А до тех пор вы единственная наследница вашего брата.
– Но это же несправедливо! – захлебнулась от возмущения Шелли. – Если он ребенок Джоша, ему полагается часть его владения.
– Если, – прервал ее Майк, кладя портфель на стол и готовясь его открыть.
– Подождите! Вы хотите сказать, что Ник лжет, когда говорит, что Джош – его отец? А как насчет Марии? Она что, не знает, кто отец ее детей?
– Боюсь, что в данном случае это будет ее слово против слова покойника, – сухо отвечал Майк. – И как я уже отметил, Мария не поддержала утверждение Ника. Ваш брат никогда публично или по закону не признавал своих с ней отношений… или Ника. – Когда Шелли возмущенно открыла рот, он поднял руку. – Он действительно помог Марии, когда умер ее муж. Но этот поступок можно объяснить просто добротой. – Майк вновь посмотрел на Ника. – А десять лет назад он одолжил Нику, и, должен заметить, за жалкие гроши, несколько коров из грейнджеровского стада. Так что Ник смог заложить основы своего хозяйства. В то же самое время Джош сдал ему в долгосрочную аренду, опять же за смехотворно низкую цену, ранчо Булл-Флет с домом. Все это может быть названо лишь поступком щедрого человека, каким и был ваш брат.
Шелли перевела взгляд с отвернувшейся Марии на напрягшегося Ника и снова на адвоката. Происходило что-то странное, но, черт побери, она понять не могла, что именно. Ладно, с Марией она поговорит позднее и добьется правды, а пока она упрямо и громко повторила:
– Если Ник его сын, ему полагается часть семейных владений.
– А-а, опять это слово «если». Как я уже говорил, его претензии на родство основаны только на его же словах.
– А как насчет ДНК? – нерешительно произнесла Шелли. Ее познания в этом вопросе были скудны, но она знала достаточно, чтобы понимать: сравнение с ее ДНК может доказать, что они с Ником родственники, но это не подтвердит отцовства Джоша. Если не ошибается, она что-то читала в газете несколько лет назад насчет дела Томаса Джефферсона против Салли Хеммингс. В статье говорилось, что хотя посредством ДНК можно доказать, что отцом потомков Хеммингсов был кто-то из семьи Джефферсонов, но убедительного доказательства, что этим кем-то был Томас Джефферсон, получить нельзя, так как мужских потомков Томас Джефферсон не оставил. Шелли широко открыла глаза. – Так вот почему он настоял на кремации! – И добавила слова, которые никогда раньше и не подумала бы сказать о своем брате: – Ах он, негодный плут!
– Вам не кажется, что вы слишком бурно реагируете? – резко произнес Майк. – Вы делаете поспешные выводы. Джош всегда думал о кремации. Сейчас у вас есть только утверждение Ника, что вы состоите в родстве. Неужели вы собираетесь отбросить все, что знали о своем брате, только на основании слов некоего молодого человека, с которым к тому же не очень хорошо знакомы?
Шелли перевела взгляд с одного напряженного лица на другое. Пять минут назад она поверила, что Ник – сын Джоша. Может быть, ей просто очень захотелось, чтобы он им был? Чтобы на земле осталось какое-то физическое напоминание о Джоше? Возможно ли, что Ник играл на ее нынешней восприимчивости, а сам хотел только добраться до состояния Грейнджеров? Ее не было здесь много лет, и, когда она покинула эти края, ей было всего восемнадцать. Что, в сущности, знает она о Нике… или даже о его матери?
У Шелли вдруг разболелась голова и перехватило горло. Ей не хочется разбираться в этом сейчас. Может быть, Майк прав и она делает слишком поспешные выводы? Она снова посмотрела на Ника. Ладно, пусть у него зеленые глаза, и ей показалось, что она разглядела фамильное сходство. Возможно, она ошиблась. Ник не первый человек, которого при мысли о куче денег обуяла жадность.
Она сделала шаг назад и, стараясь не встречаться ни с кем глазами, мягко проговорила:
– Сию минуту я, кажется, не узнала бы и родного брата.
Оставшись в комнате одна, Шелли легла на кровать, стараясь не думать о безобразном окончании дня. Ей не хотелось думать, что Ник заявил о родстве для того, чтобы отхватить кусок пирога, которым является наследство Джоша. Она честно призналась себе, что желала бы, чтобы Ник говорил правду. Ей так сильно хотелось, чтобы Ник оказался сыном Джоша, ее родственником, что самой было удивительно. Но и выбросить из головы слова Сойера она тоже не могла. И не в силах была примирить образ человека, которого Ник объявил своим отцом, с ее открытым, щедрым и любящим братом, каким она знала его всю жизнь. Если Ник был его ребенком, почему брат ничего ей об этом не рассказывал? Ну конечно, не тогда, когда она была маленькой, но когда выросла? Зачем было ему хранить это в секрете? Потому что ему было стыдно и не хотелось, чтобы она плохо о нем думала? Что ж, вполне возможно.
А больше всего ее мучило то, что если Ник и вправду был сыном Джоша, тот никогда не признавал этого факта. Незаконнорожденный или нет, но неужели в какой-то момент гордость или любовь не тронули его настолько, чтобы признать родство? Она вздохнула, стараясь примирить то, что знала о брате, с заявлением Ника. Если она правильно поняла скудные сведения, которыми располагала, Джош всегда держался на расстоянии, вел себя так, словно был всего лишь добрым и заботливым нанимателем Марии. Если Ник говорил правду, брат так никогда и не признал ее. Никому, даже своему адвокату. И Сойер был прав, черт бы его побрал! И одалживание коров и земли можно объяснить простой щедростью одинокого человека, у которого не было собственных детей.
От этих мыслей голова у нее шла кругом. Ее тревожило упорное молчание Марии. Почему мать Ника не поддержала его? Неужели Мария знала, что он лжет, и, не желая разоблачать его, не осмеливалась и поддержать? У Шелли не было на это ответов, и постепенно она провалилась в тяжелый сон. Она не знала, как долго спала, но что-то ее разбудило. Заспанными глазами окинув комнату, она с удивлением поняла, что уже смеркалось и комната погрузилась в полумрак.
Какое-то мгновение она лежала, стараясь проснуться. Стук в дверь заставил ее сесть на постели. Поискав выключатель, она нащупала его и зажгла лампу. Мягкий золотистый свет упал на постель, разогнал тени и даже принес некоторое ощущение тепла.
Она зевнула. В дверь постучали настойчивее.
Шелли потерла лоб и крикнула:
– Кто там?
– Ник. Можно мне войти?
Помедлив, она ответила:
– Конечно. Дверь не заперта.
Ник скользнул в комнату. В руках у него был поднос. Он поставил его на прикроватный столик, затем, схватив стул, придвинул его и уселся.
Шелли посмотрела на поднос и не могла не улыбнуться. Там была полная тарелка мексиканского печенья и полгаллоновая картонка молока. И еще два стакана.
Взяв печенье и откусив кусочек, она взглянула на Ника:
– Это Мария рассказала тебе, что они мои любимые?
Он неуверенно улыбнулся.
– Нет. Я помню это с детства. – Улыбка его исчезла. – Послушай, – произнес он, – я хочу извиниться за то, что произошло днем. Майк был прав в одном: не вовремя было все это. Я должен был держать рот на замке и дать тебе возможность прийти в себя, а уж потом говорить. Прости меня.
Налив молоко в оба стакана, она подвинула один к нему и, показывая на печенье, пробормотала с полным ртом:
– Угощайся.
В полной тишине они пили молоко и жевали печенье. Молчание было дружеским. Уютным. И Шелли вспомнила, как в детстве они с Ником делали то же самое: ели печенье, запивая его молоком, в полном согласии друг с другом.
Поставив несколько минут спустя пустой стакан на поднос, она сказала:
– Время ты выбрал неудачное, я согласна, однако проблема от этого никуда не делась. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Так был Джош твоим отцом?
Он поколебался, глубоко вздохнул и порывисто ответил:
– Да. Я верю, что был. Он никогда в этом не признавался, а мама… – Он выглядел озадаченным и обиженным. – Она об этом не говорит… Но они с Хуаном никогда не скрывали, что он не мой отец, хоть я и ношу его фамилию. – Ник вздохнул и посмотрел на тарелку с быстро убывающим печеньем. – Когда бы я ни спрашивал ее о моем настоящем отце, мама просто твердила, чтобы я об этом не тревожился: у нас хороший дом, у нее прекрасная работа и нам он не нужен. Мы счастливы без него… а кроме того, она замужем за Хуаном. К тому времени как я стал достаточно взрослым, чтобы всерьез расспросить о нем, я, наверное, уже привык принимать такой ответ и не думать об этом. – Он молча смотрел перед собой. – Должно быть, мне было пятнадцать или шестнадцать, когда я понял, что этого недостаточно. До той поры Джош казался отличным парнем. Он был добр к маме, хорошо обращался с Ракелью и со мной после смерти Хуана… ну, в этой своей беспечной беззаботной манере. Я никогда не подозревал о нашем родстве… и об отношениях между ними. – Он скорчил гримасу. – Ладно, признаюсь, что теперь и тогда, после смерти Хуана, я думал, как было бы замечательно, если бы у мамы было что-то с мистером Грейнджером. Но никогда, ни разу, не подозревал, что твой брат мне отец.
– Как ты об этом узнал? – спросила Шелли с набитым ртом.
– От какого-то умника в школе. На тренировке по футболу. Не помню в точности, что произошло, но мы ввязались в драку. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, все эти молодые мужские гормоны… Во всяком случае, я чуть не выбил из него всю дурь… пока его друзья не оттащили его прочь. А тогда в драку ввязались мои друзья. – Глаза его загорелись азартом воспоминаний. – Тренеры набросились на нас и растащили. Нам прочли нотацию и троих или четверых посадили на скамью штрафников до следующей игры. К тому времени мы остыли и считали, что легко отделались… нас могли исключить на весь сезон.
Шелли подняла брови.
– Это в Сент-Галене? Где во всей школе едва наберется полная команда? Не думаю.
Ник улыбнулся:
– Да уж. Ты, наверное, права. Но Джим Хардкасл, парень, с которым я подрался, начал ныть и жаловаться. Он всегда мутил воду, и тренер сказал ему, что сделает для него исключение: уберет на две игры. Это Хардкасла достало по-настоящему. Он начал орать, что это несправедливо, что это я начал драку, и что я не кто иной, как жалкий полукровка мексиканец, и если бы моим отцом не был Джош Грейнджер, меня бы давно вышвырнули из команды.
Шелли, наливавшая им следующую порцию молока, замерла на половине стакана.
– О! Это, должно быть, был шок.
– Слабо сказано, – криво усмехнулся Ник. – Я кинулся на Хардкасла, обозвал его лжецом и врезал кулаком в нос за то, что обзывает мою маму. – Он скривился. – Взрослые снова нас разняли, и меня отправили на скамью штрафников на три игры… что для нас практически значило на весь сезон. Тренер тут же отправил меня домой, даже не дал окончить тренировку.
– У тебя получается, что ты больше разозлился на это, а не на то, что узнал о Джоше и своей матери.
Ник ухмыльнулся:
– Ну-у. В каком-то смысле так и было. Я так ненавидел эти штрафы! А что до остального… Я не слишком-то поверил Хардкаслу. Я считал, что он просто болтун и зануда. Так что пока я не пришел домой и не уселся на кухне с молоком и тарелкой печенья и не стал рассказывать, какой этот Хардкасл гаденыш, и спрашивать маму, с чего это он решил, что кто-нибудь поверит в эту гнусную ложь… когда увидел выражение ее лица. – Ник покачал головой. – Один взгляд на нее, и у меня все внутри оборвалось.
Шелли перестала жевать печенье и сочувственно посмотрела на него:
– Это, должно быть, было очень тяжко. Что ты сделал потом?
– Я стал требовать объяснений, но ничего не добился. Ни тогда, ни теперь. – Он с мрачным видом отвел глаза в сторону. Глубоко вздохнув, он встретил доброжелательный взгляд Шелли и выпалил: – У тебя есть только мое слово. Мама просто не станет говорить об этом. Даже теперь, когда я начинаю настаивать, она плачет и твердит, что обещала молчать. Говорит, что поклялась никому ничего не рассказывать. Ее слезы меня добивают… В тот первый день она плакала долго-долго. – Ник опустил глаза и стиснул зубы. – Я раньше никогда не видел, чтобы мама плакала, и это меня потрясло… страшно. Я был в ярости. – Он улыбнулся с осуждением. – Как только может быть мужчина, которому чуть меньше шестнадцати. Я злился не на нее, – поспешно добавил он, – но мне была отвратительна сама ситуация. Как они посмели скрыть от меня правду и позволили мне узнать ее таким манером?
Шелли покачала головой.
– Зная Дубовую долину, они могли бы понимать, что рано или поздно кто-нибудь сообразит, в чем дело. Они должны были рассказать тебе сами. Не сделать этого было… бездумно и жестоко. Неужели они полагали, что ты никогда этого не обнаружишь?
Ник пожал плечами.
– Меня не спрашивай. Мама держит рот на замке, только повторяет, что твоя семья была к ней добра и поддержала ее, когда она нуждалась в помощи. Очевидно, что она никогда не рассчитывала на большее, чем получила, и была этим удовлетворена… Вот это-то и грызет… жжет меня изнутри. – Взгляд его стал жестким. – Твоя мать дала маме денег и оплатила ее обратный проезд в Мексику… и пребывание там… навсегда.
Шелли поморщилась.
– Это похоже на мою мать. Она слишком серьезно воспринимала свое положение в долине. Не хотела, чтобы хоть что-то бросило тень на имя Грейнджеров. – Она нахмурилась. – Но если твоя мама уехала, чтобы никогда не возвращаться, что произошло потом? Она ведь вернулась.
– Да, вернулась. – И поторопился добавить: – Но не потому, что хотела получить больше денег.
– Я в этом не сомневаюсь. Но почему она вернулась?
Он провел рукой по темным волосам.
– Не знаю, известно ли тебе, что мамин отец умер в Мексике, когда она была ребенком, и оставил семью в полной нищете. После смерти отца они практически жили на улицах. В общем, Инес, моя вторая бабушка, написала своему единственному брату, моему двоюродному деду Оливерно. Он устроился здесь раньше и работал на Боллинджеров. – Ник бросил нанес осторожный взгляд. – Когда же он получил письмо бабушки Инес с мольбой о помощи, он послал за всей семьей и помог им найти работу здесь, в Дубовой долине. – Он снова посмотрел на Шелли. – Она ведь жила здесь с одиннадцати лет. Здесь выросла… имела гражданство. Тут жили ее дядя, сестры и брат. А в Мексике оставались просто какие-то кузены или что-то вроде. Ей там было одиноко. Так что когда мне исполнилось полгода, она не могла больше терпеть и вернулась. К своим родственникам, а не к Грейнджерам.
Шелли махнула рукой:
– Я тебе верю. Остальное могу домыслить: Джош или кто-то из моих родителей узнал, что она возвратилась. И они, наверное, решили, что будет меньше разговоров, если она снова будет работать у них.
Ник кивнул.
– Мама никогда об этом не распространялась. Она умеет темнить, когда захочет. Но думаю, произошло что-то в этом роде.
Шелли с любопытством осведомилась:
– Она что, вообще на эту тему не говорит?
– Ни слова. Ты же видела ее сегодня. Даже ради меня она не стала откровенной. У нее какой-то заскок насчет того, как надо держать слово. Если бы от нее зависело, мы бы до сих пор притворялись, что этого не случилось. Она ненавидит, когда я завожу об этом речь. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, как она выговаривала мне, когда мы вернулись домой? Ужас!
– Просто ум за разум заходит, когда думаешь, каково это было им всем здесь… в этой ситуации… Я никогда ни о чем не догадывалась.
– Ты и не могла. Ты же была ребенком, как и мы с Ракелью. А к тому времени как ты повзрослела и могла бы что-нибудь заметить или задать неудобные вопросы, тебя отослали в школу… Помнишь?
Шелли поморщилась.
– Как же не помнить. – Она снова схватила печенье и, откусывая маленькие кусочки, поинтересовалась: – Ты когда-нибудь спрашивал об этом Джоша? Прямо?
Ник глубоко вздохнул.
– О да. Но он только посмотрел на меня и сказал: «Очень жаль, что ты слушаешь сплетни». – Ник криво усмехнулся. – Я приврал немножко. Сказал, что мама призналась, а он только поморщился, ухмыльнулся и заявил, что не несет ответственности за россказни своей экономки ее сыну.
Шелли вытаращилась на него.
– Он так прямо и сказал? – потрясение прошептала она. Ник кивнул и тоже взял печенье.
– Да. Так и сказал. Господи! Я ненавидел его в тот момент. Хотел вколотить его в землю. Не столько за то, что не признал меня, но за презрительное отношение к маме… за то, как он выговорил это – «моя экономка». После этого между нами не было душевных бесед.
– Да уж догадываюсь.
Несколько минут они в дружеском молчании жевали печенье. Затем Ник тихо спросил:
– Ты мне веришь? У меня ведь нет особых доказательств. – Он горько рассмеялся. – Дьявольщина, да у меня нет никаких доказательств… Только сплетни и внутреннее чувство. И зеленые глаза. И отец, имя которого не хочет назвать моя мать.
Шелли вздохнула и положила на тарелку недоеденное печенье.
– Мне трудно поверить, что Джош мог быть таким жестоким и холодным, и все же… – Она посмотрела на Ника, внимательно вглядываясь в худощавое напряженное лицо. И на какой-то головокружительный миг ей показалось, что на нее ответно смотрит Джош.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
– Но это же несправедливо! – захлебнулась от возмущения Шелли. – Если он ребенок Джоша, ему полагается часть его владения.
– Если, – прервал ее Майк, кладя портфель на стол и готовясь его открыть.
– Подождите! Вы хотите сказать, что Ник лжет, когда говорит, что Джош – его отец? А как насчет Марии? Она что, не знает, кто отец ее детей?
– Боюсь, что в данном случае это будет ее слово против слова покойника, – сухо отвечал Майк. – И как я уже отметил, Мария не поддержала утверждение Ника. Ваш брат никогда публично или по закону не признавал своих с ней отношений… или Ника. – Когда Шелли возмущенно открыла рот, он поднял руку. – Он действительно помог Марии, когда умер ее муж. Но этот поступок можно объяснить просто добротой. – Майк вновь посмотрел на Ника. – А десять лет назад он одолжил Нику, и, должен заметить, за жалкие гроши, несколько коров из грейнджеровского стада. Так что Ник смог заложить основы своего хозяйства. В то же самое время Джош сдал ему в долгосрочную аренду, опять же за смехотворно низкую цену, ранчо Булл-Флет с домом. Все это может быть названо лишь поступком щедрого человека, каким и был ваш брат.
Шелли перевела взгляд с отвернувшейся Марии на напрягшегося Ника и снова на адвоката. Происходило что-то странное, но, черт побери, она понять не могла, что именно. Ладно, с Марией она поговорит позднее и добьется правды, а пока она упрямо и громко повторила:
– Если Ник его сын, ему полагается часть семейных владений.
– А-а, опять это слово «если». Как я уже говорил, его претензии на родство основаны только на его же словах.
– А как насчет ДНК? – нерешительно произнесла Шелли. Ее познания в этом вопросе были скудны, но она знала достаточно, чтобы понимать: сравнение с ее ДНК может доказать, что они с Ником родственники, но это не подтвердит отцовства Джоша. Если не ошибается, она что-то читала в газете несколько лет назад насчет дела Томаса Джефферсона против Салли Хеммингс. В статье говорилось, что хотя посредством ДНК можно доказать, что отцом потомков Хеммингсов был кто-то из семьи Джефферсонов, но убедительного доказательства, что этим кем-то был Томас Джефферсон, получить нельзя, так как мужских потомков Томас Джефферсон не оставил. Шелли широко открыла глаза. – Так вот почему он настоял на кремации! – И добавила слова, которые никогда раньше и не подумала бы сказать о своем брате: – Ах он, негодный плут!
– Вам не кажется, что вы слишком бурно реагируете? – резко произнес Майк. – Вы делаете поспешные выводы. Джош всегда думал о кремации. Сейчас у вас есть только утверждение Ника, что вы состоите в родстве. Неужели вы собираетесь отбросить все, что знали о своем брате, только на основании слов некоего молодого человека, с которым к тому же не очень хорошо знакомы?
Шелли перевела взгляд с одного напряженного лица на другое. Пять минут назад она поверила, что Ник – сын Джоша. Может быть, ей просто очень захотелось, чтобы он им был? Чтобы на земле осталось какое-то физическое напоминание о Джоше? Возможно ли, что Ник играл на ее нынешней восприимчивости, а сам хотел только добраться до состояния Грейнджеров? Ее не было здесь много лет, и, когда она покинула эти края, ей было всего восемнадцать. Что, в сущности, знает она о Нике… или даже о его матери?
У Шелли вдруг разболелась голова и перехватило горло. Ей не хочется разбираться в этом сейчас. Может быть, Майк прав и она делает слишком поспешные выводы? Она снова посмотрела на Ника. Ладно, пусть у него зеленые глаза, и ей показалось, что она разглядела фамильное сходство. Возможно, она ошиблась. Ник не первый человек, которого при мысли о куче денег обуяла жадность.
Она сделала шаг назад и, стараясь не встречаться ни с кем глазами, мягко проговорила:
– Сию минуту я, кажется, не узнала бы и родного брата.
Оставшись в комнате одна, Шелли легла на кровать, стараясь не думать о безобразном окончании дня. Ей не хотелось думать, что Ник заявил о родстве для того, чтобы отхватить кусок пирога, которым является наследство Джоша. Она честно призналась себе, что желала бы, чтобы Ник говорил правду. Ей так сильно хотелось, чтобы Ник оказался сыном Джоша, ее родственником, что самой было удивительно. Но и выбросить из головы слова Сойера она тоже не могла. И не в силах была примирить образ человека, которого Ник объявил своим отцом, с ее открытым, щедрым и любящим братом, каким она знала его всю жизнь. Если Ник был его ребенком, почему брат ничего ей об этом не рассказывал? Ну конечно, не тогда, когда она была маленькой, но когда выросла? Зачем было ему хранить это в секрете? Потому что ему было стыдно и не хотелось, чтобы она плохо о нем думала? Что ж, вполне возможно.
А больше всего ее мучило то, что если Ник и вправду был сыном Джоша, тот никогда не признавал этого факта. Незаконнорожденный или нет, но неужели в какой-то момент гордость или любовь не тронули его настолько, чтобы признать родство? Она вздохнула, стараясь примирить то, что знала о брате, с заявлением Ника. Если она правильно поняла скудные сведения, которыми располагала, Джош всегда держался на расстоянии, вел себя так, словно был всего лишь добрым и заботливым нанимателем Марии. Если Ник говорил правду, брат так никогда и не признал ее. Никому, даже своему адвокату. И Сойер был прав, черт бы его побрал! И одалживание коров и земли можно объяснить простой щедростью одинокого человека, у которого не было собственных детей.
От этих мыслей голова у нее шла кругом. Ее тревожило упорное молчание Марии. Почему мать Ника не поддержала его? Неужели Мария знала, что он лжет, и, не желая разоблачать его, не осмеливалась и поддержать? У Шелли не было на это ответов, и постепенно она провалилась в тяжелый сон. Она не знала, как долго спала, но что-то ее разбудило. Заспанными глазами окинув комнату, она с удивлением поняла, что уже смеркалось и комната погрузилась в полумрак.
Какое-то мгновение она лежала, стараясь проснуться. Стук в дверь заставил ее сесть на постели. Поискав выключатель, она нащупала его и зажгла лампу. Мягкий золотистый свет упал на постель, разогнал тени и даже принес некоторое ощущение тепла.
Она зевнула. В дверь постучали настойчивее.
Шелли потерла лоб и крикнула:
– Кто там?
– Ник. Можно мне войти?
Помедлив, она ответила:
– Конечно. Дверь не заперта.
Ник скользнул в комнату. В руках у него был поднос. Он поставил его на прикроватный столик, затем, схватив стул, придвинул его и уселся.
Шелли посмотрела на поднос и не могла не улыбнуться. Там была полная тарелка мексиканского печенья и полгаллоновая картонка молока. И еще два стакана.
Взяв печенье и откусив кусочек, она взглянула на Ника:
– Это Мария рассказала тебе, что они мои любимые?
Он неуверенно улыбнулся.
– Нет. Я помню это с детства. – Улыбка его исчезла. – Послушай, – произнес он, – я хочу извиниться за то, что произошло днем. Майк был прав в одном: не вовремя было все это. Я должен был держать рот на замке и дать тебе возможность прийти в себя, а уж потом говорить. Прости меня.
Налив молоко в оба стакана, она подвинула один к нему и, показывая на печенье, пробормотала с полным ртом:
– Угощайся.
В полной тишине они пили молоко и жевали печенье. Молчание было дружеским. Уютным. И Шелли вспомнила, как в детстве они с Ником делали то же самое: ели печенье, запивая его молоком, в полном согласии друг с другом.
Поставив несколько минут спустя пустой стакан на поднос, она сказала:
– Время ты выбрал неудачное, я согласна, однако проблема от этого никуда не делась. – Она посмотрела ему прямо в глаза. – Так был Джош твоим отцом?
Он поколебался, глубоко вздохнул и порывисто ответил:
– Да. Я верю, что был. Он никогда в этом не признавался, а мама… – Он выглядел озадаченным и обиженным. – Она об этом не говорит… Но они с Хуаном никогда не скрывали, что он не мой отец, хоть я и ношу его фамилию. – Ник вздохнул и посмотрел на тарелку с быстро убывающим печеньем. – Когда бы я ни спрашивал ее о моем настоящем отце, мама просто твердила, чтобы я об этом не тревожился: у нас хороший дом, у нее прекрасная работа и нам он не нужен. Мы счастливы без него… а кроме того, она замужем за Хуаном. К тому времени как я стал достаточно взрослым, чтобы всерьез расспросить о нем, я, наверное, уже привык принимать такой ответ и не думать об этом. – Он молча смотрел перед собой. – Должно быть, мне было пятнадцать или шестнадцать, когда я понял, что этого недостаточно. До той поры Джош казался отличным парнем. Он был добр к маме, хорошо обращался с Ракелью и со мной после смерти Хуана… ну, в этой своей беспечной беззаботной манере. Я никогда не подозревал о нашем родстве… и об отношениях между ними. – Он скорчил гримасу. – Ладно, признаюсь, что теперь и тогда, после смерти Хуана, я думал, как было бы замечательно, если бы у мамы было что-то с мистером Грейнджером. Но никогда, ни разу, не подозревал, что твой брат мне отец.
– Как ты об этом узнал? – спросила Шелли с набитым ртом.
– От какого-то умника в школе. На тренировке по футболу. Не помню в точности, что произошло, но мы ввязались в драку. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, все эти молодые мужские гормоны… Во всяком случае, я чуть не выбил из него всю дурь… пока его друзья не оттащили его прочь. А тогда в драку ввязались мои друзья. – Глаза его загорелись азартом воспоминаний. – Тренеры набросились на нас и растащили. Нам прочли нотацию и троих или четверых посадили на скамью штрафников до следующей игры. К тому времени мы остыли и считали, что легко отделались… нас могли исключить на весь сезон.
Шелли подняла брови.
– Это в Сент-Галене? Где во всей школе едва наберется полная команда? Не думаю.
Ник улыбнулся:
– Да уж. Ты, наверное, права. Но Джим Хардкасл, парень, с которым я подрался, начал ныть и жаловаться. Он всегда мутил воду, и тренер сказал ему, что сделает для него исключение: уберет на две игры. Это Хардкасла достало по-настоящему. Он начал орать, что это несправедливо, что это я начал драку, и что я не кто иной, как жалкий полукровка мексиканец, и если бы моим отцом не был Джош Грейнджер, меня бы давно вышвырнули из команды.
Шелли, наливавшая им следующую порцию молока, замерла на половине стакана.
– О! Это, должно быть, был шок.
– Слабо сказано, – криво усмехнулся Ник. – Я кинулся на Хардкасла, обозвал его лжецом и врезал кулаком в нос за то, что обзывает мою маму. – Он скривился. – Взрослые снова нас разняли, и меня отправили на скамью штрафников на три игры… что для нас практически значило на весь сезон. Тренер тут же отправил меня домой, даже не дал окончить тренировку.
– У тебя получается, что ты больше разозлился на это, а не на то, что узнал о Джоше и своей матери.
Ник ухмыльнулся:
– Ну-у. В каком-то смысле так и было. Я так ненавидел эти штрафы! А что до остального… Я не слишком-то поверил Хардкаслу. Я считал, что он просто болтун и зануда. Так что пока я не пришел домой и не уселся на кухне с молоком и тарелкой печенья и не стал рассказывать, какой этот Хардкасл гаденыш, и спрашивать маму, с чего это он решил, что кто-нибудь поверит в эту гнусную ложь… когда увидел выражение ее лица. – Ник покачал головой. – Один взгляд на нее, и у меня все внутри оборвалось.
Шелли перестала жевать печенье и сочувственно посмотрела на него:
– Это, должно быть, было очень тяжко. Что ты сделал потом?
– Я стал требовать объяснений, но ничего не добился. Ни тогда, ни теперь. – Он с мрачным видом отвел глаза в сторону. Глубоко вздохнув, он встретил доброжелательный взгляд Шелли и выпалил: – У тебя есть только мое слово. Мама просто не станет говорить об этом. Даже теперь, когда я начинаю настаивать, она плачет и твердит, что обещала молчать. Говорит, что поклялась никому ничего не рассказывать. Ее слезы меня добивают… В тот первый день она плакала долго-долго. – Ник опустил глаза и стиснул зубы. – Я раньше никогда не видел, чтобы мама плакала, и это меня потрясло… страшно. Я был в ярости. – Он улыбнулся с осуждением. – Как только может быть мужчина, которому чуть меньше шестнадцати. Я злился не на нее, – поспешно добавил он, – но мне была отвратительна сама ситуация. Как они посмели скрыть от меня правду и позволили мне узнать ее таким манером?
Шелли покачала головой.
– Зная Дубовую долину, они могли бы понимать, что рано или поздно кто-нибудь сообразит, в чем дело. Они должны были рассказать тебе сами. Не сделать этого было… бездумно и жестоко. Неужели они полагали, что ты никогда этого не обнаружишь?
Ник пожал плечами.
– Меня не спрашивай. Мама держит рот на замке, только повторяет, что твоя семья была к ней добра и поддержала ее, когда она нуждалась в помощи. Очевидно, что она никогда не рассчитывала на большее, чем получила, и была этим удовлетворена… Вот это-то и грызет… жжет меня изнутри. – Взгляд его стал жестким. – Твоя мать дала маме денег и оплатила ее обратный проезд в Мексику… и пребывание там… навсегда.
Шелли поморщилась.
– Это похоже на мою мать. Она слишком серьезно воспринимала свое положение в долине. Не хотела, чтобы хоть что-то бросило тень на имя Грейнджеров. – Она нахмурилась. – Но если твоя мама уехала, чтобы никогда не возвращаться, что произошло потом? Она ведь вернулась.
– Да, вернулась. – И поторопился добавить: – Но не потому, что хотела получить больше денег.
– Я в этом не сомневаюсь. Но почему она вернулась?
Он провел рукой по темным волосам.
– Не знаю, известно ли тебе, что мамин отец умер в Мексике, когда она была ребенком, и оставил семью в полной нищете. После смерти отца они практически жили на улицах. В общем, Инес, моя вторая бабушка, написала своему единственному брату, моему двоюродному деду Оливерно. Он устроился здесь раньше и работал на Боллинджеров. – Ник бросил нанес осторожный взгляд. – Когда же он получил письмо бабушки Инес с мольбой о помощи, он послал за всей семьей и помог им найти работу здесь, в Дубовой долине. – Он снова посмотрел на Шелли. – Она ведь жила здесь с одиннадцати лет. Здесь выросла… имела гражданство. Тут жили ее дядя, сестры и брат. А в Мексике оставались просто какие-то кузены или что-то вроде. Ей там было одиноко. Так что когда мне исполнилось полгода, она не могла больше терпеть и вернулась. К своим родственникам, а не к Грейнджерам.
Шелли махнула рукой:
– Я тебе верю. Остальное могу домыслить: Джош или кто-то из моих родителей узнал, что она возвратилась. И они, наверное, решили, что будет меньше разговоров, если она снова будет работать у них.
Ник кивнул.
– Мама никогда об этом не распространялась. Она умеет темнить, когда захочет. Но думаю, произошло что-то в этом роде.
Шелли с любопытством осведомилась:
– Она что, вообще на эту тему не говорит?
– Ни слова. Ты же видела ее сегодня. Даже ради меня она не стала откровенной. У нее какой-то заскок насчет того, как надо держать слово. Если бы от нее зависело, мы бы до сих пор притворялись, что этого не случилось. Она ненавидит, когда я завожу об этом речь. – Он ухмыльнулся. – Знаешь, как она выговаривала мне, когда мы вернулись домой? Ужас!
– Просто ум за разум заходит, когда думаешь, каково это было им всем здесь… в этой ситуации… Я никогда ни о чем не догадывалась.
– Ты и не могла. Ты же была ребенком, как и мы с Ракелью. А к тому времени как ты повзрослела и могла бы что-нибудь заметить или задать неудобные вопросы, тебя отослали в школу… Помнишь?
Шелли поморщилась.
– Как же не помнить. – Она снова схватила печенье и, откусывая маленькие кусочки, поинтересовалась: – Ты когда-нибудь спрашивал об этом Джоша? Прямо?
Ник глубоко вздохнул.
– О да. Но он только посмотрел на меня и сказал: «Очень жаль, что ты слушаешь сплетни». – Ник криво усмехнулся. – Я приврал немножко. Сказал, что мама призналась, а он только поморщился, ухмыльнулся и заявил, что не несет ответственности за россказни своей экономки ее сыну.
Шелли вытаращилась на него.
– Он так прямо и сказал? – потрясение прошептала она. Ник кивнул и тоже взял печенье.
– Да. Так и сказал. Господи! Я ненавидел его в тот момент. Хотел вколотить его в землю. Не столько за то, что не признал меня, но за презрительное отношение к маме… за то, как он выговорил это – «моя экономка». После этого между нами не было душевных бесед.
– Да уж догадываюсь.
Несколько минут они в дружеском молчании жевали печенье. Затем Ник тихо спросил:
– Ты мне веришь? У меня ведь нет особых доказательств. – Он горько рассмеялся. – Дьявольщина, да у меня нет никаких доказательств… Только сплетни и внутреннее чувство. И зеленые глаза. И отец, имя которого не хочет назвать моя мать.
Шелли вздохнула и положила на тарелку недоеденное печенье.
– Мне трудно поверить, что Джош мог быть таким жестоким и холодным, и все же… – Она посмотрела на Ника, внимательно вглядываясь в худощавое напряженное лицо. И на какой-то головокружительный миг ей показалось, что на нее ответно смотрит Джош.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41