боль.
Вестл, вспомнив детство, напевала: «Я черный, черный, черный, ах, если бы мне побелеть!»
«Это про меня и про Бидди. Черный. Ниггер. Существо столь отвратительное, что утонченная женщина, подобная Вестл, и не заподозрит в нем способности чувствовать обиду».
Примчался Принц, отряхиваясь после купанья в луже, и Вестл побранила его:
— Зря мы дали тебе новое имя, собачка! Никакой ты не принц! Ты попросту грязный, никудышный ниггер!
И так доверчиво улыбнулась Нийлу.
Он видел, что Вестл восприняла бы его любовь к неграм, как смесь безумия и озорства. Зачем показываться ей в таком нелепом свете? А две недели — большой срок для исцеления, когда вас окружает северная феерия серых скал и оранжевых лишайников, душистых сосен и красных челнов, скользящих по серо-синей глади неоглядного озера. Они купались в ледяной воде, бегали взапуски, как дети, несмотря на его хромоту, и в город он вернулся излечившимся от своей мании.
В город вернулся энергичный молодой делец — белый.
27
Что Нийл будет директором банка, и притом с окладом в десять раз более высоким, чем у мистера Пратта, было для Вестл так очевидно, что об этом не стоило и говорить. Гораздо больше ее занимал будущий дом, достойный их нового положения в обществе. Нийл посмеивался над ее честолюбивым планом — купить у Бертольда Эйзенгерца половину его холма и построить там идеальное жилище, о котором мечтает каждая женщина.
А может быть, шутил он, ее заинтересует дом в стиле модерн — сплошь стекло и гладкие стены, он видел один такой, когда… словом, он где-то видел такой дом.
Ну, нет! Ничего столь холодного и вычурного ей не надо. Она уже все придумала — каменный особняк в виде нормандского замка, только с застекленными верандами, огромная гостиная с деревянными панелями и стенным шкафом для напитков и кукольный дом для Бидди, и чтобы в нем — или это уже глупо? — «была кукольная ванная с настоящим водопроводом!
— Это для нее очень важно? — спросил Нийл.
— Ну еще бы! Ведь она только раз в жизни будет маленькой девочкой!
Работа по проектированию нормандского замка продвинулась уже Настолько, что они решили купить новую газовую плиту.
Война с Японией кончилась, и Вестл не скрывала, что ее в одинаковой мере радует как предстоящее возвращение друзей и знакомых с Тихого океана, так и то, что заводы теперь переключатся с производства оружия на изготовление всевозможных хозяйственных сокровищ — туалетных столиков из пластмассы, стеклянных кофейников, машин для мытья посуды. Она уже обдумывала, какие платья из еще не изобретенных тканей закажет для Бидди, когда лет через двенадцать будет снаряжать ее в колледж Брин Мор.
За утренним завтраком она предложила Нийлу:
— Давай я сегодня приеду в город, ты меня где-нибудь покормишь, а потом я покажу тебе ту газовую плиту — предмет моих девических мечтаний. Это не плита, а восторг, загляденье, прелесть, роскошь, дуся, идеал, и я ценю ее превыше добродетели — во всяком случае, пользы от нее больше.
Плита действительно оказалась превосходной, и Вестл ликовала:
— С такой плитой и наша жалкая кухонька станет похожа на тот замок, что уготовила нам судьба.
Он вздохнул:
— Но ты все-таки любишь наш дом?
— Господи, Нийл, да как бы я ни бредила будущими палатами, я просто обожаю наш домик — наше гнездышко, которого не может у нас отнять даже самое взбалмошное демократическое правительство. Наступит кризис — пожалуйста, мы опять переселимся сюда и будем растить лук в ваннах, и все нам будет трын-трава — кстати, ты не знаешь, что это за трава такая? Ах, да. — Она указала глазами на продавца, который ждал, устало скрестив на груди руки. — Они тут любят запрашивать, ты попробуй, может, хоть пять долларов выторгуешь?
В тот же самый день к его столу в банке подсел Аш Дэвис и сказал официальным тоном, на случай если кто-нибудь услышит:
— Можно вас побеспокоить, мистер Кингсблад?
— Мы здесь одни, Аш.
— Нийл, я опять с просьбой. Скверные новости. В Южной Каролине несколько цветных ветеранов арестованы за убийство, которого они не могли совершить. Мы с Софи собираем деньги для приглашения адвокатов. Давайте все, что можете. Но предупреждаю, что, если вы по недомыслию дадите мне хотя бы один цент, — конечно, мы из вас всю кровь по капле высосем.
Нийл прикинул, сколько он может дать, и выписал чек на немного большую сумму. Он вдруг затосковал по легкой, иронической, опустошающей душу беседе Аша, Клема, Софи.
— Когда вас всех можно повидать? — спросил он жадно. — Клем теперь не скоро будет в городе. Но вы приходите как-нибудь к нам пообедать, может быть, я сумею залучить Софи? Хотите сегодня?
На этот раз он солгал Вестл почти автоматически. Но он с грустью чувствовал, что уже никогда не сможет делить ее восторгов по поводу дивной газовой плиты. Бедная Вестл — высокомерная, как знатная дама, доверчивая, как малый ребенок.
Сидя с Дэвисами и Софи за столом, который появился из-под книжной полки и обратил угол пустой и строгой комнаты в столовую, он растерянно молчал. Они жили в мире, куда Нашему Мистеру Кингсбладу из Второго Национального не было хода; и чем больше он твердил себе, что Софи для него — табу, тем соблазнительнее казались ее нежные коричневые руки, то спокойно сложенные, то двигающиеся уверенно, как у мастера-краснодеревца.
Он без аппетита отправлял в рот куски бифштекса (которому предшествовал отличный грибной суп) и наконец спросил:
— О чем это вы спорите? Кого вы называете «турком», и почему он мерзавец?
Софи ответила немного устало:
— Это один цветной, некий Вандербильд Литч — ростовщик, единственный в городе возможный Квислинг из цветных. Но вам это едва ли интересно.
— Почему?
— Какое вам, в сущности, дело до наших забот? Мы живем под вывеской «Только для цветных», а к вам это не относится, капитан.
«Только не говори! Не говори ей, что ты цветной! Молчи! Не говори ничего! Ты уже сказал Ашу и Вулкейпам — хватит. Подожди, подожди!»
А сам уже говорил:
— Это относится и ко мне, потому что я узнал совсем недавно, что я тоже отчасти цветной.
Губы ее раскрылись, тонкие пальцы с зажатой в них сигаретой замерли в воздухе, она часто задышала, потом удивление сменилось скорбным сочувствием. Медицинская сестра, в прошлом — девушка из провинциального городка, потянулась к нему с ласковым участием, но заговорила певичка с Бродвея:
— Ну да?
Он услышал, что его критикуют, доброжелательно, но твердо.
— Нет, вот ловкий чертенок, — умилялась Софи, — прикинулся белым, и хоть бы что, а я и не догадалась!
— Но я же говорю вам, я сам не знал!
— Он, правда, не знал, — сказал Аш тоном школьного учителя.
— Ах, бросьте! — не унималась Софи. — Да как вы, крошка Нийл, могли не чувствовать в себе негритянского ритма? Ведь у кого кожа черна, у того душа ясна, в нем кровь кипит и страсть бурлит, и весь он полон этого самого мумбо-джумбо, которое из Африки!
— Довольно, Софи! — остановил ее Аш.
— В общем, вы меня понимаете. Пусть сейчас я просто дурачилась — Гарлем захотелось вспомнить, — но, клянусь богом, я просто не понимаю, как можно, нося в себе африканские гены, воображать, что принадлежишь к грубым, бесчувственным уродам, которые именуют себя белой расой! Во всяком случае, поздравляю, дорогой!
— Хватит! — сказал Аш. — Имейте в виду, Нийл, ее африканские страсти — чистейшее притворство, как и ее ненависть к белым — этой разнородной группе населения земного шара, наделенной многими достоинствами. Софи — обыкновенная добросовестная общественная деятельница. Но…
Какое-нибудь «но» было во всем, что говорили Аш и Софи (в том, что говорила Марта, никаких «но» не было, потому что Марта ничего не говорила). Чем ближе Нийл узнавал их, тем сложнее казалось их двойственное отношение к нему — как к другу, которого нужно защитить, и как к неофиту, которого следует использовать в качестве козыря в интересах всей расы. Не считаясь с его чувствами, они высказывали соображения вроде того, что: «Даже если это будет тяжко — немного тяжко, только сначала, — может быть, вам все же стоит откровенно заявить, что вы негр?»
Но они решили дать ему еще немного сроку.
Ему и в голову не приходило, что разглашение тайны, которое покроет его позором или славой, может зависеть от кого-нибудь, кроме него самого. Теперь он понял, что разоблачил себя опрометчиво и непоправимо и что от прихоти этих трех человек и Вулкейпов — любого из Вулкейпов — зависит, выдать его или нет. Но вместе с легким страхом пришло облегчение: теперь Софи, Аш и Марта ему свои, родные. Когда Софи поднялась, он сказал:
— Я провожу вас до вашей машины.
Он сидел с ней в ее стареньком двухместном автомобиле и держал ее руку, необыкновенно теплую руку, излучавшую то особое тепло, которого не отмечает термометр, которое кажется то прохладным и ровным, то горячим и трепетным.
Но Софи, только что восхвалявшая вольные радости джунглей, словно ушла в себя. Когда он стал допытываться: «Если все узнают, что я негр, обещаете вы заменить мне тех, кого я потеряю?» — она сердито накричала на него:
— Да ну вас к черту, никого вы не потеряете, кого бы стоило сохранить! Вы уж не ждете ли от нас, чернокожих, жалости к человеку, который имел счастье стать чернокожим? — И тут же, сменив гнев на милость: — Ну, ничего, ничего, не надо плакать! — В точности таким же тоном его уговаривала Вестл. — Мальчика обидели — спеси посбили? Ну, мама утешит.
Она поцеловала его. Никогда его так не целовали — так крепко, так нежно, так красноречиво. Но она быстро отодвинулась:
— Простите, я не целуюсь с белыми мужчинами, а у вас хоть сердце доброе и черное, мозги еще белые, как у младенца. Спокойной ночи!
Он смотрел вслед тарахтящей машине:
«Не могу я обрушить это на Вестл — она так носится со своей газовой плитой. Надо выбираться из этого африканского мира. Слишком он сложен для простых людей, вроде нас с Вестл. Пратт, я возвращаюсь домой!»
28
Все уже вернулись с войны, все его друзья: Род Олдвик, здоровяк Джад Браулер, щеголь Элиот Хансен. Все они вернулись и шумно уверяли, что даже в этом свихнувшемся мире старина Нийл не мог измениться и не изменился.
Дни проходили, а он не встречался ни с Ашем, ни с Софи. К обеду бывали гости, то Джад с женой, то Элиот с женой, и незаметно Нийл вновь становился по всем статьям Чистопородным Молодым Банкиром. Его расовый казус просто привиделся ему во сне или в бредовом кошмаре. Перед здравомыслием друзей недавние фантазии показались сентиментальной чепухой, и он даже готов был поверить, что Родней Олдвик, бывший для него неизменным образцом в танцах, в хоккее, в искусстве завязывать галстук, никогда не говорил тех злых и несправедливых слов о солдатах-неграх, которые запали ему в память.
Он слышал, как в Федеральном клубе Род обсуждал поведение этих солдат с другим демобилизованным офицером, полковником Леви Тарром. Род был только майор, но в гораздо большей степени майор, чем Тарр — полковник; так по крайней мере казалось Нийлу.
Леви Тарр до войны работал помощником управляющего в «Эмпориуме», универсальном магазине своего отца. Он был худой, долговязый, носил очки, и хотя, по слухам, отличился, руководя большой контратакой в Арденнах, было как-то трудно себе представить этого типичного приказчика из галантерейной лавки размахивающим саблей или вообще с оружием в руках, тогда как Род Олдвик, казалось, должен был есть кашу кортиком, почесываться штыком и писать любовные письма шпагой.
Когда полковник Тарр стал с волнением расхваливать мужество черных солдат, Род захохотал, и Нийл вторил ему, хотя и не очень уверенно. Но потом на него опять нашли сомнения, когда он встретил пылкую защитницу негров в лице собственной двоюродной сестры Патриции, дочери его дяди, Эмери Саксинара, энергичного торговца насосами и клапанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Но мистер Стаубермейер ввернул довольно кисло:
— Мы, когда вернулись домой, не стали разыскивать этого двоюродного брата, потому что я сильно подозреваю, что тот француз был евреем, а вы знаете, как я отношусь к евреям, вы сами бы так относились, если б вели с ними дела, и я так и сказал жене: «Черт с ним совсем! Я еще могу терпеть иностранцев в других странах, и тамошние туземцы мне, говорю, нравятся, только жить не умеют и дела с ними вести невозможно, а все же пусть лучше сидят у себя за границей».
Их интересы отнюдь не ограничивались путешествиями. Они подробно обсудили перспективы охоты на фазанов в предстоящем осеннем сезоне; продажность своего депутата, за которого, впрочем, снова собирались голосовать, чтобы в конгресс не пробрался какой-нибудь рабоче-фермерский демократ; и то обстоятельство, что мистер Джонс покупает дом у мистера Брауна, а мистер Браун слишком много пьет. После этого они со знанием дела сравнивали цены на дамские чулки в «Эмпориуме» у Тарра, в универмаге «Beauh Arts» и в магазинах Дулута, Миннеаполиса и Сент-Пола, пока миссис Денвер не воскликнула:
— Боже мой! Мы так хорошо разговорились, я и понятия не имела, что так поздно; но что это, Нийл, если я не ошибаюсь, вы хотите уходить?
Она не ошибалась.
26
Волны Верхнего озера плескались среди темных обнаженных корней прибрежных берез, кедров и сосен, в бревенчатой дачке пахло свежестью и влагой. Они окунались в холодную воду и выскакивали на берег, визжа от восторга, а на маленьких озерах в густом Эрроухедском лесу, где вода была теплее, они катались на лодке, ловили окуней и, забрасывая в воду банки от консервов, стреляли по ним в цель. Но и в этой мирной тишине Нийла ни на минуту не покидала тревога.
В этих краях когда-то жили чиппева. Ксавье Пик, наверно, проводил свой челн вон под теми скалами, когда держал путь на Тандер-Бэй. И сейчас еще вблизи их дачки была небольшая резервация, и Нийл тешил себя мыслью, что он внушит своей Бидди любовь к краснокожим братьям и со временем сможет ей сказать, что она не только очень славная белая девочка, но еще немножко чиппева и немножко негритянка, и как это просто и мило!
Подобно всем любящим родителям во все времена, Нийл утешал себя: «Мое поколение обанкротилось, но это, новое, поколение изменит мир, и будет добросовестно ходить на выборы даже под дождем, и не будет пить больше одного коктейля зараз, и навсегда покончит с войнами».
Он сидел с Бидди в машине у въезда в небольшое становище, где женщины и дети чиппева, поселившиеся на лето в вигвамах, продавали туристам корзины и игрушечные челны из бересты.
— Бидди! Посмотри на маленьких индейчиков, правда, они хорошенькие? Хочешь поиграть с ними в следопытов или еще во что-нибудь?
— Нет.
— Почему нет, моя хорошая?
— Они грязные.
— Маленькие индейские ребятки? Грязные?
— Да.
— Ну, может быть, и так, но зато подумай — они знают, как бобры строят плотины и… мм… у них головные уборы из перьев. Разве это не интересно?
— Нет.
— Что ж такого, если они немножко грязные? Они просто закоптились у костра. Ведь папина дочка тоже иногда приходит домой не очень-то чистенькая!
— Они похожи на ниггеров!
— А чем плохи… негры?
— Я их не люблю.
— А у тебя есть знакомые негры?
— Да.
— Кто же, кроме Белфриды?
— Девочка Ева.
— Она вовсе не негритянка. Она белая.
— Я ее не люблю.
— А знаешь ли ты, Элизабет, что ты ведешь себя, как очень скверный ребенок?
— Только что из пеленок?
— А, черт!
— Ага, папочка, ты что сказал? Ты сказал «черт». Черт, черт, черт, черт, черт!
Бидди, чисто по-женски сумевшая использовать его промах, была в эту минуту такая беленькая, розовая, веселая, такая очаровательная, что он задохнулся от любви к ней и с тяжелым отчаянием подумал, что мелкие, гаденькие предрассудки «порядочных людей» обладают куда большей разрушительной силой, чем бомбы и сверхмощные самолеты.
Оттого, что он две недели мог ничего не делать, оттого, что Вестл теперь была для него «белой женой цветного мужа», он стал приглядываться к ней во время прогулок среди устланных лишайниками скал. Она не так умна и хуже знает жизнь, чем медсестра Конкорд, думал он, она не такая горячая и красивая, зато в ней больше ясности, сдержанности. Вестл — «прелестный образец молодой замужней американки» — безупречная жена и мать, спортсменка, начитана (более или менее), интересуется тем, что творится на свете. Она достаточно благочестива для жительницы Сильван-парка и презирает сантименты. Короче говоря, в ней есть все, кроме индивидуальности.
За несколько коротких недель он познал, что без страданий и сомнений не может быть полноценной человеческой личности. Вестл никогда в жизни не страдала, кроме как во время родов, никогда не испытывала никаких потрясений и сомнений, кроме как в брачную ночь.
В одном она, бесспорно, была выше многих и многих добродетельных женщин: ей не доставляла удовольствия сознательная жестокость. Но Нийл начинал понимать, что и бессознательная жестокость может причинить боль.
Вестл, вспомнив детство, напевала: «Я черный, черный, черный, ах, если бы мне побелеть!»
«Это про меня и про Бидди. Черный. Ниггер. Существо столь отвратительное, что утонченная женщина, подобная Вестл, и не заподозрит в нем способности чувствовать обиду».
Примчался Принц, отряхиваясь после купанья в луже, и Вестл побранила его:
— Зря мы дали тебе новое имя, собачка! Никакой ты не принц! Ты попросту грязный, никудышный ниггер!
И так доверчиво улыбнулась Нийлу.
Он видел, что Вестл восприняла бы его любовь к неграм, как смесь безумия и озорства. Зачем показываться ей в таком нелепом свете? А две недели — большой срок для исцеления, когда вас окружает северная феерия серых скал и оранжевых лишайников, душистых сосен и красных челнов, скользящих по серо-синей глади неоглядного озера. Они купались в ледяной воде, бегали взапуски, как дети, несмотря на его хромоту, и в город он вернулся излечившимся от своей мании.
В город вернулся энергичный молодой делец — белый.
27
Что Нийл будет директором банка, и притом с окладом в десять раз более высоким, чем у мистера Пратта, было для Вестл так очевидно, что об этом не стоило и говорить. Гораздо больше ее занимал будущий дом, достойный их нового положения в обществе. Нийл посмеивался над ее честолюбивым планом — купить у Бертольда Эйзенгерца половину его холма и построить там идеальное жилище, о котором мечтает каждая женщина.
А может быть, шутил он, ее заинтересует дом в стиле модерн — сплошь стекло и гладкие стены, он видел один такой, когда… словом, он где-то видел такой дом.
Ну, нет! Ничего столь холодного и вычурного ей не надо. Она уже все придумала — каменный особняк в виде нормандского замка, только с застекленными верандами, огромная гостиная с деревянными панелями и стенным шкафом для напитков и кукольный дом для Бидди, и чтобы в нем — или это уже глупо? — «была кукольная ванная с настоящим водопроводом!
— Это для нее очень важно? — спросил Нийл.
— Ну еще бы! Ведь она только раз в жизни будет маленькой девочкой!
Работа по проектированию нормандского замка продвинулась уже Настолько, что они решили купить новую газовую плиту.
Война с Японией кончилась, и Вестл не скрывала, что ее в одинаковой мере радует как предстоящее возвращение друзей и знакомых с Тихого океана, так и то, что заводы теперь переключатся с производства оружия на изготовление всевозможных хозяйственных сокровищ — туалетных столиков из пластмассы, стеклянных кофейников, машин для мытья посуды. Она уже обдумывала, какие платья из еще не изобретенных тканей закажет для Бидди, когда лет через двенадцать будет снаряжать ее в колледж Брин Мор.
За утренним завтраком она предложила Нийлу:
— Давай я сегодня приеду в город, ты меня где-нибудь покормишь, а потом я покажу тебе ту газовую плиту — предмет моих девических мечтаний. Это не плита, а восторг, загляденье, прелесть, роскошь, дуся, идеал, и я ценю ее превыше добродетели — во всяком случае, пользы от нее больше.
Плита действительно оказалась превосходной, и Вестл ликовала:
— С такой плитой и наша жалкая кухонька станет похожа на тот замок, что уготовила нам судьба.
Он вздохнул:
— Но ты все-таки любишь наш дом?
— Господи, Нийл, да как бы я ни бредила будущими палатами, я просто обожаю наш домик — наше гнездышко, которого не может у нас отнять даже самое взбалмошное демократическое правительство. Наступит кризис — пожалуйста, мы опять переселимся сюда и будем растить лук в ваннах, и все нам будет трын-трава — кстати, ты не знаешь, что это за трава такая? Ах, да. — Она указала глазами на продавца, который ждал, устало скрестив на груди руки. — Они тут любят запрашивать, ты попробуй, может, хоть пять долларов выторгуешь?
В тот же самый день к его столу в банке подсел Аш Дэвис и сказал официальным тоном, на случай если кто-нибудь услышит:
— Можно вас побеспокоить, мистер Кингсблад?
— Мы здесь одни, Аш.
— Нийл, я опять с просьбой. Скверные новости. В Южной Каролине несколько цветных ветеранов арестованы за убийство, которого они не могли совершить. Мы с Софи собираем деньги для приглашения адвокатов. Давайте все, что можете. Но предупреждаю, что, если вы по недомыслию дадите мне хотя бы один цент, — конечно, мы из вас всю кровь по капле высосем.
Нийл прикинул, сколько он может дать, и выписал чек на немного большую сумму. Он вдруг затосковал по легкой, иронической, опустошающей душу беседе Аша, Клема, Софи.
— Когда вас всех можно повидать? — спросил он жадно. — Клем теперь не скоро будет в городе. Но вы приходите как-нибудь к нам пообедать, может быть, я сумею залучить Софи? Хотите сегодня?
На этот раз он солгал Вестл почти автоматически. Но он с грустью чувствовал, что уже никогда не сможет делить ее восторгов по поводу дивной газовой плиты. Бедная Вестл — высокомерная, как знатная дама, доверчивая, как малый ребенок.
Сидя с Дэвисами и Софи за столом, который появился из-под книжной полки и обратил угол пустой и строгой комнаты в столовую, он растерянно молчал. Они жили в мире, куда Нашему Мистеру Кингсбладу из Второго Национального не было хода; и чем больше он твердил себе, что Софи для него — табу, тем соблазнительнее казались ее нежные коричневые руки, то спокойно сложенные, то двигающиеся уверенно, как у мастера-краснодеревца.
Он без аппетита отправлял в рот куски бифштекса (которому предшествовал отличный грибной суп) и наконец спросил:
— О чем это вы спорите? Кого вы называете «турком», и почему он мерзавец?
Софи ответила немного устало:
— Это один цветной, некий Вандербильд Литч — ростовщик, единственный в городе возможный Квислинг из цветных. Но вам это едва ли интересно.
— Почему?
— Какое вам, в сущности, дело до наших забот? Мы живем под вывеской «Только для цветных», а к вам это не относится, капитан.
«Только не говори! Не говори ей, что ты цветной! Молчи! Не говори ничего! Ты уже сказал Ашу и Вулкейпам — хватит. Подожди, подожди!»
А сам уже говорил:
— Это относится и ко мне, потому что я узнал совсем недавно, что я тоже отчасти цветной.
Губы ее раскрылись, тонкие пальцы с зажатой в них сигаретой замерли в воздухе, она часто задышала, потом удивление сменилось скорбным сочувствием. Медицинская сестра, в прошлом — девушка из провинциального городка, потянулась к нему с ласковым участием, но заговорила певичка с Бродвея:
— Ну да?
Он услышал, что его критикуют, доброжелательно, но твердо.
— Нет, вот ловкий чертенок, — умилялась Софи, — прикинулся белым, и хоть бы что, а я и не догадалась!
— Но я же говорю вам, я сам не знал!
— Он, правда, не знал, — сказал Аш тоном школьного учителя.
— Ах, бросьте! — не унималась Софи. — Да как вы, крошка Нийл, могли не чувствовать в себе негритянского ритма? Ведь у кого кожа черна, у того душа ясна, в нем кровь кипит и страсть бурлит, и весь он полон этого самого мумбо-джумбо, которое из Африки!
— Довольно, Софи! — остановил ее Аш.
— В общем, вы меня понимаете. Пусть сейчас я просто дурачилась — Гарлем захотелось вспомнить, — но, клянусь богом, я просто не понимаю, как можно, нося в себе африканские гены, воображать, что принадлежишь к грубым, бесчувственным уродам, которые именуют себя белой расой! Во всяком случае, поздравляю, дорогой!
— Хватит! — сказал Аш. — Имейте в виду, Нийл, ее африканские страсти — чистейшее притворство, как и ее ненависть к белым — этой разнородной группе населения земного шара, наделенной многими достоинствами. Софи — обыкновенная добросовестная общественная деятельница. Но…
Какое-нибудь «но» было во всем, что говорили Аш и Софи (в том, что говорила Марта, никаких «но» не было, потому что Марта ничего не говорила). Чем ближе Нийл узнавал их, тем сложнее казалось их двойственное отношение к нему — как к другу, которого нужно защитить, и как к неофиту, которого следует использовать в качестве козыря в интересах всей расы. Не считаясь с его чувствами, они высказывали соображения вроде того, что: «Даже если это будет тяжко — немного тяжко, только сначала, — может быть, вам все же стоит откровенно заявить, что вы негр?»
Но они решили дать ему еще немного сроку.
Ему и в голову не приходило, что разглашение тайны, которое покроет его позором или славой, может зависеть от кого-нибудь, кроме него самого. Теперь он понял, что разоблачил себя опрометчиво и непоправимо и что от прихоти этих трех человек и Вулкейпов — любого из Вулкейпов — зависит, выдать его или нет. Но вместе с легким страхом пришло облегчение: теперь Софи, Аш и Марта ему свои, родные. Когда Софи поднялась, он сказал:
— Я провожу вас до вашей машины.
Он сидел с ней в ее стареньком двухместном автомобиле и держал ее руку, необыкновенно теплую руку, излучавшую то особое тепло, которого не отмечает термометр, которое кажется то прохладным и ровным, то горячим и трепетным.
Но Софи, только что восхвалявшая вольные радости джунглей, словно ушла в себя. Когда он стал допытываться: «Если все узнают, что я негр, обещаете вы заменить мне тех, кого я потеряю?» — она сердито накричала на него:
— Да ну вас к черту, никого вы не потеряете, кого бы стоило сохранить! Вы уж не ждете ли от нас, чернокожих, жалости к человеку, который имел счастье стать чернокожим? — И тут же, сменив гнев на милость: — Ну, ничего, ничего, не надо плакать! — В точности таким же тоном его уговаривала Вестл. — Мальчика обидели — спеси посбили? Ну, мама утешит.
Она поцеловала его. Никогда его так не целовали — так крепко, так нежно, так красноречиво. Но она быстро отодвинулась:
— Простите, я не целуюсь с белыми мужчинами, а у вас хоть сердце доброе и черное, мозги еще белые, как у младенца. Спокойной ночи!
Он смотрел вслед тарахтящей машине:
«Не могу я обрушить это на Вестл — она так носится со своей газовой плитой. Надо выбираться из этого африканского мира. Слишком он сложен для простых людей, вроде нас с Вестл. Пратт, я возвращаюсь домой!»
28
Все уже вернулись с войны, все его друзья: Род Олдвик, здоровяк Джад Браулер, щеголь Элиот Хансен. Все они вернулись и шумно уверяли, что даже в этом свихнувшемся мире старина Нийл не мог измениться и не изменился.
Дни проходили, а он не встречался ни с Ашем, ни с Софи. К обеду бывали гости, то Джад с женой, то Элиот с женой, и незаметно Нийл вновь становился по всем статьям Чистопородным Молодым Банкиром. Его расовый казус просто привиделся ему во сне или в бредовом кошмаре. Перед здравомыслием друзей недавние фантазии показались сентиментальной чепухой, и он даже готов был поверить, что Родней Олдвик, бывший для него неизменным образцом в танцах, в хоккее, в искусстве завязывать галстук, никогда не говорил тех злых и несправедливых слов о солдатах-неграх, которые запали ему в память.
Он слышал, как в Федеральном клубе Род обсуждал поведение этих солдат с другим демобилизованным офицером, полковником Леви Тарром. Род был только майор, но в гораздо большей степени майор, чем Тарр — полковник; так по крайней мере казалось Нийлу.
Леви Тарр до войны работал помощником управляющего в «Эмпориуме», универсальном магазине своего отца. Он был худой, долговязый, носил очки, и хотя, по слухам, отличился, руководя большой контратакой в Арденнах, было как-то трудно себе представить этого типичного приказчика из галантерейной лавки размахивающим саблей или вообще с оружием в руках, тогда как Род Олдвик, казалось, должен был есть кашу кортиком, почесываться штыком и писать любовные письма шпагой.
Когда полковник Тарр стал с волнением расхваливать мужество черных солдат, Род захохотал, и Нийл вторил ему, хотя и не очень уверенно. Но потом на него опять нашли сомнения, когда он встретил пылкую защитницу негров в лице собственной двоюродной сестры Патриции, дочери его дяди, Эмери Саксинара, энергичного торговца насосами и клапанами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40